М. Г. Ярошевский КАТЕГОРИАЛЬНЫЙ АППАРАТ ПСИХОЛОГИИ

Подобно языку, наука имеет свой тончайше устроенный аппа­рат, свой «органои», в формах которого постигается содержание исследуемой действительности.

Систему этих форм, не извне прилагаемых к содержанию, а изнутри его организующих, назовем категориальным аппаратом.

Согласно философской традиции, под категориями имеются в виду наиболее общие, предельные понятия (такие, например, как «количество», «качество», «форма», «содержание» и т. д.). Они действительны для любых проявлений, умственной активности, на каких бы объектах она ни концентрировалась.

Когда же объектом этой активности становится отдельный фрагмент бытия (в нашем случае психическая реальность), аппа­рат философских категорий, продолжая определять движение исследовательской мысли, оказывается недостаточным, чтобы освоить данный конкретный фрагмент, превратить его в предмет научного знания. Этот предмет выстраивается благодаря функци­онированию системы специально-научных категорий.. Именно она, развиваясь исторически, позволяет осмыслить изучаемое явление не только глобально (под категориями количества и качеств-а, возможности и действительности и т. п.), но также в его специ­фических характеристиках, отличающих определенную область знания от всех остальных.

В теоретическом «знаниевом» пл-аие эта область представлена в совокупности взаимосвязанных понятий, закрепленных в терми­нах, признаки которых указывают на признанное наукой сущест­венным для данного разряда явлений (например, в психологии выделяются признаки, по которым мышление отграничивается от восприятия, эмоциональные процессы — от волевых, ценностные ориентации личности — от ее способностей и т. д.). В словаре терминов и в многообразии их сочетаний перед нами простирается освоенное наукой «знаниевое» поле — в его основных разграничи­тельных линиях, компонентах и связях между ними.

Термины могут приобретать различную степень обобщенности к указывать как на обширные группы явлений (например, «па­мять»), так и на специальные феномены (например, «узнавание»). Во всех этих случаях мы остаемся в пределах науки как знания, какой бы степени обобщенности ни достигали наши понятия и теоретические схемы. Поэтому недостаточно указать на то, что категориям присуща наивысшая степень обобщенности, чтобы перейти к анализу науки как деятельности. Категории являются предельными понятиями, не выводимыми из других и не сводимы­ми к другим. Из этого, однако, не следует, что отношение катего­рий к другим понятиям сходно с отношением между общими и частными понятиями, каким оно выступает благодаря формально­логической процедуре включения в класс. В этом случае катего­рии выступали бы только в качестве предельно общих разрядов знания, тогда как их предназначение — быть организаторами производства знания.

Развитие науки — это изменение и состава знания и его форм, от которых он иеотчленим. Они и образуют систему категорий — «сетку». Ее невозможно отслоить от аппарата научного познания. В преобразованиях, которые он испытывает в процессе роста зна­ния, наиболее устойчивыми являются именно эти «сетки». Они определяют зону и направленность видения эмпирически данного

as

и образуют каркас программ по его исследованию с целью теоре­тического освоения.

Сколь нераздельны бы ни были «знаниевый» и деятельностный планы науки, они неслияниы.

В категориях представлен деятельностный план. Они — рабочие принципы мысли, ее содержательные формы, организующие про­цесс исследования. Они не могут быть отъединены от содержания. Так, за категорией психического образа стоит множество явлений, обозначаемых такими терминами, как «ощущение», «восприятие», «представление» и т. д. Соединяемое с этими терминами выражает богатство знания, накопленного наукой в отношении определен­ного слоя психической реальности, а именно всего, что относится к представленности в ней внешних объектов и их свойств.

Категория образа, включая это содержание, не исчерпывается его обобщением, не сводится к тому, что концентрирует в себе признаки, которые присущи ощущениям, представлениям и т. д.

