Психология во время Второй мировой войны

Новые перспективы прикладной психологии.До войны психологию контролировали академики из АРА, хотя они и были вынуждены пойти на некоторые уступки АААР. Но война резко изменила социальную роль психологов и баланс политической власти в психологии, главным образом за счет изобретения новой роли для

404 Часть V. Прикладная психология в XX веке

прикладных психологов, численность которых быстро увеличивалась. На протяжении 1930-х гг. прикладные психологи продолжали, точно так же как и в 1920-х гг., заниматься по большей части тестированием, оценкой наемных работников, несовершеннолетними правонарушителями, детьми и людьми, желающими получить комментарии по поводу своего интеллекта или личности. Но война настоятельно потребовала от психологов услуг нового сорта: психотерапии, которой ранее занимались только психиатры.

Из великого множества работ, которыми психологи занимались в военное время, наиболее распространенной, как и в годы Первой мировой войны, было тестирование — призывников тестировали, чтобы определить, какая военная служба для них наиболее подходящая, а солдат, возвращающихся с фронта, — чтобы определить, нуждаются ли они в психотерапии. Уже в 1944 г. Роберт Сире смог описать функции военных психологов в этих традиционных терминах. Но выяснилось, что солдаты, возвращавшиеся с фронта, нуждались в психологической службе сильнее, чем можно было предвидеть, и существовавшего штата военных психиатров оказалось недостаточно. К концу войны из 74 тыс. госпитализированных ветеранов около 44 тыс. попали в госпитали по психиатрическим показаниям. Психологи как члены военных медицинских подразделений должны были выполнять диагностические обязанности, но, столкнувшись с неотложной необходимостью проводить психотерапию, психологи, как бы плохо они ни были обучены, начали выполнять также работу терапевтов. Даже экспериментальных нсихологов пришлось призвать на службу в качестве терапевтов. Например, Говард Кендлер, только что закончивший строго экспериментальную программу Кеннета Спенса в университете штата Айова, занимался терапией в госпитале Уолтера Рида в Вашингтоне.

Ближе к концу войны стало ясно, что отчаянная потребность ветеранов в психологической службе сохранится. Помимо госпитализированных ветеранов, огромные сложности с адаптацией испытывали и «нормальные» ветераны. По крайней мере, люди, оторванные от своей привычной довоенной работы, своего города и семьи, желали получить совет о том, как строить новую жизнь в послевоенном мире; 65-80 % возвращавшихся солдат заявляли о своей заинтересованности в таких советах (С. Rogers, 1944). Другие страдали после Второй мировой войны эквивалентом синдрома посттравматического стресса вьетнамских ветеранов 1970-х гг. Военный министр Стимсон писал в своем дневнике о «довольно пугающем факте того, что наши пехотинцы в этой войне столкнулись лицом к лицу с угрозой психоза. Генерал Хирургической службы рассказывает, что распространение психологических срывов носит угрожающий характер и что от них страдают все пехотинцы, какими бы хорошо подготовленными и морально сильными они ни были» (цит. по: J. С. Doherty, 1985, р. 30). После возвращения в Соединенные Штаты ветераны испытывали «чувство странности гражданской жийни», горечь от того, что дома немногие понимали, что они пережили, и страдали от возбужденного состояния, нарушений сна, избыточной эмоциональности и проблем в семье и браке. Наконец, многие ветераны получили инвалидность в результате ранений и нуждались как в психологической, так и в физической терапии (С. Rogers, 1944).

Изобретение консультирующей психологии и новое определение клинической психологии.Администрация по делам ветеранов (Veterans Administration, VA)

