Проблема психического развития человека
В прологе к своей автобиографической книге «Воспоминания, сновидения, размышления» Юнг размышляет о специфике человеческого бытия и говорит, что, «подобно другому существу, человек есть сколок бесконечного божественного проявления, но в то же время отличается от животного, растения или камня». Что же отличает человека от остального мира? Рефлектирующее сознание, говорит Юнг: «Именно благодаря своему рефлективному дару человек восстал из животного царства и своим разумом продемонстрировал, что природа выдала наивысшую награду на развитие сознания»[42].
«Правда, мы не знаем, сколь далеко простирается этот процесс осознания,– продолжает Юнг,– и куда он ведет. Это новый элемент в истории творения, и нет обозримых параллелей этому. Нам также неведомо будущее homo sapiens»[43].
Место человека в структуре мироздания, по Юнгу, выглядит следующим образом: «…существует большое внешнее и большое внутреннее, между этими двумя полюсами находится для меня человек»[44].
В данном случае внешний мир – это коллективное сознание, конкретный мир настоящего, прошлого и будущего. Внешний мир представлен двумя измерениями – вертикальным и горизонтальным. Вертикаль – это духовный мир, сфера культуры, здесь зафиксирована определенная ступень развития человека или общества, их религиозные, этические, эстетические и философские нормы и ценности. Горизонталь – внешняя физическая данность, непосредственная реальность, постигаемая с помощью органов чувств.
Внутренний мир связан с бессознательным началом, с живой психикой и всем субъектным миром, из которых вырастают сознательная психика и сама личность.
«Психологическое развитие» и есть прогрессивное возникновение и дифференциация эго или сознания из первоначального бессознательного. Само по себе бессознательное не «склад ненужных вещей», куда эго отправляет мешающие ему психические содержания, как считал Фрейд, а «процесс». Так что психика меняется и развивается в результате взаимоотношений эго с содержаниями бессознательного. Данный процесс изменения и развития продолжается в течение всей жизни человека. В отличие от физического развития здесь не существует момента, когда можно было бы заявить – стоп, вот здесь достигнуто полное психическое развитие. Хотя условно, из описательных соображений, можно различать отдельные стадии развития психики, в действительности же одна стадия перетекает в другую в едином неразличимом потоке.
В начальной фазе эго практически несамостоятельно и обладает весьма слабой автономией. Оно находится главным образом в состоянии идентификации, отождествления с реальной психикой внутри и внешним миром (грудь матери, мать, игрушки и пр.) снаружи. Эго пребывает в мире архетипов и не различает сколь‑нибудь ясно разницу между внутренними и внешними объектами. Эта ранняя стадия развития эго вслед за Леви‑Брюлем была названа «мистическим участием»[45]и в равной степени ее можно наблюдать как у детей, так и у дикарей[46].
Это состояние магической сопричастности эго своему окружению и истолкования этого окружения. Здесь разница между эго и не‑эго плохо различима. Внутренний и внешний миры переживаются как единая целостность. Как и для дикаря, для ребенка нет в этих мирах ничего случайного. Овладевший речью малыш говорит о себе в третьем лице, оборачивается на собственный пукиш и т.п. Такое примитивное состояние мистического участия в ярких формах реализуется в явлении психологии толпы, в которой индивидуальное сознание, рефлектирующее ответственное начало личности оказываются временно заслоненным отождествлением с динамикой коллективного поведения.
Затем следует рождение эго из бессознательного, появление индивидуальной психики. Здесь мы наблюдаем последовательное отделение от мира родителей и различение мужского и женского начала. Наступает идентификация с полом, и появляются первые дихотомические структуры: свет – темнота, хорошее – плохое. Но в этих дихотомиях господствуют материнский принцип, женское начало. Мы наблюдаем правящую психическую сущность – великую мать. На этой стадии мужской принцип выражен еще слабо. Следствием этого этапа является известное наблюдение психологов, что девочки развиваются быстрее.
