А как было "раньше"? 2 страница
Последние 10-15 лет тысячи людей на Пасху едут на кладбища. Приятно, кстати, отметить, что реакция на это со стороны властей уже в те годы была, скорее, положительная: в Москве множество автобусов снималось с малозагруженных маршрутов и экспрессами курсировало между кладбищем и ближайшим метро; ставятся ограждения, выделяются наряды милиции, чтобы предотвратить какую-либо давку. Почему именно на Пасху? Почему на кладбища? Ведь собственно церковное пасхальное поминовение усопших совершается лишь на девятый день после Пасхи, всегда во вторник, в день, называемый Радоница. Традиция посещать кладбища на Пасху в таком массовом варианте сложилась буквально на наших глазах. Люди чувствуют какую-то необходимость связать самое загадочное и непоправимое в жизни - смерть - с самым большим и радостным религиозным праздником.
Я говорю об этих очень разноплановых и малозначительных на первый взгляд вещах для того, чтобы подчеркнуть обстоятельство весьма существенное и важное. В народе нашем с каждым десятилетием все больше и больше ощущался духовный вакуум, духовный голод, утолить который предстоит нашей Русской Православной Церкви.
А Я говорю вам:
возведите очи ваши и посмотрите на нивы,
как они побелели и поспели к жатве.
(Ин. 4: 35)
Какое бы распространение ни получали увлечения йогой, парапсихологией, экстрасенсами, индуизмом, снежными людьми и летающими тарелками - все это всерьез захватывало лишь небольшие по численности группы интеллигенции.
Правда, с перестройкой и увеличением числа всевозможных свобод открылся широчайший простор и для всех оккультных, парапсихологических и других подобных направлений. Астрологические прогнозы и рекомендации стали печататься чуть ли не в центральной прессе. Издаются книги наиболее известных астрологов. На всяких вечерах и встречах они стали просто нарасхват. Так что сейчас круг людей, обращающихся к экстрасенсам, астрологам, сознанию Кришны, учению Блаватской, последователям Елены Рерих и т. п. и т. д., существенно расширился. Впрочем, все это затрагивает немногочисленную часть населения. То же самое можно сказать и о сеансах всевозможных "колдунов", которым некоторые кинотеатры и дома культуры представляют помещения. Понятно, что свобода в светлом понимании - это свобода для всего - и положительного и отрицательного, и для добра и для зла. Это естественно, так как нынешние государственные структуры - Советы всех уровней - совершенно адекватно отражают состояние нашего общества, в основном лишенного нравственных критериев. Понятие свободы в этом случае совпадает со вседозволенностью, поскольку депутаты, предлагающие и принимающие те или иные законодательные положения, будучи в религиозном отношении, как правило, людьми совершенно невежественными, не видят разницы между христианством, кришнаизмом, астрологией, рерихианством и т. д. Для них все это идет под рубрикой "свободы совести", в то время как степень осознания ответственности государственных законодательных структур за направление духовного и нравственного развития собственного народа пока оставляет желать лучшего.
Конечно, это печально, но на данном этапе состояния нашего общества это неизбежно и просто предполагает со стороны христиан активную миссионерскую деятельность внутри собственного народа. При этом я берусь утверждать, что для большинства нашего народа слово "Бог" все же мгновенно связывается со словом "Церковь". Причем не католическая, не протестантская, а именно православная. Существует мнение, что в случае действительно полной свободы вероисповедания Православие едва ли останется преобладающей конфессией: интеллигенция в большинстве своем уйдет в католичество, а рабочие - к баптистам. Ни в коей мере не будучи врагом католичества или баптизма, вместе с тем оставаясь православным, я все-таки убежден, что преобладающим в нашей стране в обозримом будущем останется все-таки Православие. Принятие тем или иным народом именно этого, а не другого христианского вероисповедания не является исторической случайностью. Тот факт, что поляки в большинстве своем стали католиками, а русские, болгары и сербы - православными, говорит о глубоком соответствии каких-то черт народного характера именно данной конфессии. И отдельные обращения в католичество или в баптизм (именно из православия, а не из атеизма) ничего не доказывают в этом смысле.
