Джатака о не слушающем советов

“Задумал прыгнуть далеко...” Эту историю Учитель, находясь в Джетаване. рассказал об одном не слушающем советов бхикшу. Рассказ о нем подробно будет изложен в девятой книге в джатаке о грифе. Обращаясь к тому бхикшу. Учитель сказал: “Не только теперь, о бхикшу, ты не слушаешься советов, ты и прежде был таким, а оттого что не исполнял наставлений умных людей, погиб от удара дротика”. И он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, Бодхисаттва возродился в образе акробата. Когда он вырос, стал ловким и находчивым. У одного акробата обучился он прыгать через дротики и вместе с наставником бродил по стране, показывая свое искусство. Наставник его умел прыгать только через четыре дротика, а через пять — не умел.

Как-то они давали представление в одной деревне. Наставник, подвыпив, поставил пять дротиков и хвастается: “Все пять перепрыгну!” “Послушай, учитель, — сказал Бодхисаттва, — ты же через пять дротиков прыгать не умеешь. Если будешь прыгать через пятый, наскочишь на него и погибнешь; убери один дротик”. А учитель, пьяный, говорит: “Ты не знаешь, на что я способен!” Не обращая внимания на уговоры ученика, он перескочил через четыре дротика, но, подобно цветам мадхуки, нанизанным на свой стебель, напоролся на пятый и с воплем повалился на землю.

Тогда Бодхисаттва сказал: “Советов мудрых людей не слушал, оттого попал ты в такую беду”. И он произнес следующую гатху:

Задумал прыгнуть далеко наставник, не послушавшись, Четвертый дротик одолев, на пятый напоролся он.

Приведя эту историю. Учитель отождествил перерождения: “Тогда не слушающий советов бхикшу был наставником, а учеником был я”.

ДЖАТАКА О ПРЕДАННОМ ДРУГЕ

“Ни крошки проглотить не может...” Эту историю Учитель, находясь в Джетаване, рассказал об одном мирянине, принявшем учение Будды, и об одном тхере.

Говорят, были в городе Саваттхи два друга. Один из них, удалившись в монастырь, имел обыкновение приходить за милостыней в мирской дом другого. Накормив друга и наевшись сам, мирянин шел с ним в вихару. и там просиживали они за разговором до захода солнца. Тогда тхера провожал его до самых городских ворот и возвращался в свою обитель. Такая их дружба стала известна всей общине.

Однажды, собравшись в зале дхармы, бхикшу стали обсуждать их дружбу. В это время вошел Учитель и спросил: “Что вы. тут обсуждаете, бхикшу?” Когда ему объяснили. Учитель сказал: “Не только теперь, о бхикшу, они так привязаны друг к другу, они были друзьями и прежде”. И он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, Бодхисаттва был его советником.

В то время одна собака повадилась ходить в стойло к государственному слону и там, где кормили слона, подбирала остатки риса. Привлеченная сначала обилием корма, она постепенно подружилась со слоном. Они ели всегда вместе и не могли жить друг без друга. Собака обычно забавлялась тем, что, уцепившись за хобот слона, раскачивалась на нем в разные стороны. Но вот однажды какой-то крестьянин купил ее у сторожа, смотревшего за слоном, и увел в свою деревню.

Как только собака исчезла, государственный слон не стал больше ни есть, ни пить, ни купаться. Об этом доложили царю. Царь вызвал советника и сказал ему: “Пойди, мудрейший, узнай, почему слон так ведет себя”.

Бодхисаттва пришел в стойло к слону и, увидев, что он так тоскует, подумал: “Это у него не телесный недуг; наверное, он был с кем-нибудь дружен, а теперь разлучен со своим другом”. И он спросил у сторожа: “Скажи, любезный, был ли слон с кем-нибудь дружен?” “Да, почтенный, — сказал тот, — он очень привязался к одной собаке”. “А где же она теперь?” — “Да один человек увел ее”. “А знаешь ли ты, где он живет?” — “Нет, не знаю, почтенный”.

Тогда Бодхисаттва пришел к царю и сказал: “Божественный, у слона нет никакой болезни, но он был очень привязан к одной собаке. А не ест он теперь, я думаю, оттого, что лишился своего друга”. И Бодхисаттва произнес следующую гатху:

Ни крошки проглотить не может,
Не пьет воды, купаться не желает.
Собаку в стойле часто видя,
Наверно, слон с ней крепко подружился.

Выслушав советника, царь спросил: “Что же теперь делать, мудрейший?” “Божественный, — отвечал советник, — прикажи бить в барабан и объявить: “У государственного слона один человек увел его подружку-собаку. У кого в доме найдут ее, того постигнет такое-то наказанье”.

