Догмат о вероучительной непогрешимости Римского первосвященника
Догмат о папской непогрешимости стал, по образному замечанию, “камнем преткновения и притчей во языцех” современного католичества. Хотя он был провозглашен сравнительно недавно, на I Ватиканском соборе 1870 г., но, наверное, ни одно из заблуждений Римо-католической Церкви, за исключением, может быть, инквизиции не порождало большего соблазна в христианском мире.
Обращаясь к истокам развития папского догмата мы должны признать, что в той или иной форме представление о непогрешимости римского епископа существовало в Западной Церкви еще в древности и всегда было предметом особой заботы выдающихся представителей папства. Во всяком случае за 15 лет до I Ватиканского собора А.Хомяков имел основания писать, что “в убеждениях истинных католиков и на практике Западной Церкви папы были непогрешимы еще в средние века.” Таким образом, заслуга I Ватиканского Собора, лишь в том, что он формально ограничил папскую непогрешимость вопросами вероучения и нравственности.
В течение первого тысячелетия христианский Запад более довольствовался единоначалием в своей практической церковной жизни, которое часто оказывало на нее весьма плодотворное влияние, но не решался еще открыто заявить о своей догматической власти как о праве. Filioque и другие новшества пытались оправдать ссылкой на их мнимую древность, представить их не нововведениями, а частью уже существующей традиции. Решающее значение в утверждении идеи непогрешимого папы сыграл Великий раскол, окончательно освободивший папу от любой внешней зависимости.
Вскоре после Великого раскола возникла необходимость вероучительной консолидации самой Западной Церкви, утратившей связь с объединяющим соборным началом, которое пребывало в Церкви Вселенской. Как пишет об этом А.Хомяков “Или истина дана единению всех... или она дается каждому лицу взятому порознь.” Сам Рим подал пример пренебрежения единством церковным и вероучительным, и теперь он вправе был ожидать подобного же отношения к себе со стороны Церквей Запада, которые еще сохраняли значительную степень самостоятельности
С другой стороны, христианскому сознанию Запада пришлось столкнуться с болезненными надломами в своем духовном развитии: инквизиция, Реформация, а затем Просвещение и антицерковные революции — все это раз за разом подтачивало веру в саму способность осознанного духовного выбора и обостряло желание освободиться от него. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в конце прошлого столетия церковное сознание католичества молчаливо согласилось переложить бремя этого духовного выбора и ответственности за него на римского первосвященника, предварительно наделив его непогрешимостью.
Было бы, однако, несправедливо утверждать, что церковный разум Римо-католической Церкви безропотно согласился с этим угашением духа евангельской свободы. Созыву I Ватиканского собора предшествовала упорная борьба представителей так называемого ультрамонтанского движения, которое стремилось к утверждению абсолютной власти пап, со сторонниками преобразований в духе церковной конституционной монархии. Принятие догмата о папской непогрешимости столкнулось с серьезной оппозицией на самом Ватиканском Соборе и значительная часть отцов собора покинула его в знак протеста. После окончания Собора часть представителей оппозиции объединились в старокатолическое движение для того чтобы возродить вероучение и жизнь Западной Церкви до Великого раскола. С движением старокатоликов, вернее, с их попытками воссоединения с Православной Церквью для основания Поместной Православной Церкви Запада были связаны самые серьезные надежды православного богословия в прошлом столетии, которым, к сожалению, не суждено было сбыться.
В своем законченном виде учение о непогрешимости римского первосвященника, принятое на I Ватиканском Соборе в 1870 г., гласит: “твердо держась предания, дошедшего до нас от начала Христовой веры, мы, ... учим и объявляем, как богооткровенное учение, что когда римский первосвященник говорит ех cathedra т.е. когда, исполняя свое служение, как пастырь и учитель всех христиан, он в силу своей высшей апостольской власти, определяет учение о вере и нравственности, которое должна содержать вся Церковь, он через Божественную помощь, обещанную ему в лице блаженного Петра, обладает тою непогрешимостью, которой Божественный Спаситель благоволил наделить Свою Церковь, для определения учения относительно веры и нравственности, и что, поэтому такие определения римского первосвященника сами по себе, а не по согласию Церкви, неизменны.”