Именно Русская Православная Церковь, в каком бы состоянии она ни находилась, самим фактом своего существования является для подавляющего большинства нашего народа символом, знаком присутствия Бога в мире. Это тот источник, к которому даже не церковные люди в случае крайней нужды обращаются в первую очередь. Когда появляется у человека мысль о Боге, тоска по духовному, именно к Православной Церкви обращает он свой взор. И в этом не следует видеть какую-то особенную заслугу нашей Церкви или ее служителей. Просто Бог избрал именно такой путь для нашего народа, именно Православие оказалось тем христианским вероисповеданием, которое нашло отклик в душе нашего народа, именно через него была принесена нам Евангельская весть.
С отменой в 1988 г. обязательной регистрации паспортов родителей, желающих крестить своих детей, введенной Хрущевым в 1961 г., число крестин резко возросло. В городских храмах, вероятно, в 2-3 раза, так что в выходные дни в некоторых храмах совершается от 80 до 120 крестин. Число отпеваний увеличилось, но это не так заметно, причем главным образом так называемых "заочных", то есть когда усопшего в храм не привозят. Заметнее всего возросло число венчаний. Если до 1988 г. в обычном московском приходе венчаний было 1-2 в месяц, то сейчас от 5 до 20 за неделю.
Таким образом, в народе нашем происходит существенная перемена по отношению к Богу и Церкви. Наблюдается совершенно немыслимое всего лишь 5 лет назад: просьбы освятить банк, аптеку, школу! Я уже не говорю о квартирах, здесь просьб настолько много, что, к сожалению, нередко приходится откладывать их исполнение на довольно продолжительный срок.
Что же изменилось по сравнению с чувством "что-то есть", которое преобладало лет 10 назад? Сейчас ведь нередко приходят на исповедь пожилые, которым уже за 60, а то и за 70, признаваясь, что они пришли первый раз в жизни. Да и среди желающих креститься не редкость встретить людей такого же возраста. Это вполне понятно. Ведь людям, родившимся, скажем, в 17-м или 20-м годах, когда шла самая решительная борьба с "опиумом для народа", сейчас уже около 70, а то и больше. Нередко приходят люди, не уверенные, крестила ли их бабушка где-то тайком в 20-30-е годы, или это только семейное предание о ее благочестивом намерении. На эти случаи имеется определенное указание о необходимости крестить таких людей с соответствующей оговоркой в крещальной формуле: "...аще не крещена есть..."
Такой массовый приход людей, в том числе и пожилых, в Церковь - знаменателен. Очевидно, что прожитая жизнь оставила чувство неудовлетворенности, чего-то несовершившегося, между тем очень важного.
Печально, однако, то, что, как и во многих других жизненных проявлениях советского человека, здесь также обнаруживается какое-то фундаментальное искажение внутреннего самоощущения, внутренней позиции. Один из моих друзей после поездки в США очень хорошо сформулировал это различие между нами и человеком Запада. В Европе и США, в странах с укоренившейся христианской этикой, имеется четкое осознание личной ответственности: "Бог за мои грехи спросит с меня". Отсюда я сам и должен отвечать за мои дела и поступки. Для советского человека, напротив, характерно чувство коллективной ответственности, - не "я", но "мы". Поэтому люди, приходящие сейчас в Церковь от не вполне определенного и осознанного "что-то есть", идут не столько с чувством собственной вины за жизнь, прожитую без Бога, сколько с чувством, что им чего-то в жизни недодали, и вот они пришли теперь наверстать свое. Здесь, наряду с чувством естественного в незнакомом месте стеснения, присутствует также и чувство, что им опять-таки "должны". Вот это чисто наша, советская, требовательность, когда на первом плане стоит не моя вина, а промахи, недостатки или недочеты других, при одновременно весьма ослабленном ощущении собственных обязанностей и собственной возможной вины. Эту же самую требовательность люди приносят с собой в храм. Нередко приходится слышать нарекания, что в церкви и воду (освященную) дают не там и не так, что долго ждать крестин (потому что просто приходится крестить в две партии) и что венчаться мы хотим непременно отдельно, а не вместе с другими парами ("за свои деньги мы имеем право..."!) и т. п. и т. д.