Царь так и сделал. А тот человек, услыхав царский указ, отпустил собаку. Сразу же прибежала она к слону, а слон при виде ее взревел от радости, обхватил ее хоботом, поднял себе на голову, потом снова спустил на землю, и только когда собака наелась, сам принялся за еду.

“Он постиг даже мысли животных”, — подумал царь и воздал Бодхисаттве большие почести.

“Не только теперь, о бхикшу, — сказал Учитель, — они так привязаны друг к другу, они были друзьями и прежде”.

Приведя эту историю для разъяснения дхармы и показав Четыре Благородные Истины, Учитель отождествил перерождения: “Тогда мирянин был собакой, ткера — слоном, а мудрым советником был я

РЕЧЕНИЕ ШЕСТОЕ.

Древний Китай.

Мифология

Наше представление о китайской мифологии складывается на основании памятников словесного искусства, самые ранние из которых относятся к позднеродовой эпохе, а самые поздние датируются первыми веками нашей эры. Это очень разнородный материал: ритуальные гимны и философские памят­ники, исторические своды и произведения поэтов, различные каталожные собрания по географии, астрономии и пр. Во всем пестром материале, составлявшем древнюю литературу, жила, переосмыслялась, обретала новые формы мифология. К этому времени она уже выполнила свою историческую роль, место мифологических воззрений заняли другие, но до конца древности мифология сохраняет свой авторитет.

Открывая раздел главой о мифологии, мы имели в виду показать истоки всех дальнейших переосмыслений, попробовать воссоздать картину собственно мифологических (и даже до мифологических) воззрений, показать, что человек думал о мире и о своем месте в нем, как представлял себе этот мир, его возникновение, силы, действующие в нем. Целью мифологии было познание мира, образность и фантазия служили орудием познания, однако в то же время в этих фантазиях отражено и первое художественное творчество, не осоз­наваемое как таковое, но тем не менее составившее основу для его даль­нейшего развития.

Мифология — это завершенная картина мира. Начав с представления о мире как о хаотическом множестве вещей, обладающих чудесной силой губить и исцелять, превратив эти вещи в фетиши, идолы, которым надо служить, чтобы не погибнуть, человек в мифологии вырастает до созна­ния возможности борьбы с силами хаоса, выдвигает героев, побеждающих враждебные силы и несущих людям благо. Он постепенно устраивает мир, освобождая его от страха, наводя в нем порядок. Философия, которая преемствует мифологии, рассматривает мир как безусловно гармоническое и упо­рядоченное целое.

В китайской мифологии есть свои излюбленные темы, мотивы, предметы. Совершенно особое место в ней занимает культ камней. Это и просто камень, и любимые китайцами до сих пор яшма и нефрит — камни-обереги, и груда камней — гора. На горе живут солнца, ветры и облака. Гора связана с культом плодородия, с ней ассоциируется идея рождения: небо оплодотворяет землю, а гора ближе всего к небу. С культом плодородия связан и амбивалентный культ змеи-дракона. Распластанная по земле змея мыслилась связанной с силами плодородия, заключенными в земле. Дракон — олицетворение водной стихии, днем витает в облаках, ночует же в земных водоемах. Змея-дракон символизирует божество, во власти которого реализация сил плодородия: оплодотворенная дождем земля родит. Облака, горы, воды, (озера, реки, ручьи), осознаваемые в мифологии как места обитания богов плодородия, возможно, именно с этих пор закрепляются в сознании китайцев как предметы, общение с которыми делает человека причастным к таинству рождения. Жиз­ни и потому способно затронуть в нем самые глубокие струны.

В редкой полноте дошла до нас солярная мифология. Можно видеть, как солнце вначале представляется в дриадной форме — в образе шелковицы например, как затем оно мыслится птицами -воронами, которых десять и кото­рые поочередно восходят на небесный свод, а потом отдыхают на ветвях солнечного дерева, как происходит антропоморфизация солнечного божества — и перед нами богиня Сихэ, мать десяти солнц, правящая солнечной колесни­цей, и, наконец, в наиболее позднем мифе это братья Си и Хэ — основатели календаря, подданные мифического правителя Яо, рассчитавшие календарь по его приказу. Здесь явные следы историзации мифологии.