Вслед за фазой матриархата вступает в действие патриархальная стадия развития. Актуализируются отцовские архетипы. Главными личностными ценностями в это время становятся дисциплина, испытания, сознание индивидуальной ответственности. На этом этапе женское начало рассматривается как неизбежный, но подчиненный момент в жизни человеческого вида. Этим этапом, в частности, отмечен послереволюционный период нашего общества. Он проходил под девизом освобождения женщины в контексте классовой борьбы. Последней стадией в этом ряду является интегративная фаза. Здесь выясняются и осознаются недостатки и издержки пренебрежения анимой или женским началом в структуре психического, понимание ее необходимости. Эта фаза прекрасно иллюстрируется мифом о герое, побеждающем чудовище – дракона и вызволяющем (спасающем) прекрасную девицу из заточения. Чудовище в этом мифе манифестирует материнское начало в его пожирающем аспекте (плохая мать) (аналог: бабушка – волк). Через инициацию, патриархальную стадию осуществляется освобождение анимы, иначе достижение большего совершенства психического, поскольку здесь требуется героический поступок. Завершение данного этапа символизирует решающий шаг в психическом развитии: здесь интегрируются различные стороны психического, зачастую противоречивые – мужское и женское, дух и природа, материя и сознание, сознание и бессознательное. В мифе, как правило, герой женится, и вся история заканчивается свадьбой, брачным союзом, великим пиром «на весь мир». Многие литературные произведения и фильмы также часто заканчиваются свадьбой. Понятно, что женитьба сама по себе еще не представляет собой конца психического развития. Даже самые важные события внешней жизни – не более чем наружные проявления архетипического процесса развития. Так что эти фазы или стадии психического развития могут осуществляться в жизни индивида неоднократно и в самых разных отношениях. Они не более чем вехи, что‑то вроде верстовых столбов на пути следования жизни человека, к которым он возвращается снова в процессе движения по спирали. Но каждый раз тот или иной верстовой столб минуется под другим азимутом, на другом уровне сознательного постижения.
Личностное становление представлялось Юнгу как результат достижения определенных усилий, а не чего‑то дарованного просто так. Особое значение Юнг придавал психическому развитию во второй половине жизни человека. В первой половине человек занят освобождением от родительских уз, утверждением себя в мире в качестве супруга, полезного члена общества, родителя. Однако реализуя себя в этих качествах, индивид вступает в расширяющийся диалог с собственной психикой.
Процесс психотерапии
Психотерапия в широком смысле есть класс отношений помощи, заключающийся в систематическом освидетельствовании, обследовании внутренней душевной жизни человека и соответствующем ее созидании или «возделывании». Частным случаем сюда входит и психосоматическое врачевание, когда путем воздействия на психику исцеляются телесные недуги человека, снимаются физические симптомы и расстройства. Психотерапия включает психосоматику, но не ограничивается этим, как полагают некоторые. Центральным же полем для психотерапии остается исцеление души, психического начала в личности. Психотерапия, по своей сути, вечный спутник человеческого сообщества, ее истоки уходят в доисторические времена, хотя сам термин появился лишь в 1901 году в связи с широким распространением гипноза. Психотерапия применима не только к неврозам и психическим расстройствам, но также и к вполне нормальной психике, стремящейся направить в нужную сторону свое психическое развитие, так сказать, улучшить его. На сегодняшний день в мире существует множество самых разных уникальных и всеобъемлющих психотерапевтических техник и технологий. По данным американского специалиста в области истории психотерапии Дж. Цайга,– свыше трехсот[47].
Но главным в любом психотерапевтическом приеме, методе или технологии есть и остается личность самого психотерапевта.
Под психотерапией в практическом смысле обычно понимают достаточно широкий набор процедур, проводимых практикующими специалистами (врачами или психологами),– процедур, призванных через диалог облегчить регулирование личностных проблем пациентом, помочь ему справиться со своим психическим неблагополучием и специфическими психологическими и психосоматическими симптомами. И в этом качестве психотерапию следует отличать от классического психоанализа или аналитико‑психологического подхода[48]. (Здесь я буду пользоваться общим термином психоанализ [в широком смысле], понимая под ним глубинно‑психологическую парадигму в целом.)