Людям, как это ни странно, просто не приходит в голову, что все эти раздражающие их неудобства (причем чисто внешнего плана) вызваны просто малым числом храмов, за что уж никак нельзя обвинять саму Церковь, а тем более конкретный приход. Нередко приходится слышать упреки, что вот, дескать, там-то надо еще открыть храм, там-то расширить имеющийся. Причем это должен сделать кто-то, а мы вправе только требовать. Надо сказать, что когда дело доходит до реальных действий, связанных с регистрацией новой общины-прихода, то весьма нелегко найти просто дееспособных людей, готовых взять на себя всевозможные хлопоты, связанные с этим непростым делом.
Такое же настроение требовательности и претензий, в общем-то, переносится и на внутреннюю жизнь уже в самой Церкви. Человек, пришедший первый раз за свои 60-70 лет на исповедь, не чувствует никакой вины за жизнь, прожитую без Бога и без Церкви. Конечно, Господь радуется каждому приходящему в Его Церковь, но мы-то ведь должны приходить не с нашими требованиями, а с чувством вины, как блудный сын по известной притче из Евангелия от Луки. И у нас на устах должны быть те же слова, что и у решившего вернуться к отвергнутому и оскорбленному отцу: "Отче! согрешил я против неба и пред Тобою, и уже не достоин называться сыном Твоим".
Конечно, уже одно то, что человек после долгих лет жизни вне Церкви решился переступить ее порог, прийти на исповедь, само по себе совершенно замечательно и удивительно. И скорее не вина, а беда наших сограждан, что они приходят в Церковь с теми же жизненными стереотипами, что и в любое другое место. На вопрос о том, читали ли вы Евангелие, молитесь ли утром и вечером, как правило, звучит один и тот же ответ: "Ну, нет, конечно! Вы же знаете, как нас воспитывали?!" За этим почти отсутствует осознание личной вины перед Богом. Стараешься как можно мягче привести в пример других людей: "Посмотрите вокруг, ведь вы видите людей вашего же возраста и даже моложе. Они жили в тех же самых условиях, что и вы, однако они нашли путь и к Евангелию, и к Церкви". Но людям, особенно нашим, воспитанным в искаженных представлениях о достоинстве и гордости (едва ли отличающейся от гордыни), бывает очень трудно изменить направление поиска вины с внешнего мира на самих себя.
Когда видишь людей, явно пришедших впервые, и спрашиваешь: "Что вас привело в Церковь, что вы хотели бы здесь обрести?" - чаще всего слышишь откровенно наивный ответ: "Ну, ведь теперь стало можно! Может, как-то со здоровьем получше будет, в жизни будет больше везти..." Так и хочется сказать: "А если завтра опять будет "нельзя", то что тогда? Опять исчезнете? Опять будете не только сторониться храма, но и поддерживать активно или пассивно антицерковную атеистическую политику правящей верхушки?"
Такое утилитарное отношение к вере и Церкви довольно типично, и от этого никуда не деться. В сущности, люди даже нашего электронно-компьютерного конца XX века инстинктивно чувствуют, что в мире есть невидимое измерение, которое может оказать некое воздействие на нашу жизнь. И то обстоятельство, что первичное отношение к этой Невидимой Сущности не выходит за рамки привычных житейских потребностей, не должно огорчать, но должно приниматься как та почва, невозделанная, неухоженная, заваленная многочисленными камнями заблуждений, невежества, предрассудков, которую, однако, Господь дает нам для труда. Это Его нива, ожидающая работников.
В то же время для очень многих наших современников (не говорю для всех) встреча с Православием не становится подлинным изменением их жизни, обращением. Чаще всего это в значительной мере внешнее, формальное принятие таинств без подлинного включения, вхождения в жизнь Церкви. Даже при желании веры, желании жить не самим по себе, а так, как хочет от нас Бог, соединения с жизнью Церкви, воцерковления у многих не происходит. Как мне кажется, было бы слишком поверхностным спешить возлагать ответственность за эту несостоявшуюся жизнь в Церкви на самих этих людей, обвиняя их в недостатке, скажем, смирения или просто ссылаясь на то, что "много званых, а мало избранных". Быть может, следует задуматься: нет ли в жизни самой нашей Церкви чего-то такого, что препятствует вхождению в нее многих ищущих веры? Не разумнее ли будет нам, пребывающим в Церкви, спросить себя: нет ли у нас самих тех "бревен", которые мешают нам "вынуть сучец" из духовных очей наших братьев?
