Сопротивление и защиты

Специфика терапевтического анализа диктует модифи­цированные формы работы с сопротивлением и психоло­гическими защитами клиентов. Это касается прежде все­го интерпретаций указанных феноменов. В отличие от толкований классического типа, когда аналитик стремит­ся найти причины сопротивления или защиты в раннем детском опыте, в рамках описываемого подхода важны интерпретации, связанные с актуальным состоянием лич­ности и психики пациента. Толкование служит прежде всего целям сознательной переработки патогенного со­держания, а его понимание должно способствовать изме­нению позиции клиента. Однако для успеха анализа од­них только актуальных интерпретаций недостаточно, а углубление в предысторию проблемы может сделать его затяжным. Тут нужна, что называется, золотая середина.

Сопротивление в широком психоаналитическом кон­тексте понимается как специфическая установка пациен­та на отвержение знаний, полученных в результате интер­претации бессознательных содержаний и вытесненных влечений. Многие терапевты упускают из виду, что это сопротивление не столько аналитику, сколько его действи­ям, так что наличие мощного сопротивления свидетель­ствует как о силе Я пациента (благодаря которой негатив­ные аспекты внутреннего и межличностного опыта продолжают оставаться вытесненными и подавленными), так и, возможно, о не совсем адекватном или малоэффек­тивном терапевтическом воздействии. Сопротивление воз­вращению вытесненного нуждается в специальных поясне­ниях, трансферентное сопротивление — в эмпатии и поддержке со стороны терапевта в роли открытого и до­верительного участника аналитического процесса. Одним словом, "сопротивление больных чрезвычайно разнооб­разно, в высшей степени утонченно, часто трудно распоз­нается, постоянно меняет форму своего проявления" [75, с. 182]. Эти слова Фрейда справедливы и по сей день.

В терапевтическом анализе, как правило, из многочис­ленных форм сопротивления особенно "досадными" яв­ляются, во-первых, так называемые явные или откры­тые¹³ формы сопротивления, проявляющиеся во всевозможных нарушениях правил терапевтической рабо­ты и ее распорядка, а во-вторых — сопротивления, обус­ловленные вторичной выгодой от заболевания. Явное со­противление может полностью дезорганизовать анализ и превратить его в нечто среднее между ссорой влюблен­ных ("наверное, ты меня не любишь") и семейной раз­боркой ("ты опять не сделал-(а) то-то и то-то — потому что ты такой-сякой"). Как пишут Х.Томэ и Х.Кэхеле, "эти грубые нарушения создают впечатление сознатель­ного и намеренного саботажа и задевают особо чувстви­тельные места аналитика. Некоторые из форм вышеупо­мянутого поведения, такие, как опоздания, пропуск занятий, подрывают аналитическую работу и предполага­ют глобальные интерпретации, которые в лучшем случае становятся воспитательными мерами или в худшем слу­чае ведут к борьбе за власть" [67, т.1, с. 155].

Вторичная выгода от болезни — это особое положение, "режим наибольшего благоприятствования", на которые претендует клиент в связи с имеющимися у него симпто­мами или проблемами. Всем известны отъявленные исте­рички, у которых "слабое сердце и такая ранимая психи­ка", великовозрастные "дети", демонстрирующие свою инфантильность в широком социальном окружении, аг­рессивные психопаты, которых "нельзя трогать, потому что они слишком возбудимы" и так далее. По моим на­блюдениям, клиенты с выраженной заинтересованностью во вторичной выгоде ориентированы на то, чтобы про­должать получать ее в анализе — теперь уже в форме вто­ричной выгоды от терапии,

Этот интересный феномен я впервые обнаружила, столкнувшись с клиентом Е., который сделал себе из психотерапии образ жизни. Молодой человек, совмещав­ший заочное обучение с сезонной работой, производил впечатление дисгармоничной и неадекватной в социуме личности, хотя на теоретических занятиях по психологи­ческому консультированию и психотерапии демонстри­ровал недюжинную эрудицию. С первых дней знакомст­ва с господином Е. как со студентом я слышала от него неоднократные просьбы пройти индивидуальную тера­пию. Он стал особенно настойчив после того, как я ска­зала, что своих студентов консультирую бесплатно.