Ключом к облегчению психических затруднений пациента в психоанализе оказывается обнаружение им смысла происходящего–в нем самом и вокруг него – или понимания, а не направленная суггестия (непосредственное внушение) с лечащей стороны. Здесь психоаналитик выступает не как провидец, колдун или спаситель, а, по существу, является учителем (мастером, гуру). Строго говоря, психоанализ не обещает непременного выздоровления или облегчения; он предлагает благоприятную возможность, некий удачный шанс увидеть и ощутить себя в ином (новом) образе действия, другом способе существования и предоставляет возможность свободного выбора своего поведения и своей судьбы.
Традиционно залогом выздоровления в психотерапии выступает или сама фигура психотерапевта (благодетеля, спасителя), или же некоторая совокупность благоприятных обстоятельств, инициатором создания которых выступает все тот же психотерапевт; в психоанализе таким залогом оказываются идеи, способность переформулировать исходную для пациента – поддерживающую симптом – картину мира. Широкая публика часто путает эти подходы и зачастую сводит психоаналитическую специфику либо к психиатрии, либо к суггестивной психотерапии.
Первоначальное требование для психотерапевта‑аналитика состоит в необходимости прохождения через собственный личностный анализ, который ведет к более высокому уровню психологического развития. Основная аксиома психотерапевтического обучения заключается в том, что аналитик может вести психическое развитие своего клиента не далее того места, до которого дошел он сам. В основе анализа прежде всего лежит чисто человеческая удача для клиента обрести живое общение и диалог с личностью, в нашем случае психоаналитика, с развитым сознанием, что, собственно, и производит исцеляющий эффект.
Юнг считал, что вершин индивидуального развития достигают немногие люди, но это вовсе не означает, что путь индивидуации может быть подвергнут сомнению. Индивидуация означает уход из толпы, отказ от проявлений стадного чувства, что на первых порах усиливает одиночество и может вызвать беспокойство. Вспомним переживания Христа в пустыне, куда он удалился от людей, дабы постичь свое предназначение.
Большинство же людей предпочитают безопасное существование внутри толпы, в коллективе, предпочитают подчиняться условностям и представлениям, разделяемым членами семьи, производственного коллектива, партии или церкви. Можно подозревать по крайней мере, что таким людям нет особой необходимости отправляться к аналитику. Юнг был убежден, что носителем духовных ценностей и идеалов является не какая‑либо идеология или государство, но только сам человек.
Мы знаем, что есть люди, внутренняя природа которых побуждает искать собственный путь. Часто такие люди преуспевали во внешнем мире, но где‑то в середине жизни им открывались застойность и пустота этого мира. Они начинали искать смысл жизни, и рано или поздно некоторые из них оказывались на приеме у аналитика. Целью аналитической психотерапии и является способствовать «развитию и созреванию индивидуальной личности», «развертыванию жизненной полноты в каждом индивиде, так как только в индивиде может жизнь воплотить свой смысл»[49]. Отсюда и ориентация аналитика направлена на будущее пациента.
После первоначальной консультации, когда возникает решение о начале работы психотерапевта и клиента, начинается процедура детального «анамнеза». Сюда входят история жизни пациента, обсуждение с ним всех более или менее значительных жизненных событий и переживаний, выстроенных в хронологическом порядке, по крайней мере тех, которые пациент способен восстановить в своей памяти. Затем обследуется текущая жизненная ситуация с фокусировкой на отдельных событиях и аспектах жизни, являющихся проблематичными для пациента (составляющих для него проблему). И только когда прошлое и настоящее изучены достаточно полно и адекватно, а именно в той степени, в какой они стали доступны сознанию пациента и аналитика‑психотерапевта, следует обратиться к бессознательному. Такой анамнестический подход вовсе не исключает попутного рассмотрения – затрагивания бессознательных аспектов, вопрос заключается в фокусе внимания на разных этапах анализа. Как указывал Юнг, путь к бессознательному может быть проложен, по крайней мере, четырьмя способами: методом ассоциаций, анализом симптома, непосредственно анализом бессознательного – архетипа и анамнестическим анализом. Все приемы имеют равную логическую силу для реализации основной цели – установления бессознательного как движущей силы личности. Но какие же бесы управляют душой, какова природа демонов, населяющих внутренний мир, и как научить человека жить с той внутренней драмой, которая не дает ему чувства психического благополучия и равновесия?