Приводимые ниже фрагменты из «Книги гор и морей» («Шань хай цзин») даны в переводе Э. М. Яншиной, из «Книги преданий» («Шу цзин») — в переводе Л. Д. Позднеевой, Э. М. Яншиной, из «Весен и осеней Люй Бувэя» («Люйши чуньцю») — в переводе Г. А. Ткаченко, Э. М. Яншиной, из «Философов из Хуайнани» («Хуайнаньцзы») — Л. Е. Померанцевой.

ИСТОЧНИК ПЕРВЫЙ.

КНИГА ГОР И МОРЕЙ

«Книга гор и морей» («Шань хай цзин») относится к III—I вв. до н. э. Она возникла в результате полемики с «Книгой преданий» — одной из книг кон­фуцианского канона. В то время как в «Книге преданий» мифология при­нимает вид истории, а мифологические герои выступают в роли мудрых правителей, в «Книге гор и морей» они оказываются богами природы, героями — устроителями земли и изобретателями благ цивилизации. Памятник представля­ет собой свод, включающий разновременные пласты и отражающий иногда чрезвычайно архаичные представления. «Книга гор и морей» имеет форму ката­лога гор, расположенных на территории Китая, и земель, находившихся, по представлению древних, на окраинах или за пределами этой территории. Этот перечень включает элементы положительных знаний — зоогеографии, бо­танической географии, народной медицины, а также народных верований и мифологии.

Цзюань I

КАТАЛОГ ЮЖНЫХ ГОР

[Книга первая]

В «Каталоге Южных гор» первыми названы Сорочьи горы. Среди них главной названа гора Блуждающая. [Она] подходит к Западному морю. [Там] много коричного дерева, много золота (цзинь), нефрита (юй). [Там] растет трава, похожая на душистый лук, но с зелеными цветами, называется заговор­ная [трава] юй. Съешь ее, утолишь голод. Там растет дерево, похожее на бумажное дерево, но [у него листья] с черными прожилками. Цветы его освещают все вокруг. Его название — Дурманное гу. Если носить его у пояса, то не поддашься дур­ману. [Там] водится животное, похожее на обезьяну, но у него белые уши ,(ходит как люди, но горбится). Его называют синсин. Съешь его, будешь ходить без устали. Оттуда берет на­чало река Лицзи, течет на запад и впадает в море. В ней обилие юйпэй. Имей ее при себе и не будешь болеть желудком...

ИСТОЧНИК ВТОРОЙ.

ВЕСНЫ И ОСЕНИ ЛЮЙ БУВЭЯ

f

КНИГА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

О корне (вещей)

... Женщина из рода Владеющих Шэнь собирала шелковицу и нашла в дупле ребенка. Отдала его своему господину, он поручил его воспитывать повару. Господин стал расспраши­вать, ему сказали: «Его мать жила у реки И. Когда она ходила беременной, во сне увидела бога [духа] , он ей сказал: «Если увидишь, что в ступке появилась вода, иди на восток и не оглядывайся!» На следующий день она увидела, что в ступке показалась вода, сказала об этом соседям и пошла на восток. Прошла десять ли и оглянулась. Увидела, что ее город весь ушел под воду) и тут же превратилась в полую шелковицу. Поэтому [мальчика] и назвали Инь [с реки] И...

КНИГА ДВАДЦАТАЯ.

О поведении

;

... Яо уступил Поднебесную Шуню. Гунь был чжухоу. Вски­пел он гневом против Яо и вскричал: «Кто постиг закон Неба, тот становится правителем! Кто постиг закон правителя, тот становится одним из трех гунов! Я же постиг, закон Земли, а меня не сделали (даже) одним из трех гунов!» Воспользовавшись оговоркой Яо, он захотел получить [титул] гуна. И рассвирепел лютый зверь и захотел поднять смуту: соединенные вместе рога зверя образовали крепостные зубцы, а поднятые вверх хвосты — его знамена. И призывали его, и не явился он. И носился он по диким просторам. И хотел повергнуть он правителя Шуня. И изгнали его тогда на Крыло-гору и разрубили там уским клинком....

КНИГА ПЯТАЯ

Древняя музыка

... Предок Чжуаньсюй родился в реке Жо, а жил на [горе] Полая Шелковица. Затем вознесся и стал Предком. Привел в гармонию с Небом восемь ветров, а затем стал [их слушать] . Их мелодия была то мягкая и ласковая [как весна], то чистая и прозрачная [как осенний воздух], то звонкая [как колокольчик] . Чжуаньсюю понравились их голоса, и он повелел Летающему Дракону создать мелодию, подражающую восьми ветрам. Ее назвали «Подносим облака» — она предназначалась для поднесения Главному Предку. Затем Чжуаньсюй приказал Желтому Угрю первому исполнить эту мелодию. Желтый Угорь опрокинулся на спину и стал хвостом бить по брюху — звуки были [прекрасны] как белые облака...