Попытка начать работу с господином Е. была весьма специфической — он напрочь не желал идентифициро­ваться с ролью клиента, а хотел лишь рассказывать о том, как много терапевтических групп различной ориентации успел посетить и как мало ему помогло участие в этих группах. На вопрос о том, в чем же состоит его пробле­ма, он не сумел (или не захотел) ответить, а когда я спро­сила, не является ли ею навязчивое желание проходить психотерапию снова и снова, просто промолчал. Тогда я спросила, зачем он столь настойчиво "рвался" в клиенты. Господин Е. ответил: "Ну как же, я еще ни разу не про­бовал юнгианский анализ сновидений". Вопрос "А за­чем?" так и остался без ответа.

В дальнейшей групповой работе со студентами, среди которых был и господин Е., я обратила внимание на его аг­рессивно-неадекватное поведение. Было очевидно, что эта агрессия — типичный acting out, отыгрывание вовне. Но ведь анализ даже не начинался — я просто отказала г-ну Е., не найдя возможности работать с ним как терапевт. Я ре­шила мягко игнорировать эту агрессию, в результате чего Е. демонстративно покинул учебную группу. Остальные студенты пояснили, что такое поведение господина Е. вы­звано тем, что я отказалась "психоанализировать" его.

На следующее групповое занятие г-н Е. пришел как ни в чем не бывало и стал настойчиво предлагать себя в ка­честве клиента. Я предложила ему прокомментировать мотивы своего желания. Господин Е. с готовностью отве­тил: "Но Вы сами предложили вызваться тому, у кого есть проблема". Я предложила ему как-то обозначить свою проблему. "Но Вы должны сделать это сами — это же Вы психоаналитик, а не я" — ответил Е. Я спросила, что по этому поводу думает группа. Сокурсники господи­на Е. наперебой стали говорить, что его проблема состо­ит в том, что он хочет показать всем, какой он "ас" в психотерапии. После того, как все высказались, я проин­терпретировала поведение г-на Е. как желание самоут­вердиться в роли клиента и добавила, что у него это, ви­димо, верный способ вызывать интерес к собственной личности и ощущать свою значимость. Господин Е. нехо­тя признал это. Опыт дальнейшего взаимодействия с ним подтвердил справедливость такой интерпретации.

В терапевтическом анализе полезно различать сопро­тивления, исходящие из Сверх-Я (совести, чувства вины, боязни социального неодобрения) клиента, и собственно сопротивления Эго. Последние (сопротивление осозна­нию вытесненного) требуют содержательных интерпрета­ций, тщательного реконструирования переживаний кли­ента, тогда как первые могут быть преодолены на уровне базовых терапевтических установок (безоценочного при­нятия, конфиденциальности, эмпатии). Иногда тревогу, связанную с обостренной чувствительностью Сверх-Я, может преодолеть вовремя осуществленное самораскры­тие терапевта. Не всегда нужно ревностно соблюдать принцип "бесстрастного зеркала" — обеспокоенному ро­дителю или неуверенному супругу можно рассказать о том, как терапевт разрешает собственные проблемы в этой сфере. Для принятия правильного решения (где, когда и в какой форме стоит это делать) нужен опыт, но бывает достаточно простой тактичности и чувства меры.

Психологической защитой принято называть широкий круг поведенческих реакций личности, не обязательно имеющих отношение к психопатологии. Это присущие каждому человеку устойчивые способы восприятия и пе­реживания мира, в процессе которых отдельные аспекты действительности изменяются, искажаются. В отечест­венной психологии феномены, относящиеся к защитам, описываются как субъективные характеристики образа восприятия. Процессы взаимодействия с реальностью могут иметь защитную функцию, и это вполне естествен­но. Люди стремятся в той или иной степени смягчить не­гативные и угрожающие влияния социального окруже­ния, защититься от несправедливой или резкой критики, не замечают многих досадных и неприятных событий.

Однако искажение реальности не должно быть настоль­ко сильным, чтобы с его помощью можно было отгоро­диться от подлинной действительности и жить иллюзия­ми. Устойчивая привычка не замечать неприятные факты и события, считая их чем-то не стоящим внимания, мо­жет постепенно привести к полному краху жизненных планов. Психоаналитическая традиция рассматривает за­щиты в контексте их интенсивности и дереализующей, искажающей интенции. Психологическая защита создает проблемы как в случаях, когда она чрезмерно деформиру­ет реальность, так и при недостаточности — последнее чревато психотической декомпенсацией личности.