Глава 12. Подъем прикладной психологии, 1920-1950 405

делала все, чтобы обеспечить их необходимыми услугами. Чтобы решить проблемы профессиональной ориентации, VA создала центры по профориентации при университетах, где солдаты получали высшее образование, оплаченное «солдатским» счетом. Психологи, работавшие в этих центрах профориентации, продолжали заниматься довоенной прикладной психологией, но в более широких масштабах, чем когда-либо прежде, и их деятельность в значительной степени определила работу сегодняшних психологов-консультантов. Ветераны с более серьезными нарушениями, особенно те, которые находились в госпиталях VA, нуждались в чем-то большем, чем просто советы, и VA утвердила новую профессию в области психического здоровья — клинического психолога. Ее представители могли обеспечить психотерапией тысячи ветеранов. В 1946 г. VA ввела новые образовательные программы в главных университетах, чтобы выпускать клинических психологов, в обязанности которых входила бы как диагностика, так и терапия. Будучи самым крупным работодателем для клинических психологов, VA сделала очень многое для того, чтобы дать определение работы клинического психолога и того, какое обучение ему (или ей) надлежит пройти.

Побуждаемая VA, новая объединенная АРА, покинувшая башню из слоновой кости, взялась за задачи, которых она избегала на протяжении десятилетий: дать определение прикладного психолога и установить стандарты его обучения. Это были нелегкие задачи, и вплоть до сегодняшнего дня среди психологов наблюдаются разногласия по поводу надлежащей природы обучения прикладных психологов. Со времен Второй мировой войны АРА утвердила множество комитетов и комиссий для решения проблемы, но ни одно из предложений не могло удовлетворить всех, и противоречия во взглядах на природу клинической психологии приняли хронический характер.

Самую очевидную модель профессионального обучения отклонили комитеты, назначенные после войны для того, чтобы учредить профессиональное обучение в психологии. Как правило, школы, обучающие практиков, отделены от научной дисциплины, к которой они имеют отношение. Таким образом, врачей обучают в медицинских школах, а не на биологических факультетах, а инжене-ров-хдшиков — в инженерных школах, а не на химических факультетах. Конечно, врачи не являются невеждами в биологии, а инженеры-химики — в химии, но их обучение базовым дисциплинам существенно отличается от обучения будущему ремеслу. Психологи, однако, должны отделиться от своих самых непосредственных соперников, психиатров, которые с первых дней появления «клинической» психологии еще до Первой мировой войны боялись, что психологи могут узурпировать их терапевтические обязанности. Поэтому вместо того, чтобы определить себя как просто практикующими ремесло, выросшее из науки, как сделали врачи, клинические психологи решили определять себя как ученых-практиков.То есть студентов-старшекурсников, собиравшихся стать клиническими психологами, должны были, во-первых, научить, как быть учеными (выполнять исследования в области научной психологии), а во-вторых, как быть практиками-ремесленниками. Это выглядело так, как если бы врачей обучали быть в первую очередь биологами и лишь потом — целителями. Привлекательность этой схемы заключалась в том, что она сохраняла для клиницистов престиж положения ученого, что позволяло им выпол-

406 Часть V. Прикладная психология в XX веке

нять множество работ, которые VA предоставляла психотерапевтам (N. Murdock and Т. Н. Leahey, 1986). Модель клинического психолога как ученого-профессионала была разработана и утверждена на Боулдеровской конференции АРА в 1949 г. Боулдеровская модель не обошлась без изменений, и АРА периодически призывает пересмотреть ее подход к профессиональному обучению. Кроме того, с самого начала (J. G. Peatman, 1949) академики боялись, что их дисциплину захватят прикладные психологи и что сами они станут второсортными членами АРА. Какие бы суды и трибуналы ни окружали новое определение клинической психологии, она быстро развивалась, и в глазах общественного мнения становилась основной функцией психологов. В 1954 г. во время ежегодного собрания АРА Джейкоб Коэн и Дж. Д. Вайбе (Jacob Cohen and G. D. Wiebe, 1955) провели опрос жителей Нью-Йорка о том, кто такие «люди со значками». Среди опрошенных 32 % правильно идентифицировали в них психологов, хотя почти 25 % думали, что это психиатры. Когда был задан вопрос, что же делают люди со значками, 71 % опрошенных назвали психотерапию, работу, которой психологи до 1944 г. занимались очень редко; 24 % назвали преподавание, а 6 % пришлись на «разное» (проценты округлены). Основоположники АРА гордились тем, что были учеными, и образовали свою организацию, чтобы способствовать прогрессу психологии как науки. К 1954 г., 62 года спустя, научная психология почти прекратила свое существование в умах общества, а на смену ей пришла прикладная дисциплина с удивительно неглубоким фундаментом, даже если принять во внимание все достижения лучших научных умов психологии — К. Л. Халла, Э. Ч. Толмена, Э. Л. Торндайка и Дж. Уотсона.