Итак, с полным осознанием возможных ошибок в высказываемых мнениях и суждениях и вместе с тем ответственности предпринимаемого дела давайте честно посмотрим на нашу Церковь, не вдаваясь в закулисные проблемы, а возьмем лишь то, что лежит на поверхности и, как говорится, видно невооруженным глазом...
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПЕРЕСТУПИ ПОРОГ
Акафист
Тихий летний вечер. В затихающем шуме города раздаются мерные удары колокола. Это звонят в церкви неподалеку от моего дома. Мне в этом отношении повезло - не каждый может похвастаться такой близостью храма. В Москве положение еще, можно сказать, благополучное. В 1988 году было 50 действующих храмов. В настоящее время число их все время увеличивается, особенно начиная с 1990 г., и уже приближается к 100. В 1992 г. в Москве действует уже 130 православных храмов (примеч. А. Б.). На 8 миллионов москвичей это, конечно, немного. Ну, а что говорить про области Средней России, где по 15-20 храмов на всю область; в Сибири ближайший храм может находиться за 500-1000 километров. На Камчатке в 1980 г. храмов вообще не было, сейчас открылся один.
Сегодня четверг - это значит, звонят к акафисту. Негромкие, звучные удары следуют один за другим. Они как бы идут к нам из глубины истории нашей Московской Руси, напоминая о той вечности, которая всегда рядом с нами, стоит только протянуть руку - и она здесь, неизменная и не навязывающая себя. В то же время в этом есть что-то глубоко таинственное и неуловимое - это какое-то измерение бытия, которое нельзя остановить, подчинить себе. Оно неслышным, мощным потоком катится в каком-то другом пространстве, пронизывающем, тем не менее, собой нашу жизнь.
В начале нашего века во время церковных праздников в Москве просто гул стоял от множества звонящих колоколов. Церкви определяли всю архитектуру Москвы, да и всю ее жизнь. Кнут Гамсун писал, что Москва произвела на него большее впечатление, чем даже Константинополь. Большинство московских улиц и переулков своими названиями было обязано располагавшимся на них храмам и монастырям: Воздвиженка, Пречистенка, Якиманка, Варварка, Никольская и т. д. Теперь ни такого гула, ни таких названий почти нет. Однако те немногие колокола, которые остались, все же звонят. Звонят, заставляют задумываться, почему же так мало осталось вас, колоколов и церквей? Что же случилось с вами? Что было и что будет? А главное - что есть сейчас? Потому что завтрашнее уже содержится, хотя часто неразличимо, в сегодняшнем.
Я очень хорошо знаю, что происходит сейчас в храме. В алтаре неспешно облачается батюшка. На клирос один за другим тянутся и ворчат "левые" певчие, всегда чем-то недовольные. Это, если поет левый хор, - старушки. Если сегодня будет правый, то это певцы-профессионалы, просто по большей части подрабатывающие. Верующих среди них мало. Эти пока что оживленно делятся последними новостями и анекдотами.
Здесь следует сделать маленькое отступление. Дело в том, что данная книга была написана в 1983 году и имела некоторое хождение в "самиздате". Ситуация в стране и в Русской Православной Церкви во многом радикально изменилась. Однако совсем изымать те места, которые обрисовывают церковную жизнь в то время, автор счел нецелесообразным, поскольку они дают возможность увидеть некую историческую динамику жизни нашей Церкви в последние 10 лет. Поэтому, оставляя многое из написанного ранее, одновременно автор будет обрисовывать современное положение.