По сути своей ватиканский догмат, как его иногда называют, является лишь оборотной стороной того мистического восприятия личности папы, о котором уже говорилось, вероучительным расширением верховной церковной власти, которой наделен епископ Рима. Если папа столь близок к Богу, что может решать, что должно делать, то он, безусловно, обязан знать это должное, быть пророком по должности. Человек мечтает переложить на кого-нибудь бремя личной свободы и ответственности, но, вместе с тем, он хочет уверить себя в том, что вверяет свою свободу именно тому, кто знает как ею распорядиться, имеет прямой доступ к истине. По выражению Л. Карсавина догмат о папской непогрешимости был “логическим выводом ... из самой природы католической идеи. Раз существует видимо истинная церковь и в ней истинное учение и орган, хранящий его, необходимо, чтобы решения и мнения этого органа были непогрешимы, иначе истинное учение Церкви неведомо, а истинная Церковь невидима.”
Православное богословие понимает непогрешимость Церкви как ее способность сохранять неизменно Христово учение, которое даровано всем людям на все времена. “ Православная Церковь исключает возможность догматического прогресса и исходит из того, что христианское учение всегда тождественно в своем содержании, и развитие возможно лишь, в степени усвоения богооткровенной истины, но не в ее объективном содержании, иными словами Дух Святый восполняет преподанное Господом, но Церкви не дано обетование новых откровений”[15]. Как гласит об этом Окружное послание (1848 г,): “принимающий новое учение признает как-бы несовершенною преподанную ему православную веру. Но она, будучи уже вполне раскрыта и запечатлена не допускает ни убавления, ни прибавления ....”
В догмате о непогрешимости Римского первосвященника ее предмет понимется гораздо шире, не только как вероизложение уже существующего учения, но как определение новых учений. Если православное понимание области действия непогрешимости по сути своей консервативно, то католическое — прогрессивно. В самой Католической Церкви возможность догматического развития стала признаваться лишь с середины XIX в. и связана с появлением таких нововведений в ее жизни, которые не могли быть отнесены к древнему наследию неразделенной Церкви. Кардинал Джон Ньюмен, с именем которого связывается развитие этого учения, определил его в таких словах: “Свщ.Писание начинает собою процесс развития, которое им не завершается.”
Идея догматического развития возникла в качестве необходимой предпосылки последующего утверждения непогрешимости Римского первосвященника, ибо такое развитие необходимо требует опоры на какой-либо внешний критерий, позволяющий определять истинность новых догматических откровений. Единственным критерием такого рода может служить Римский первосвященник, выступающий ех cathedra.
В православном миропонимании непогрешимость, как дар, основана на непреложном свойстве Церкви — ее святости: Церковь непогрешима, потому что свята. Для того, чтобы хранить богооткровенную истину недостаточно умозрительного знания о ней, необходимо знание внутреннее, претворенное в истинной жизни, в святости, ибо правое знание о Боге возможно только в праведной жизни в Нем.
Этот неотъемлемый дар святости принадлежит всей Церкви, в ее полноте Тела Христова. Церковь как Тело Христово предполагает равновеликую ответственность всех его составляющих в сохранении истины которой Оно живет. Только вселенскому единству Церкви земной и небесной, соборному единодушию клира и верных принадлежит истинная святость бытия, святость, из которой рождается истинная непогрешимость веры. По словам “Окружного послания” 1848 г. “у нас ни патриархи, ни Соборы никогда не могли ввести что-нибудь новое, потому что хранитель благочестия у нас есть самое тело Церкви, т.е. самый народ.”
