Часть 2. Воспитание детей

Несвободный ребенок

Свободный ребенок

Любовь и приятие

Страх

Разрушители

Ложь

Ответственность

Послушание и дисциплина

Поощрения и наказания

Дефекация и воспитание чистоплотности

Питание

Здоровье и сон

Аккуратность и одежда

Шум

Манеры

Деньги

Юмор

Несвободный ребенок

Формируемый, регулируемый, наказываемый, подавляемый, несвободный ребенок, имя которому — Легион, живет в каждом уголке планеты. Он живет и в нашем городе, прямо в доме напротив, он сидит за скучной партой в скучной школе, а потом, когда вырастет, за еще более скучным столом в каком-нибудь учреждении или на скамье у фабричного конвейера. Он тих, готов подчиняться власти, боится критики и почти фанатичен в своем желании быть нормальным, быть правильным, быть «как все». Он принимает все, чему его учили, почти без вопросов и передаст свои комплексы, страхи и фрустрации* собственным детям.
Психологи согласны с тем, что самый большой вред психике ребенка наносится в первые 5 лет жизни. Вероятно, правильнее сказать: в первые 5 месяцев, или первые 5 недель, или, может быть, даже в первые 5 минут ребенку может быть причинен вред, который пребудет с ним во всю его жизнь.
Несвобода начинается с рождения. Нет, она начинается задолго до рождения. Если ребенка носит затюканная женщина со скованным телом, знает ли кто-нибудь, как материнская скованность скажется на новорожденном?
Вряд ли будет преувеличением сказать, что все дети в нашей цивилизации появляются на свет в жизнеотрицающей атмосфере. Сторонники кормления по расписанию по своей сути — враги удовольствия. Они требуют дисциплины питания для ребенка, поскольку кормление не по расписанию предполагает оргастическое удовольствие у груди матери. Приводимые при этом аргументы в пользу такого питания не что иное, как рационализация**. Глубинный мотив — желание превратить ребенка в дисциплинированное существо, которое ставит долг выше удовольствия.

Рассмотрим жизнь среднего ученика грамматической школы Джона Смита. Его родители сами ходят в церковь лишь время от времени, однако настаивают, чтобы Джон ходил в воскресную школу каждую неделю без исключения. Родители поженились почти наверняка вследствие взаимного сексуального влечения, им пришлось пожениться, потому что в их среде молодые люди не могли жить вместе, не придав этому респектабельного вида, т. е. не освятив совместную жизнь браком. Как часто бывает, сексуального влечения оказалось недостаточно, и разница темпераментов сделала их дом довольно напряженным местом, где между родителями время от времени происходят объяснения на повышенных тонах. Конечно, нередко бывали и тихие, нежные моменты, но их маленький Джон принимал как должное, а вот громкие ссоры между родителями били его прямо в солнечное сплетение, он пугался и плакал, а его шлепали за беспричинный плач.

* Фрустрация — психическое состояние, вызываемое непреодолимыми трудностями на пути к достижению цели.

* Рационализация — один из защитных механизмов психики по Фрейду, нахождение приемлемых причин или оснований для неприемлемых мыслей или действий.

Его жизнь регулировали с самого начала. Большие огорчения приносило ему кормление по расписанию. Когда он был голоден, часы говорили, что до еды остался еще час. Его заворачивали в слишком большое количество пеленок и слишком туго. Он обнаружил, что не может брыкаться так свободно, как ему хотелось бы. Огорчения в связи с кормлением заставили его сосать большой палец, но семейный доктор сказал, что не следует формировать у малыша вредные привычки, и велел маме завязывать ему концы рукавов или намазывать кончики пальцев каким-нибудь скверно пахнущим веществом. Естественные отправления оставляли в покое, пока младенец был в пеленках, но, когда он начал ползать и делать на пол, в доме зазвучали такие слова, как «гадость» и «грязь», и с этого момента его начали безжалостно приучать к чистоплотности.

Но еще раньше всякий раз, когда ручонка касалась гениталий, ее отодвигали, и вскоре запрет на прикосновение к гениталиям связался у него с приобретенным отвращением к экскрементам. В результате многие годы спустя, когда Джон Смит стал разъездным торговым агентом, тематика его анекдотов в основном сводилась к сексу и физиологическим отправлениям.