Защиты тесно связаны с эго индивида, его сознатель­ным Я. Ж.Лапланш и Ж.-Б.Понталис определяют психо­логическую защиту как "совокупность действий, на­целенных на уменьшение или устранение любого изменения, угрожающего цельности и устойчивости био­психологического индивида. Поскольку эта устойчивость воплощается вЯ, которое всячески стремится ее сохра­нить, его можно считать ставкой и действующим лицом в этом процессе" — пишут они [37, с. 145]. Психологичес­кие защиты рассматриваются в психоанализе не только как важнейшие функции эго, но и как его структурные элементы с выраженным индивидуальным своеобразием сочетаний и проявлений.

Работа с защитами предполагает акцент на познаватель­ных возможностях клиента, тогда как трасферентные от­ношения больше затрагивают эмоциональную сферу. В ка­честве привычных способов формирования субъективной психической реальности (картины мира, каким он кажет­ся индивиду) психологические защиты поддерживают Я-концепцию и неразрывно связаны с системой ценнос­тей личности. Конкретизация субъективной истины вы­глядит (и поначалу является) работой мысли, однако очень скоро превращается в эмоциональную, пристрастную, личностно вовлеченную деятельность. Основные пробле­мы при анализе защит обусловлены не столько противоре­чиями между субъективной и объективной реальностью, сколько противостоянием двух субъективных реальнос­тей — клиента и терапевта. Первый при каждом удобном случае приписывает "неудобные" аспекты действительно­сти субъективизму аналитика, второй же зачастую рассма­тривает свою точку зрения как полностью объективную.

Эта трудность разрешима только в случае, когда тера­певт хорошо знает теоретические аспекты данной про­блемы и умеет отделять один тип защиты от другого. Четкое представление о природе и функциях психологи­ческих зашит, с моей точки зрения, абсолютно необходи­мо любому психотерапевту, даже не являющемуся психо­аналитиком. Умение распознавать и интерпретировать защиты столь же необходимо в работе с людьми, как эмпатия, безоценочность, конфиденциальность и другие ба­зовые терапевтические установки.

Я приведу классификацию защитных механизмов как они представлены в работе Н.Мак-Вильямс [41]. Она делит зашиты по принципу их локализации на первичные иди примитивные, располагающиеся между Я и внешним ми­ром, и вторичные или зрелые, предохраняющие личность от внутри- и межсистемных конфликтов¹⁴. К числу первич­ных защит относятся примитивная изоляция, отрицание, всемогущий контроль, примитивная идеализация и обесце­нивание, расщепление эго, диссоциация, проекция, интроекция и проективная идентификация. Характерной особен­ностью примитивных защитных механизмов является их автоматический бессознательный характер ("мгновенное включение") и отсутствие связи с принципом реальности. Можно сказать, что примитивные защиты работают на уровне первичного процесса, не допуская в сознание мате­риал, против которого они направлены. Первичные защи­ты соответствуют ранней стадии развития объектных отношений, так называемой параноидно-шизоидной пози­ции¹⁵, на которой индивид не в состоянии воспринимать амбивалентные характеристики и свойства окружающей реальности, рассматривая внешний мир как только хоро­ший или исключительно плохой. Более подробно теория объектных отношений изложена в пятой главе, а сейчас нас интересуют лишь сами защитные механизмы,

Большинство примитивных защит в силу своей архаич­ной и довербальной природы представляются клиентам естественным аспектом психического функционирова­ния. Хотя картина мира, возникающая в сознании инди­вида с большим количеством незрелых защит, весьма противоречива и содержит множество упущений, сам че­ловек не склонен обращать на это внимание, даже в тех случаях, когда у него возникают серьезные проблемы. Его мышлению присущи особенности, выделенные Л.Леви-Брюлем и Ж.Пиаже в качестве характеристик перво­бытного (до-логического) мышления и ранних стадий развития интеллекта у детей — нечувствительность к про­тиворечию, артификализм¹⁶, вывод "от частного к част­ному, минуя общее".