ИСТОЧНИК ТРЕТИЙ.

ФИЛОСОФЫ ИЗ ХУАЙНАНИ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Небесный узор.

... Некогда Бог Разливов [Гунгун] боролся с Чжуаньсюем за владычество. В ярости боднул гору Щербатую. Небесный свод разломился, земные веси оборвались. Небо накренилось на северо-запад, солнце, луна и звезды переместились. Земля на, юго-востоке оказалась неполной и поэтому воды и ил устремились туда...

Солнце поднимается из долины Восходящего солнца, купа­ется в озере Сянь, приближается к Шелковице Фу. Это называ­ется Утренняя Заря. Поднимается на шелковицу Фу, отсюда собирается в путь. Это называется Рассвет. Достигает Кривых гор. Это называется Утро. Достигает Ярусных Ключей. Это .называется Время первой еды. Достигает Шелковичного края. .Это называется Время второй еды. Достигает Равновесия Света. Это называется Позднее утро. Достигает [гор] Куньу.

Это называется Полдень. Достигает Птичьего Ночлега. Это называется Малое возвращение. Достигает Долины Скорби. Это называется Время дневной еды. Достигает горы Матери Цзи. Это называется Большим возвращением. Достигает Пучи­ны Печали. Это называется Временем первого толчения риса. Достигает Каменной гряды. Это называется Временем второго толчения риса. Достигает Источника Скорби. Здесь останав­ливается его женщина. Здесь отдыхают его кони. Это называ­ется Распряженная колесница. Когда достигает Пучины Печа­ли, это называется Сумерками. Когда достигает Долины Мрака, это называется тьмой. Солнце погружается в Пучину Печали, светит в Долине Мрака...

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Обозрение сокровенного

...В те далекие времена четыре полюса разрушились, девять материков раскололись, небо не могло все покрывать, земля не могла все поддерживать, огонь полыхал не утихая, воды бушевали не иссякая. Свирепые звери пожирали добрых людей, хищные птицы хватали старых и слабых. Тогда Нюйва расплавила пяти-цветные камни и залатала лазурное небо, отрубила ноги гигантской черепахе и подперла ими четыре полюса, убила Черного Дракона и помогла Цзичжоу, собрала тростниковую золу и преградила путь разлившимся водам. Лазурное небо было залатано, четыре полюса выправлены, разлив­шиеся воды высушены, в Цзичжоу водворен мир, злые твари умерщвлены, добрый люд возрожден. Тогда Нюйва взвалила на спину квадрат земли, взяла в охапку круг неба, сделала весну мягкой, лето жарким, осень убивающей, зиму сохра­няющей...

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Очертания земли

...Дерево Фу растет в Янчжоу, солнцем лучится. Дерево Цзянь растет на [горе] Дугуан. Отсюда боги спускаются [с неба] и поднимаются [на него]. На солнце нет тени, а. нет эха. Это центр Неба и Земли. Дерево Жо растет на запад от дерева Цзянь. На ветвях его десять солнц. Его цветы освещают землю внизу...

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Коренная основа

и ...Когда же наступили времена Яо, десять солнц вышли вместе на небосвод. Они сожгли хлеба и посевы, иссушили деревья и травы, и народ остался без пропитания. [Чудовища] Яюй, Зубы-Буравы, Девять Младенцев, Тайфэн, Дикий Вепрь, Длинный Змей были бедствием для народа. Тогда Яо послал Охотника, и он казнил Зубы-Буравы в краю Цветущего Поля, убил Девять Младенцев на реке Зловещей, поразил стре­лой Тайфэна на озере Зеленого Холма, вверху выпустил стрелы в десять солнц, внизу поразил (чудовище) Яюй, разрубил на части Длинного Змея на [озере] Дунтин, поймал Дикого Вепря в Роще Шелковицы. И возрадовался тогда народ, и поставил Яо Сыном Нёба...

ИСТОЧНИК ЧЕТВЕРТЫЙ.

КНИГА О ДАО И ДЭ

«Книга о дао и дэ» («Дао дэ цзин») возникла, по-видимому, не позже III - в. до н. э. и названа была «книгой», возможно, в параллель к кон­фуцианскому канону. В монологической форме в ней излагаются тезисы учения, в целом остающегося как бы за текстом. Голос строгого пропо­ведника звучит сдержанно, убежденно, а порой взволнованно. «Знающий не доказывает, а доказывающий не знает»— в этой фразе заключено характерное для древности представление о том, что истина не нуждается в дока­зательстве, частично поколебленное лишь в III в. до н. э. китайскими «со­фистами». Практически на протяжении всей древности слово учителя, как показывают памятники, остается неоспоримым, что всегда сказывается на несколько торжественном стиле монологов учителя.