Ведь ее предназначение в том, чтобы организовать и направить исследовательский поиск, выполнить рабочую функцию в конк­ретных проблемных ситуациях. А для этого она должна включать накопленный предшествующий опыт разработки определенной сферы реальности (скажем, изученное в отношении образной «ткани» психической реальности) в особый контекст, а именно деятельностный. Поэтому научной категории (например, психи­ческого образа), в отличие от научного понятия (например, поня­тия об ощущении, восприятии, представлении и др.), присуща своего рода биполярность. Она относится и к полюсу знания, так как включает в свое содержание признаки, указывающие на неза­висимый от нее объект, и к полюсу деятельности, так как орга­низует и направляет процесс мышления на поиск новых решений (касающихся, например, вопроса о механизмах формирования образа, его детерминации и т. п.).

Подобно языковым формам, категории науки актуализируются н живут, пока применяются с целью получить ответ на вопрос (типа описания — «что это такое?», объяснения — «почему?», «ка­ким образом?», «для чего?», предсказания). Употребляя язык с его открытыми или скрытыми вопросно-ответными формами, его носители-творцы, подыскивая нужный «речевой оборот», никогда не задумываются над задачей преобразования этих форм, хотя (объективно, неосознанно) непрерывно решают именно такую задачу. Никогда ни один исследователь не ставит перед собой цель— разработать или развить такую-то категорию (например, психического образа или психического действия). Перед ним возникают только специальные научные проблемы: выяснить, на­пример, какова зависимость восприятий человека от характера раздражителей (или отсутствия раздражителей в условиях сен­сорной депривации), от нервного субстрата (например, правого или левого полушария), от стресса, установки и т. д.

Решая эти задачи, исследователь оперирует категорией пси­хического образа. Полученный им результат, в свою очередь, мо-

жет произвести в этой категории сдвиг. Изучение, например, за­висимости зрительной перцепции от мышечных ощущений (Ч. Белл, Г. Гельмгольц и др.) произвело сдвиг в категории об­раза, раскрыв факторы (детерминанты) , определяющие «нроеци-рованность» образа вовне, объяснив механизм, под действием которого субъект локализует восприятие не в нервном устройстве, где оно возникает, а во внешнем предметном мире. Изучение роли установки (Узнадзе и его школа) показало зависимость образа от психической преднастройкн. Изучение различий в функциях правого и левого полушария (Р. Спери) позволило разграничить в общей картине познания внешних объектов сенсорный образ и умственный, выяснить характер их взаимоотношений,

В сознании исследователя решаемая им проблема выступает в качестве локальной, конкретной, непосредственно предметной, апостериорной, требующей эмпирического изучения. Он имеет дело с объектами, доступными экспериментальному воздействию и на­блюдению. Он фиксирует и анализирует реакции нервного суб­страта, сенсорные, двигательные или вербальные реакции своих испытуемых и т. д. Из этой эмпирической «руды» он извлекает данные для решения активирующей его ум исследовательской за­дачи. Но этот ум способен действовать только потому, что воору­жен категориальным аппаратом, который, в отличие от решаемой специальной, частной проблемы, не локален, а глобален, не апо-стериорен, а априорен. Он априорен не в кантовском смысле как изначально присущая интеллекту форма. Об его априорности мож­но говорить лишь в том смысле, что для отдельных умов он вы­ступает в качестве структуры, которая из их личного опыта не-извлекаема, хотя без нее этот опыт невозможен. Но, как мы уже знаем, за этой структурой стоит исторический опыт многих пред­шествующих поколений исследователей, весь филогенез научного познания.

«Орудийный» характер категории не может быть раскрыт, если рассматривать ее изолированно, «в себе», безотносительно к си­стеме других категорий, принципов и проблем. Невозможно мыс­лить психическую реальность над одной категорией (например, образа или действия).

Реальность дана познающему уму только сквозь целостный «хрусталик» категориального аппарата. Поскольку, однако, этот «хрусталик» представляет собой развивающийся орган, от харак­тера его «преломляющих сред» зависит восприятие мира психи­ческих явлений, ориентация и работа в нем. Хотя ии один из компонентов категориального аппарата не способен функциони­ровать независимо от других, в деительности отдельного конкрет­ного исследования может возникнуть (в силу своеобразия онто­генеза творчества ученого и специфики разрабатываемой проб­лемы ) обостренная чувствительность к определенным аспектам психической реальности. Сосредоточенность на этих аспектах ве­дет к тому, что с наибольшей энергией актуализируется один из компонентов (блоков) категориального аппарата. Это влечет за

собой в случае успешного продвижения в предмете более интен­сивное развитие именно данного блока, приобретающего в ре­зультате новое содержание.