Послевоенный оптимизм

Соперничество за уважение и деньги на заре Большой науки.Победа союзников во Второй мировой войне во многом зависела от успешного привлечения науки, главным образом физики, для решения военных задач. Во время войны федеральные расходы на научные исследования и развитие науки увеличились с 48 млн до 550 млн долларов, с 18 % от общих расходов на исследования до 83 %. Когда война закончилась, политики и ученые признали, что национальные интересы требуют продолжения финансирования науки и что контроль над деньгами на исследования не должен оставаться монополией военных. Конечно, Конгресс никогда не выделял деньги без дебатов, и противоречия относительно предлагаемых способов выделения долларов на исследования вращались вокруг двух проблем, касавшихся того, кого считать достойным претендентом на них.

Первая проблема редко имела отношение к психологии, но она важна для понимания того, каким образом выдаются исследовательские фонды в современную эпоху Большой науки, когда огромные средства могут выделяться всего нескольким исследователям, которые хотели бы получить финансовую поддержку своих работ. Проблема заключается в следующем: давать ли деньги только лучшим ученым, или их следует распределять на какой-то иной основе, возможно, выделяя определенное количество фондов каждому штату? Прогрессивные политики, например сенатор от штата Висконсин Роберт Лафоллет, проталкивали вторую

Глава 12. Подъем прикладной психологии, 1920-1950 407

схему, но потерпели поражение от элиты научного мира и своих консервативных политических союзников, считавших, что заявки на получение денег на исследования обязательно должны конкурировать. По мере эволюции этой системы большую часть исследовательских денег «выигрывают» несколько элитных учреждений высшего образования, тогда как исследователи в менее престижных университетах вынуждены конкурировать за гранты, получить которые у них гораздо меньше шансов. Университеты ценят своих ученых, выигрывающих гранты, поскольку им достаются «накладные расходы» — деньги, которые должны быть потрачены на электричество, дворников и прочие текущие лабораторные нужды и которые на самом деле тратятся на строительство новых зданий, расширение штата, копировальную технику и многие другие вещи, в противном случае недоступные. В 1991 г. было установлено, что несколько университетов незаконно потратили средства, предназначенные для исследовательских программ, на развлечения и другие цели (К. J. Cooper, 1991). При такой системе грантов ученые не являются наемными работниками своих университетов; они, скорее, средство их существования. В свою очередь, ученых вынуждают исследовать не те проблемы, которые они считают важными, а те, которые считают важными органы федерального финансирования. Таким образом, ученые тратят массу времени и таланта, обращаясь к второразрядным чиновникам, выполняющим смутные указания Конгресса.

Для психологии непосредственное значение имел вопрос о том, должен ли создаваемый Национальный научный фонд (National Science Foundation, NSF) поддерживать исследования в области общественных наук. Старые прогрессивисты и либералы Нового курса включили раздел общественных наук в первоначальный законопроект о NSF, но ученые-естественники и консервативные законодатели воспротивились этому. Главный сторонник первоначального списка, сенатор из Арканзаса Дж. Уильям Фуллбрайт утверждал, что общественные науки следует включить, поскольку они «могут привести нас к пониманию принципов человеческих отношений, способных помочь нам жить вместе, без повторяющихся войн». Оппоненты утверждали, что «нет ничего другого, что с большей вероятностью привело бы к различным "измам" и шарлатанству, чем так называемые исследования в области общественных наук, даже если сохранять бдительность».

