Идея дискурсивного конструирования психики

Как уже было сказано, представители социального конструкционизма акцентируют особую роль языка в конструировании психики: они утверждают, что психические феномены являются продуктом дискурсов. В данном утверждении можно вычитать два различных смысла – А. Либрукс обозначает их как собственно «дискурсивное» и «материальное» конструирование [31], но, по сути, они представляют собой два связанных друг с другом аспекта дискурсивного конструирования психики. Во-первых, утверждение, что психические свойства являются продуктом дискурсов, может означать, что они существуют только в контексте определенного дискурса и вне такого контекста не могут быть идентифицированы; иными словами, мы можем говорить о том, что людям присущи те или иные свойства, только относительно означивающей системы, характерной для того сообщества, которому эти люди принадлежат [20; 28; 31 и др.]. Например, мы не можем говорить о какой-либо роли (психолога, родителя, ученого и т.п.), если в людском сообществе нет соответствующей означивающей системы, порождающей смысл этой роли. То же самое, согласно социальным конструкционистам, верно и по отношению к так называемым «интенциональным состояниям» (эмоциям, мотивам, установкам).

Во-вторых, утверждение, что психические свойства являются продуктом дискурсов, может означать, что дискурсивные практики влияют на само психическое функционирование людей, т.е. поддерживаемые в определенное время определенным сообществом дискурсы не только обеспечивают участников ресурсами для придания смысла их поведению или переживаниям, но и определяют само это поведение и переживания [31; 32; 39 и дрl.]. К примеру, поведенческие и мыслительные операции, которые демонстрирует психолог-консультант, невозможны без соответствующей практики подготовки психологов-консультантов. Но точно так же без соответствующих дискурсивных практик, существующих в культуре, в которые «врастает» каждый человеческий индивид, невозможны и базовые психологические операции, наподобие концептуального мышления, автобиографической памяти и т.п.

Попробуем, обратившись к конкретным исследованиям авторов социоконструкционистского направления, более подробно раскрыть два обозначенных смысла идеи дискурсивного конструирования человеческой психики и показать, какую эпистемологическую перспективу данная идея предполагает.

Социальные конструкционисты обращают внимание на то, что результатом психологических исследований, скажем, эмоций (или мышления), должно быть знание именно о тех феноменах, которые называются «эмоциями» (или «мышлением») в обыденной коммуникации, а отнюдь не о чем-то оригинальном, что сам психолог придумал называть «эмоциями» (или «мышлением»). Следовательно, полагают сторонники социального конструкционизма, психологии необходимо начинать свое исследование с прояснения значений обыденных психологических понятий. В нашей повседневной практике мы обладаем имплицитным знанием, как употреблять психологические понятия, но у нас нет ясного понимания того, как они функционируют. Используя методы философии обыденного языка, к примеру, методы «грамматического анализа» понятий, которые были предложены Л. Витгенштейном, мы можем эксплицировать это знание. Собственно, в таком анализе и состоит цель многих социоконструкционистских исследований [19; 20; 22; 28; 31 и др.]. Заметим, что анализ обыденного языка не является лишь исследованием слов – это исследование онтологии связанных с этими словами феноменов [31].[4]

Иллюстрацией исследования психических феноменов путем «грамматического анализа» психологических понятий могут служить, в частности, социоконструкционистские исследования эмоций [25; 28; 31 и др.], развивающие ключевые идеи Л. Витгенштейна. Исследователи обращают внимание на то, что, описывая эмоцию, мы можем говорить о телесных ощущениях, поведенческих проявлениях и ситуации, на которую человек отвечает данной эмоцией. Однако эмоции невозможно редуцировать ни к одному из этих компонентов, ни к их совокупности, хотя все они являются важными элементами парадигматических эмоциональных сценариев. То, что действительно конституирует ту или иную эмоцию, – это ее смысл, который, как показывают Р. Харре́ и Г. Жиллетт [28], состоит в выражаемой ею моральной оценке. Например, посредством гнева мы порицаем поведение другого человека, которое мы считаем несправедливым или которое идет вразрез с нашей волей. Испытывая зависть, мы показываем, что хотели бы иметь то, чем обладает другой человек, а испытывая смущение, мы признаем, что наше поведение или внешний вид являются не совсем подобающими. Таким образом, можно сказать, что выражение большинства эмоций представляет собой социально принятый акт: выражение гнева, к примеру, есть акт протеста против поведения других людей, а смущение говорит о нарушении некоторой конвенции [ibid.]. Л. Витгенштейн обращает внимание на то, что приписывание смысла поведению или психическому состоянию всегда предполагает определенный дискурсивный контекст, которому они соответствуют [3, §583, 584, с. 238-239]. Следуя за мыслью Витгенштейна, Харре́ и Жиллетт демонстрируют, что, описывая эмоцию, мы помещаем поведение и ощущения человека внутрь системы культурных норм и ценностей, которая и обеспечивает необходимый «фон» для моральных оценок. Перенесенные в иной контекст, те же самые поведение и переживание имели бы совершенно иной смысл [28].

