Психотерапия, сфокусированная на проективной идентификации (интегративная модель на основе теории объектных отношений)

Благодаря исследованиям феномена проективной идентифика­ции М. Кляйн стала, по мнению X. Томэ и Х.Дэхеле, провозвестни­цей социально-психологического направления в психоанализе [16. -Т. И. -С. 212]. Хотя сама М. Кляйн рассматривала проективную идентификацию как раннюю и примитивную фантазию, т.е. в инт­рапсихическом аспекте, ее исследования послужили толчком к по­ниманию защитных механизмов не только как интрапсихических, но и как интеркоммуникативных феноменов. Современные исследо­ватели проективной идентификации обращают все больше внимания на метакоммуникативный аспект этого процесса как процесса в№ действия па Другого посредством скрытых послапий-требований. В связи с этим особое значение придается рефлексии терапевтом собственных контрпереносных чувств в качестве уникального ме­тода понимания жизненно важных:иотребностей пациента, «запус­каюших» процесс проективной идентификации.

Напомним, что М.Кляйн, одна из первооткрывателей процесса проективной идентификации, подчеркивала, что «описание такого примитивного процесса наталкивается на большие препятствия, так как эти фантазии возникают в то время, когда ребенок еще не на­чал мыслить словами» (цит. по: [16. - Т. 2. - С. 210]). По сегодняш­ний день концепция проективной идентификации остается одной из самых малопонятных в психоанализе (Т. Огден, 1979). По наше­му мнению, существующие различия в понимании и описании это­го феномена во многом определяются различиями в представлени­ях о характере метакоммуникативных требований к Другому, на­вязываемых ему в процессе проективной идентификации.

Кажется возможным выделить три основных типа таких требо­ваний: требование контроля над неуправляемыми чувствами Я; тре­бование ответственности за «плохие» чувства (и части) Я; требова­ние признания «хорошести» Я. Далее, при рассмотрении точек зре­ния ведущих исследователей проективной идентификации, будет приниматься во внимание, какие из требований Я ими в большей степени берутся в расчет. Прямо или косвенно, феномен проектив­ной идентификации соотносится с метакоммуникативным требо­ванием контроля над неуправляемыми чувствами в работах В. Био­на (1959; 1967), Г.Розенфельда (1971), Д.В.Винникотта (1965), П.Кейсмента(1995).

В.Бион использует метафору «контейниирования», позволяю­щую представить, каким образом ребенок пытается справиться с неуправляемыми чувствами в процессе проективной идентифика­ции. Неспособный в силу незрелости Эго контролировать собствен­ные чувства, ребенок испытывает страх перед неуправляемыми чув­ствами и «вкладывает» его в мать, как в контейнер. Бион считает, что способность матери к выполнению «контейниирующей» функ­ции имеет решающее значение для нормального развития ребенка. По Биону, нормальное развитие происходит при условии, что от­ношения между младенцем и грудью позволяют ему, спроецировав страх на мать, реинтроцировать его после пребывания у груди в виде, приемлемом для психики. Если мать неспособна принять про­екцию, то страх реинтроцируется в значительной степени усилив­шимся, как безымянный ужас. Способность матери принять проек­цию зависит от ее психической уравновешенности; сверхохвачен­ная тревожностью мать будет стараться дистанцироваться от неуп­равляемых чувств ребенка, не выполняя навязываемой ей в силу жизненной необходимости функции контроля. В последнем случае Ребенок оказывается вынужденным прибегать ко все более силь­ной и более частой метакоммуникации в надежде, что мать разделит с ним неуправляемые чувства. В.Бион иллюстрирует свои и рас­суждения с помощью следующего, весьма наглядного, примера: «Если ребенок чувствует, что умирает, это может вызвать страх его умирания у матери. Хорошо уравновешенная мать может принять это и отреагировать психотерапевтически, т. е. таким образом, что бы ребенок почувствовал, что он получает обратно свою испуган­ную личность, но в той форме, в какой он может вынести, - страхи управляемы самой личностью ребенка. Если мать не может вынес­ти эту проекцию, ребенок подвергается постоянной проективной идентификации, развивающейся все сильнее и со все большей час­тотой» (цит. по: [7. - С. 190]). По мнению В. Биона, одной из функ­ций аналитика должна быть контейниирующая функция. Выполне­ние такой функции способствует восполнению дефицита контей­ниирования, пережитого пациентом на самых ранних этапах раз­вития. Позиция Биона, считающего необходимым контейниирова­ние аналитиком неуправляемых пугающих чувств пациента, наря­ду с их интерпретацией, отличается от классической позиции М.Кляйн, настаивающей на интерпретации ранних и примитивных фантазий, составляющих основу проективной идентификации, как единственном способе психотерапевтического взаимодействия. По сути, Бион, придавая особое значение способности аналитика «вы­нести» и «метаболизировать» проекцию, тем самым подчеркивает, что восполнение дефицита контейниирования оказывает решающее влияние на изменение характера коммуникации. При условии ус­пешного контейниирования пациент перестает нуждаться во все бо­лее сильной и все более частой метакоммуникации и становится спо­собным напрямую обращаться к «прошедшему проверку» психоте­рапевту и делиться с ним самыми болезненными переживаниями.