Главный подход к бессознательному осуществляется через толкование сновидений. Как в свое время заметил Фрейд, сновидения есть «королевская дорога» к бессознательному. (Позже известный аналитик‑постюнгианец Джеймс Хиллман уточнил, что это «дорога с двусторонним движением».) Сон рассматривается как выражение текущих психических состояний, «дневной» психики, описанной символическим языком «самой» природы. Понимание сновидений в этом смысле становится мощным средством в росте сознания человека.
Рассматривая сновидение вне рамок психофизиологической объяснительной модели, можно сказать, что оно есть символ. На современном языке мы могли бы добавить, что оно имеет сигнальную природу, свидетельствует о чем‑то. В аналитической психологии понятие «символ» имеет дополнительное значение. Мы знаем, например, что слово или изображение что‑то обозначают. Но они могут быть еще и символичны, если подразумевают нечто большее, чем их очевидное и непосредственное значение. Символ не просто знак, выступающий как определенный известный смысл, который можно выразить другим образом. К пониманию символа можно попытаться приблизиться, используя метод аналогии, который позволяет вывести неизвестное значение к порогу восприятия, точке видимости смысла. В аналитической психологии расшифровка сновидения осуществляется путем так называемой амплификации. Амплификация дословно переводится как расширение и распространение и в нашем случае определяется как уточнение и прояснение отдельных образов сновидения с помощью прямых ассоциаций. Какие ассоциации вызывает у вас этот образ, с чем он у вас связан в жизни? – такой вопрос обычен в анализе. Метод постепенного приближения интерпретируемого символа к искомой смысловой точке представлен двумя аспектами: «личностной» и «общей» амплификацией.
В личностной амплификации уточняются специфические для пациента наименования, знаки, образы, сновидения. Ассоциации являются спонтанными чувствами, мыслями или воспоминаниями, приходящими на ум по поводу каждого элемента сновидения. Более или менее полный набор таких ассоциаций обеспечивает личностный контекст и часто ведет к разгадке значимого смысла.
Общая амплификация строится психотерапевтом на основе его собственного знания, и ее логика разворачивается в соответствии с мифологическими, фольклорными, религиозными, этническими и другими мотивами коллективного сознания. Общая амплификация обеспечивает коллективные архетипические ассоциации составляющими сновидение элементами и образами. Здесь в первую очередь требуется знание психотерапевтом коллективной и объективной психики. В случае если сновидение содержит архетипический образ или тему аналитик демонстрирует это, представляя соответствующую образную структуру из мифологии, легенды, сказки или фольклора. Общая амплификация восстанавливает, собственно, коллективный контекст сновидения, дающий возможность взглянуть на сон как на явление, имеющее отношение не только к личной психологической проблеме, но также и к общей коллективной проблеме, свойственной целостному человеческому опыту. Архетипическая тема, вскрытая анализом, может отражать особенности переживаемого обществом исторического момента или содержать сведения, предсказывающие возможное будущее социального организма как целого. В процессе общей амплификации пациент знакомится с коллективной или объективной психикой и в то же время помогает своему эго отделиться от объективной психики. Пока индивид переживает свои проблемы, и в частности сны, как относящиеся только к его личной психике, он сохраняет свое эго отождествленным во многих чертах с объективной коллективной психикой и несет бремя коллективной вины и ответственности в отстраненном, обезличенном виде. В той степени, в какой коллективная вина и ответственность переживаются как личные, парализуется способность к совершению действий, эту вину и ответственность вызывающих. К примеру, охранник нацистских или сталинских лагерей, осознав личную ответственность за совершаемое им, уже не смог бы столь усердно нести свою службу. Но идентификация с психикой коллективной позволяет ему действовать в меру обязанностей и сил, не оставляя какого‑либо психического осадка или напряжения.