Так, надо сказать, что в отношении певчих дело в значительной степени изменилось к лучшему. Во-первых, в 1991 г. упразднен институт "уполномоченных" Совета по делам религии. "Государево око" - чиновники, подчиненные одновременно ЦК КПСС и КГБ - жестко контролировали всю церковно-приходскую жизнь, чтобы она ни на йоту не вышла за рамки писаных законов и неписаных "инструкций". Например, уполномоченный более или менее зорко следил за тем, чтобы на клиросе не было молодежи, ни поющей, ни читающей, ни прислуживающей. Разрешалось все это делать только пенсионерам. Присутствие молодого человека на клиросе всегда было некой поблажкой со стороны уполномоченного, за которую его следовало регулярно "благодарить", как, впрочем, и за многое другое. Поэтому левый, то есть будничный, хор (левый - то есть стоящий на левом клиросе: на правом - праздничный хор профессиональных певцов) состоял, главным образом, из старушек, более или менее могущих петь. Это, как правило, самые давнишние прихожане данного храма. Будучи людьми очень верующими и весьма строгих правил, они осознают себя носительницами и хранительницами местной церковной традиции, не без некоторого, впрочем, превозношения, свойственного старожилам.
В настоящее время такого рода запрет на молодежь, слава Богу, снят, так что левые клиросы значительно "омолодились", пополнившись верующими и вполне благочестивыми молодыми людьми и девушками, нередко с неплохими голосами.
Во-вторых, что касается правых хоров, то сложности, помимо уполномоченного, состояли еще и в том, что певцы-профессионалы, как правило, были вынуждены скрывать на своей основной работе, что они еще поют и в церкви. Сейчас такое препятствие также исчезло, и на клиросе появились не только люди, "умеющие договориться" со светскими руководителями, но и просто верующие, быть может, и не очень глубоко, но внешне вполне благочестивые певцы-профессионалы.
Но вернемся к нашему повествованию. В храме располагаются по привычным "своим" местам десятка два-три старушек-завсегдатаев. Тихонько крестятся, ставят свечки. Сейчас начнется служба - вечерняя с акафистом, в которой каждое слово, каждое движение заранее известно и расписано, причем основное содержание ее астрономически далеко от нашей жизни со всеми ее проблемами и заботами. Звучат приятные песнопения, торжественные возгласы священника, изредка из малопонятного языка прорываются отдельные различимые благочестивые слова. Горят свечи, полумрак.
Иногда, правда, умильное настроение какой-либо из бабушек без всякого перехода сменяется гневным шепотом на какого-нибудь молодого человека или девушку, зашедших на службу и своим смущенным видом или неловким движением (не той рукой свечку передали, не там встали) нарушивших привычную атмосферу. После чего бабушка, отчитавшая нарушителя и восстановившая должный порядок, оглядывается на стоящих вокруг, еще более истово крестится, как бы говоря всем своим видом: "Господи, прости! Но ты сам видишь, и ангел потерял бы терпение от такого безобразия". И никого из присутствующих, по-видимому, не беспокоит вопрос, что же стоит за всеми этими малопонятными текстами. Напротив, все это как-то успокаивает, и даже сама непонятность слов создает ощущение гарантии того, что все в мире как-то само, даже без нашего участия, устроится и совершится так, как "Богу угодно".
Беспокойство
Ни не об этом главная забота и главная боль. Она о тех сотнях, а, может быть, за многие годы и тысячах молодых в основном людей, которые, как им кажется, случайно или из любопытства впервые переступают порог храма. В их глазах, лицах, во всем их облике столько того самого подлинного человеческого чувства, которое Священное Писание называет страхом Божиим. Такая в них видится надежда на то, что вот здесь наверняка есть что-то такое, чего нет больше нигде, что-то такое, что сделает понятным самое главное, сокровенное и глубокое в их жизни, ответит на те вопросы, которые еще и не заданы, даже еще не сформулированы в их сознании, но уже тревожат, уже не дают жить просто и бездумно.
И какой ответ они получают в наших храмах? Замечательные напевы, живой огонь свечей, особая атмосфера, которую не может не уловить чуткое сердце. Но одновременно с этим - почти полная непонятность происходящего, начиная с богослужебного языка и многочисленных икон и кончая действиями священнослужителей, то выходящих в середину храма, то вновь скрывающихся за красивыми резными дверями с нарисованными на них изображениями. А тут еще какая-нибудь бабушка обрушивается с бранью: что-то не так сделал. А что?