Клиенты, предпочитающие примитивные защиты, со­ставляют особую категорию. Они редко пользуются сим­патией окружающих, ибо слишком настойчиво навязыва­ют им предвзятую картину своих взаимоотношений с людьми. Субъективно "корыстный" характер их пред­ставлений о себе и других весьма прозрачен. Стиль ис­пользования примитивных защит чаще всего агрессив­ный. Приведу характерный пример.

Госпожа Ж. обратилась за помощью в связи проблемой воспитания дочери. По ее словам, 14-летняя девочка бы­ла неуправляемой, уходила из дому, ночевала на вокзале, попрошайничала, месяцами не посещала школу. Я сразу обратила внимание на абсолютно негативное описание ребенка: в течение часа мать рассказывала о своей доче­ри только плохое, неоднократно подчеркивала ее тупость, упрямство, неблагодарность, называла позором семьи и т.п. Это позволило высказать следующее предположение:

Т: Вы, видимо, не любите свою дочь?

К: Да, не люблю. Да и за что ее любить, если она себя так ведет?

Т: Вы говорили ей об этом?

К: Конечно, говорила.

Т: Тогда поведение Вашей дочери выглядит естествен­ным и закономерным — она уходит, убегает из дому, где ее не любят и всячески подчеркивают, что она скверная, хуже своего младшего брата, не заслуживает доверия.

К: Но ведь я забочусь о ней!

Т: Вы называете заботой желание контролировать по­ведение девочки, "пресекать" любые ее намерения. И в то же время утверждаете, что Ваша главная цель — по­мочь ей, наладить с ней нормальные отношения.

К: Конечно! Ради этого я даже пошла учиться на пси­холога.

Т: Но зачем налаживать нормальные отношения с тем, кого не любишь?

К: Как это не любишь! Она ведь моя дочь!

Т: Но Вы сами об этом только что сказали.

К: Я такого не говорила. Я всю жизнь дочери посвяти­ла, и сейчас ни сил, ни времени не жалею... (истеричес­кие рыдания).

Попытка терапевта интерпретировать истерику как скрытое признание вины успеха не имела. Клиентка на­стойчиво утверждала, что плачет она из жалости к себе и от трудной жизни, оттого, что старается сделать для до­чери все, а той ничего не нужно — она не любит свою мать, и точка. Многочисленные противоречия в своем рассказе госпожа Ж. продолжала начисто отрицать.

На одном из следующих сеансов г-жа Ж. рассказала эпизод, относящийся к началу учебы девочки в школе. Она случайно увидела дочь у игровых автоматов, стала спрашивать, откуда у нее деньги. Далее произошла безо­бразная сцена скандала и побоев, она обвинила семилет­него ребенка в воровстве, привела в школу, позорила перед одноклассниками и учительницей. Позже выясни­лось, что денег девочка не крала.

Т: Что произошло после?

К: Да ничего. Училась она средне, упрямилась, не хо­тела отвечать на уроках, даже если выучила.

Т: Но ведь этот случай был настоящим потрясением для первоклассницы. Дети очень зависимы от мнения то­варищей, первой учительницы.

К: По-Вашему, я не должна была выяснить, откуда у девочки деньги на игру? Ведь я мать! Я в ответе за ее по­ведение.

Т: Вы не сожалеете о содеянном? Не раскаиваетесь?

К: Вы просто не знаете, каким упрямым и скрытным созданием она была уже в первом классе! Вечно хитрила, что-то утаивала, врала...

Т: Скажите, Вы не связываете поведение Вашей доче­ри с тем, как Вы относитесь к ней?

К: Как это?

Т: Вы часто ведете себя несправедливо и предвзято по отношению к дочери.

К: Да ничего подобного! Я всеми силами старалась сде­лать из нее человека.

Отрицание, обесценивание и примитивная идеализация, многочисленные проекции, свойственные этой клиентке, полностью исказили ее восприятие поведения и личности дочери. Их отношения зашли в тупик, из которого мать пыталась вырваться посредством истерических реакций, а дочь — демонстрируя асоциальный образ жизни. Аналити­ческая работа с госпожой Ж. оказалась безрезультатной, поскольку в основе ее обращения за помощью лежала по­пытка самоутвердиться через демонстрацию собственный страданий. Изменить эту мотивацию мне не удалось, един­ственным итогом было некоторое снижение интенсивнос­ти ее истерического поведения в учебной группе.