В дополнение к снам в дело анализа идет любая деятельность, любая активность воображения и выражения, экспрессии. Рисунок, живопись, скульптура, беллетристика и т.п. могут служить средствами проявления возникающего бессознательного материала. Творческий материал любого рода практически изучается тем же самым образом, что и сновидения. Даже, помимо всякой аналитической интерпретации, попытка придать речевое или изобразительное выражение бессознательным образам, теснящимся в глубинах внутреннего мира, бывает весьма полезной. Объективизация психического образа, осуществленная, например, путем живописного изображения, может помочь вычленить эго из бессознательной стихии и высвободить таким путем часть психической энергии.
На последующей стадии психотерапии в соответствующих случаях используется другая важная техническая процедура, называемая «активным воображением». Данный прием или метод должен быть, естественно, хорошо изучен и требует известного навыка в пользовании. Важно знать, что применять его следует весьма осторожно, поскольку иногда возникает опасность вызвать активацию бессознательных неконтролируемых содержаний. При правильном же применении активное воображение оказывается очень полезным аналитическим инструментом.
Активное воображение в сущности есть процесс сознательного, свободного участия в фантазировании. Весьма часто этот процесс принимает форму диалога между эго и предметом фантазии, скажем, «тенью» или «анимой». Активное воображение может оказаться крайне полезным для вывода бессознательного содержания в сознание, особенно если эго чувствует, что оно достигло безвыходного положения. И в той степени, в какой пациент успешно использует на самом себе активное воображение, он теряет необходимость в психотерапевтической помощи. Последовательное включение данного метода часто приводит к завершению формальной психотерапии, поскольку на этом этапе пациент уже обретает способность соотноситься со своим собственным бессознательным.
Широко распространенным психотерапевтическим феноменом является перенос (трансфер, трансференция).
Но вначале несколько слов о самом психологическом явлении переноса. Изначально термин был введен Фрейдом. Буквально немецкое слово Ubertragung означает «перенесение чего‑либо с одного места на другое», в метафорическом смысле оно означает также перевод из одной формы в другую. Психологический процесс переноса является частной формой более общего процесса «проектирования». Проектирование же есть общий психологический механизм по переносу субъективных содержаний и компонентов любого вида в объект. Например, если я говорю: «Этот цветок красный» или «Звук низкий, голос бархатный» и т.д., то это заявление ко всему прочему есть и проектирование. Ибо всем известно, что цветок вовсе не красный сам по себе, а голос не бархатный – красный он только для нас и бархатный тоже для нас. И цвет, и звук составляют содержание нашего субъективного опыта.
Перенос – это процесс, случающийся между людьми, а не между субъектом – человеком и физическим объектом. Механизм как проектирования, так и переноса не является волевым осознанным актом, ибо невозможно проектировать (переносить), когда знаешь, что проектируешь (переносишь) свои собственные компоненты, а зная, что они твои собственные, невозможно приписать их объекту. Вот почему осознание факта проекции разрушает ее.
Эмоции пациентов всегда отчасти заразительны для аналитика, но дело осложняется тогда, когда содержание, проектируемое пациентом в психотерапевта, идентично с собственным содержанием последнего. В этом случае оба погружаются в пучину бессознательного и становятся соучастниками. Это явление «взаимопереноса» также впервые было описано Фрейдом. Соучастие – ведущий признак первобытной психологии, т.е. того психологического уровня, на котором отсутствует осознанное различие между субъектом и объектом. Но в ситуации аналитик – пациент общее бессознательное совершенно недопустимо, поскольку в этом случае теряются все ориентации, и конец такого лечения ожидается в лучшем случае безрезультатным.
Интенсивность отношения переноса у человека всегда эквивалентна важности субъективных содержаний. Когда перенос теряет силу, то не исчезает бесследно, а проявляется в другом месте, как правило, в измененном отношении к чему‑либо.