В «Дао дэ цзине», как в «Изречениях» и в любом другом произведении древнего периода, нет систематического изложения учения, хотя, безусловно, само учение представ­ляет собой систему. Для ее выражения существовал другой способ, чем теперь. Поскольку вообще образное мышление, фантазия, воображение иг­рали очень большую роль, многое в изложении рассчитано на эмоциональное, а не на логическое восприятие. Казалось бы, разрозненные фрагменты — изречения Конфуция и его учеников, тезисы «Книги о дао и дэ», диалоги Мэнцзы и Чжуанцзы, оказываются в тексте связанными в одно целое.

Огромную роль как стилистический прием играет повтор. Композиционный, синтаксический, лексический и звуковой повторы подчеркивают смысловой. Одни и те же темы, варьируясь, служат созданию многообразной, но единой картины мира.

Дао и дэ, о которых толкует текст, суть главнейшие понятия даосской философии. Как уже говорилось, дао значит «путь». На правильном пути настаивал и Конфуций применительно к государству и «благородному мужу». У даосов же дао значит путь природы, ее внутренний закон, по которому она развертывается. И если дэ у Конфуция есть в некотором роде «мисти­ческая» сила, которую дает обладание всеми необходимыми добродетелями «благородному мужу» или даже Сыну Неба, то у Лаоцзы и последующих даосов дэ значит силу, царствующую в природе наравне с дао и сообщающую всему живому способность жить, не подвергаясь опасности порчи или безвремен­ной гибели — при условии не нарушения основного закона (дао).

Приводимые ниже фрагменты из «Книги о дао и дэ» даны в переводе Ян Хин-шуна с некоторой редакцией отдельных мест перевода.

§ 1

Дао, которое может быть выражено словами, не есть посто­янное дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя. Безымянное есть начало неба и земли, обладающее именем — мать всех вещей...

§ 2

Когда все в Поднебесной узнают, что прекрасное является прекрасным, появляется и безобразное. Когда все узнают, что доброе является добром, возникает и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга, трудное и легкое создают друг друга, длинное и короткое взаимно соотносятся, высокое и низкое устремлены друг к другу, звуки инь и шэн согласуются друг с другом. Поэтому, совершенномудрый, совершая дела, предпочитает недеяние; осуществляя учение, не прибегает к словам...

§ 4

Дао пусто, но неисчерпаемо. О глубочайшее! Оно предок всех вещей!.. Я не знаю, чей оно сын, но оно предшествует небесному владыке.

§ 11

Тридцать спиц соединяются в одной ступице [образуя коле­со], но употребление колеса зависит от пустоты между [спи­цами]. Из глины делают сосуды, но употребление сосудов зависит от пустоты в них. Пробивают двери и окна, чтобы сделать дом, но пользование домом зависит от пустоты в нем. Вот почему полезность зависит от пустоты.

§ 12

Пять цветов притупляют зрение. Пять звуков притупляют слух. Пять вкусовых ощущений притупляют вкус . Охота и скачки приводят в неистовство. Труднодоступные вещи влекут к преступлению. Поэтому совершенномудрый устремлен к внут­реннему, а не к внешнему...

§ 14

Смотрю на него и не вижу, поэтому называю невидимым. Слушаю его и не слышу, поэтому называю неслышимым. Пытаюсь схватить его и не достигаю, поэтому называю его мельчайшим. Эти три [свойства] неразделимы и составляют одно. Вверху не освещено, внизу не затемнено. Оно бесконеч­но и не может быть названо. Оно снова возвращается в небытие. И вот называю его формой без форм, образом без существа. [Поэтому] называю его неясным, туманным. Встре­чаюсь с ним и не вижу лица его, иду следом за ним и не вижу спины его.

§ 25

Вот вещь в хаосе возникающая, прежде неба и земли родившаяся! О беззвучная! О лишенная формы! Одиноко стоит она и не изменяется. Повсюду действует и не имеет преград. Ее можно считать матерью Поднебесной. Я не знаю ее имени. Обозначая словом, назову ее дао; произвольно давая ей имя, назову ее — великое. Великое — оно в бесконечном движении.

Находящееся в бесконечном движении, не достигает предела. Не достигая предела, оно возвращается [к своему истоку]. Вот почему велико дао, велико небо, велика земля, велик также и государь. Во Вселенной имеются четыре великих, и среди них — государь.