Уровень функционирования других блоков может при этом оставаться прежним. Но из того, что он не претерпевает сущест­венных изменений, отнюдь не следует, будто другие категории, сопряженные со ставшей в структуре данной концепции сверхаен-иой, отпадают и не имеют сколько-нибудь существенного значе­ния для ее своеобразия и дальнейшего развития.

Обращаясь к психологии того периода, когда иаучно-категори-альный аппарат уже сформировался, можно заметить, что струк­турирование различных блоков этого аппарата происходило весь­ма неравномерно. Так, категория мотива получила гипертрофи­рованное развитие в учении Фрейда.

Вокруг нее центрировались все основные теоретические кон­струкции этого учения, отбирались эмпирические феномены (ка­сающиеся неосознаваемой аффективной сферы личности, психи­ческого развития, процессов творчества и пр.)-

Означает ли это, что в категориальном «профиле» мышления Фрейда и его последователей не было представлено ничего, кро­ме категории мотивации? Отнюдь нет. Мыслить психическое под одной категорией, как уже отмечалось, в принципе невозможно, так же как, например, мыслить, если взять уровень философских категорий, категорию движения отрешенно от категорий прост­ранства и времени. Конечно, в целях философского анализа реф­лексирующий ум вправе выбрать в качестве отдельной от других проблему времени или проблему пространства и подвергнуть ее специальному, углубленному разбору. Но в реальной работе ис­следователя пространственно-временных объектов эти объекты по­стигаются не иначе как посредством всей системы категорий в качестве особой органичной целостности.

Интегральность этой системы присуща не только философ­ским, но и конкретно-научным категориям. И в этом случае мысль оперирует целостным категориальным аппаратом, выпадение лю­бого из блоков которого делает невозможным его функциониро­вание, иначе говоря, научное исследование. Другой вопрос — ка­ково качество различных блоков, насколько адекватно в них пре­ломляется и посредством их изучается реальность. Из того, на­пример, факта, что в теории Фрейда на первый план выступили мотивационные детерминанты поведения как неосознаваемые ре­гуляторы психодинамики, отнюдь не следует, будто в изображен­ной в этой теории картине психической реальности в целом не было никаких иных категориальных характеристик. В этой кар­тине были представлены и не могли не быть представлены дру­гие категориальные регулятивы психологического познания. Она предполагала поэтому определенную категориальную интерпре­тацию не только мотива, но также и образа (чувственного и ум­ственного), процесса общения между людьми (категория психо­социального отношения), движений и речевых актов ^категория

действия). Дело только в том, что если применительно к катего­рии мотива (а затем личности) фрейдизм выдвинул новые проб­лемы и подходы, то образ, общение, действие в качестве инте­гральных компонентов категориального аппарата психологии обо­гатились в процессе развития этого направления существенно но­вым содержанием лишь в той степени, в какой они зависят от категории мотивации, развитие которой составило важное дости­жение психоанализа <...>

Категориальный аппарат науки развивается только благодаря тому, что ассимилирует достигнутое в сфере теоретических иссле­дований. Вместе с тем язык теорий отличается от языка катего­риального, поскольку первый является «знаниевым» (передающим знание об объектах реальности), второй — деятельиостным (ука­зывающим на установки и принципы, организующие процесс про­изводства знания). Так, теоретические воззрения на рефлекс не следует идентифицировать с категорией рефлекса, как одной нз инвариант организации процесса исследования поведения. В ча­стности, ни одно из теоретических положений. Декарта о меха­низме рефлекторного поведения (ни положение относительно «жи­вотных духов», которые проносятся по нервным трубкам в желу­дочки мозга, ни положение о «шишковидной» железе, где «конта­чат» телесная и духовная субстанции, ии -другие соображения об устройстве и функциях нервной системы) не выдержало ис­пытания времени. Категория же рефлекса, зародившаяся в де­картовом учении, направила всю последующую работу в этой об­ласти. Представление Сеченова об обособлении нервных путей как основе построения новых форм поведения было умозритель­ной теоретической схемой. Однако по своему категориальному смыслу оно было важным нововведением, существенно обогатив­шим категорию действия тем, что внедрило в строй научного мышления признак его адаптируемости и перестраиваемости (без обращения к дополнительному психическому агенту, вмешатель­ство которого считалось прежде необходимым, чтобы придать не­изменным рефлекторным дугам новую формулу). Именно указан­ное положение предвосхитило павловский условный рефлекс, став категориальным организатором исследований в этой области.