В общем виде ранняя форма переноса представляет собой ожидание быть вылеченным тем же самым образом, как когда‑то пациент был вылечен родителем того же самого пола, что и терапевт‑аналитик. Однако в глубоком переносе после анализа этих поверхностных аспектов обнаруживается, что перенос базируется на проекции самости на аналитика. Аналитик становится носителем, обладателем внушающей страх и благоговение силы, близкой к авторитету божества. И пока такая проекция будет сохраняться, аналитик – желает он того или нет – будет оставаться держателем, хранителем наивысших жизненных ценностей. Это происходит потому, что самость является центром и источником психической жизни и контакт с ней должен быть сохранен во что бы то ни стало. Пока аналитик сохраняет в себе эту проекцию самости, связь с ним и остается эквивалентной связи с самостью, без которой полноценная психическая жизнь невозможна. Но по мере того как перенос становится сознательно различимым, зависимость от психотерапевта прогрессивно начинает замещаться внутренней связью с самостью. Самость интериоризируется. Все слабее потребность в психических костылях переноса: пациент постепенно достигает прозрения и осознания своей внутренней силы и доселе спроектированный авторитет начинает обнаруживаться и проявляться внутри него самого.
Иными словами, чтобы снять перенос, а речь идет именно о снятии, необходимо помочь пациенту осознать субъективную ценность личностного и безличностного содержаний его переноса. (Все то же знаменитое изречение апостола Павла: «Вы – боги!», обращенное к людям). В проекции может оказаться не только личностный, но и архетипический материал – «комплекс спасителя». Последнее явно не личностный мотив; это предощущение, ожидание, повсеместно обнаруживаемые в человеческих сообществах в любой период истории. Комплекс спасителя – архетипический образ коллективного бессознательного, и совершенно естественно, что он особенно активизируется в эпохи и времена, насыщенные общественными проблемами и характеризующиеся дезориентацией, как, например, наше сегодняшнее время. На этой стадии психотерапии, а именно разделения личностных и безличностных содержаний психического, важно учесть следующее. Личностные проекции вполне аннулируемы, достаточно сделать их осознанными. Но безличностные архетипические проекции в принципе неаннулируемы, поскольку они принадлежат структурным элементам самой психики, самого психического бытия. В этом смысле они оказываются не смешными реликтами переживаемого прошлого, его непонятно зачем сохранившихся остатков, а, наоборот, важными целенаправляющими и компенсаторными функциями, надежной защитой в ситуациях, когда человек, как говорится, действует «на автопилоте», теряет голову. Например, в случае паники тотчас же вмешиваются архетипы, дающие человеку возможность совершать адаптивные инстинктивные действия. Архетип включает инстинкт. И здесь нет никакой патологии, хотя активация коллективного бессознательного, предоставленного самому себе, может оказаться весьма разрушительной и привести к массовому психозу. Поэтому в человеческой истории связь индивида с коллективным бессознательным всегда регулировалась посредством религии.
Религия в мировой истории вовсе не являлась «опиумом для народа», как считали некоторые, но была мощной психотерапевтической системой, поставлявшей соответствующие формы, в которых выражались архетипические образы. Отдельный индивид в той или иной степени поддерживал свой контакт с конкретной религиозной системой или конфессией и через нее поддерживал свое психическое – душевное и духовное – здоровье.
После отделения личного отношения пациента к врачу от безличностных коллективных факторов процесс психотерапии вступает в завершающую стадию «объективизации безличных образов». Это существенная часть психотерапевтического цикла и шире – всего процесса индивидуации. Цель этого этапа – отделить сознание индивида от объекта настолько, чтобы он больше не помещал гарантию своего счастья, а иногда и жизни в какие‑либо внешние объекты, будь то другой человек или группа, класс, идея или сложившиеся обстоятельства. Чтобы человек пришел к ясному пониманию и внутреннему убеждению в том, что все зависит от него самого. Если он находит конструктивную созидательную форму подчиненной слепым безличностным формам, теснящимся в нем, заполняющим его жизнь, то он неизбежно оказывается оторванным от самой основы психического бытия и становится невротиком, теряет ориентацию, смысл и в результате попадает в конфликт с самим собой. Но если он оказывается способным объективировать безличностные образы и соотноситься с ними, тогда он подключает к действию ту жизненно важную психологическую функцию, которая с момента пробуждения человеческого сознания находилась под попечением религии.