Человек следует [законам] земли. Земля следует [законам] неба. Небо следует [законам] дао, а дао следует самому себе.

§ 30

Кто служит правителю посредством дао, не покоряет другие земли оружием, ибо это может обратиться против него. Где побывали войска, там растут колючки [и бурьян]. Где прошло большое войско, там наступают голодные годы.

Искусный [полководец] побеждает и на этом останавлива­ется, [он] не смеет творить насилие. Побеждает и сам себя не прославляет. Побеждает и не нападает. Побеждает и не гор­дится. Побеждает, потому что вынужден. Побеждает, но не воинственен.

Когда сильное [и здоровое] превращается в старое [и сла­бое] , это противоречит дао. То, что противоречит дао, то рано погибнет.

§ 32

Дао вечно и безымянно. Эта простая основа хоть и мала, но никто в мире не может ее подчинить себе. Если бы хоу и ваны были способны ее хранить, то тьма существ пришла бы им служить, небо и земля слились бы в гармонии и пролили сладкую росу, а народ и без приказов бы успокоился...

§ 47

Не выходя со двора, можно познать мир. Не выглядывая из окна, можно видеть естественное дао. Чем дальше идешь, тем меньше познаешь. Поэтому совершенномудрый не ходит, но познает [все]. Не видя [вещей], он проникает в их [сущ­ность]. Не действуя, он добивается успехи

§ 51

Дао рождает [вещи], дэ вскармливает [их]. Вещи оформля­ются, формы завершаются. Поэтому нет вещи, которая бы не почитала дао и не ценила бы дэ... Дао рождает [вещи], дэ вскармливает [их], взращивает их, воспитывает их, совер­шенствует их, делает их зрелыми, ухаживает за ними, поддерживает их. Создавать и не присваивать, творить и не хвалиться, являясь старшим, не повелевать — вот что называ­ется глубочайшим дэ.

§ 70

Мои слова очень легко понять, им очень легко следовать. Но Поднебесная не может понять их, не может следовать им. В речах есть корень, в делах есть закон. Но именно этого не понимают. Вот почему не знают меня. Знающих меня мало, идущих за мной единицы...

§ 76

Человек при своем рождении нежен и слаб, а по смерти крепок и тверд. Все существа и растения при своем рождении нежные и слабые, а при гибели иссохшие и ломкие. Твердое и крепкое — это то, что погибает, а нежное и слабое — это то, что начинает жить. Поэтому могущественное войско не побеждает, крепкое дерево погибает. Место сильного и могу­щественного внизу, а слабого и нежного наверху.

§ 80

Пусть государство будет маленьким, а население — редким. Пусть будут в нем различные орудия, но пусть ими не поль­зуются. Пусть народ помнит о смерти и не уходит далеко. Пусть будут у него лодки и колесницы, но пусть им не будет при­менения. Пусть будут у них щиты и оружие, но не будет против кого их направлять. Пусть люди снова вернутся к узелкам. Пусть пища их будет сладкой, одежда красивой, жилище удобным, а жизнь радостной. Пусть соседние царства расположатся так близко, что будут видны издали, крик петухов и лай собак будет доноситься от одного к другим, а люди царств никогда не будут иметь нужды друг в друге.

ИСТОЧНИК ПЯТЫЙ.

МЭНЦЗЫ.

Мэнцзы — памятник, названный именем крупнейшего в - древности последователя Конфуция Мэн Кэ, жившего в 372—289 гг. до - н.э. Памятник датируется временем не позже III в. до н. э., авторство принадлежит школе Мэнцзы.

В отличие от "Изречений" Конфуция, «Мэнцзы» содержит не только отдельные высказывания, но и диалоги в которых подробно излагается точка зрения философа. Монолог зачастую значительно превалирует над диалогом, диалогу же в этом случае отведена вспомогательная роль — он движет тему вперед. Партнером Мэнцзы является либо правитель, в царство которого Мэнцзы прибыл с надеждой применить свое учение на практике, ибо ученики, либо другие философы. Монолог Мэнцзы часто вводится словами "Мэнцзы сказал..." В этом памятнике довольно значительное место занимает повествование, исторические аналогии, цитаты, притчи, примеры и пр.. с помощью чего Мэнцзы стремится представить свою мысль в доступной форме, - поскольку, в отличие от Конфуция, он заботится об убедительности.

Фрагменты из «Мэнцзы» даны в переводе Л. Д. Позднеевой (5.4) и Л. Е. Померанцевой.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.