То, чему его учили, в большой мере зависело от убеждений родственников и соседей. Мать и отец изо всех сил старались воспитывать его правильно, т. е. делать то, что должно; так что, когда приходили родственники или соседи, Джон должен был показывать себя хорошо воспитанным ребенком. Он обязан был говорить «спасибо», когда тетушка давала ему кусок шоколада, он обязан был очень тщательно следить за собой за столом, и, что особенно важно, он обязан был молчать, когда говорили взрослые.

Его противный воскресный костюм был куплен ради соседей. Этой тренировке в респектабельности сопутствовала неизбежная система лжи — система, которую он не осознавал. Ложь вошла в его жизнь рано. Джону говорили, что Бог не любит дрянных мальчишек, кото-рые употребляют слово «черт», и что кондуктор отшлепает его, если он будет бродить по коридору поезда.

Вся его любознательность, касающаяся происхождения жизни, наталкивалась на ложь, неуклюжую, но столь эффективную, что любознательность исчезла. Ложь относительно жизни и рождения детей соединилась со страхом, когда в 5 лет мать застала сына за гениталь-ной игрой с его сестрой 4 лет и девочкой из соседнего дома. Последовавшая жестокая порка (отец еще добавил, когда пришел домой с работы) заставила Джона запомнить навсегда, что секс порочен и греховен — нечто такое, о чем человек даже думать никогда не должен. Бедному Джону пришлось заглушить свой интерес к сексу вплоть до наступления полового созревания, — и в этом возрасте он мог грубо загоготать в кинотеатре, услышав, как какая-то женщина на экране сказала, что у нее трехмесячная беременность.

В интеллектуальном отношении Джон развивался нормально. Он легко учился и таким образом избегал глумления и наказаний, которые дурак-учитель мог бы ему устроить. Он вышел из школы с грудой по большей части бесполезного знания и культурными потребностями, которые легко удовлетворялись дешевыми бульварными изданиями, банальными фильмами и детективным чтивом. Имя Мильтона ассоциировалось у Джона только с зубной пастой, а Бетховен и Бах были занудами, чья музыка так и лезет, когда пытаешься настроить приемник на Элвиса Пресли или джаз Бейдербека.

Богатый кузен Джона Смита Реджинальд Уортингтон посещал частную школу, но развитие его в основных чертах шло, как и у бедного Джона. Кузен также принимал в жизни все второсортное, также был порабощен существующим положением вещей, также отрицал любовь и радость.

Не являются ли эти портреты Джона и Реджинальда односторонними и карикатурными? Нет, это не совсем карикатуры, хотя, конечно, представленная картина неполна. Осталась не упомянутой их теплая человечность, которая выживает даже под самым тяжелым и злобным давлением на характер. В жизни и Смиты, и Уортингтоны в целом — милые, дружелюбные люди, полные детских веры и суеверий, доверчивости и привязанностей. Они и их друзья — это те самые простые граждане, которые составляют законы и требуют гуманности. Это они — те люди, которые заявляют: животных надо убивать гуманно, о домашних животных необходимо как следует заботиться, но они отступают, когда речь идет о негуманном отношении человека к человеку. Они, не задумываясь, принимают жестокие, антихристианские уголовные законы и считают убийство других людей на войне естественным явлением.

И Джон, и его богатый кузен как к должному относятся к дурацким, злым и полным ненависти законам о браке. Они согласны с тем, что должен существовать один закон для мужчин и другой для женщин— в том, что касается любви. Они оба требуют, чтобы девушки, на которых они женятся, были девственны. Если их спросить, девственны ли они сами, они нахмурятся и ответят: мужчина — это другое дело.

Они оба — верные сторонники патриархального социального устройства, даже если никогда не слышали этих слов. Их сформировали как людей, которые необходимы патриархальному государству для поддержания своего существования. Их эмоции — это чаще настроения толпы, чем переживания отдельных людей.

Через много лет после окончания школы, которую ненавидели мальчиками, они воскликнут: «В школе меня лупили, и это принесло мне большую пользу», — а затем засунут своих сыновей в ту же самую или точно такую же школу. Говоря на языке психологии, они принимают отца без конструктивного бунта против него, и таким образом традиция отцовской власти передается из поколения в поколение*.

Завершая портрет Джона Смита, я хотел бы дать краткий очерк жизни его сестры Мэри. Краткий, поскольку в общем и целом ее и ее брата подавляла одна и та же среда. У нее, однако, есть особые ущербные черты, которых нет у Джона. В патриархальном обществе она определенно считается существом второго сорта, и ее приучили помнить об этом. Девочка была обязана заниматься всякими рутинными домашними делами, в то время как ее брат читал или играл. Мэри рано узнала, что, когда она найдет себе работу, ей будут платить меньше, чем мужчинам.

