Дела семейные и дворовые

Позже я понял, с вашей помощью, М.Е., почему у меня не получалось объяснить математические правила, а другие науки я мог объяснить более или менее прилично. Теперь-то я понимаю, почему из гениальных спортсменов редко получаются гениальные тренеры.

Когда отец ушел в армию в начале 1952 года, мама по-прежнему катила бочку на него. Она считала, что он пошел в армию, чтобы с ней разойтись. И не во мне было дело. Папа ей сказал, что пока он служит, мама никогда с ним ездить не будет. Но он при каждом удобном случае приез­жал на несколько дней домой. Все же мать летом 1952-го поехала в Волгодонск к отцу на открытие Волго-Донского канала. Вернее, поехали мы. Каюты, конечно, у нас не было. Ночевали мы на палубе. Все путешествие заняло дня три. Мне, конечно, было все нипочем, но мама, по-моему, как следует намучилась. Во время пребывания в Волгодон­ске мне запомнились беседы о строительстве Волгодонска, о заключенных, с которыми отцу иногда приходилось иметь дело как врачу. Строительный батальон принадлежал к внутренним войскам. И отец носил форму МВД. Она не­много отличалась от военной формы. Потом я понял, по­чему некоторые люди смотрели на него со страхом. Был я ина открытии канала. Помню, что была совершенно не­обозримая толпа. Запомнилось, что на концерте, который давали на площади, выступали Михаил Александрович и Клавдия Шульженко, звезды эстрады того времени.

Пробыли мы в части несколько дней и уехали в Т., где я опять продолжал висеть на турнике. После того, как отец был повторно призван в армию, я уже в лагерь не ездил. Внешне никакого скандала не было, но потом мне мать рассказала, что к нему приезжала его ППЖ, которую он в части представил как жену, и вдруг является мама вместе со мной. Но если бы мне мама об этом не рассказывала, то я бы сам не догадался. В части у отца мне очень понравилось. Там был турник, на котором я уже мог кое-что делать, что для отца было полной неожиданностью. Помню, что уже тогда он намерил мне давление 140/90, что для 14-летнего подростка было многовато. Кроме того, мне понравилось само путешествие по Дону.

Дело в том, что летом 1952 года (я к этому времени за­кончил 7-й класс и неполную среднюю школу[1]), парень из нашего двора, студент 2-го курса медицинскою института и акробат 1-го разряда, установил за домом турник, и мы, мальчишки, все на нем кувыркались, подтягивались. В об­щем, июнь и июль я провисел на турнике. Назовем парня Акробат. В дальнейшем нас связывала многолетняя друж­ба. Тогда же любимцем его я не был, хотя к турнику меня подпускали. За два месяца я научился делать много упраж­нений — переворот в упор, подъем разгибом (склепку). Были еще какие-то сложные элементы. Кроме того, если раньше я мог подтягиваться только один - два раза, то тут я уже это делал до 10 раз. Стали контурироваться мышцы. Занятия, конечно, проходили бесконтрольно, и к третьему месяцу я чувствовал некоторую боль в области сердца. Отец Акробата был инспектором районо, очень интеллигентным человеком, мать никогда не работала. К этому времени его старший брат умер от туберкулеза. Семья жила отгорожено. Отец не общался с мужчинами, а мать не контактиро­вала с женщинами нашего дома, и об этой семье мы ниче­го не знали. То есть знали только то, что видели. Много позже Акробат станет моим первым учителем по психиат­рии и другом до сегодняшних времен.

Несколько слов о жизни двора. Она тоже была структу­рирована. Кто-то из мужиков поставил довольно длинный стол и над ним столб с фонарем. Там был своеобразный мужской клуб, где собирались мужчины и играли в домино непосредственно под фонарем, а подальше играли в шахматы. А когда мы подросли, когда стали совсем взрос­лыми, то стали играть в преферанс. Днем в домино и шах­маты играли мы, а вечером нас вытесняли взрослые. Потом во дворе построили еще один квадратный стол. Там женщи­ны, наши мамы, беседовали, а попозже стали играть в лото.

Кроме того, были лавочки на выходе из подъездов. На них сидели старушки и о чем-то судачили. Мы их назвали ББС (большой бабский совет). Они обо всем судили, охали и ахали. Нас называли безотцовщиной. И действительно, из всей нашей компании только у 4 были отцы. Оценивали нас они по простому критерию: если проходит мимо и здоро­вается, то, значит, хороший мальчик, если проходит и не здоровается, то плохой. Я, естественно, был хорошим маль­чиком, хотя, конечно, мне они все были глубоко безразлич­ны. С возрастом мой авторитет в доме рос и среди взрослых, да, пожалуй, и среди детей, хотя лидером я никогда не был. Окончательно комфортно во дворе я почувствовал, когда стал неплохо кувыркаться на турнике. (Я уже говорил, что человеку необходимы как физическая, так и психологичес­кая подготовка. Но если выбирать что-то одно, то лучше выбрать физическую подготовку. Все-таки животную суть никто еще не отменял, — М.Л.) Ведь я был нужным челове­ком, особенно во время контрольных работ: Физически я выправился, а в шахматы я играл в сравнении с другими очень хорошо, чаще выигрывал. Не могу сказать, был лия первым, но одним из первых, это точно, был.