Высшее наслаждение.

...Подходя к Чу, Чжуанцзы наткнулся на голый череп, по­белевший, но еще сохранивший форму. Чжуанцзы ударил по черепу хлыстом и обратился к нему с вопросом:

— Довела ли тебя до этого, учитель, безрассудная жажда жизни или секира на плахе, когда служил побежденному царству? Довели ли тебя до этого недобрые дела, опозорившие отца и мать, жену и детей или муки голода и холода? Довели ли тебя до этого многие годы жизни? — Закончив свою речь, Чжуанцзы лег спать, положив под голову череп.

В полночь Череп привиделся ему во сне и молвил:

— Ты болтал, будто софист. В твоих словах — бремя му­чений живого человека. После смерти его нет. Хочешь ли выслушать мертвого?

— Хочу, — ответил Чжуанцзы.

— Для мертвого, — сказал череп, — нет ни царя наверху, ни слуг внизу, нет для него и смены времен года. Спокойно следует он за годовыми циклами неба и земли. Такого счастья нет даже у царя, обращенного лицом к югу.

Не поверив ему, Чжуанцзы сказал:

— А хочешь, я велю Ведающему судьбами возродить тебя к жизни, отдать тебе плоть и кровь, вернуть отца и мать, жену и детей, соседей и друзей?

Череп вгляделся в него, сурово нахмурился и отве­тил:

— Разве захочу сменить царственное счастье на Человече­ские муки!..

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Понимающий сущность жизни

...Цзи Синцзы тренировал бойцового петуха для царя. Че­рез десять дней царь спросил:

— Готов ли петух?

— Еще нет. Пока самонадеян, попусту кичится. Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.

— Пока нет. Бросается на каждую тень, откликается на каждый звук.. Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.

— Пока нет. Взгляд еще полон ненависти, сила бьет через край. Через десять дней царь снова задал тот же вопрос.

— Почти готов. Не встревожится, пусть даже услышит дру­гого петуха. Взгляни на него — будто вырезан из дерева.

Полнота его свойств совершенна. На его вызов не посмеет откликнуться ни один петух — повернется и сбежит.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ.

Притчи

Из десяти речей девять — притчи, из десяти семь — речи серьезные, но всегда новые — речи за вином, вторящие ес­тественному началу.

Из десяти речей девять — притчи. Ими пользуюсь как посто­ронним примером. Ведь родной отец не бывает сватом соб­ственных детей. Лучше, если хвалит не родной отец! Если в них что не так, то не моя вина, а кого-то другого. Я согла­шаюсь с тем, что едино со мной, я возражаю на то, что со мной не едино. Единое с собой называю правдой, не единое — ложью.

Из десяти речей семь — речи серьезные. Это те, что уже были высказаны, это речи старцев. Но если первый по возрасту не знает, что есть основа, а что уток, что есть корень, а что — лишь верхушки, то из-за одного только возраста не назову его первым. Человек, который не имеет ничего, что ставило бы его впереди других, не обладает дао человека. А кто не обла­дает дао человека, тот ненужный человек.

Речи за вином — всегда новые, вторящие естественному на­чалу. Следуй их свободному течению и проживешь до конца свой жизненный срок.

ИСТОЧНИК ШЕСТОЙ

ВЕСНЫ И ОСЕНИ ЛЮЙ БУВЭЯ

«Весны и осени Люй Бувэя» («Люйши чуньцю») относятся к III в. до и. э. Этот памятник составлен при дворе крупного политического деятеля первого министра циньского двора Люй Бувэя его «гостями». В отличие от всех предыдущих он не является записью речей главы школы, а пред­ставляет собой коллективное произведение профессиональных философов, пот пытавшихся создать новую универсальную систему на основе синтеза дао­сизма и конфуцианства.

Для глав «Люйши чуньцю» характерно построение: тезис, иллюстрация, вывод. Есть и иные способы организации материала, как видно даже из приводимых ниже примеров, но этот все-таки превалирует. Иллюстрация представляет собой мифологический или исторический пример — краткий либо развернутый в рассказ, один или, как правило, несколько, «нанизанных» один на другой. Несколько примеров подряд нужны для того, чтобы выразить оттенки или подчеркнуть главное. Используется именно исторический пример (мифология здесь тоже принимается за историю), потому что в глазах кон­фуциански настроенных философов, устремленных к проблемам общественного устройства, более достоверна история, а не притча или сказка, построенные на вымысле. .