Как правило, Мэри не протестует против своего униженного положения в обществе, устроенном для мужчин. Мужчина следит за тем, чтобы у нее была какая-то компенсация, как правило, в виде дешевых безделушек и побрякушек. Именно ей предназначены его хорошие манеры. Ее оберегают. Мужчина будет стоять в ее присутствии, если она не сидит. Мужчина спросит ее, будет ли она так великодушна, чтобы выйти за него замуж. Мэри твердо знает, что выглядеть как можно привлекательнее — одна из ее главных функций, в результате чего в мире гораздо больше миллионов тратится на тряпки и косметику, чем на книги или образование.

В сексуальной сфере Мэри также невежественна и задавлена, как ее брат. В патриархальном обществе мужчины установили, что их женщины должны быть чисты, девственны, невинны, и Мэри искренне верит в то, что у женщин помыслы чище, чем у мужчин. Каким-то почти мистическим образом мужчины сумели заставить Мэри думать и чувствовать, что ее функция в жизни — только воспроизводство, а сексуальное удовольствие — прерогатива мужчин.

*Для Нилла психология и психоанализ — синонимы.

Что касается бабушки Мэри, а вероятно, и ее матери, то не допускалось и мысли о том, что у них могла быть какая-то сексуальная связь пока не появится подходящий человек и не разбудит спящую красавицу. От такого положения Мэри все-таки ушла, но отнюдь не столь далеко, как нам хотелось бы думать. Ее любовной жизнью управляет страх беременности, поскольку она понимает, что незаконнорожденный ребенок почти наверняка лишит ее всяких шансов заполучить мужа.

Исследование подавленной сексуальной энергии и ее связи с человеческими болезнями — одна из важных задач сегодняшнего и завтрашнего дня. Наш Джон Смит может умереть от болезни почек, а Мэри Смит — от рака, и никому из них в голову не придет, что ограниченная и подавленная эмоциональная жизнь хоть как-то связана с их заболеваниями. Когда-нибудь человечество, возможно, исследует все свои несчастья, ненависть и болезни и обнаружит их корни в созданной им цивилизации, которая по своей суги — жизнеотрицающая. Если жесткое формирование характера делает ригидным и человеческое тело — зажатым, несвободным, скованным, а не живым и гибким, логично заключить, что эта жесткость будет препятствовать нормальному функционированию любого человеческого органа, необходимого для жизни.

Короче говоря, я убежден, что результатом несвободного воспитания является несвободная жизнь, которая не может быть прожита полноценно. Несвободное воспитание почти полностью игнорирует эмоциональную сторону жизни, а поскольку эмоции очень динамичны, невозможность их естественного выражения должна приводить и на деле приводит к дешевке, пакости и злобности. Все образование направлено на интеллект, но если бы эмоциям была предоставлена истинная свобода, то интеллект сам позаботился бы о себе.

Трагедия человека состоит в том, что его характер, как и характер собаки, поддается формированию. Вам не дано сформировать характер кошки — животного, которое выше собаки. Вы можете заставить пса устыдиться своего плохого поступка, но взывать к совести кота — бессмысленное занятие. Тем не менее большинство людей предпочитают собак, потому что готовность последних подчиняться и льстиво вилять хвостом служит наглядным подтверждением превосходства и значимости хозяина.

Воспитание младенцев и собак очень похоже. Поротый ребенок, как и поротый щенок, превращается в послушного униженного взрослого. И подобно тому, как мы натаскиваем собак для своих целей, мы поступаем с нашими детьми. На этой псарне — в детской — человеческие щенки должны быть чистыми. Они обязаны не слишком много лаять, подчиняться свистку, есть только тогда, когда нам удобно их покормить.

Я видел, как сотни тысяч послушных, лебезящих собак виляли хвостами в Темпл-хоффе в Берлине, когда в 1935-м великий кинолог Гит-леп подавал им свистком свои команды.

Хочется процитировать кое-что из «Инструкций для будущих матерей»,

изданных несколько лет назад больницей при женском меди-

цинском колледже в Пенсильвании: «Привычка сосать пальцы может быть предотвращена путем помещения рук младенца в трубки из плотного картона так, чтобы у него не было возможности согнуть руки в локтях. Необходимо особенно тщательно следить за чистотой интимных мест, чтобы предотвратить дискомфорт, заболевания и образование вредных привычек» (выделено А. Ниллом).