В этом споре даже сенатор Фуллбрайт не очень лестно отзывался об общественных науках: «В этой области много ненормальных, точно так же, как было в медицине времен ведьм». Он оказался не в состоянии дать адекватное определение общественных наук и закончил цитатой одного ученого-естественника, который сказал: «Я бы не назвал это наукой. То, что обычно называют общественными науками, — всего лишь группы индивидов, рассказывающие, как следует жить». В письме к Конгрессу ведущие физики возражали против раздела, касающегося общественных наук. Оригинальный законопроект смягчил их настрой, включив пункт о специальном контроле, «с целью не допустить того, чтобы раздел общественных наук ускользнул от внимания», как сказал на заседании Сената Фуллбрайт. Он также заявил: «Меня бы сильно удивило, если бы общественные науки вообще получили хоть что-нибудь», поскольку в комитете NSFпреобладали ученые-физики. Исходом спора стало голосование 46 сенаторов против 26 за исключение раздела общественных наук. Общественные науки не вызывали всеобщего уважения (ученые в этой области,

408 Часть V. Прикладная психология в XX веке

возможно, чувствовали, что, имея такого друга, как сенатор Фуллбрайт, враги им уже не нужны), но большая часть их конкретных услуг, таких как консультирование, психотерапия и управление персоналом, были востребованы.

Итак, правительство отказало общественным наукам в финансировании. Но крупнейший неправительственный фонд финансирования научных исследований — фонд Форда, не обошел их вниманием. До Второй мировой войны частные исследовательские фонды, самым известным из которых был фонд Рокфеллера, выделяли скромные гранты для финансирования общественных наук. После войны был создан фонд Форда — крупнейший в мире фонд; он принял решение о широкомасштабном финансировании бихевиористских наук (термин, который ввел Дж. Дьюи). Подобно Дж. У. Фуллбрайту, сотрудники фонда Форда надеялись, что общественные науки можно использовать для предупреждения войны иоблегчения человеческих страданий. Поэтому они предложили использовать огромные ресурсы Форда для того, чтобы обеспечить «равное место в обществе исследованиям человека и атома». Но в верхних эшелонах власти фонда предложения сотрудников вызывали точно такое же сопротивление, как и в Сенате. Президент фонда Пол Хоффман называл общественные науки «хорошей областью для того, чтобы впустую растратить миллиарды». Его советник, Роберт Мэйнард Хат-чинс, президент Чикагского университета, соглашался с этим. Он говорил, что те исследования в области общественных наук, с которыми он был знаком, «чертовски отпугнули его». Хатчинс был хорошо знаком с общественными науками, поскольку Чикагский университет первым создал школу, занимавшуюся ими. Тем не менее штат Форда во главе с адвокатом Роуменом Гейтером, который помогал в организации Корпорации Рэнда, предложил свой амбициозный план и получил его одобрение. Сначала Фонд попытался выделять деньги в виде грантов, но это недостаточно быстро избавляло от денег и к тому же выводило деньги из-под контроля Фонда. Вместо этого Фонд учредил Центр передовых исследований в области бихевиористских наук в Калифорнии, где лучшие специалисты в этой области могли собраться вместе, чтобы заниматься теоретическими и исследовательскими разработками.

Психологи мечтают о психологическом обществе.К концу войны психологам стало ясно, что их башня из слоновой кости полностью разрушена. Связь психологии с ее древними корнями в философии была безвозвратно утрачена, и это, по мнению последнего поколения американских психологов, было клучшему. На симпозиуме АРА «Психология и послевоенные проблемы» Г. Г. Реммерс отметил утрату психологией «ее философского наследия»:

Наше философское наследие, к сожалению, не было только благословением. Выросшая из относительно бесплод?юго раздела философии, известного под названием гносеологии, и вскормленная рационалистической наукой, склонной возвышать мышление за счет действия и теорию над практикой, психология слишком часто пряталась в башне из слоновой кости, откуда иногда выходили ученые-педанты, чтобы предложить, жемчужины мудрости, объективности и логикинаходящимся на их попечении, весьма мало заботясь о том, насколько такая диета питательна и адекватна (Remmers, p. 713).

В 1947 г. на конференции «Современные тенденции в психологии» Клиффорд Т. Морган поднял эту же проблему в более резкой форме, отметив, что «главной

Глава 12. Подъем прикладной психологии, 1920-1950 409

тенденцией последних лет стало то, что психология решительно покинула башню из слоновой кости и пошла работать». Очевидно, что жизнь требовала, чтобы психология меньше занималась абстрактными, почти метафизическими вопросами, унаследованными от философии, и больше — насущными потребностями людей.