Ватиканский догмат со всей очевидностью противоречит сохраняемому церковной полнотой тождеству истинной жизни и истинной веры. Он отчуждает вероучительную истину от нравственной, ибо, по учению Римо-католической Церкви, “в частной жизни, в своем сознании, как верующий и как ученый, папа вполне погрешим и может быть даже весьма грешен, но, как верховный первосвященник, — он безупречный сосуд Духа Святаго, который сам движет его устами в учительстве Церкви. Таким образом, между хранителем истины — папой и истиной, сохраняемой им, нет внутренней связи, нет существенного тождества”[16]. Истина принадлежит не внутреннему свойству Церкви, а ее институту. Церковь “не потому непогрешима, что свята, а потому, что имеет верховного первосвященника”[17], чрез которого при необходимости всегда действует Дух Божий.
Отчуждение вероучительной истины от Церкви есть одно из проявлений общего бегства от свободы и ответственности, которое породило сам институт единоличной церковной власти. Истина веры принадлежит всем верным Церкви, все верные облечены долгом сообща блюсти истину, но обыденное религиозное сознание бежит своего долга и ответственности за его соблюдение и вверяет эту ответственность одному человеку — епископу Рима. Она отчуждает истину от среды святости, в которой она только и может пребывать — от полноты церковной, ибо непогрешимость Церкви покоится не на святости всей ее полноты, — клира и верных, Церкви земной и небесной, а на институте папства.
Эта зависимость истины, принадлежащей только всей Церкви, от института — места и лица немыслима в православном веросознании. Ибо, как гласит Окружное послание Восточных Патриархов: “Св. отцы ... научают нас, чтобы мы не по престолу судили о православии, но о самом престоле и седящем на престоле — по божественным Писаниям, по соборным уставам и определениям и по вере, всем проповеданной, т.е. по православию непрерывного учения Церкви.”
Непогрешимость римского первосвященника не произвольна, а вступает в действие только при соблюдении ряда условий. Во-первых, Римский первосвященник имеет право непогрешимого учительства не как частное лицо, а только когда он исполняет “свое служение, как пастырь и учитель всех христиан, т.е. действует ex cathedra. Затем, область непогрешимости ограничена “учением о вере и нравственности.”
При всей видимой стройности этих условий, нельзя не заметить их крайнюю неопределенность, недопустимую при различении божественной истины от частных определений. По сути, большинство папских определений так или иначе связаны с вопросами веры или нравственности, в любой энциклике он выступает, как пастырь Вселенской Церкви, и опирается на свой апостольский авторитет. Означает ли это, что все папские энциклики обладают “тою непогрешимостью, которою Божественный Спаситель благоволил наделить свою Церковь”?
Обилие таких двусмысленностей вызвало недоумения сразу же после утверждения догмата о папской непогрешимости. Однако папа Пий IX категорически отказался дать четкие критерии границ непогрешимости, заявив в 1871 г.: “Некоторые хотели, чтобы я разъяснил соборное определение еще больше и точнее. Я этого делать не хочу. Оно достаточно ясно.”
Неопределенность критериев непогрешимости усугубляется еще и тем, что “папа наделен даром активной и пассивной непогрешимости, т.е. дар непогрешимости пребывает в епископе Рима пассивно, когда он держится исповедания веры, и активно, когда он излагает вероучительное определение”[18]. Папа имеет полное право объявить любое из своих суждений относительно веры и нравственности, (а таких большинство), богооткровенной истиной, т.е. большинство его высказываний потенциально непогрешимы, и могут действительно стать такими в любой следующий момент. Об этом свидетельствует, например, Л.Карсавин, которого нельзя заподозрить в антипатиях к католичеству, замечая, что “любое догматическое положение можно и отнести и не отнести в область безошибочных.”
