Эпизод двадцать второй

Москва, февраль 1998 года

…Может быть, источал, когда ему было всего пять лет? Когда стоял он у стены бойлерной, лицом к лицу с шестилетним толстяком Калываевым? Да, вот тогда, в жестокой неравной схватке за своего пожарника, честь дамы и честь свою собственную. пожалуй, источал.

Источая, стоял он за старой бойлерной во дворе своего дома. Стоял весь в грязи, с коленками, содранными в лоскуты и покрытыми слоем песка, крови и еще бог весть какого мусора. По правой стороне его лица стекала тоненькая струйка крови, берущая свое начало в глубокой ссадине на голове. Нижняя его губа значительно превосходила в размерах верхнюю и несла на себе следы его же собственных зубов. Порванная грязная рубашка (за которую ох как попадет дома) с несколькими уцелевшими медными пуговицами гордо подчеркивала алые царапины на груди и шее. Пальцы на правой руке посинели и опухли, а сломанный мизинец нестерпимо болел, пульсируя так, будто в нем завелось маленькое трепетное сердце. По лицу Вадика скупыми каплями текли редкие слезы, пути которых иногда пересекались с кровью, отчего становились нежно розовыми.

Но он не плакал. Он источал! Источал аромат победы, силы и уверенности.

В каких-то трех метрах от него в пыли, свернувшись калачиком и жалобно воя, лежал поверженный противник Женка Калываев. Проходя мимо, пятилетний Вадим Андреевич Чернов, что было силы пнул пыльный воющий сверток, плюнув сверху тягучим кровавым сгустком. Сверток, в котором угадывались очертания желтых шорт и пшеничная Женькина шевелюра, жалобно взвизгнул и захлебнулся животными рыданиями.

Не переставая источать, победитель поднял уцелевшей рукой большого красного пожарника, что ждал решения своей судьбы, прислонившись к опоре скрипучих цепочных качелей. Да-а-а-а… Он стоил того! В красном форменном плаще, высокий, волевой, при черных усах и с бессмысленными синими глазами, с вызывающе толстым и длинным черным шлангом, в старомодной каске с крупной эмблемой, на которой, изящно изогнувшись, красовалась золоченая саламандра…

Приподнято-сияющий вид Дельтаса обрадовал студента Скворцова ровно настолько, насколько доктора Лешница насторожил. Опытный психиатр прекрасно знал, как часто такие минуты окрыления, счастья и надежды стремительно сменяются у больных неделями черной тоски. «И все-таки Чернов очень нестабилен, - с тоской подумал Лешниц. - Неужели придется давать ему красненькие?»

Красненькие давать очень не хотелось. Николай Юрьевич прекрасно понимал, что там, где начнутся нейролептики, закончатся все движения. И физические, и психические. А в режиме «спать и срать» Вадим Андреевич много не наговорит. Но пока он в ударе. И даже, каким-то чудом, живы китайские пальчиковые батарейки. А значит, Чернов должен говорить. И он говорил.

-Я просидел в кафе с Питером и Семеном больше трех часов. Наш переводчик даже сказал, что существенно подтянул свой английский. Результатами этих посиделок мы остались весьма довольны. На столе перед нами лежал листок из большого блокнота. Он был похож на древний пергамент. Мы исписали его своими тезисами с такой плотностью, что когда нам понадобилось добавить буквально одну короткую фразу, места не нашлось. Если бы кто-нибудь смог разобрать предельно убористый почерк Семена, то был бы немало удивлен. Этот неровный с одного края клочок бумаги нес на себе программу исследований и дальнейших экспериментальных разработок. Конечно же, до освоения технологии было еще очень далеко. Но, как бы далеко ни находился от землян день их первого сжатия пространства, мы трое были к нему ближе всего.

Чернов выразительно посмотрел на присутствующих.

- Кроме того, мы ели. Много и вкусно, - с очень серьезным видом добавил пришелец. Некоторые из студентов тихонечко хихикнули.

- Кстати, как вам земная еда? Лучше, чем на Эльтизиаре? - поинтересовался Лешниц, тревожно поглядывая на индикатор зарядки батареек своего диктофона.