Вину за неправильное воспитание детей я в большой мере возлагаю на представителей медицинской профессии. Врачи, как правило, совершенно не имеют подготовки в вопросах воспитания, тем не менее для большинства женщин слово доктора — это глас божий. Бедная мать не знает, что слова врача о необходимости бить ребенка по рукам за мастурбацию — это вопль его собственного комплекса вины, а вовсе не научные представления о природе ребенка. Я возлагаю на докторов вину за назначение дурацкого кормления по расписанию, за запугивание в связи с сосанием пальцев, за идиотское запрещение нежной возни с ребенком и за лишение его возможности идти собственным путем.

Трудный ребенок — это ребенок, задавленный требованиями чистоплотности и подавлением* сексуальности. Взрослые считают само собой разумеющимся, что ребенка надо научить вести себя так, чтобы жизнь взрослых была как можно более спокойной. Отсюда и значение, придаваемое послушанию, хорошим манерам, любезности.

На днях я видел, как мать выпустила гулять мальчугана лет 3 во двор собственного дома. Его наряд был безупречен. Он начал возиться с глиной и слегка испачкал одежду. Мамаша вылетела из дома, отшлепала его, потащила внутрь и чуть позже снова отослала его во двор, плачущего, но в новой чистой одежде. Через 10 минут он испачкал и этот костюмчик, и все повторилось сначала. Я подумал было сказать этой женщине, что ее сын будет ненавидеть ее всю жизнь и, хуже того, ненавидеть жизнь как таковую. Но я понимал: что бы я ни сказал, она меня не услышит.

Чуть ли не каждый раз, когда мне приходится бывать в городе, я наблюдаю, как какой-нибудь малыш лет 3 спотыкается и падает, и содрогаюсь, видя, как мать шлепает малыша за падение. Чуть ли не каждый раз, когда мне приходится ехать куда-нибудь поездом, я слышу, как какая-нибудь мать говорит: «Если ты снова выйдешь в коридор, Вилли, кондуктор тебя арестует». Так большинство детей воcпитываются на смеси лжи и невежественных запретов.

* Подавление, или репрессия, — один из защитных механизмов психики по Фрейду, удаление из сознания того, что вызывает тревогу, является неприемлемым для совести.

Многие матери, которые дома хорошо обращаются со своими детьми, на людях начинают кричать на них или шлепать из страха перед мнением соседей. Ребенка с самого начала принуждают соответствовать нашему душевнобольному обществу. Однажды, когда я читал лекцию в небольшом городке на побережье Англии, я спросил-«Понимаете ли вы, матери, что всякий раз, когда вы бьете ребенка вы демонстрируете свою ненависть к нему?» Реакция была ужасна! Женщины кричали на меня, как мегеры. Когда позднее вечером я высказывал свое мнение по вопросу о том, как мы можем улучшить нравственную и религиозную атмосферу в семье, аудитория с большим удовольствием освистала меня. Это стало для меня потрясением: я обычно читаю лекции тем, кто верит в те же идеалы, что и я. Но тут аудитория состояла из представительниц рабочего и среднего классов, в жизни ничего не слышавших о детской психологии. Именно эта встреча убедила меня в поразительной сплоченности подавляющего большинства родителей против свободы для детей и для себя тоже.

Наша цивилизация нездорова и несчастлива, и я утверждаю, что корни этого — в несвободной семье. Силы реакции и ненависти умерщвляют детей с самых первых дней их жизни. Дети научаются говорить жизни «нет», потому что вся их юная жизнь одно сплошное «нет»: не шуми, не мастурбируй, не лги, не бери чужого. Они научаются говорить «да» всему, что есть в жизни плохого: старость — уважай, религию — уважай, уважай учителей, соблюдай закон отцов, не задавай вопросов — просто подчиняйся.

Нет никакой добродетели в уважении к тому, кто его недостоин. Нет никакой добродетели в жизни в законном грехе с мужчиной или женщиной, если любовь ушла. Нет добродетели и в любви к богу, которого ты на самом деле просто боишься.

Трагедия состоит в том, что мужчина, который держит свою семью в узде, сам неизбежно раб, потому что в тюрьме тюремщик тоже несвободен. Рабство мужчины — в его подчинении закону ненависти: он подавляет свою семью и, делая это, подавляет собственную жизнь. Мужчине приходится создавать суды и тюрьмы для наказания жертв подавления. Порабощенная женщина должна отдавать своего сына на войну, которую мужчина называет «освободительной, отечественной, войной во имя демократии, войной за прекращение войн».