Существует, таким образом, область пассивной непогрешимости Римского первосвященника, которую наполняют веро- и нравоучительные положения, обладающие потенциальной непогрешимостью. Каждое из них может стать реально непогрешимым в католическом веросознании по воле Римского первосвященника, наделенного даром реализации своей пассивной непогрешимости в действительности. Определить границы этой области, как мы уже выяснили, почти невозможно, поэтому большинство высказываний Римского понтифика могут стать предметом его непогрешимого учительства.
Нетрудно убедиться, что такая возможность заставляет каждого католика относиться к любым словам первосвященника Рима как к потенциальной истине, она сообщает относительную непогрешимость большинству суждений правящего папы. Право непогрешимого учительства, вполне возможно, было даровано Римскому епископу не для того, чтобы он пользовался им, а для того, чтобы его паства знала, что он им может воспользоваться. смысл Ватиканского догмата состоит не в абсолютной непогрешимости отдельных высказываний папы, а в относительной непогрешимости всего, что он говорит и делает.
Нельзя недооценивать подспудного влияния этой относительной непогрешимости на сознание католического мира, достаточно отягощенное мистическим восприятием личности папы, о котором уже говорилось. Такое восприятие высказываний римского понтифика религиозным сознанием Римо-католической Церкви подтверждают свидетельства, например, Н.Арсеньева, Л.Карсавина, митр. Никодима и др.
Но как только папа умирает, с прекращением его понтификата прекращается и действие этой потенциальной непогрешимости, ибо он уже не может реализовать ее. Фактически, каждый римский первосвященник имеет свою собственную непогрешимость, которая живет вместе с ним и умирает вместе с ним, дабы не осложнять жизнь его наследникам. Каждый первосвященник Рима имеет на время правления в своем распоряжении действенное средство влияния (если не давления) на сознание верующих и защиты от критики, которое уходит из жизни вместе с ним, чтобы ни Церковь ни его наследник не несли ответственности за его ошибки, ибо всегда можно, по выражению Л.Карсавина, “так понять и истолковать непогрешимость римской Церкви.., чтобы можно было ... признать ошибающуюся безошибочность папских решений.”
В этой связи нельзя не заметить, что римские первосвященники весьма предусмотрительно почти никогда не пользовались правом вероопределения ex cathedra, оставляя своим преемникам свободу будущих истолкований и, если необходимо, опровержений.
То, что основной целью догмата о непогрешимости епископа Рима в делах веры и нравственности было и остается стремление к потенциальной непогрешимости любых его суждений косвенно подтверждает расширительное развитие, которое эта потенциальная составляющая папской непогрешимости получила на II Ватиканском Соборе. В догматическом постановлении “О Церкви,” верующим предписывается подчинение не только официальным вероучительным определениям папы, но и тому, что говорится не ех cathedra: “Это религиозное подчинение воли и разума должно особенно проявляться в отношении аутентичного учительства Римского первосвященника, даже когда он не говорит “ех cathedra”; следовательно, его верховное учительство должно приниматься с благоговением, суждение, им высказанное, приниматься чистосердечно согласно выраженной им мысли и воле, или в частом повторении одного и того же учения, или же в самой форме выступления.”
Дальнейшее развитие этого психологического механизма мы можем наблюдать в новом “Катехизисе Католической Церкви.” В нем уже явственно говорится о том, что использование дара непогрешимости “может облекаться в различные проявления,” ибо: “Божественная помощь дана ... преемникам апостолов, учащим в общении с преемником Петра, и, особым образом, епископу Римскому, когда, не претендуя на безошибочное определение и не вынося “окончательного решения,” они предлагают ... поучение, которое приводит к лучшему разумению Откровения в вопросах веры и нравственности. Верующие должны дать “религиозное согласие своего духа” такому обычному поучению; это согласие отличается от согласия веры, но в то же время продолжает его”[19].
История изобилует примерами заблуждений и даже еретических суждений римских епископов, в частности, такими как полуарианское исповедание папы Либерия в IV в. и монофелитство папы Гонория в VII в.