- Это весьма непростой вопрос, - деловито отозвался безумный инженер. - Признаюсь, я долго не мог привыкнуть к необходимости принимать пищу каждый день. Нериадены едят примерно один раз за период, который соответствует пяти земным суткам. Иногда реже. Поначалу перестроиться было довольно тяжело. Но со временем мне стал нравиться такой пищевой режим. С моей помощью Вадим Андреевич даже слегка набрал вес. Частота принятия пищи – не сложный момент. Куда сложнее было привыкнуть к нюансам осязания разных продуктов. Я не уверен, что мое сознание адекватно воспринимало те импульсы, которые я получал от чуждых рецепторов. Временами вкус некоторых блюд приводил меня в ужас. Временами – в восторг. Ориентироваться было очень сложно. Иногда обычный ужин становился похож на лабиринт из кривых зеркал, где вместо зрительных образов передо мною возникали самые разнообразные вкусы. Сейчас я понимаю, что сырой окунь с тонким слоем ванильного мороженного и горчицей – это дерьмо.

Дельтас помедлил и, словно уточняя, добавил:

- Хотя дерьмо не пробовал, утверждать не могу.

Реплика его, одновременно и смешная, и необычная, была сказана к месту. Поначалу реакция собравшихся была очень разнообразной. Впрочем, как и сами собравшиеся. Некоторые девочки покраснели. Некоторые от души посмеялись, среди них была и Матильда. Золоткин и Кормаков пытались сдерживаться, но при этом хохотали навзрыд. И только Скворец сделал то, что действительно хотел сделать. Начав было смеяться, он не удержался и искренне зааплодировал. К его хлопкам тут же присоединился Золоткин, затем Матильда и Людка Бабаева. Через пару секунд рукоплескал весь кабинет. И даже Лешниц, который не мог припомнить в своей практике ничего подобного. Опытный психолог сказал бы, что все они сбрасывали накопившееся эмоциональное напряжение. Простой добрый человек возразил бы ему, что это было действительно смешно.

Скворец так и не смог понять, почему он захлопал. С одной стороны – искренне и от души. С другой – он очень хотел поддержать этого мужчину в синей пижаме, который был чем-то похож на детдомовского ребенка. Кем бы он ни был – ему было ох как несладко…

Мне кажется, что истинная причина Ромкиных аплодисментов гораздо сложнее. Конечно же, было в этом что-то и от снятия элементарной усталости – опытный психолог прав. Прав и простой добрый человек – это было, по-настоящему, смешно. Но если копнуть чуть глубже…

Первые одинокие аплодисменты Скворцова были подсознательно адресованы его однокашникам, Матильде и даже Лешницу. Этими одинокими хлопками он сказал им: «Я сочувствую бедолаге и хочу его поддержать. Хочу показать ему, что он для меня человек, а не диковинка. Хочу сказать ему, в конце концов, что про дерьмо было смешно и он молодчина! А вы? Вы со мной? Или с теми, кто хочет сгноить его в этих успокаивающих бледно-зеленых стенах, потому что для них он больной и опасный?» И они ответили ему, честно захлопав. Честно, потому что на раздумья не было времени. Быть может, доктор Лешниц слегка покривил душой. Ну да простим ему – работа у него для души вредная.

Этот групповой акт гуманизма длился буквально несколько секунд. За это время произошло так много важных свершений, что даже не верится. Чернов, впервые за несколько месяцев, получил немалую порцию искреннего доброго участия, а это сейчас было нужно ему, как воздух. Ромка Скворцов убедился, что его однокашники – хорошие люди, с которыми ему по пути. Второкурсники психфака мало того, что сплотились вокруг гуманного начала. Главное – все они отдали свое добро тому, кто так в этом нуждался. Возможно, сильнее, чем кто-либо на этой планете. Да… Не каждый психоаналитик сможет похвастаться такой эффективностью. В модных анонимных группах взаимопомощи на это уходят годы.

Сдается мне, мой верный читатель, что мы немного отвлеклись. Не будем отставать от событий, чтобы события не отстали от нас.

Пришелец поклонился, благодарно и несколько смущенно. Овации стихли, и он продолжил.

- Спустя какое-то время я разобрался, что к чему в земной пище. Теперь я получаю от нее большое удовольствие. В тот вечер мы опустошили четыре кофейника прекрасного черного напитка, отчего мне стало тяжело дышать. Семен и Питер виртуозно расправились с каким-то большим странным блюдом, я же съел, а, точнее сказать, безжалостно аннигилировал пять бутербродов с рыбой и девять кусков яблочного пирога. Спустя пару часов после начала нашей интеллектуальной трапезы, я впервые в жизни отведал выдержанный твердый итальянский сыр. Готов признаться, что эта еда – одно из самых прекрасных созданий вашей культуры.