Вторичные защиты характеризуются более специфич­ным действием (направлены только на чувства или на конкретные аспекты восприятия и переживаний) и обя­зательным участием мышления. Они в меньшей степени искажают и деформируют реальность, более адаптивны и почти всегда могут быть опознаны по наличию рацио­нальных и рационализирующих компонентов. Так удобно быть разумным, иметь хорошие объяснения на все случаи жизни и находить логические основания для того, чтобы делать только то, что хочется, или вообще ничего не делать. По сравнению с примитивными зрелые защиты лег­че осознаются; как правило, клиенты признают их нали­чие, но не очень склонны что-либо менять в своем пове­дении и привычных способах действия.

По-видимому, устойчивость вторичных защит к тера­певтическому влиянию обусловлена тем, что многие кли­енты склонны отождествлять невротические защиты с соб­ственным Я. Ж.Лакан не зря определял Я (Воображаемое) как сумму всех защит и сопротивлений, свойственных ин­дивиду, как отчуждающую иллюзию, которая занимает ме­сто между природным естеством человека (влечениями) и окружающей действительностью. Анна Фрейд в классиче­ской работе "Я и механизмы защиты" пишет:

"В отдельные периоды жизни и в соответствии со своей собственной конкретной структурой индивидуальное Я выби­рает то один, то другой способ защиты — это может быть вы­теснение, смещение, перестановка и т.д. — и может исполь­зовать его как в своем конфликте с инстинктами, так и в защите от высвобождения аффекта. Если мы знаем, как кон­кретный пациент стремится защититься от всплывания своих инстинктивных импульсов, мы можем составить представле­ние о его возможной установке по отношению к собственным нежелательным аффектам. Если же у какого-либо пациента ярко выражены конкретные формы трансформации аффек­тов, такие, как полное вытеснение эмоций, отрицание и т.д., нас не удивит, если он применит те же самые способы для за­щиты от своих инстинктивных импульсов и свободных ассо­циаций. Я остается одним и тем же, и во всех своих конфлик­тах оно более или менее последовательно в использовании имеющихся в его распоряжении защитных средств" [71, с.30].

К числу вторичных защит относят вытеснение, регрес­сию, рационализацию и интеллектуализацию, изоляцию, морализацию, раздельное мышление, аннулирование, смещение, поворот против себя, идентификацию, реак­тивное образование, реверсию, отыгрывание, сексуализа-цию и сублимацию. Все они в той или иной степени яв­ляются "уловками сознания", посредством которых оно оберегает себя от столкновения с нежелательными аспек­тами реальности — как внешней, так и внутренней.

Рационализацию, интеллектуализацию, морализацию и раздельное мышление можно рассматривать как различные формы участия мышления и логики в искажении реальности при ее восприятии и осмыслении. Рационализируя, человек подыскивает хорошие и разумные причины для тех своих действий и поступков, которые выполнены на основе бессознательных мотивов и влечений, осуждаемых суперэго. Рационализация — очень естественный процесс, большинство людей склонны рационализировать свои неудачи и промахи, объясняя их действием объективных причин. Процесс рационализации лежит в основе так называемой фундаментальной ошибки каузальной атрибуции — феномена, многократно описанного в социальной психологии, "двойного стандарта" человеческого поведения: если я сделал что-то хорошее, это моя заслуга, а если плохое — так уж получилось из-за случайного сте­чения обстоятельств. Если же нечто хорошее сделал мой враг или соперник, то это случайность, а вот его промахи вполне закономерны, он полностью ответственен за них.

Морализация — это рационализация, зашедшая намно­го дальше: клиент подыскивает уже не причины, объяс­няющие его поведение, а основания которые просто обя­зывают его поступать именно так, и никак иначе. Мнимые резоны превращаются в неукоснительные мо­ральные требования: "Хорошо ли для аспиранта, если я воздержусь от критики его слабого и беспомощного на­учного доклада? Ведь это мой прямой долг, иначе он так и будет считать себя успешным". В морализации активно участвует суперэго клиента. Эта защита является хорошо продуманной и трудна для терапевтического вмешатель­ства: клиент, убежденный в том, что он не просто напи­вается каждый вечер, а наказывает таким образом свою жену за бездушие и черствость, будет отметать любые ин­терпретации. Основная стратегия в таких случаях — сно­ва и снова показывать клиенту, что его интеллектуальные увертки никак не меняют существующего положения дел, а уровень дискомфорта в ситуациях, где используется ра­ционализация, продолжает расти.