Помню, как я сам более 35 лет назад в первый раз в жизни побывал в церкви. С чего началось, уж не помню, помню только, что мы с моим приятелем, таким же 17-летним парнишкой, решили, что пора кончать с нашей необразованностью и посетить сначала церковь, потом баптистский дом, потом, уж не помню, то ли мечеть, то ли синагогу. Во избежание недоразумений признаюсь, что к баптистам я зашел лишь через 20 лет, а в мечети и в синагоге так до сих пор и не был. Но в церковь мы пошли в тот же вечер. Это была церковочка неподалеку от его дома в Брюсовском переулке, что напротив консерватории.
Потоптавшись вокруг и приметив открытые боковые двери, мы вошли в храм. Как я сейчас пониманию, шла всенощная. Тогда я, разумеется, этого слова не знал. Помню, близко от нас был хор - несколько совсем еще не старых мужчин и женщин интеллигентного вида. Помню ощущение торжественности и серьезности и одновременно чего-то семейного, как будто все собравшиеся хорошо друг с другом знакомы и все имеете заняты каким-то весьма важным, но совершенно непонятным делом (в действительности - просто молились). Мы стояли как вкопанные в нескольких шагах от двери, в которую вошли. Вдруг рядом с нами раздался злобный шепот: "Ишь, пришли, соглядатаи! Нашли время!" Смущенные и расстроенные, мы тут же тихонько вышли.
Второй раз я вошел в церковь спустя два года, вняв просьбам матери моего друга, замечательной женщины, ставшей в том же году моей крестной.
Крестины
И еще эта боль о тех очень и очень многих, тоже, главным образом, молодых людях, приходящих в церковь в основном по субботам и воскресеньям со своими младенцами, чтобы их "покрестить". Эти смущаются все же меньше: во-первых, есть ясное конкретное дело, а во-вторых, все внимание, естественно, поглощено младенцем, понятным страхом не простудить его во время этого совершенно загадочного действия. Самое любопытное здесь заключается в том, что практически никто из молодых родителей в церковь не ходит и, как говорится, "в Бога не верует". Одна моя знакомая как-то даже провела такой (не совсем, впрочем, вежливый) эксперимент - подходила к родителям, ожидавшим в церковном дворике начала крестин, и спрашивала: "Зачем вы крестите детей? Вы верующие?" Статистику она, конечно, не набрала, но ответы 10-15 родителей были: "Нет, нет, что вы! Мы, конечно, ни в какого Бога не верим. Ну, знаете, как-то принято, и бабушка говорит, что надо. Ну и вообще, говорят, поздоровее будет..." и т. д.
Между прочим, надо заметить, что в "Настольной книге для священнослужителей", изданной в начале нашего века, имеется специальное указание о том, что в некоторых местах с мусульманским населением родители крестят детей из суеверных побуждений, в основном для здоровья. Так вот, священнику воспрещалось крестить таких детей, если только родители не приносили справку-обязательство, заверенную полицмейстером, что они действительно собираются воспитывать детей в христианской вере.
Как-то раз я и сам решился расспросить одну женщину, которая, подобно многим другим, хотела "договориться" крестить ребенка без регистрации.
Для неискушенного читателя поясню. В начале 60-х годов (нашего, конечно, века) Советом по делам религии было издано специальное распоряжение об обязательной записи паспортных данных родителей, которые приносят своих детей для крещения. Это положение было отменено в 1988 г. Но автор оставляет этот раздел как совсем недавнее прошлое, помогающее лучше оценить и понять настоящее. До этого любого младенца могла просто принести или привести его бабушка и, заплатив положенную небольшую сумму, окрестить внучонка, часто даже тайком от более "современно мыслящих" родителей. Это стихийное течение дела было прекращено, и стало необходимым не только присутствие отца или матери ребенка, но и предъявление ими паспортов. В некоторых местностях требовали также паспорта у крестных. Бабушкам осталось только "давить" на родителей, уговаривая их всеми правдами и неправдами, что покрестить ребеночка необходимо. Молодые женщины-матери на такие уговоры, естественно, поддаются быстрее отцов. Из-за этого нередко создавались ситуации, когда приходит мать с ребеночком и крестными и тщетно пытается обмануть продавщицу свечей, оформляющую крестины. Чаще всего избирался вариант "отец в командировке" и предъявлялся его паспорт. Но эта невинная ложь не проходит - продавщица резонно возражает: "В командировку никто без паспорта не ездит". Стремление избежать регистрации паспортов при крестинах ребенка было вполне обосновано, поскольку были нередки случаи, когда регистрационные записи запрашивались райисполкомом, якобы с целью проверки финансовой дисциплины, на деле же для выявления и соответствующей проработки родителей, общественно-политическая незрелость которых зашла так далеко. Конечно, эти проработки не носили поголовного характера, но достаточно было нескольких случаев на район, чтобы молва о них достигла слуха всех молодых родителей.