Не знаю, как все получилось, но отец семьи не оставил. Может быть, вмешались партийные органы. Тогда было модно удерживать семьи с помощью парторганизации. Я пошел в 8-й класс, а мама на довольно длительные перио­ды времени уезжала к отцу, а я с 14 лет оставался один. Когда мама уезжала, она варила мне большую кастрюлю бульона, жарила котлеты и еще что-то делала, так что не­которое время у меня была домашняя еда. Друзей я к себе не водил. Как-то раз привел, но они сразу стали шуметь, и соседка баба Дуня их выгнала. В глубине души я был этому рад и к себе больше их не водил.

1952 год был знаменателен еще и тем, что проводилась кампания против «врачей-отравителей» еврейской нацио­нальности. После чего антисемитские настроения стали бо­лее значительными. Я немогу сказать, что подвергался в этом отношении какой-то травле, но то, что я еврей, я стес­нялся. Фамилия моя несколько напоминает украинскую. Внешность матери была, конечно, типичной еврейской, но у отца был вид работяги. Так что иногда я даже говорил, что я украинец по отцу. Так вот помню, тогда мы были рады, что отец в армии, ведь если бы он был на той высокой должности в Т., то не исключено, что его тогда бы арестовали. А там он был на виду, да и участи его нельзя было завидовать.

Кстати, мой родной язык русский. Национальное самосознание в семье у нас не развивалось. В семье говорили только по-русски. Все мои друзья были русскими. В Т., там_, где я вращался, особенно этим меня не дразнили, и национальный вопрос меня не интересовал. После начала кампании против врачей-евреев отравителей, были какие-то выступления на местах. Но я стал просить маму выучить меня еврейскому языку. Она дома стала со мной говорить по-еврейски, я ей отвечал по-русски. Скоро я уже мог довольно свободно понимать еврейскую речь и даже говорить две-три фразы, ставшие уже международными. Иногда я попадал в чисто еврейские компании, но мне там не нравилось, особенно разговоры об избранности и талантливости еврейского народа. По-видимому, на меня произвела впечатление басня Крылова про гусей, предки которых спасли Рим. В конце концов, преследования евреев улучшили генетику народа, ибо дурные и вспыльчивые в условиях преследования просто были выбиты. Но это не имеет никакого отношения к конкретно взятому еврею: именно он может оказаться и не очень достойным. Но это мои теперешние рассуждения. Тогда отрава национализма потихонечку вползала в мою душу.

В дальнейшем все свои неудачи я связывал со своей национальностью. Доля истины в этом была. Но только доля_. Когда я это понял, мне удалось пробиться и без аспирантуры и без связей. Правда, пришлось приложить больше усилий, чем если бы я был русским. Зато работать на новых местах было легче, ибо я к ним был очень хорошо подготовлен. Крохи национального самосознания затруднили мне построение семьи. Мне в это время вдалбливали идею, что я должен жениться обязательно на еврейке. Ведь жидом меня обзывали не только некоторые мальчики_, но и девочки тоже. Это еврейское самосознание внедрили в меня очень поздно_, оно было где-то на поверхности сознания. Бессознательное было настроено прямо противоположным образом_. Как раз именно еврейские девочки_, как правило, мне не нравились_, как те, с которыми меня сводила судьба, так и те, с которыми меня знакомили. А нравились только русские девушки. (И опять проявляется действие неста­бильной позиции Вечного Принца. Еврейское, националисти­чески настроенное общество ему не нравится. Русское шови­нистически настроенное общество его не принимает. Вот и живи без внутренних противоречий. Если бы его воспитали в проеврейском духе, может быть, он и не был бы таким оди­ноким. ~ М.Л.) С этого времени мама начинала в меня вби­вать сексуальную этику. Вот основные ее положения. Же­ниться я должен лет в 25—27. Жена моя должна быть еврейкой по национальности, с высшим образованием, лет на пять моложе, обязательно девственница. Ни в коем слу­чае нельзя жениться даже на женщине, которая была заму­жем, а уж если с ребенком, то здесь даже знакомиться нельзя. До этого нужно было переспать с женщинами по­старше. К имуществу, слава Богу, требований не предъяв­лялось. У армянской диаспоры эти положения исполняют­ся еще жестче. Хотя исключения есть везде. Они были тогда общепринятыми и среди русских, и армян. Я знаю, что мать моего друга, русского, была очень недовольна, когда тот стал встречаться с еврейкой. (Кстати, это явление очень распрост­ранено. Многие люди, чаще мужчины, настолько закомплексова­ны в национальном вопросе и прочих требованиях, что из 3 мил­лиардов женщин им не удается выбрать себе пары. Самые серьезные ограничения — это национальные. Особенно для малых народов. Сразу отсекается почти все человечество. Если к это­му еще подключатся сословные, возрастные, образовательные и прочие предрассудки, то может получиться так, что семью-то и строить не с кем. — М.Л.).

Комментарий: