Глава 3 Ожидание Наставника

Я думал о своем Наставнике, ламе Мингьяре Дондупе, который нео­жиданно был вынужден уехать в далекий Пари. Я думал о всех тех проблемах, которые появились у меня в его отсутствие, и о том, что только он одни может мне помочь. Однако завтра он уже будет здесь, и тогда я с радостью вернусь в Чакпори. Здесь в Потале было слишком много церемонности, слишком много напыщенности. Да! Множество вопросов тяготило меня, и мне не терпелось узнать на них ответы.

Через некоторое время мое внимание привлек нарастающий шум. Звуки были такими громкими, что мне показалось, будто приближается стадо яков. В класс ворвалась гурьба мальчишек; их игра требовала от них носиться по коридору, подобно якам. Я осторожно пробрался в глубину комнаты и сел, прислонившись к стене, подальше от резвящих­ся ребят.

С радостными криками, в развевающихся мантиях, они носились по классу и прыгали друг за другом. Вдруг раздалось громкое «Бум!», сопровождаемое чьим-то сдавленным вздохом. В классе воцарилась мертвая тишина. Все замерли и стали похожи на статуи. Мой испуган­ный взгляд остановился на Индийском Учителе, который с потрясен­ным видом сидел на полу, скосив глаза, в которых отразилась растерян­ность.

— Пришла очередь его чашки и ячменя вывалиться из мантии, — с ликованием подумал я.

Он осторожно пошевелился, а затем, дрожа, поднялся на ноги, ухватился за стену и огляделся по сторонам. Я был единственным, кто сидел и, очевидно, не имел никакого отношения к происходившему. О! Как прекрасно чувствовать, что у тебя совершенно чистая совесть. Я был переполнен сознанием собственной порядочности.

На полу лежал оглушенный и оцепеневший от страха мальчик, который имел неосторожность с разбегу удариться в узкую грудь Ин­дийского Учителя. Из носа мальчика текла кровь, но индиец бесцере­монно пнул его ногой.

— Вставай! — прорычал он.

Нагнувшись, он схватил мальчика за ухо и поднял с пола.

— Неблагодарный, противный, маленький тибетский мерзавец, — кричал он, шлепая мальчика по ушам, — я научу тебя, как нужно отно­ситься к индийским джентльменам! Я выучу тебя йоге, которая умерт­вит твою плоть и освободит дух!

Я подумал, что нужно будет спросить у Наставника, почему многие из этих великих Учителей ведут себя так жестоко.

Наконец рассвирепевший Учитель перестал колотить мальчишку и сказал:

— Я проведу с вами удлиненный урок. Я покажу вам, что нужно учиться, а не дурачиться. Итак, приступим.

— Однако, господин преподаватель, я здесь совсем ни при чем, я не должен оставаться со всеми, — сказал я.

Индиец повернул ко мне свирепое лицо:

— Ты! Ты здесь хуже всех. То, что ты покалечен и беспомощен, совсем не освобождает тебя от наказания за твои мысли. Ты останешься вместе со всеми!

Он собрал рассыпавшиеся листы. Мне было жалко смотреть, как прекрасная кожаная сумка с ручкой сверху и сверкающей застежкой поцарапалась в результате падения на твердый каменный пол. Индий­ский Учитель заметил это и прорычал:

— Кто-то дорого заплатит за это. Я потребую возмещения у Насто­ятеля Поталы.

Он открыл портфельи тщательно осмотрел его содержимое, при­водя все в порядок. Через некоторое время он сказал:

— Мы остановились утром на том, что Гаутама отказался от жизни во дворце и решил посвятить себя поискам Истины.

Затем он продолжил начатый рассказ.

«...Гаутама покинул дворец своего отца, находясь в полном смя­тении. Внезапное открытие перевернуло его мировоззрение. Он увидел болезнь, не зная ничего о болезни. Он увидел смерть, не ведая о том, что это такое. И, наконец, он увидел полную уравновешенность и удовлетворенность. Человек, обладавший таким умиротворенным видом, но­сил монашескую мантию. Это заставило Гаутаму предположить, что спокойствие и умиротворенность можно приобрести вместе с монашес­ким одеянием. Поэтому дальнейшие поиски смысла жизни и внутрен­него равновесия протекали именно в этом направлении.

Он уходил все дальше и дальше от королевства, которым правил его отец, надеясь встретить где-нибудь просвещенных монахов и всез­нающих отшельников. Через некоторое время он обучился у лучших Учителей всему, что они могли ему дать. Заканчивая обучение у очеред­ного Учителя, он в поисках нового знания отправлялся дальше. Он желал обрести самый драгоценный дар на земле — душевное спокойс­твие и умиротворение.

Гаутама был очень способным учеником. Он не был обделен талан­тами, однако больше всего он отличался от других тем, что обладал ясным сознанием. Он был способен воспринимать информацию и упорядочивать ее, отбрасывая все бесполезное и оставляя лишь суть, на основе которой можно было сделать полезный вывод.

Один из великих Учителей, пораженный проницательностью ума Гаутамы, предложил ему стать наставником младших учеников. Но Гаутаме это было чуждо. Он считал, что не сможет никого обучать, пока сам не достигнет полного понимания. Как он может учить других, если сам еще не нашел Истины? Он изучил пророчества и комментарии к пророчествам, но все это дало ему лишь некоторое спокойствие, тогда как осталось множество других вопросов и проблем, не ответив на которые, Гаутама не мог считать свой поиск законченным. Поэтому он отправился дальше.

Гаутама был одержим; это был человек с пылающей душой, кото­рая не давала ему покоя, постоянно побуждая его к поиску знаний, поиску Истины. Однажды один отшельник убедил его, что только аске­тическая жизнь может принести успокоение. Гаутама радостно ухватил­ся за эту идею. Долгое время он жил, забыв о материальном мире, о мирских удовольствиях, жил только поиском смысла самой жизни. С каждым днем он заставлял себя есть все меньше и меньше и, как гласит предание, в конце концов был способен обходится одним зернышком риса в день.

Он проводил все свое время в глубочайшей медитации, оставаясь неподвижным в тени смоковницы. Жесткая диета подорвала его здо­ровье, он был изможден голодом и недостатком элементарной заботы о себе. Долгое время он находился на грани смерти, но просветление не приходило к нему. Он все еще не знал секрета успокоения. Он все еще не нашел смысла жизни.

Некоторые друзья собрались вокруг него во время голодания. Им казалось сенсацией то, что этот человек может прожить, питаясь одним зернышком риса в день. Они рассчитывали получить для себя какую-то выгоду от общения с этим выдающимся человеком. Однако все эти друзья бесславно покинули его в нужде. Один за другим они бросили Гаутаму погибать от голода, отправившись на поиски новых сенсаций. Гаутама же снова остался один, освободившись от этих ненадежных друзей, от всех своих последователей. Он по-прежнему продолжал раз­мышлять о смысле жизни.

В жизни Гаутамы наступил поворотный момент. Многие годы он практиковал йогу, которая умерщвляла плоть и освобождала дух от оков тела. Но сейчас эта йога была бесполезной для него. Она была лишь средством для управления непослушным телом и не способствовала духовному развитию. Гаутама понял также бесполезность продолжения аскетической жизни. Аскетическая жизнь могла привести лишь к смер­ти, оставив неразрешенными вопросы, которые не давали ему покоя.

Его дух был озарен тем, что открылось ему при выходе на астраль­ный план во время медитации. Он достиг просветления и помнил все, что увидел в астральном мире. Теперь он был освобожден от несчастий, сопровождающих земную жизнь, освобожден от возвращения на Зем­лю в нескончаемом круговороте рождения, становления и смерти. Он обрел знание о причинах человеческих страданий, об их природе. Он понял, как прекратить эти страдания.

С этого момента Гаутама стал пробудившимся Гаутамой, или Буд­дой Гаутамой. Он задумался снова. Ему хотелось понять, что делать дальше. Раньше он страдал и учился сам. Должен ли он теперь учить других, или нужно позволить им самим найти ответ с помощью тех средств, которые он использовал? Он сомневался, поверит ли кто-ни­будь в реальность того переживания, которое так сильно потрясло его. В конце концов он решил, что единственный приемлемый для просвет­ленного образ жизни — это помогать другим, рассказывая им о прос­ветлении, которое низошло на него.

Поднявшись на ноги и взяв с собой немного пищи и воды, он отправился в путь к Бенаресу. Там он надеялся найти пятерых своих последователей, которые оставили его, когда он больше всего нуждался в их помощи.

В результате путешествия, длившегося довольно долго, — ведь Гаутама был еще очень слаб — он наконец попал в Бенарес, где встретил тех, кого искал. Он поговорил с ними и поведал им обо всем, что ему довелось испытать. Его рассказ вошел в историю как «Проповедь о вращении колеса закона».

Он рассказал своим слушателям о причинах и природе страдания. Он также поведал им о том, как избежать страданий, и изложил основы религии, которая известна в наши дни под названием буддизм. Буддизм — это религия для тех, кто ищет пробуждения.

Итак, Гаутама чувствовал голод. Я чувствовал голод тоже! Мне хотелось, чтобы Учитель с пониманием отнесся к этому. Мы никогда не ели вдоволь. У нас никогда не хватало времени на самих себя. Однако голос Учителя продолжал монотонно вещать, тогда как время тянулось нестерпимо долго. Мы были голодными, уставшими, и поэтому нам было трудно понять всю важность того, о чем он говорил.

Мальчик, столкнувшийся с Учителем, сидел недалеко от меня и громко сопел. Его нос был явно поврежден, а возможно, и сломан, но он сидел, стараясь пальцами остановить кровотечение и не дать Учителю повода для новой вспышки гнева. Я не мог понять, почему Учитель ведет себя так. Почему те, в чьей власти проявить милосердие, участие и понимание, поступают как садисты? Я решил, что как только приедет мой Наставник, я постараюсь лучше разобраться в этом вопросе, кото­рый не давал мне покоя.

Я с удовольствием обратил внимание на то, что Индийский Учи­тель выглядит немного уставшим. Он тоже почувствовал голод и захо­тел пить, однако продолжал стоять, переминаясь с ноги на ногу. Все, кроме меня, сидели на полу, скрестив ноги и расположившись несколь­кими ровными рядами. Я старался выглядеть как можно скромнее. Обычно учителя прохаживались за нашими спинами, так что мы не могли знать, где находится учитель в данный момент. Но Индийский Учитель стоял прямо перед нами, глядел в окно, рассматривал тени, пробегающие по земле, и следил за тем, как проходит время. Наконец ему это тоже надоело, он повернулся к нам лицом и сказал:

— Хорошо! Сделаем перерыв. Вы слишком рассеяны и не уделяете должного внимания моим словам, которые могут повлиять на всю вашу жизнь и открыть для вас вечность. Сделаем получасовой перерыв. Вы свободны и можете воспользоваться этим временем, чтобы поесть. За­тем возвращайтесь сюда, и я подведу итог своему рассказу.

Он быстро запихнул листы в свою кожаную сумку. «Клик!» — благозвучно защелкнулась она, и Учитель вышел. Его желтая мантия колыхалась. Мы сидели, удивляясь внезапности того, что случалось. Наконец все оживились и вскочили на ноги. Один я поднялся с трудом. Мои ноги не гнулись. Держась за стену, я осторожно переставлял их одну за другой. Кое-как я доплелся до владений дружелюбного повара и пожаловался ему на то, что мне, абсолютно невинному мальчику, приш­лось пострадать из-за грехов остальных.

Повар улыбнулся и сказал:

— А как насчет того парня, который сыпал золу из окна? Не свиде­тельствует ли этот случай о том, что плохая карма рано или поздно обязательно настигает человека? И неужели, если бы ноги у тебя были целы, ты бы не был заводилой шалунов?

Он снова добродушно улыбнулся. Это был замечательный старик.

— Ну, давай! Ты должен хорошо поесть и успеть вернуться, пока этот брюзга опять не вышел из себя.

Я приступил к обеду. Я ел то же, что на завтрак и на обед. Это была тсампа. Я ел ее на протяжении многих лет.

Мы, тибетцы, никогда не носили часов. Когда я жил в Тибете, я даже не подозревал об их существовании. Однако что-то внутри нас точно подсказывало нам время. Люди, которые больше полагаются на себя, чем на механические приспособления, способны развить в себе некоторые довольно необычные способности. Так, например, я и мои друзья могли определять время с точностью, которой позавидовали бы обладатели наручных часов. Как раз перед тем, как прошли отведенные полчаса, мы возвратились в класс, ступая осторожно и тихо, как мыши, хорошо поевшие зерна в кладовых.

Мы вошли в класс в строгом порядке все, кроме мальчика с разби­тым носом. Он, бедняга, ушел в лазарет, где обнаружили, что нос у него сломан. Мне поручили отдать индийскому Учителю расщепленный прут, в который была вставлена записка, объясняющая, почему мальчик — ныне пациент — отсутствует на занятиях.

Все сели и стали ждать. Я стоял, прислонившись к стене, держа в руке прут и слегка поигрывая колышущимся листочком бумаги. Вне­запно в дверях появился Учитель. Он сердито оглядел всех и повернулся ко мне.

— Эй, мальчишка! Что ты здесь делаешь, играя со своим прутом? — крикнул он.

— Сэр! — ответил я с некоторым трепетом. — Я принес послание от Врачевателя.

Я протянул прут в его направлении. Сначала мне показалось, что он замешкался и не знает, что делать дальше. Вдруг он вырвал прут у меня из рук так резко, что я чуть было не упал. Выбросив прут, он развернул лист и прочитал его. Пока он читал, его злоба усиливалась. Затем он смял лист и бросил его на пол. Для нас, тибетцев, это было большим оскорб­лением. Мы относились к бумаге с необычайным трепетом. Ведь именно с помощью бумаги мы могли изучать историю. А этот человек, этот индийский дикарь, бросил священную бумагу на пол!

— Ну, что же ты стоишь, вытаращив глаза?

Я смотрел на него и «таращил глаза», потому что не видел никакого смысла в его поведении. Если он — Учитель, подумал я, тогда я никогда не буду учителем. Он грубо принудил меня отвернуться и сесть. Я пови­новался. Он снова стал перед нами и продолжил рассказ.

«...Гаутама открыл новый путь приближения к реальности, кото­рый назвал Серединным Путем. Жизненный путь Гаутамы носил опре­деленно двоякий характер. Он был наследным принцем и жил среди большой роскоши и комфорта, окруженный танцовщицами (глаза Учителя странно заблестели). Он мог позволить себе питаться изыскан­ными блюдами и развлекаться, как подобает молодому принцу. Впос­ледствии он испытал крайнюю нищету, страдания и чуть было не погиб от лишений и голода. Гаутама ясно осознал, что ни богатство, ни нищета не дают разрешения внутренних проблем человека. Поэтому ответ на­ходится где-то между ними.

Буддизм часто воспринимается как религия, но это не религия в прямом смысле этого слова. Буддизм — это путь жизни, это ориентир, следуя которому, человек может добиться определенных результатов. Буддизм только условно может быть назван религией, и для тех из нас, кто является истинным буддистом, термин «религия» неверен. Пра­вильнее будет называть это учение Серединным Путем.

Буддизм основывается на учениях индуизма. Индуистские филосо­фы и религиозные учителя утверждали, что путь к самопознанию и познанию духа, а также задачи, стоящие перед человечеством, напоми­нают движение по лезвию бритвы, когда малейший наклон в ту или другую сторону может привести к падению.

Гаутама знал все индуистские учения, так как в начале жизни испо­ведовал индуизм. Однако благодаря своей настойчивости он открыл Серединный Путь.

Слишком категорическое самоотрицание есть ошибка. Оно может привести к искаженному взгляду на жизнь. Настолько же плохо идти на поводу у собственных желаний. Здесь полезно помнить о правилах нас­тройки струнного инструмента. Можно перетянуть струну настолько, что при малейшем прикосновении она лопнет. Очевидно, что в этом случае вряд ли уместно говорить о гармонии.

Столь же плохой результат будет сопутствовать нам, если мы пол­ностью ослабим натяжение струн. Гармонии можно достичь лишь тог­да, когда все струны натянуты достаточно жестко, но не чересчур. Так обстоит дело и с человеком — слишком много страданий и чрезмерные удовольствия нарушают гармонию.