Нет трудных детей, есть только трудные родители. Лучше сказать, что существует просто трудное человечество. Вот почему так зловеща атомная бомба — она находится в руках людей, которые против жизни, потому что какой же человек, чьи руки с колыбели были связаны, не против жизни.

Человечеству не чужда теплота дружбы и любви; я твердо верю, что новые поколения людей, которых не пеленали намертво во младенчестве, будут жить в мире друг с другом, если, конечно, нынешние ненавистники не уничтожат его, прежде чем наступит время новым поколениям прийти к власти.

Эта борьба неравная, потому что ненавистники контролируют образование, религию, право, армию, гнусные тюрьмы, и лишь горстка педагогов стремится позволить тому доброму, что есть во всех детях, взрастать в свободе. Огромное большинство детей по-прежнему воспитываются сторонниками жизнеотрицания со всей их исполненной ненависти системой наказаний. В некоторых монастырских школах девочки обязаны мыться одетыми, чтобы они, не дай бог, не увидели собственного тела. Мальчикам учителя и родители продолжают рассказывать, что мастурбация — грех, ведущий к сумасшествию и разным другим ужасным последствиям. Недавно я видел, как женщина ударила малыша месяцев 10 за то, что он хотел пить и поэтому плакал.

Идет борьба между верующими в жизнь и верующими в мертвечину, и никто не смеет оставаться в стороне — это будет означать победу смерти. Мы должны принять либо одну сторону, либо другую. Мертвая сторона обеспечивает нам трудного ребенка, живая сторона способна дать здорового.

Свободный ребенок

На свете так мало саморегулирующихся* детей, что всякая попытка описывать их должна быть очень осторожной. То, что нам удалось наблюдать до сих пор, указывает на возникновение новой цивилизации, несущей гораздо более глубокие изменения, чем любое общество, когда-либо обещанное какой бы то ни было политической партией. Саморегуляция предполагает веру в то, что человек по своей природе хорош, а природа не была и не может быть изначально греховна.

Никто и никогда не видел ребенка, вполне способного к саморегуляции. Каждый живущий ребенок уже подвергся формированию со стороны родителей, учителей и общества. Когда моей дочери Зое* было 2 года, журнал «Пикчер пост» опубликовал о ней статью с фотографиями, в которой говорилось, что из всех британских детей у нее самые лучшие шансы вырасти свободной. Это было не вполне справедливо, поскольку она жила и теперь живет в школе, среди многих других детей, которые отнюдь не являются саморегулирующимися Эти дети так или иначе, в той или иной степени подверглись процедуре формирования характера, а поскольку она обязательно ведет к страху и злобности, Зоя оказалась в контакте с детьми, уже настроенными против жизни.

* Понятие «саморегуляция» известно психологии, но существует в ней на уровне здравого смысла и не связано с какими-либо конкретными теоретическими концепциями. Нилл пытается сузить объем этого понятия и связать представление о саморегуляции исключительно с ребенком, который воспитывается в условиях свободы. Фактически он вводит противопоставление «саморегуляция — внешняя Регуляция».

Она воспитывалась без страха перед животными, тем не менее однажды, когда я остановил машину около фермы и предложил: «Пойдем посмотрим на коров, послушаем, как они мычат», она вдруг испугалась и возразила: «Нет, нет, эти коровы съедят тебя». Так сказал ей один семилетний ребенок, который вырос не в условиях саморегуляции. Но, должен заметить, страх у Зои продержался всего пару недель. Последовавшая история с тиграми, которые прячутся в кустах, сказывалась тоже непродолжительное время. Похоже, что саморегулирующийся ребенок способен преодолевать влияние несвободных детей сравнительно быстро. Приобретенные Зоей страхи и подавленные интересы никогда не тянулись долго, однако, конечно, никто не может сказать, не нанесли ли эти страхи какого-то устойчивого ущерба ее характеру.

Посетители со всего света говорили о Зое: вот что-то совершенно новое — легкий, уравновешенный и счастливый ребенок, находящийся в мире, а не в войне со своим окружением. Это правда, она, насколько вообще возможно в невротизированном обществе, естественное существо, которое, похоже, автоматически находит границу между свободой и вседозволенностью.