Вслед за Рудольфом Отто, впервые введшим это понятие, Юнг называл эту функцию «нуминозным опытом». Говоря о понятии «нуминоз», или священный, божественный, сверхъестественный, Oтто писал: «…это специальный термин для понятия „святой“ минус его моральный фактор… И минус его рациональный аспект»[50]. Само слово образовано от латинского nomen – имя, название.
Юнг определял нуминозный опыт «либо как качество, принадлежащее видимому объекту, либо влияние невидимого существа, которое вызывает специфические изменения сознания» (CW 11, par. 6). Нуминоз, какова бы ни была причина, его вызвавшая,– это опыт субъекта, не зависящий от его воли. Нуминозное невозможно преодолеть в себе, победить или отвергнуть, ему можно лишь открыться.
Изучение мирового религиозного опыта убедило Юнга в том, что нуминозность является аспектом, как сказали бы сейчас, экстрасенсорного образа Бога, как личного, так и коллективного. Бывают времена, когда бессознательные содержания прорывают плотину сознательного эго и овладевают нормальной личностью тем же путем, что и вторжение бессознательного в патологических ситуациях, наблюдаемых в клинике, и тем не менее опыт нуминоза по большей части психопатологическим не является.
Вместе с тем Юнг избегал искать какие‑либо подтверждения физического существования Бога, довольствуясь психической реальностью Его присутствия. Для Юнга религия в широком смысле была прежде всего состоянием сознания, разума и опытом исследования, осторожного изучения определенных феноменов – «сил»: духов, демонов, божеств, законов, заповедей, позиций, а также внимательным взглядом на то, что поразило человека столь сильно, что вызвало в нем поклонение, послушание, благоговение и любовь. Говоря его собственными словами, «термин „религия“ подчеркивает состояние, свойственное исключительно сознанию, измененному опытом нуминоза»[51].
Юнг считал человека религиозным по природе, а религиозную функцию столь же могущественной, как и половой инстинкт или инстинкт агрессии.
Утверждая психологическую точку зрения, Юнг стремился показать, что под религией он не понимает свод каких‑либо определенных законов, само вероучение или конкретную догму.
«Бог есть тайна,– говорил он,– и всему, что мы говорим о нем, люди верят и повторяют это. Мы создаем образы и идеи, но, когда я говорю о Боге, я всегда имею в виду образ, который из него сделал человек. Но никто не знает, каков он, и никто не станет Богом сам»[52].
Психологическим носителем образа Бога в человеке Юнг считал самость. Он считал, что она (самость) действует как руководящий принцип личности, отражающий потенциальную целостность индивида и подтверждающий ее смысл. Символами самости может являться все, что связывает человека с указанными выше атрибутами, составляя личностный аспект самости. Но такие определенные, освященные веками основные формы, как крест и мандала, признаются коллективным выражением высших религиозных ценностей человека. Крест символизирует напряжение между крайними противоположностями человеческого и божественного, а мандала представляет собой разрешение этой оппозиции.
Таким образом, в отличие от Фрейда, объявившего Бога отсутствующим, Юнг вновь открыл божественное как направляющий принцип единства внутри глубин человеческой психики.