Переход из «знаниевого» плана анализа науки в деятельност-иый требует рассматривать категории не только с точки зрения их предметного содержания. Они действуют в мышлении лишь тогда, когда «обслуживают» проблемные ситуации, решаемые ис­ходя из объяснительных принципов. Поэтому категориальный ап­парат конкретной науки построен не из «чистых» категорий са-mix. по себе. Он является столько же категориальным, сколько объяснительным и проблемным.

Имя категориального ему присвоено условно, с тем чтобы под­черкнуть, что в категориях концентрируются те главные дости­жения процесса исследований данной объективной сферы, благо­даря которым становится возможным ее дальнейшее позиаиие.

Роль организатора и регулятора этого процесса категории

способны играть только в силу своей сопряженности с объясни­тельными принципами, придающими им рабочий характер.

Научное знание не ограничивается описанием и классифика­цией феноменов. Категории, отображая большие разряды явле­ний, фиксируют различие между ними и вместе с тем вскрывают их своеобразие не иначе как на основе определенных приемов или способов их объяснения. Так как эти способы действительны для любой исследуемой области, они могут рассматриваться бе­зотносительно к категориям. Но последние приобретают свой строй и смысл в зависимости от воплощенных в них объяснительных принципов.

Среди объяснительных принципов выделяются три: детерми­низма, системности, развития. Они связаны между собой столь же нераздельно, как категории. Уже отмечалось, что под детер­минизмом следует понимать зависимость явления от производя­щих его факторов. Что касается принципа системности, то он предполагает, что явление получает адекватное объяснение лишь тогда, когда оно рассматривается в качестве представляющего собой органичную часть определенным образом организован­ного комплекса, отграниченного от других комплексов и находя­щегося с ними в специфических отношениях. Еще один прин­цип— принцип развития — предполагает изучение явления с точ­ки ярения того, как известное явление возникло, «какие главные этапы в своем развитии это явление проходило и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь»¹.

Эти общие объяснительные принципы не оставались на про­тяжении многовековой истории психологического познания неиз­менными. Каждый из них (а точнее, оии совместно) претерпели ряд преобразований, от которых зависело также и обогащение конкретно-научных категорий новым содержанием. Масштабы пре­образований были различны.

Может быть выделено несколько крупных исторических пе­риодов, отделяемых одни от другого воистину революционными изменениями в системе объяснительных принципов и тем самым в структуре категорий и проблем. Применительно к изменениям в строе психологического познания при переходе от средневе­ковья к новому времени радикальные сдвиги испытывает пони­мание детерминации человеческого поведения, его системного ха­рактера и развития. В отличие от предшествующего периода, де­терминизм идентифицируется с той трактовкой причинности, ка­кую утвердила новая механика, избавившаяся от «скрытых ка­честв», которыми наделяла материальные тела прежняя физика, от предполагаемой имманентной устремленности этих вещей к целям и др.

Складывается механодетерминистская трактовка поведения всех тел, в том числе и органических. Сам по себе детерминизм еще не означает системности. Он может идентифицироваться с

¹ Ленин В. И. О государстве. — Поли. собр. соч., т. 39, с, 67.