Одна из опасностей в жизни саморегулирующегося ребенка состоит в том, что взрослые проявляют к нему слишком большой интерес и он постоянно чересчур на виду. Вероятно, в сообществе саморегулирующихся детей, естественных и свободных, ни один ребенок не будет выглядеть белой вороной, никого из них не будут поощрять, когда он выставляет себя напоказ; и тогда исчезнет ревность, проявляемая другими детьми при встрече со свободным ребенком, не имеющим их запретов.

Маленькой Зоя была гораздо более гибкой и легкой в движениях, чем ее друг Тед. Когда ее поднимешь, то ее тело было расслаблено, как у котенка, а бедный Тед повисал на руках, как мешок картошки. Он не мог расслабиться, все его реакции были реакциями зашиты и сопротивления. Он рос во всех отношениях жизнеотрицающим существом.

Я утверждаю, что саморегулирующиеся дети не проходят через эту неприятную стадию сопротивления, просто потому что им она не нужна. Поскольку у них с младенчества не осталось ощущения давления и ограничения со стороны родителей, то я не вижу причин и для восстания против последних. Даже в наполовину свободных семьях нередко достигается достаточно высокая степень равенства между детьми и родителями, и бунт, направленный на освобождение от родителей, не возникает.

* Зоя Ридхед-Нилл после смерти отца возглавила школу Саммерхилл, она руководит ею и сейчас.

Саморегуляция означает право ребенка жить свободно, без внешнего давления — физического или психологического. Следовательно, ребенок ест, когда голоден, приобретает привычки чистоплотности, когда захочет, на него никогда не кричат и не поднимают руки, он всегда любим и защищен. Сказанное звучит легко, естественно и прекрасно, однако поразительно, как много молодых родителей, ревностно отстаивающих эту идею, умудряются понимать ее превратно. Например, четырехлетний Томми лупит по клавишам соседского пианино деревянным молотком. Любящие родители оглядываются с торжествующей улыбкой, которая означает: разве не удивительна саморегуляция этого ребенка?

Другие родители считают, что их полуторагодовалого ребенка никогда не следует укладывать спать, поскольку это было бы насилием над природой. Пусть он бодрствует, сколько хочет, а когда рухнет, мать отнесет его в постель. На самом деле ребенок все больше устает и возбуждается. Он не может сказать, что хочет спать, ибо еще не умеет выражать свою потребность словами. В конце концов усталая и разочарованная мать хватает его на руки и тащит плачущего в постель. Одна молодая пара, считающая себя адептом моего учения, пришла ко мне с вопросом, хорошо ли будет, если они установят в детской пожарную сигнализацию. Приведенные примеры показывают, что любая идея, будь она старой или новой, опасна, если не сочетается со здравым смыслом.

Только полный идиот, если ему поручить маленьких детей, позволит оставить незарешеченными окна в спальне или открытым огонь в детской. И все же довольно часто молодые поборники саморегуляции, посещая мою школу, возмущаются недостаточной свободой у нас, потому что мы запираем ядовитые вещества в шкафах или запрещаем игры с огнем. Все движение за свободу детей омрачается и дискредитируется тем, что слишком многие поборники свободы витают в облаках.

Один такой адепт выразил мне недавно свое возмущение тем, что я накричал на трудного семилетнего мальчика, который стучал по двери моего кабинета. По мнению возмущавшегося, я должен улыбаться и терпеть шум, пока ребенок не изживет свое желание барабанить по дверям. Я действительно провел немало лет, терпеливо снося деструктивное поведение трудных детей, но делал это в качестве их психотерапевта, а не просто человека.

Если молодая мать считает, что ее трехлетнему ребенку следует позволить разрисовать входную дверь красными чернилами на том основании, что таким образом он свободно самовыражается, значит она не способна ухватить самый смысл саморегуляции. Помню, мы с другом были в театре Ковент-Гарден. Во время первого отделения девочка, сидевшая перед нами, громко говорила что-то отцу. В антракте я нашел другие места. Друг спросил меня: «А что бы ты сделал, если бы так вел себя один из учеников Саммерхилла?» — «Велел бы ему заткнуться», — ответил я. «Тебе не пришлось бы этого делать, — сказал мой друг, — потому что они не стали бы так себя вести». И я думаю, что никто из них действительно не повел бы себя так.