Перевод фрагментов из «Весен и осеней Люй Бувэя» выполнен Г. А. Ткаченко.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Об учении

Из преподанного прежними царями ничто не прославлено так, как сыновняя почтительность, ничто не известно так, как верность. Верность и почтительность — именно этого прежде всего жаждут правители и родители. Известность и слава — именно этого более всего желают сыновья и подданные. Однако правители и родители не обретают того, чего жаждут, а сыновья и подданные не получают того, чего желают.

Происходит это от незнакомства с истинным законом и чувством долга. Незнакомство же с долгом и с истинным законом проистекает из необразованности, ибо не известен слу­чай, когда бы учившийся у проницательного и талантливого наставника сам не стал впоследствии мудрецом. А ведь там, где бывает мудрец, мир приходит к истинному закону. Если он обращается вправо, становится важным правое, если вле­во — левое. Посему среди мудрых царей древности не было та­кого, кто не почитал бы наставника.

Почитать наставника означает не судить по тому, благоро­ден он или худого рода, беден или богат. И тогда слава далеко разнесется, благие деяния не останутся в тени. Ибо наука наставника не в приверженности к известности или незамет­ности, поклонению или презрению толпы, бедности или богат­ству, но в приверженности дао. Если человек обладает досто­инством, и деяния его будут достойными. Он получит все, чего добивается, исполнит все, чего желает. Это происходит оттого, что человек стремится стать мудрецом. Мудрец же рождается в упорном учении. Ибо никто еще без упорного учения не становился ни великим мужем, ни прославленным человеком.

Упорство в учении проистекает из почитания наставника. Если почитают наставника, тогда следуют его поучениям с ве­рой и как он судят о дао. Кто отправляется учить, не имеет влияния, и кто призывает учителя, останется неучем. Кто сам себя унижает, того не станут слушать, и кто унижает учителя, ничего от него не услышит. Когда наставник избирает метод, которым невозможно добиться влияния и к которому невозмож­но привлечь внимание, и насильно обучает этому других, до­биваясь от них достойного поведения, он лишь удаляется от цели. И когда ученик попадает в положение, в котором невоз­можно добиться влияния ,и в котором невозможно привлечь внимания, желая при этом прославить свое имя и достичь спо­койного существования, он уподобляется хранящему, за пазу­хой падаль, но желающему вдыхать ароматы, или бросающемуся в воду, но не желающему промокнуть. Ибо учение требует строгости, а никак не баловства.

Однако в наш век обучающие по большей части не спо­собны проявить строгость, скорее напротив — склонны забав­лять. Неспособность же проявить строгость по отношению к обучаемому и стремление его, напротив, ублажить, напоми­нает такое спасение утопающего, когда его бьют по голове, или такое лечение больного, когда ему дают отраву.

От этого мир впадает во все большие смуты, а неумные правители — во все большее ослепление. Посему деятельность наставника должна быть обращена на достижение разумного порядка и твердое следование долгу. Когда достигается разум­ный порядок и утверждается следование долгу, положение наставника почетно. Цари, гуны и большие люди не смеют тог­да относиться к нему свысока. Он может тогда подняться до самого Сына Неба, не испытывая смущения. Не обяза­тельно этой встрече будет сопутствовать согласие. Но не обя­зательно же и отступаться от разумного порядка и пренебре­гать долгом ради достижения этого согласия. Тем более невоз­можно это для желающего сохранить уважение людей. Посему наставник обязан стремиться к разумному порядку и твердо следовать долгу, тогда он будет почитаем.

Учитель Цзэн говорил: «Когда благородный муж идет по дороге, по его виду сразу можно определить, есть ли у него отец и есть ли у него наставник. Тот, у кого нет отца, нет наставника, выглядит совершенно иначе». Этим сказано, что человек должен служить наставнику, как он служит отцу.

Цзэн Дянь, отец Цзэн Шэня, как-то отправил сына с по­ручением. Все сроки прошли, а тот не вернулся. Люди, при­шедшие к Цзэн Дяню, говорили: «Уж не погиб ли он?!» Цзэн Дянь отвечал: «Хотя бы погиб. Но я-то жив! Как же он смел погибнуть!»

Конфуций попал в опасность в Куане. Янь Хой отстал. Потом Конфуций сказал ему: «Я думал тебя нет в живых!» Янь Хой ему отвечал: «Как я смел умереть, если вы живы!»

Янь Хой служил Конфуцию так же, как Цзэн Шэнь служил отцу. Именно так выдающиеся люди древности почитали своих наставников. Посему и наставники не .жалели знаний, обна­руживали в поучениях всю глубину дао.

ИСТОЧНИК СЕДЬМОЙ.