представлением о каузальном взаимодействии дискретных ча­стиц. Именно такой подход восторжествовал в ту эпоху в учении о физической природе. Применительно же к телам органическим системность (обусловившая такие выдающиеся достижения на­уки, как открытие кровообращения и рефлекторной природы по­ведения) утвердилась, когда за образец была принята механи­чески организованная система (машина). Что касается третьего принципа — развития, то в эру механодетерминизма развитие сво­дилось к усложнению исходных, далее неразложимых компонен­тов. На этих принципах в течение двух веков базировались все основные естественнонаучные концепции поведения; рефлекторная теория (воплотившая принцип машинообразности поведения), причинная теория ощущений (согласно которой ощущение — это эффект воздействия стимула на материальное тело), ассоциатив­ная теория, объяснявшая развитие психики на основе механиче­ского закона ассоциации сенсорных данных.

В середине XIX в. весь комплекс этих объяснительных прин­ципов претерпевает радикальные изменения. Механический де­терминизм уступает место биологическому. Система означает уже не конструкцию типа машины, а способный к саморегуляции и адаптации организм. Развитие мыслится по эволюционно-биоло-гнческому типу. Соответственно преобразуются все прежние воз­зрения на рефлекс, процесс сенсорного познания, генезис ассоциа­тивных структур и т. д.

Преобразования же эти, в свою очередь, захватывая теорети­ческий и эмпирический состав науки, порождали новые концеп­ции, идеи и открытия...

«Ядерную» триаду категорий психологии составляет образ, действие и мотив. Образ — это воспроизведение внешнего объекта в «ткани» психической организации (имеющей телесную основу). Это как бы «слепок» с объекта, выступающий либо в сенсорной, либо в идеализированной форме. Во втором случае перед нами умственный образ. Действие — это исходящий от его производи­теля акт, который изменяет соответственно определенному плану сложившуюся ситуацию. Мотив представляет собой побуждение к действию, придающее ему направленность, избирательность, на­пряженность. Сравним в качестве иллюстрации к положению о зависимости «сетки» категорий от характера объяснительных принципов особенности этой сетки в рассмотренные выше два исторических периода (господства механодетерминизма, а затем биодетерминизма). Сперва образ понимался по типу физическо­го эффекта, производимого одним движущимся телом в воспри­нимающем его воздействия другом, действие (в пределах детер­министского воззрения) уподоблялось работе машинного устрой­ства, мотив (опять-таки в пределах естественнонаучного подхода) под именем страсти или аффекта также трактовался как отра­жение пертурбаций в организме, вызванных внешними влияниями.

С переходом к био-, а затем психодетерминизму картина из­менилась. Весь категориальный состав психологического мышле-

ния приобрел новое содержание. Образ выступил не только как результат внешних влияний., но также как средство, которое «вы­лавливает» в среде сведения, пригодные для успешного выжива­ния системы.

Действие приобрело характер лабильного и служащего этим же целям. Столь же радикально изменяется и категория мотива. И он рассматривается в контексте активного обслуживания нужд системы, притом не только индивида, но и вида в целом (отсюда учение об инстинктах, об аффектах у человека как рудиментах некогда полезных реакций и т. д.). Новое категориальное осна­щение психологической мысли (обусловленное преобразованием объяснительных принципов) запечатлело результат изучения проб­лем, справиться с которыми призван аппарат познания.

Как известно, работе мысли присуща вопросно-ответная фор­ма. Не видя «за таблицей категорий» проблем, мы бессильны понять ее смысл и содержание. В этом случае таблица выглядит как помещенный в конце учебника список решений неизвестных нам задач.

Содержание категории раскрывается лишь тогда, когда из­вестны вопросы, в попытках решений которых она возникает, и в ней «отстаивается» все то, что обеспечивает ее дальнейшую про­дуктивную работу. При взгляде на развитие психологии с «птичьего полета» можно было бы сказать, что перед взором ис­следователя науки выступают большие, глобальные проблемы — такие, как психофизиологическая (прежде ее было принято на­зывать проблемой души и тела), т. е. касающаяся отношений между двумя уровнями жизненных функций — чисто соматиче­ских н собственно психических, или другая не менее сложная проблема отношений психики к отображаемым внешним объек­там. Ее можно было бы назвать психогностической (от греч. «гно-зис»—познание). Вопрос о познавательной ценности тех психо­логических продуктов, которые порождаются мозгом, об их спо­собности передавать достоверную информацию о мире — одна из кардинальных загадок, над которыми с древнейших времен бьется человеческий ум. Известна его философская значимость. Природа наших представлений и понятий, степень их адекватности реаль­ности, отграничение истинного знания от иллюзий и т. п. с древ­нейших времен изучались в контексте логико-философского ана­лиза. С развитием психологии рассмотрение этих вопросов пе­решло в конкретно-научный, эмпирический план.