Как-то одна женщина привела ко мне свою семилетнюю дочь. «Мистер Нилл, — сказала она, — я прочла каждую написанную вами строку, и еще до того, как Дафна родилась, я решила вырастить ее в точности по вашим идеям». Я взглянул на Дафну, которая стояла на моем рояле в грязных ботинках. Оттуда она совершила прыжок на софу и чуть не пробила ее насквозь. «Вы видите, как она естественна, — восхищенно прокомментировала мать. — Настоящий ребенок, воспитанный по Ниллу». Боюсь, я покраснел.

Именно различие между свободой и вседозволенностью и не могут ухватить многие родители. В строгой, суровой семье у детей нет никаких прав, в испорченной семье у них есть права на всё. Хороша та семья, в которой у детей и взрослых равные права. Это справедливо и для школы. Еще и еще раз следует подчеркнуть, что предоставить ребенку свободу и портить ребенка — разные вещи. Если трехлетний ребенок хочет пройтись по обеденному столу, вы просто говорите ему, что он не должен этого делать. Он обязан подчиниться, это верно, но и вам следует подчиниться ему, когда это необходимо. Я ухожу из комнат малышей, если меня об этом просят.

Для того чтобы дети могли жить в согласии со своей внутренней природой, от взрослых требуется определенное самопожертвование. Здравые родители находят какой-то компромисс. Вздорные родители либо лютуют, либо портят детей, отдавая им все права.

На практике расхождение интересов между родителями и детьми может быть смягчено, если не вполне разрешено, честным обменом. Зоя уважала мой стол и не проявляла никаких поползновений поиграть с моей пишущей машинкой или бумагами. В ответ я уважал ее детскую и игрушки.

Дети очень мудры и рано принимают социальные правила. Их не следует эксплуатировать, как это часто делается, когда один из родиелей кричит: «Джимми, принеси мне стакан воды!» — в тот момент, когда ребенок находится в самом разгаре увлекательной игры. Непослушание в большой мере связано с тем, что родители сами неправильно обращаются с детьми. Зоя, когда ей было чуть больше года, прошла через период огромного интереса к моим очкам — она постоянно стаскивала их с моего носа, чтобы посмотреть, что это такое. Я не возражал, ни взглядом, ни голосом не показывал никакого беспокойства. Вскоре она потеряла всякий интерес к моим очкам и больше никогда их не трогала. Несомненно, прикажи я не трогать очки или, еще хуже, ударь по маленькой ручонке, ее интерес к очкам сохранился бы, смешавшись со страхом передо мной и протестом против меня.

Моя жена позволяла брать свои хрупкие украшения. Девочка играла с ними осторожно и редко что-нибудь ломала. Она постепенно сама выясняла, как следует обращаться с вещами. Конечно, саморегуляция имеет пределы. Мы не можем позволить шестимесячному ребенку обнаружить на собственном опыте, что горящая сигарета больно жжется. Не нужно и предупреждающе кричать в подобном случае. Здраво — без шума устранить опасность.

Умственно полноценный ребенок рано обнаруживает то, что его интересует. Свободный от восторженных восклицаний и сердитых окриков, он проявляет поразительную чувствительность в обращении с самыми разными предметами. Но встревоженная мать, стоящая у газовой плиты и испытывающая ужас при мысли о том, что в этот момент делают ее дети, — вот кто никогда не доверяет им, чем бы они ни занимались. «Пойди посмотри, что он там делает, и скажи, чтобы немедленно прекратил» — эта фраза и сегодня нередко звучит во многих семьях. Когда мать спрашивает меня в письме, что ей делать с детьми, которые переворачивают вверх дном весь дом, пока она занята приготовлением обеда, мой единственный ответ: вероятно, именно она их так воспитала.

Одна семейная пара прочитала некоторые из моих книг, и этих родителей замучила совесть, когда они поняли, какой вред успели нанести своим детям, воспитывая их. Они собрали семейный совет и решили: «Мы воспитывали вас совершенно неправильно. С этого момента вы свободны делать все, что пожелаете». Я уже забыл — они писали мне об этом, каков был счет за поломки, но хорошо помню, что им пришлось собрать второй семейный совет и отменить решение предыдущего.

Обычный аргумент против свободы для детей таков: жизнь сурова, и мы обязаны так воспитать детей, чтобы они впоследствии к ней приспо-собились, — стало быть, должны их вышколить. Если мы позволим им делатъ все, что они хотят, как же дети когда-нибудь смогут работать под чьим-то началом ? По силам ли им будет конкуренция с теми, кто приучен к дисциплине, в состоянии ли они когда-нибудь выработать самодисцщ^ лину?