Интеллектуализация — это отделение чувств от мыслей, а переживаний — от поведения. При таком виде защиты клиент признает наличие у себя отрицательных чувств, но не реагирует на них: "да, я сержусь на него, но это не ме­шает нам сотрудничать", "я испытываю некоторую обиду, но мое хорошее отношение к жене остается прежним". Внешне такое поведение выглядит сдержанным и уравно­вешенным, на самом же деле клиенты блокируют сильные чувства, не позволяют себе признаться в них и отреагиру­ют "исподтишка". Интеллектуализацию часто используют подростки, чтобы выглядеть неуязвимыми, к ней склонны прибегать люди, стремящиеся производить впечатление мужественных, бесстрастных и хладнокровных.

Раздельное мышление (компартментализация) свойст­венно людям, рационально использующим диссоциативные процессы; в случае этой защиты противоречивые чувства или стремления существуют порознь, независимо друг от друга: человек считает алкоголь злом и осуждает пьяниц, но позволяет себе время от времени выпивать. К этому механизму часто прибегают родители, безусловно запрещающие детям вещи, которыми наслаждаются сами (курение, порнофильмы и т.п.). Используя компартментализацию, человек может придерживаться двух и более идей или форм поведения, конфликтующих друг с дру­гом, не осознавая их противоречия или даже взаимоис­ключающего характера. Так, женщина, которую пресле­довали серьезные неудачи в семейной жизни, являвшиеся источником выраженного истерического невроза, счита­ла себя прекрасным преподавателем психологии семей­ных отношений и настойчиво стремилась расширить круг своих слушателей. Она искренне удивилась вопросу, не является ли ее поведение компенсаторным, и никак не могла понять, "причем тут одно к другому".

Аннулирование сводится к магическому уничтожению чувства вины или стыда посредством действий, которые как бы "уравновешивают" ранее совершенные проступки. При этом компенсаторная природа "магического" поведе­ния, равно как и желание искупить или загладить эффект содеянного ранее, совершенно не осознается. В терапии хорошо известен феномен гипертрофированной активнос­ти и повышенной сговорчивости клиента на сеансе, следу­ющем после сильно сопротивляющегося поведения или срыва. На бытовом уровне аннулирование встречается очень часто и служит поводом для жалоб типа "какое-то время после дебоша муж ведет себя как ангея, но никогда не просит прощения и даже не желает об этом говорить, а потом снова напивается, и все повторяется сначала".

Защитное аннулирование лежит в основе ритуальных действий, связанных с искуплением грехов. Одна клиент­ка неожиданно испытала сильное огорчение и разочаро­вание после дня рождения, когда получила множество цветов и знаков внимания от своих младших коллег. Она смогла понять это чувство, лишь интерпретировав их действия как ритуальные, в то время как сама она предпочла бы откровенное признание проблем, существую­щих в отношениях с товарищами по работе.

Поворот против себя — защитный механизм, с помо­щью которого клиенты пытаются совладать с чувствами ненависти и гнева, направленными на значимых людей. Такие чувства направляются на самих себя, и клиент чув­ствует себя в большей безопасности — ведь идеализиро­ванный другой остается неприкосновенным. К тому же всегда есть шанс услышать от него похвалу и поддержку, ободрение, что не так уж ты и плох. В раннем детстве причиной защиты "поворотом" может быть агрессия про­тив любимой матери или обожаемого старшего брата. Од­на из моих клиенток любила представлять себя в черном цвете, искренне считая, что если я (вдруг, не дай Бог!) ее не люблю, то лишь потому, что она этого заслуживает. В основе поворота лежит очень простая логика: если отно­шения со Значимым Другим — величайшая ценность, то лучше не подрывать их негативной критикой или сомне­ниями, а сразу признать себя плохим (грязным, жадным, грубым, глупым и т.д.), чтобы не рисковать — и не при­знаться в том, насколько ты зависим от них или вовсе не заслуживаешь таких отношений в принципе.