Проблема соответствия умственных продуктов их независимым от деятельности сознания объектам, равно как и ценность сен­сорного материала, служащего источником более сложных интел­лектуальных форм, неизменно остается важнейшей для научной психологии, для ее конкретных разработок (а не только для фи­лософской рефлексии). Другая крупная проблема возникает в связи с необходимостью постичь отношение психики человека к ее социальным детерминантам (психосоциальная проблема).

Эти большие проблемы преобразуются в практике исследова-

I Заказ 5162

тельского труда в более частные и специальные, касающиеся кон­кретных форм детерминации отдельных разрядов психических яв­лений. Если использовать для иллюстрации зависимости движе­ния конкретно-научной мысли от пересечения проблемных полей хорошо знакомое нам учение Сеченова о центральном торможении, то оно выступает обусловленным своеобразием таких категориаль­ных проблем, как психофизиологическая, психогностическая, пси­хосоциальная. В ракурсе психофизиологической проблемы оно предполагало открытие нейросубстрата тормозных влияний. Для психогностическон проблемы оно имело значение механизма, объ­ясняющего превращение реального внешнего действия в сверну­тое внутреннее, приобретающее характер мысля (последняя же, конечно, непременно предполагает познавательное отношение к своему объекту). В контексте психосоциальной проблемы откры­тие тормозных центров выступило как условие формирования во­левой личности, решающим признаком поведения которой являет­ся неотвратимое следование нравственным нормам, социальная природа которых очевидна.

Так, глобальные проблемы психологии преобразовались в ло­кальные, решаемые посредством блока категорий (в приведенном примере действие — образ-мотив). Этот блок переходит из вирту­ального состояния в актуальное только тогда, когда субъект твор­чества оказывается в проблемной ситуации, с которой он спосо­бен справиться не иначе как посредством категориального аппа­рата. Здесь наблюдается нечто подобное формам языка (его ин­вариантным грамматическим структурам), которые актуализиру­ются только в ситуациях высказываний. Проходя через необозри­мое множество подобных ситуаций, язык становится историческим феноменом. Его формы изменяются, перестраиваются, обогаща­ются.

Равным образом в процессе решения проблем происходят сдви­ги в категориях психологического познания как в его содержа­тельных формах. Мы видим, что категории являются своего рода «инструментами», «орудиями», позволяющими обрабатывать пси­хологические объекты, извлекать из них новое содержание. В про­цессе обработки они сами трансформируются под давлением не­обходимости отразить свойства этих объектов, более адекватно, чем в прежний момент движения мысли.

Эудучи представлены в теоретико-эмпирическом составе на­уки, категории не существуют независимо от него и не выступают в качестве объекта рефлексии ученого, поглощенного решением конкретной предметной задачи (разработкой концепции, охваты­вающей определенный круг явлений, ее экспериментальной про­веркой, фиксацией результатов наблюдений и т, п.). Решая эту за­дачу, ученый формулирует ее на теоретическом языке.

Когда, например, Гербарт говорил о динамике представлений, Гельмгольц — о бессознательных умозаключениях, Бен — о пробах и ошибках, Сеченов — о рефлексно-образном психологическом про­цессе, Вундт — об апперцепции, Брентано — об интеицнональном

акте сознания, Джемс — об идеомоторном акте и т. д., то за все­ми приведенными терминами стояли различные комплексы теоре­тических представлений. Но при всех расхождениях между иссле­дователями за этими комплексами «работала» категория психи­ческого действия, отображающая один из неотъемлемых компо­нентов психической реальности. Уровень и степень адекватности отображения этой реальности были различии. Но это уже дру­гой вопрос. Нас же здесь интересует инвариантное в составе знания, накопление некоторых неформ ал изуемых признаков, ко­торые при огромном разнообразии концепций входят в структуру коллективного научного разума. Если бы этой инварианты, добы­той усилиями научного сообщества на протяжении многих поко­лений, не сложилось, мы оказались бы в царстве анархии. Один исследователь не мог бы понять другого. Не существовало бы точки, где их мысли соприкоснулись. Наука перестала бы быть «всеобщим трудом», как ее охарактеризовал К. Маркс. Нечего было бы передавать по эстафете. Достижения каждого пропада­ли бы с ним бесследно. Но исторический опыт говорит о другом.