Психологи входили в новую жизнь с тревогой и надеждой. Вэйн Деннис, выступая на конференции, посвященной современным тенденциям, заявил, что «психология сегодня обладает неограниченными возможностями». В то же время он беспокоился о том, что психология еще не добилась «престижа и уважения», необходимых для «успешного существования в качестве профессии. Мы не можем эффективно работать как советники и консультанты или как исследователи человеческого поведения, не имея доверия и высокой оценки значительной части населения». Его опасения не были беспочвенными, что и продемонстрировали дебаты в Сенате по поводу Отделения общественных наук в NSF. Деннис обращался ко многим, когда защищал дальнейшую профессионализацию психологии как средство достижения общественного признания. Он говорил, что психологам следует навести порядок в собственном доме, ужесточить требования к обучению психологов, преследовать псевдопсихологов и ввести сертификационные и государственные лицензионные стандарты для прикладной психологии.

Несмотря на эти опасения, психологи надеялись играть важную роль в послевоенном мире. Выражая взгляды многих психологов, Г. Г. Реммерс дал определение новой, постфилософской работы психологии: «Психология, наряду со всеми науками, должна видеть свою основную задачу в служении обществу... Знание ради знания является, в лучшем случае, побочным продуктом, предметом эстетической роскоши». В колледжах психологию следует «поставить наравне с другими естественными науками», и в ее задачи входит научить выпускников тому, как «оценивать себя и свое место в обществе». В более широком смысле психология должна помочь построить «науку ценностей» и научить использовать «журналистику, радио и, в недалеком будущем, телевидение» для достижения «контроля над культурой». Психологию следует шире использовать в промышленности, сфере образования — «самой важной отрасли прикладной психологии», геронтологии, воспитании детей и для решения таких социальных проблем, как расизм. Из сфер, где психология могла сделать вклад в'человеческое счастье, Реммерс не упомянул только психотерапию. Наконец-то психологи были готовы дать людям то, на что в 1892 г. надеялся Уильям Джеймс: «психологическая наука научит их, как действовать».

Ценности и адаптация.Послевоенное положение психологии было отмечено некоторыми противоречиями. Старая психология шотландской философии здравого смысла гордо считала своей миссией преподавание и оправдание христианских религиозных ценностей. Новая психология инструментальных экспериментов, бросая вызов старой психологии, гордо отметала моральные, особенно религиозные, ценности во имя науки. Однако в 1944 г. Г. Г. Реммерс назвал «наукой ценностей» саму психологию. Психология описала полный круг: от служения христианскому Богу и обучения его ценностям до превращения, по словам Джона Бернема, в deus ex clinica, представляющего ценности религии новой эпохи — сайентизма.

Что это за новые ценности? Иногда психология, принимая позу естественной науки, свободной от ценностных установок, казалось, предлагала только инструменты

410 Часть V. Прикладная психология в XX веке

социального контроля. Дж. Уотсон, например, считал выработку условных рефлексов методом, с помощью которого психология могла бы внедрять общественные ценности, какими бы они ни были, в умы граждан. Как утверждал Г. Г. Реммерс, «хорошая жизнь», которой должна была содействовать психология, представляла собой «гомеостаз общества»; психология должна была удерживать людей от неприятного раскачивания лодки. Уотсон, Реммерс и другие психологи, мечтавшие о контроле, согласились бы с девизом Всемирной выставки 1933 г.: «Наука ищет, промышленность принимает, человек подчиняется» (D. Glassberg, 1985). Основной акцент психологии на методиках социального контроля был характерным следствием влияния политического прогрессивизма и подставлял прикладных психологов под огонь критики, которую Рэндольф Бурн обрушивал на политиков-прогрессивистов. Будучи некогда прогрессивистом, Бурн пришел к пониманию того, что прогрессивизм не обладает собственными конкретными ценностями: «Иначе говоря, у них нет ясной философии жизни, за исключением той, какой обладает разведка. Они не имеют четкого представления о том, какое общество хотят создать или в каком обществе нуждается Америка, но они оснащены всеми административными установками и талантами для того, чтобы его добиться» (цит. по: Abrahams, 1985, р. 7).