Судя по всему, сыр Чернову действительно очень понравился. Он рассеяно обвел всех благодушным взглядом и прочувственно произнес:

- Пармеджано Риджиано. Вот как он называется.

Мысленно попрощавшись с деликатесным итальянским сыром, пациент доктора Лешница продолжал охотно рассказывать о своих лучших днях на земле.

- Наша трапеза подошла к концу. Стол опустел, - с трогательной гастрономической грустью в голосе сказал он. - За ужином профессор Содберг сказал, что следующим этапом наших изысканий должна стать поездка в обсерваторию, которая находится в Перу. Питер понимал, что в финансовом смысле я совершенно не состоятелен. Он попросил меня не беспокоиться о деньгах, сказав, что я очень нужен ему для нашей общей дальнейшей работы. Я согласился, не раздумывая. Это был призрачный шанс. Но все-таки шанс. Семен взял на себя хлопоты, связанные с моим участием в поездке. Я отдал ему все документы на имя Чернова, какие я только смог найти в его квартире. Я благодарил свою сообразительность за то, что взял эти бумажки с собой. Они понадобились для улаживания формальностей моей поездки. Основной задачей экспедиции была попытка реконструкции телескопа, а также установка разной другой аппаратуры в перуанских горах, - сообщил Чернов.

- И что это была за аппаратура? - с видимым интересом спросил Николай Юрьевич.

- Я не знаю деталей, ведь на Эльтизиаре я был дипломатом, а не ученым. Моя деятельность заключалась в установлении коммуникаций между семьями и обеспечении координации их действий. Я был далек от технических наук. Как я понял, в высокогорных районах Перу мы установили уловители каких-то частиц, которые могли косвенно указывать на какие-то важные параметры лунной активности. Боюсь ввести всех вас в заблуждение. О технических подробностях лучше спросить у профессора Содберга. Он сможет дать исчерпывающие ответы, - сказал Чернов, как бы оправдываясь за свою неосведомленность и за гуманитарный склад личности.

- Мы постараемся с ним связаться, - соврал Лешниц.- Вадим Андреевич, так как прошла сама экспедиция?

- Смотря что вы имеете в виду. С точки зрения развития земной науки – не самым лучшим образом.

Доктор попытался обострить разговор:

- Судя по тому, что вы остались на Земле, технологию сжатия пространства ваши друзья так и не освоили?

- Николай Юрьевич, вы серьезно полагаете, что прорыв такого масштаба возможно осуществить за несколько месяцев?

Вопрос Дельтаса не был риторическим, он требовал ответа. Лешниц не заставил себя ждать.

- Но вы же рассчитываете на это! Я тоже хочу быть оптимистом! Вы же собираетесь вернуться на свою планету в теле Чернова, так? Средний срок жизни землян составляет около семидесяти лет. Вам сейчас тридцать восемь. Значит, чтобы попасть домой, вам, дорогой Вадим Андреевич, надо совершить этот прорыв не позднее чем через тридцать лет. Я правильно все понимаю?

Чернов ответил на этот, с виду доброжелательный, выпад с невозмутимостью истинного Нериадена.

- Мы оба знаем, что этого не произойдет, - равнодушно сказал он. - Я прекрасно понимаю, что та призрачная надежда, которую ненадолго получил в Перу – последнее мое утешение. Я умру на Земле – это очевидно, - холодно произнес Дельтас.- Я готов к этому уже довольно давно. Но буду продолжать искать выход. Нериаден всегда идет к цели, даже если нет шансов достичь ее. Это основа философии нашей семьи, - Дельтас с достоинством и с легким оттенком презрения посмотрел на своего врача. - Боюсь, вам будет трудно это понять, - сказал он так, будто ему было стыдно за Николая Юрьевича.

А он и не собирался ничего понимать. Лешниц прервал эту гуманистическую беседу, направив ее в более очерченное русло.

- Так что же все-таки произошло в Перу? - еще раз настойчиво спросил он Чернова.

Вздохнув, тот ответил:

- Вся беда как раз в том и состоит, что в Перу не произошло ровным счетом ничего. Я побывал в одной из наиболее совершенных обсерваторий землян. Она является сердцем проекта «Феникс», который финансируется несколькими американскими институтами. Мы прилетели в Перу ночью, а уже утром отправились в горы. В конце дня мы были в обсерватории. К сожалению, я не ошибся. Земной прогресс слишком нетороплив. Из беседы с техниками доктору Содбергу стало понятно, что реконструкция телескопа займет несколько лет. И это по самым оптимистичным прогнозам. Содберг обещал, что сразу же свяжется со мною, как только телескоп будет готов.

Чернов слегка улыбнулся, словно находил все это весьма занятным. Но эта была улыбка обреченного.

- Не важно, когда будет готов телескоп - через год или через два. Он не решит проблему. По моим оценкам, до момента первого сжатия пройдет не менее ста лет. К тому времени нас с вами даже распорядитель кладбища не вспомнит.

Он смешно потер переносицу.

- Возможно, если бы я был ученым, это изменило бы ситуацию. Но я лишь дипломат.

«Если разобраться, он себе приговор зачитывает. Деваться ему, действительно, некуда, - подумал тогда Скворцов. - Так и сдохнет в психушке… или под забором. Жаль амфибию, да и Чернова жаль».

Перед теми, кто был в тот момент в 515 кабинете, безусловно, сидел Вадим Андреевич Чернов. Все факты свидетельствовали об этом непреклонно. Одних официальных документов было вполне достаточно. Его жена – еще одно очевидное подтверждение. Не говоря уже о семейном фотоархиве. В конце концов, жили и здравствовали люди, на глазах у которых он вырос. Но поверить в это было чертовски трудно. Больной так органично переживал свой бред, что совершенно заворожил студентов. Весь секрет заключался в том, что и Людке, и Скворцу, и всем остальным хотелось верить в эту историю. Они хотели видеть перед собой инопланетянина, а не свихнувшегося инженера радиосвязи. Хотели прикоснуться к чуду, хотя элементарная логика сильно мешала им верить в него.

И лишь лечащий врач твердо верил. Верил в свою удачу и в успех, которую принесет ему этот псих.

Вдруг доктор, неожиданно и очень спокойно взял крутой поворот.

- Вадим Андреевич, а вы ни разу за это время не задумывались вот о чем… Может быть, ваши поиски напрасны, потому что и искать-то нечего? Вдруг такой технологии не существует? Давайте, просто на секунду, допустим, что ваши ученые ошибались. Могли они неверно истолковать перемещение других космических народов? Мне кажется, вполне. По крайней мере, в истории нашей науки немало таких примеров. Неужели ученые Эльтизиары никогда не ошибаются? Как человек с прекрасным интеллектом, вы должны были рассмотреть все варианты. И такой вполне возможен, вы согласны со мной?

-Вы хотите сказать, что я нахожусь на ложном пути? - с легкой иронией спросил его инопланетянин.

-Я, Вадим Андреевич, лишь призываю вас подумать об этом. Просто подумать.

Ответ Чернова не стал для Скворца неожиданным.

-Ваше неверие для меня очевидно и объяснимо. Простите меня, доктор, но я не буду тратить время на борьбу с ним, - сказал он спокойно и уверенно.

«И впрямь, дипломат, хоть и в пижаме», - улыбнулся про себя Ромка.

-Ну что ж, как вам будет угодно, - невозмутимо парировал Николай Юрьевич. - Я уверен, что мы еще вернемся к этой теме. Возможно, чуть позже.

«Да уж, вернетесь… Поколют его недельку-другую – и вернетесь, - размышлял Ромка. - Он к тому времени уже слова-то такого не вспомнит - гравитация. Или не станет доктов глушить Чернова? Да, пожалуй, что не станет. Ей-богу, Лешниц за его речь уцепился. Уже почти два часа этот радиоспектакль продолжается. И ведь говорить стал по другому… «я открывал разные двери». Это ж надо, какие коленца гнет. Тыкался, говорит, как слепой котенок. Да еще и шутит вдобавок. Что же у него в башке-то происходит, у этого обычного инженера? Явно что-то очень не обычное. Не сможет Лещниц мимо этого пройти, и ежу понятно… Значит, глушить не будет. Может и удастся на Чернова еще разок взглянуть, кто знает».