Близким к повороту против себя по сути и смыслу яв­ляется реактивное образование. Эта защита состоит в том, что субъект заставляет себя испытывать чувство, проти­воположное подлинному — любовь вместо ненависти, восхищение вместо пренебрежения. Интересно, что за десять лет аналитической практики мне ни разу не встре­тилось реактивное образование "в сильной позиции" — замена позитивного чувства негативным. Зато обратных ситуаций бывало множество — видимо, отрицательные переживания оцениваются большинством клиентов как более угрожающие и опасные для самооценки.

Описывать идентификацию нет особой необходимос­ти—с различными вариациями этого защитного меха­низма сталкивался любой психотерапевт. Она может быть проективной (субъект отождествляется с объектом собст­венной проекции), анаклитической (стремится быть по­хожим на уверенного в себе человека), нарциссической -при этом происходит отождествление с чертами Я-идеала личности. Идентификация с агрессором — это защитная тенденция уподобить себя страшному, пугающему объек­ту; так часто происходит, например, в подростковых ком­паниях, где более слабые ребята идентифицируют себя с сильными лидерами. В литературе описаны случаи, когда заложники, захваченные бандитами, отождествлялись с их позицией, требованиями и моралью даже вопреки соб­ственным интересам.

Идентификация — это универсальное защитное средст­во, используемое в широком круге социально значимых ситуаций. Как и большинство защитных механизмов, она имеет множество положительных аспектов и лежит в осно­ве эмпатии, эмоционального научения, поддерживающего поведения. Механизм идентификации является компонен­том многих высших человеческих способностей и ка­честв — любви, долга, самоотверженного служения идеа­лам, гражданского мужества и других. Способностью к идентификации во многом обусловлены изменения, проис­ходящие с личностью в результате обучения или терапии.

Отыгрывание (обусловленное личностью аналитика или ходом терапии поведение, которое клиент не решается осуществить прямо на сеансе и выносит за рамки терапев­тических отношений) может иметь самые разные формы. Чаще всего отыгрываются различные аспекты трансферентных отношений (любовь или ненависть к аналитику, ревность, зависть, инцестуозные влечения). Чувства, по­рождаемые трансфером, неуместно проявляются в различ­ных сферах жизни клиента, а затем становятся предметом обсуждения в анализе. Так в косвенной форме они выра­жаются тому, кому, собственно, и предназначены.

Иногда отыгрывание происходит и в процессе тера­пии — клиент на текущем сеансе находится во власти чувств, испытанных ранее, и ведет себя в соответствии с ними, как бы "припоминая" аналитику прошлые грехи. Сталкиваясь с сильными, интенсивными чувствами и пе­реживаниями клиента, всегда стоит обсудить то, в каких формах, где и когда он будет их отреагировать. Такое об­суждение иногда снимает проблему отреагирования в целом, так как является, по существу, одной из его форм. Очень трудно анализировать чересчур импульсивных лю­дей, которые не способны наблюдать за чувствами, не выражая их в действиях и поступках. В этих случаях бо­лее эффективна гештальт-терапия, психодрама и т.п.

Сексуализацию или эротизацию можно рассматривать как частный случай отыгрывания, при этом личность пы­тается справиться с тревогой, сопровождающей ее дейст­вия, с помощью сексуальных фантазий. Отношения зави­симости сексуализируются наиболее часто, и далеко не все порождаемые при этом сценарии являются патологи­ческими. Что же касается таких феноменов, как юноше­ская влюбленность в учителей, сексуализапия фигур по­литиков, известных спортсменов или актеров, то они общеизвестны. Механизм эротизации — основа основ рекламы, шоу-бизнеса, почти любой пропаганды и т.п.