С другой стороны, психология иногда устанавливала собственные позитивные ценности: культ «Эго». Объектом изучения и интереса психологии служит индивидуальный человек, и ее основной ценностью стало способствовать непрерывному росту индивидов, что породило у американцев тенденцию ставить личные интересы выше общественных. Как сказал Дж. Дьюи: «Сам рост является единственной нравственной задачей». Американские психологи не замечали противоречия между претензией на отсутствие ценностей и приверженностью ценностям личного роста, поскольку их главная ценность была слишком американской, чтобы быть ясной. Со времен А. Токвиля американцы стремились к самоусовершенствованию сильнее, чем к чему-либо еще. Непрерывный рост и развитие казались американцам настолько же естественными и необходимыми, как европейцам в средние века — центральное положение Бога, навеки неизменный идеальный божественный порядок. В нашем мире людей, самостоятельно создавших себя, психологические методы, которые благоприятствовали непрерывному росту и изменениям, выглядели свободными от ценностей: американское общество и психология стремились к индивидуализму.

По сравнению с XIX столетием концепция индивида претерпела важные изменения. В XIX в. характербыл той концепцией, под которой люди понимали индивида. Р. У. Эмерсон определял характер как «нравственный порядок в призме индивидуальной природы», и слова, описывающие характер, включали такие понятия, как «долг», «работа», «цельность» и «зрелость». Таким образом, в своем характере человек обладал определенными отношениями, хорошими или плохими, со всеобъемлющим и трансцендентальным нравственным порядком. Стремление к хорошему характеру требовало самодисциплины и самопожертвования. Популярные психологи XIX в., например френологи, предлагали свои услуги по диагностике характера и давали советы о том, как его можно улучшить. Но в XX в. на смену нравственной концепции характера пришла нарциссическая концепция

Глава 12. Подъем прикладной психологии, 1920-1950 411

личности,и самопожертвование заменила самореализация. Прилагательные, используемые для описания личности, не были нравственными: очаровательная, сногсшибательная, магнетическая, властная, доминирующая, деятельная. Обладание хорошей личностью требовало не подчинения нравственному порядку, а исполнения желаний Эго и достижения власти над другими. Характер был плохим или хорошим, личность — знаменитой или безвестной. Психологи, убрав религиозные ценности, определявшие характер, способствовали рождению личности как средства самоопределения. Рост означал реализацию чьего-либо потенциала, а не жизнь в соответствии с безличными нравственными идеалами. Более того, потенциал, который еще не реализовался, мог быть как плохим, так и хорошим. Некоторые обладали потенциалом к совершению дурных поступков; следовательно, полное раскрытие потенциала каждого могло быть неблагоприятным для общества. Таким образом, культивирование психологией индивидуального роста вступало в противоречие с ее заявлениями о предоставлении обществу инструментов социального контроля.

Вся психология XX столетия вращалась вокруг концепции адаптации. В экспериментальной психологии специалисты в области научения исследовали, каким образом разум и, позднее, поведение приспосабливают индивидуальный организм к требованиям окружающей среды. В прикладной психологии создавались инструменты для измерения приспособленности человека к внешним обстоятельствам и, при необходимости — его адаптации. Эти инструменты были призваны вернуть ребенка, рабочего, солдата или невротика обратно в состояние гармонии с обществом. В психологических концепциях на смену греху пришли поведенческие девиации, а абсолютную мораль заменила статистическая (Boorstin, 1973). В более религиозные времена проблемы у человека возникали, если он нарушал моральные нормы, стоящие над человеком и обществом; сейчас у человека возникают проблемы, если он выходит за рамки средних показателей общества, которые определяются статистическими исследованиями. В теории психология стоит на стороне индивидуального выражения, каким бы эксцентричным оно ни было. На практике, предлагая инструменты социального контроля и делая акцент на приспособлении, она встает на сторону конформизма.

ГЛАВА 13