При разноголосице теорий, которая, быть может, нигде не принимала столь упорный характер, как в психологии, в этой на­уке возникали продуктивные диалоги, в столкновении точек зре­ния проявлялись новые идеи, накапливалось позитивное знание, менялось общее представление о психической организации че­ловека.

Это было бы невозможно, если бы автор одной теории не понимал другого, не мог бы, встав на его точку зрения, перевести его суждения, высказанные на языке чуждой ему теории, на соб­ственный язык. Выходит, что, хотя они и говорили на разных языках, хотя и придерживались различной интерпретации фак­тов, в их интеллектуальном устройстве имелись некоторые общие устойчивые точки. Ими и являлись компоненты категориального аппарата. Этот аппарат, подобно строю языка,— анонимен. Мы называем поименно авторов теорий. Можно, например, перечис­лить— от Декарта до Павлова — авторов теорий рефлекса. Но к категории рефлекса не может быть «припечатано» ни одно имя, сколь велико бы оно ни было.

Центральное торможение в память об его открывателе назва­ли сеченовским. Но категориальное знание о нервном процессе (обогащенное этим открытием) вырабатывается множеством ис­следователей, ни один из которых — как значителен бы ни был его вклад — не имеет оснований претендовать на авторство.

Если мы и называем целые периоды в развитии какого-либо объяснительного принципа (например, детерминизма) именами отдельных героев драмы познания — Аристотеля, Декарта, Дар­вина, Сеченова, то делаем это не для того, чтобы отнести катего­риальное богатство эпохи за счет выдающейся фигуры, для ко­торой все остальное служило фоном, но с единственной целью — отграничить одну эпоху от другой <...>

Для выбора именно данной исторической фигуры в качестве

3*

символизирующей целый период (сотворенный в действительности множеством умов) имеются веские основания в составе и харак­тере ее личных достижений.

Категориальный аппарат—развивающийся орган. В его общем развитии выделяются определенные стадии, или периоды. Сменяя друг друга, они образуют своего рода категориальную «карту», или «шкалу». Ориентируясь на нее, мы можем теперь приступить к нашей главной задаче: нанести на «карту» то научное событие, значение и место которого в развитии научно-психологического познания надлежит определить.

Сложность оценки научного достижения обусловлена многими факторами. Очевидно, что она не может быть сколько-нибудь аде­кватной, если достижение рассматривается само по себе, изоли­рованно от динамичного, исторически развивающегося контекста, вне которого невозможно определить характер сдвига, произве­денного им в наличном запасе знаний, степень новизны и влия­ния на последующий ход событий в науке.

Одно из преимуществ категориальной «шкалы» в том, что она позволяет наметить точку отсчета для диагностики уровня про-двинутости в проблеме, масштабности сдвига в категориальном аппарате. Поскольку «шкала» фиксирует инвариантное во всем многообразии теорий, она дает основание локализовать каждую из теорий в независимости от этого многообразия системе коорди­нат. Если, например, в качестве исходного инвариантного признака принимается принцип детерминизма, то, зная шкалу основных уровней развития этого принципа, мы относим конкретную кон­цепцию к одному из указанных уровней и тем самым выясняем ее продвинутость сравнительно с другими концепциями, трактую­щими данную область явлений.

Если, например, речь идет о таком ключевом для любой трак­товки поведения понятии, как рефлекс, то недостаточно опреде­лить его как закономерный, опосредствованный нервными центра­ми ответ организма на внешнее воздействие, ибо любой из терми­нов этого определения имеет множество исторических различных «слоев». Под «внешним воздействием», «нервными центрами», «от­ветной реакцией», «закономерной связью» и т. д. понималось — от эпохи к эпохе— существенно различное.