Реверсия — это очень своеобразная защита, при которой субъект и объект меняются местами. Например, испыты­вая потребность в восхищении со стороны окружающих, человек может активно восхвалять кого-либо другого и, бессознательно идентифицируясь со своим кумиром, под­черкивая свою реальную или воображаемую близость к нему, отчасти удовлетворяет эту потребность. Хорошо из­вестно поведение женщин, соблюдающих строгую дие­ту, — часто они любят готовить, настойчиво потчуют вкусными блюдами друзей и членов семьи и испытывают громадное удовлетворение, глядя как другие много и с ап­петитом едят. Некоторые пациенты справляются с дис­комфортом во время терапии тем, что сами делают по­пытки анализировать терапевта. В учебно-аналитических группах механизм реверсии является мощным положи­тельным фактором, способствует созданию атмосферы де­лового сотрудничества и взаимной доброжелательности.

Сублимация или возвышение либидо до стремления к целям, не связанным с сексуальным удовлетворением и иными примитивными удовольствиями, — фундамен­тальная человеческая способность, лежащая, по Фрейду, в основе цивилизации и духовной культуры. В программ­ной работе "Судьбы влечений" (1905) основоположник психоанализа утверждает, что сублимация (наряду с обра­щением на себя, превращением в противоположное и вы­теснением) — один из четырех основных путей развития психики. Тремя годами позже, в специальной статье, по­священной связи между сексуальным влечением, субли­мацией и неврозом¹⁷, он конкретизирует свою мысль:

"Развитие сексуального инстинкта идет от аутоэротизма к поиску объекта любви и от автономии эрогенных зон к их под­чинению половым органам, служащим процессу размножения. В ходе развития часть доставляемого собственным телом сексу­ального возбуждения делается избыточной, подавляется и, в благоприятных случаях, подвергается сублимации. Таким обра­зом, годные для культурной работы силы выигрываются пре­имущественно посредством подавления извращений сексуаль­ного инстинкта" [74, с.20, архаизмы убраны мною —Н.К.].

Как видим, сублимация не является, в строгом смысле слова, психологической защитой. Это, скорее, механизм, обеспечивающий нормальное и адекватное личностное функционирование, "узаконенный" обществом способ утилизации (катектирования) либидо. О защитных функ­циях сублимации можно говорить в тех случаях, когда она затрагивает не чрезмерные аспекты сексуальной энергии, или предлагает социально одобряемые, культур­но значимые формы реализации влечений, слабо связан­ные с их непосредственным объектом. Например, робкий юноша, благоговеющий перед женщинами, увлеченный любовной поэзией или галантной живописью, но отчаян­но боящийся реальных контактов со сверстницами, ис­пользует сублимацию для снятия избыточного напряже­ния. Или (хрестоматийный пример) — эротические, чувственные картины на религиозную тему, написанные исповедующими аскетизм художниками.

Знание природы психологических защит и их разно­видностей позволяет терапевту лучше ориентироваться в бессознательных основах поведения клиента и помогает представить себе структуру той части его Я, которая уча­ствует в процессах самопредъявления. Ведь вступая в зна­чимые отношения, индивид тщательно оберегает именно те аспекты своей личности, которые особо ценны и уяз­вимы, ибо связываются с экзистенциальными основами его индивидуального бытия. Иными словами, защиты располагаются "прямо над" теми личностными образова­ниями, что функционируют патологически и являются источниками проблем.

В терапевтическом анализе работа с защитами чаще всего составляет "второй план" терапии, тогда как пер­вый занят исследованием генезиса проблем клиента и по­ниманием вклада бессознательных содержаний в этот процесс. Чаще всего защиты рассматриваются сперва как факторы, мешающие пониманию аналитических интер­претаций, а потом уже — как основания психологических и личностных трудностей. Поскольку для клиента защи­ты суть обычные и привычные способы взаимодействия с миром и другими людьми, то их интерпретации должно предшествовать описание конкретных, четких форм за­щитного поведения. Терапевт, встречающий упорное со­противление, может начать с поведенческой картины, а уж потом определять ее как ту или иную защиту.

Однако терапевтическая работа должна включать как анализ, так и синтез — иначе эффективность терапии не­велика. А для этого необходимо иметь развернутое пред­ставление о личности в целом, нужна теоретическая мо­дель становления и развития ее активности. Анализ защит и сопротивлений диктует тактику терапевтическо­го вмешательства, а выработка стратегии требует более системных знаний и представлений о бессознательной природе внутренней динамики личностных структур. По­этому следующая глава будет посвящена обзору основных положений глубинной психологии, в особенности тех, которые определяются классической линией развития фрейдовского психоанализа.