Возражающие против предоставления детям свободы используют этот аргумент и не понимают, что исходят из ничем не обоснованногх) и никак не доказанного допущения: что ребенок не будет ни расти, ни развиваться, если только не заставлять его это делать. В то же время все 39 лет моего опыта в Саммерхилле опровергают данное допуще-ние.

Возьмем — из сотни других примеров — случай Мервина. Он пробыл в Саммерхилле 10 лет — с 7 до 17. За эти годы он не посетил ни единого урока. В 17 лет он едва-едва мог читать. Однако, когда Мер-вин покинул школу и решил стать токарем-инструментальщиком, он очень быстро сам научился читать и за короткое время путем самообразования освоил все необходимые ему технические знания. Посредством своих собственных усилий он подготовил себя к испытательному сроку. Сегодня этот парень глубоко образован, хорошо зарабатывает и стал явным лидером в своем кругу. Что касается самодисциплины, то Мервин своими руками построил большую часть своего дома, у него чудесная семья с тремя сыновьями, которую ему по силам содержать.

Точно так же каждый год в Саммерхилле мальчики и девочки, которые до этого едва ли вообще чему-нибудь учились, по собственной воле начинают долгую и томительную подготовку к вступительным экзаменам, когда они сами принимают решение поступать в колледжи. Почему так происходит?

Распространенное представление, что хорошие привычки, если они не были в нас вколочены в раннем детстве, уже никогда не разовьются. Все мы воспитаны согласно этому постулату и принимаем его как должное просто потому, что никому не пришло в голову засомневаться, — так вот я это представление отвергаю.

Свобода необходима ребенку потому, что только тогда он может расти естественным образом, т. е. хорошо. Я вижу плоды несвободы и подавления в тех новых учениках, которых ко мне переводят из приготовительных и монастырских школ. Эти дети — смесь неискренности с невероятной вежливостью и фальшивыми манерами.

Их реакция на свободу стремительна и предсказуема. Первую пару недель они открывают дверь перед учителями, обращаются ко мне «сэр» и тщательно умываются. Они смотрят на меня с «уважением», В котором легко прочитывается страх. Через несколько недель свободы они показывают себя истинных: становятся грубыми, неумытыми й утрачивают все свои манеры. Они делают все то, что раньше им запрещали: сквернословят, курят, ломают вещи, при этом сохраняют неискреннюю вежливость в глазах и в голосе.

На то, чтобы расстаться с неискренностью, у них уходит по крайней ,ере полгода. По истечении этого срока они утрачивают и притвор-иую почтительность обращения к тем, кого считали властью. Всего че-pCi 6 месяцев они становятся естественными здоровыми детьми, которые говорят то, что думают, без смущения или грубости. Когда ребенок достаточно рано обретает свободу, ему не приходится проживать эту стадию неискренности или притворства. Именно абсолютная искренность учеников больше всего поражает посетителей Саммерхилла.

Быть искренним в жизни и по отношению к жизни —- именно это является самым важным в ней. Если вы искренни, остальное придет само. Все понимают важность искренности, скажем, в актерской игре. Мы ожидаем искренности от политиков (человечество так оптимистично!), судей, учителей и врачей. И тем не менее мы воспитываем своих детей так, чтобы они не осмеливались быть искренними.

Возможно, самое большое открытие, которое мы сделали в Саммерхилле, — ребенок рождается искренним существом. Мы решили у себя в школе предоставить детей самим себе, чтобы узнать, каковы они на самом деле, — это единственно возможный способ обращения с детьми. Новаторская школа будущего должна будет двигаться именно таким путем, если захочет внести свой вклад в знание о детях и, что гораздо важнее, в счастье детей.

Цель жизни — счастье. Зло жизни — все, что ограничивает или разрушает счастье. Счастье всегда означает добро. Несчастье в своих крайних проявлениях — антисемитизм, геноцид, война.

Я понимаю и принимаю как должное, что искренность порой создает неловкие ситуации. Например, недавно трехлетняя девчушка, посмотрев на нашего бородатого посетителя, сказала: «Что-то мне не нравится твое лицо». Посетитель оказался на высоте. «А мне твое нравится», — отпарировал он, и Мэри улыбнулась.

Я не стану агитировать за предоставление свободы детям. Полчаса, проведенные со свободным ребенком, убеждают лучше, чем целая книга аргументов. Увидеть значит поверить.