Представляя основные периоды в развитии мировой психоло­гической мысли в качестве своего рода «лестницы» категориаль­ных структур, мы приобретаем возможность выяснить, какую из ступеней репрезентирует данная теоретическая или эмпирическая конструкция...

Конечно, время течет «по календарю». Но насыщенность этого времени событиями (в нашем случае научными событиями) не­однородна. Имеются периоды особо интенсивной работы мысли. В. И. Вернадский называл их эпохами «взрывов научного твор­чества».

Одна из подобных эпох падает на середину прошлого века. Тогда чуть ли не каждое десятилетие в.развитии научно-категори-

\

ального аппарата познания организма и его функций происхо­дили радикальные сдвиги. Глобальные преобразования, которые испытывал общий строй научного мышления, отражались на всех компонентах категориального аппарата. Эти компоненты разви­вались неравномерно. Тем самым осложняется «дифференциаль­ная диагностика» уровня, на котором функционировали в мышле­нии отдельных исследователей интересующие нас понятия.

Между тем только благодаря подобной «дифференциальной диагностике» можно выяснить истинную цену вклада конкретно­го ученого в изменчивый запас научных знаний. Следует ограни­чить операцию определения понятия, исходя из правил формаль­ной логики, от его определения по категориальной «шкале». Во втором случае мы имеем дело с особой формой логического ана­лиза, которую с целью обособления ее от других его форм на­зовем анализом, основанным на схемах логики развития науки.

Термин «логика», как известно, многозначен. Но как ни рас­ходятся воззрения на логические основания познания, под ними неизменно имеются в виду формы и структуры мышления, а не его содержательные характеристики.

Структуры, которые мы до сих пор рассматривали, отличают­ся от всеобщих логических форм и операций. Мы назвали их конкретно-научными категориальными схемами (или «сетками»). Оказавшись в пределах одной из них, исследовательский ум дви­жется по присущему ей категориальному контуру с неотврати­мостью, подобной выполнению предписаний грамматики или ло­гики. Это можно оценить как еще один голос в пользу присвоения рассматриваемым здесь особенностям научного поиска имени ло­гики.

Так, с переходом к механодетерминизму единственно логичным стало такое объяснение жизненных функций организма, которое Следовало принципам новой неаристотелевской (галилеевской) физики. Относить тело к разряду одушевленных (биологических) иа том основании, что его регулятором служит душа, было те­перь алогично. Не в смысле отступления от правил построения силлогизма, а в смысле разрушения критериев, утвержденных но­вой категориальной схемой. Здесь отчетливо выступает различие между логикой традиционно-философской и категориально-науч­ной. Вряд ли великий систематизатор первой — Аристотель — мог заслужить упрек в отступлении от сформулированных им обще­логических постулатов. Но эти постулаты охватывали столь аб­страктную прослойку интеллектуальной активности, что являлись совершенно безразличными для выработки более прогрессивных, чем в античную эпоху, принципов и приемов научного объяснения природы. Применительно к предметному уровню этого объясне­ния (а не к уровню формально-логических операций) развитие на­учного познаний*— не только его содержания, но и структур — су­щественно продвинулось именно потому, что преодолело аристо­телевское воззрение на физический мир и человеческий организм. Говоря об этом воззрении, мы имеем под ним в виду не сами по

себе представления о познанных феноменах, хотя бы и во всей их совокупности, а те общие свойства мышления, которые приоб­рели (в силу своей инвариантности и регулятивности) научно-ка­тегориальный характер.

За трактовкой ощущений, образов фантазии, влечений, ассо­циаций, аффектов, умственных процессов и т. д. действовали об­щие объяснительные принципы, благодаря которым психологиче­ский разум эпохи античности только и мог упорядочить, поставить явления в закономерную связь, соединить «начала и концы» зна­ния. С триумфом новой категориальной схемы, сменившей антич­ную, утратили свое значение не прежние правила логического вы* вода, а категориальные регулятивы. Их сменили новые схемы, имевшие для исследователей новой формации такую же прину­дительную силу, как и запечатленные Аристотелем правила сил­логизма.