Как и описание эмоций, описание мотивов и установок тоже предполагает контекст. М. Биллиг [22] демонстрирует, что, говоря об установках кого-либо, мы не описываем внешнее поведение или некое внутреннее состояние, но обозначаем занимаемую этим человеком позицию по отношению к некоторому дискуссионному вопросу. Раскрыть мотив поведения тоже не значит предположить наличие каких-либо «скрытых» процессов, но значит придать этому поведению смысл, сделать его понятным – умопостигаемым.

В современной западной психологии существует весьма влиятельное представление, будто концепты «народной психологии» (мотив, мышление, эмоция и т.п.) есть не что иное, как род теоретических конструкций, гипотетически обозначающих некие «внутренние» состояния и процессы, которые служат каузальными объяснениями наблюдаемого поведения [23]. Однако, как справедливо замечает А. Либрукс [31], прозрения Л. Витгенштейна, на которых основаны исследования психологов социоконструкционистского направления, позволяют показать неверность подобных представлений. Понятия «народной психологии» нельзя мыслить по аналогии с гипотетическими понятиями естественнонаучных дисциплин, обозначающими классы непосредственно ненаблюдаемых материальных объектов, состояний и процессов, существующих независимо от человеческих дискурсов. Психологические понятия употребляются совершенно иным образом – так, чтобы придавать смысл человеческому поведению и опыту путем помещения их в соответствующий дискурсивный контекст. Таким образом, нельзя сказать, что, скажем, эмоции и мотивы независимы от человеческих дискурсов. Однако нельзя сказать и того, что эмоции и мотивы «нереальны». Они «точно так же реальны, как и играемые людьми роли в контексте институционализированных функций, прав и обязанностей, или как реальна рыночная стоимость кусков бумаги (денег) в контексте институционализированных практик современного рынка» [ibid., p. 378].

Как видим, с точки зрения конструкционистов, психические феномены зависят от социального контекста, иными словами, их онтологический статус отличается от статуса объектов физического мира. Психологические понятия не являются «жесткими десигнаторами».[5] Функция психологических понятий, как показывают представители социального конструкционизма, состоит не в описании объективных процессов и состояний, но в приписывании им смысла в соответствии с тем контекстом культурных смыслов, которому они принадлежат.

Кроме того, что дискурсы обеспечивают смысловую рамку для понимания и описания человеческого поведения и опыта, они, как уже отмечалось, влияют на само человеческое поведение и опыт. К примеру, существуют антропологические исследования, наглядно демонстрирующие, что в других культурах люди испытывают такие эмоции, которые невозможно запросто перевести на язык наших эмоциональных понятий, поскольку эти «другие» эмоции имеют отношение к сценариям, для которых наши понятия неприемлемы. В частности, Кэтрин Луц [32] описывает эмоциональную песню, характерную для народности ифалук из Микронезии, чем-то напоминающую наш гнев, и подчеркивает, что, несмотря на сходства, эту эмоцию нельзя считать вариантом гнева: у нее совершенно иные поведенческие проявления, она имеет место в иных, по сравнению с гневом, ситуациях, поскольку встроена в иную ценностную систему, и т.д. К. Луц показывает, что эмоциональные проявления ифалук значимо отличаются от эмоций, испытываемых нами. И для того чтобы понять эти различия, нам необходимо обратиться к системе их дискурсов [ibid.].

Как видим, имеющиеся в культуре эмоциональные сценарии определяют эмоциональное функционирование индивидов. Точно так же доступные членам культурной общности «словари мотивов» во многом определяют их поведение: люди, как правило, действуют в соответствии с этими культурными «словарями мотивов», что дает им возможность выглядеть понятными для самих себя и окружающих.

Обратим внимание на то, что тезис социальных конструкционистов о зависимости человеческого поведения от правил и конвенций культурных дискурсов не является каузальным объяснением. Правила и конвенции имеют силу не каузальной, но нормативной и семантической необходимости [20; 31]. В отличие от каузальных законов, правила могут быть нарушены, либо чья-то попытка соответствовать правилам может потерпеть неудачу – и то, и другое влечет за собой соответствующие последствия (нормативная необходимость). Конвенции не определяют поведение механически, просто чтобы быть понятными, мы должны использовать соответствующие экспрессивные средства (семантическая необходимость). Кроме того, правила и конвенции нельзя мыслить как некие фиксированные алгоритмы поведения: люди пользуются ими достаточно гибко, их нужно адаптировать к каждой новой ситуации, нередко поведение человека – «открытый текст» и довольно трудно решить, на основании каких семантических схем его нужно читать, и т.д. Наконец, в принципе возможно создание новых правил и оригинальных форм выражения, примеры чего дают нам произведения искусства.

Как можно видеть, идеей дискурсивного конструирования психики (в его собственно дискурсивном и материальном аспектах) социальные конструкционисты обосновывают специфику объекта психологии по сравнению с объектами естественнонаучных дисциплин. Психические процессы и состояния, в перспективе социального конструкционизма, предстают чем-то вроде артефактов. Личность также приобретает характер артефакта [27]. Акцентируя то, что психология имеет дело прежде всего с нормативными и семантическими отношениями, социальные конструкционисты ориентируют психологию на гуманитарное познание, укрепляя идею специфики последнего по сравнению с естествознанием.