Гаутама ввел понятие Серединного Пути и открыл принципы, с помощью которых каждый может достичь счастья. Он говорил, что счастье найдет только тот, кто его ищет.

Один из первых вопросов, которые задает человек: «Почему я нес­частен?» Это очень распространенный вопрос. Задав себе этот вопрос, Гаутама много размышлял, думая о сути вещей. Он пришел к выводу, что страдания испытывает даже новорожденный. Рождаясь, ребенок плачет от боли и дискомфорта, потому что вынужден покинуть уютный и безопасный мир, к которому привык. Ребенок плачет всякий раз, испытывая неудобства. Подрастая, он находит другие способы заявить о своих неприятностях, об отсутствии удовлетворения и наличии стра­даний. Но ребенок не задумывается над тем, почему он плачет. Он просто плачет. Он просто реагирует, подобно автомату. Одни причины заставляют человека плакать, другие — смеяться, но страдание и боль осознается только в том случае, когда люди задумываются над их причи­нами.

Исследования показывают, что большинство людей начинают глубже ощущать страдания в возрасте десяти лет, когда задумываются над тем, почему они должны страдать. Гаутама задал себе этот вопрос, когда ему было тридцать лет; до этого времени родители делали все, чтобы уберечь его от любых проявлений страдания. Люди, которые были во всех отношениях защищены и окружены заботой, незнакомы с несчастьями, и поэтому, когда страдание по-настоящему входит в их жизнь, такие люди оказываются неподготовленными к этому и часто подвергаются душевным или нервным срывам.

Каждый человек когда-нибудь сталкивался со страданием. Каждый испытывал физическую или душевную боль. Без боли на нашей Земле невозможно обрести знание, невозможно очиститься от грязи, которая засоряет человеческую душу.

Нельзя сказать, что Гаутама основал новую религию. Учение Гаутамы и его вклад в общечеловеческое знание сфокусированы на проблеме страдания и счастья. Во время своей медитации, когда все животные хранили молчание, стараясь не мешать ему, когда улитки охлаждали его обожженную голову, Гаутама осознал, что такое боль, осознал, в чем причина страдания, и понял, каким образом их можно избежать. Он научил этому пятерых своих последователей. Его учение выразилось в четырех принципах, на которых основываются все буддистские писа­ния. Речь идет о Четырех Благородных Истинах, изучением которых мы займемся позже».

Скоро опустился ночной сумрак, и темнота стала такой, что мы с трудом могли видеть друг друга. Силуэт индийского Учителя неясно вырисовывался на фоне окна в слабом свете звезд. Он продолжал гово­рить, забыв или просто не обращая внимания на то, что нам пришло время отправиться на ночную службу. Служба должна была состояться в четыре, а затем в шесть часов утра.

Наконец он решил, что уже достаточно устал, и что, возможно, попусту тратит время. Стоя в темноте спиной к окну, он не мог видеть нас, не мог точно определить, слушаем ли мы его внимательно, или же просто спим в сидячем положении.

Внезапно он ударил ладонями по кафедре, произведя оглушитель­ный звук. Этот звук был настолько неожиданным, что мы подпрыгнули от страха и стукнулись о пол коленями. Кое-кто из нас даже вскрикнул.

Индийский Учитель постоял еще некоторое время, оглядывая нас.

— Теперь все свободны, — только и сказал он, выходя из комнаты.

Ему было проще, он был гостем и обладал особыми привилегиями. Никто не мог ему приказывать. Он мог отправиться сейчас к себе в комнату и провести остаток ночи так, как ему вздумается. Нам же предстояло отправиться в храм на богослужение.

Мы с трудом поднялись на ноги и, спотыкаясь, вышли из темного класса в еще более темный коридор. Занятия никогда не заканчивались так поздно, и свет уже был погашен. Коридоры были хорошо нам зна­комы, и мы без труда вышли в главный холл, освещенный обычным мерцанием масляных ламп. Лампы располагались в стенных нишах на уровне головы. Два монаха постоянно наполняли их маслом и поправ­ляли фитили, которые плавали на поверхности.

Мы едва дотащились до своей спальни и без излишней суеты пова­лились на пол, чтобы хоть немного поспать, прежде чем звуки фанфар известят нас о начале ночного богослужения.