Убежденность Юнга в абсолютном единстве всего сущего – unus mimdus – привела его к мысли, что и физическое и ментальное, как и пространственное и временное,– суть человеческие категории, наложенные на реальность, которые не отражают ее с необходимой точностью. Не более чем мир слов, описывающих мир реалий. Из‑за дихотомической природы собственных мыслей и языка люди вынуждены все делить на противоположности. Поэтому человеческие утверждения антиномны. Фактически же выделяемые языком противоположности могут являться фрагментами одной и той же реальности, свойствами того же самого объекта. Сотрудничая в 1950‑е годы с известным физиком Вольфгангом Паули, Юнг убедился, что исследование физиками тонкостей материи и постижение психологами глубин и тайн психики в известной степени оказываются лишь разными способами подхода к единой скрытой реальности. Стремление психологов к «объективности» явилось следствием осознания того факта, что наблюдатель неизбежно влияет на наблюдаемый им эффект, сосредоточивая на нем свое внимание. Т. е. наблюдение и суждение о психическом как объекте исследования одновременно выступают в качестве субъекта, инструмента, при помощи которого мы подобные исследования осуществляем. То же самое происходит и в современной физике: элементарные частицы могут обладать свойствами волны или корпускулы, что зависит от личного выбора наблюдателя, или на субатомном уровне не удается одновременно измерить количество движения и скорость частицы. Т. е. здесь обнаружена возможность рассматривать одно и то же событие с двух различных точек зрения, пусть и взаимоисключающих, но все же дополняющих друг друга. Принцип дополнительности, введенный в физику Нильсом Бором и ставший краеугольным камнем современной физики, оказался применимым и к проблеме разума и тела. Вероятно, разум и тело – просто разные аспекты единой реальности, наблюдаемые с разных точек зрения.
Здесь мы приближаемся еще к одному понятию, введенному Юнгом для постулирования принципа беспричинной связи, объясняющего появление так называемых значимых совпадений. Имеется в виду явление «синхронности», демонстрирующее, что при определенных обстоятельствах события во внешнем мире значимо совпадают с внутренними психологическими состояниями. Модные нынче экстрасенсорные опыты и парапсихологические эксперименты – лишнее тому подтверждение. (Интересным и плодоносным представляется здесь наложение астролого‑спиритуального откровения: «что наверху, то и внизу», микро‑макрокосмических соотношений [в частности, идей Павла Флоренского, см. Статью «Макрокосм и микрокосм» в: Богословские труды, 24.198] на психологическую фиксацию: «что снаружи, то и внутри». Геометрическая метафора предполагает присутствие крестообразной формы.) Какова же природа синхронности?
Юнг неоднократно убеждался в том, что «психика погружена в нечто имеющее не психическую природу» (CW 8, par. 437). Он пришел к мысли о существовании архетипической реальности вне пространства и времени, проявляющей себя в качестве организатора психики индивидов. Проявление этой архетипической реальности в нас осуществляется лишь через нашу способность «организовывать» образы и идеи. Это всегда процесс бессознательный, который можно зафиксировать лишь тогда, когда он произойдет. «По мере накопления материала,– писал Юнг,– происхождение которого в феноменологическом мире не оспаривается, они (архетипы.– В.З.) становятся видимыми и «психическими»» (там же, par. 440). Здесь интересны сопоставления с данными синергетики, но это отдельная тема.
Архетипы, существующие вне пространства и времени, оказываются, по убеждению Юнга, ответственными за «многозначительные совпадения», т.е. за цепи событий, происходящих одновременно, но никак не связанных друг с другом причинным образом. Скажем, смерть одного человека могла совпасть у другого с тревожным сном, связанным с этой смертью, и т.п. Юнг чувствовал, что подобные совпадения требовали, в дополнение к случайности, хитрой категории, придуманной заклинательным разумом, иного объясняющего принципа. Так на свет появилась синхронность.
Синхронистические события часто возникают внезапным образом во время анализа бессознательного, в особенности когда активизирована объективная коллективная психика. В частности, анализ ассоциаций сновидений показывает, что сны могут указывать на будущие события в той же степени и с тем же успехом, что и на прошлые.
Рассматривать или нет какое‑то событие в качестве примера синхронности целиком зависит от субъективного отношения самого индивида. Очевидно, что подобные субъективные решения не могут быть проверены объективными статистическими методами и лишь субъект имеет право считать данное событие значимым совпадением. Но известно также, что появление синхронистических событий производит шоковое мистическое воздействие на индивида, пытающегося всеми силами найти подходящее рациональное объяснение происшедшему (там же, par. 816).
По мысли Юнга, синхронность основывается на универсальном порядке смысла, являющемся дополнением к причинности. Само восприятие структур упорядочения опыта воздействует на людей как смысл и переживается ими как гармонизация с внешним и внутренним миром, т.е. медитативно.