Но речь не об этом, а о том, как я пытался выяснить у этой бедной женщины, для чего она хочет крестить своего внука. "Чтобы был православный", - прозвучал твердый, даже вызывающий ответ. "Ну, а что, - продолжал допытываться я, - вы будете воспитывать его в православной вере, учить молитвам, читать ему Евангелие?" - "Да нет, что вы! Мы и сами-то этого не знаем. Да и потом, когда в школу пойдет, там ведь будет все другое. Так что - нет, нет! Вот покрестим, и хорошо!" - "Ну, а в чем же будет его православие, - не унимался я, - только в том, что он будет крещеный? Ведь без религиозного воспитания он не вырастет верующим!"
Разговор наш, естественно, зашел в тупик. Женщина продолжала настаивать, что надо покрестить, чтобы стал православным, а я тщетно пытался ее убедить, что одного крещения еще недостаточно.
Между прочим, родители, желавшие крестить своих детей, на вопрос "зачем?" давали самые неожиданные ответы: "чтобы был крещеный", "у меня есть крестные, вот и у сына будут", "а то бабушка сидеть с ребенком отказывается, - не буду, говорит, с вашим нехристем нянчиться", "чтобы по ночам не плакал", "чтобы не писался" (!).
Практически все утверждали, что воспитывать детей в вере не собираются. При этом, если разговор сложится доверительно, большинство, не называя это верой в Бога, все же признают, что "что-то есть". При этом обычно утверждают, что ребенок и без религиозного воспитания, когда вырастет, "сам разберется", во что ему верить. Очевидно, вера ребенка, когда он вырастет, также не поднимется выше родительского "что-то есть".
Само таинство крещения, в том виде, в каком оно и сейчас совершается в наших храмах, практически ничего к этой безотчетной вере не добавляет. Да это, пожалуй, и невозможно сделать, когда вокруг священника выстраиваются от 20 до 60 крестных с орущими младенцами на руках. Некоторые батюшки поначалу еще пытаются сказать краткое наставительное слово об ответственности крестных за возрастание ребенка в вере, но довольно скоро убеждаются в бесплодности этой затеи. Сами крестные, как правило, пребывают в полном неведении о том, что такое христианство, и самое большее, на что они способны, - это, как говорится, с грехом пополам лоб перекрестить. Кроме того, все внимание поглощено тем, чтобы ребеночек поменьше кричал и вообще "поскорей бы!".
Среди общего шума тонут слова батюшки об отречении от сатаны, о вере в Троицу единосущную и нераздельную. Кто-то механически повторяет, кто-то нет. Символ Веры - то главное, во что верует, точнее, должен верить каждый христианин, и который по идее должен торжественно прочитываться самими крестными, но о котором они, на самом деле, едва ли слышали, - скороговоркой читается псаломщиком или какой-либо женщиной из прислуживающих в храме. Центральным моментом остается всегда погружение младенцев в воду купели, после которого они начинают дружно кричать, еще больше усиливая общее возбуждение. О том, что вслед за этим совершается еще и другое, не менее важное таинство Миропомазания - низведение Даров Святого Духа на новокрещеного христианина, - вообще мало кто подозревает. Как довольно точно сказал один священник, "нет в нашей Церкви ничего более соблазнительного, чем наши православные крестины".