Г.Розенфельд (1971), так же как и В.Бион, обращает внимание на коммуникативную функцию проективной идентификации, на по­требность пациента в разделенности неуправляемых чувств с Дру­гим, обеспечивающим возможность их контроля. Розенфельд счи­тает, что проективная идентификация может использоваться также для избавления Я от нежелательных элементов и в случаях психо­тических нарушений, в бессознательной надежде контролировать и тело, и разум Другого. Розенфельд особо подчеркивает, что во взаимодействии с пациентом-психотиком следует учитывать, что проективная идентификация используется пациентом в том числе и для коммуникации (а не только с бессознательной надеждой кон­тролировать изнутри тело и разум аналитика). Тем самым Розен­фельд, по сути, привлекает внимание к метакоммуникативному тре­бованию контроля, жизненную необходимость в котором испыты­вает пациент.

В концепции психотерапевтического холдинга Д. В. Винникотта (1965) идея контейниирования является одной из центральных, о чем свидетельствует само использование термина «холдинг», буквально означающего: «вмещение», «удержание». Винникотт описы­вает особого рода «немыслимое беспокойство», которое пережива­ет младенец, охваченный неуправляемыми чувствами и лишенный Эго-поддержки со стороны матери. Винникотт пытается передать суть этого переживания, используя выражение falling for ever, кото­рое означает одновременно и «бесконечное падение», и «несконча­емая гибель». «Достаточно хорошая мать», по Винникотту, способ­на вместить страх такой интенсивности и «вернуть» младенцу его переживания в «переработанном» виде как более подконтрольные. Психотерапевт, выполняя холдинговую функцию, способствует тем самым преодолению травматического опыта, пережитого пациен­том в условиях «недостаточно хорошего материнства» на ранних этапах развития. Инновации, вносимые в терапевтическую техни­ку принципом холдинга, могут резко контрастировать с методами психоаналитической терапии: допускается увеличение времени те­рапевтических сессий, телефонные разговоры для сохранения по­стоянной связи с терапевтом, чтобы тот всегда «был в доступно­сти». Винникотт считал допустимым прибегать в качестве поддер­жки пациента в моменты сильной экспрессии чувств к физическим прикосновениям. Считая «чистую интерпретацию» малоподходя­щей техникой для пациентов, чья потребность заключается прежде всего в поддержании эмоциональной связи, Винникотт практико­вал специальные предваряющие интерпретацию формулировки типа: «Не кажется ли вам, что...», «Мне представляется, что, если пофантазировать...», «Возможно, что...», оставляя, таким образом, место для «мягкой», а не авторитарной интерпретации. Подобная техника сродни не столько интерпретации, сколько приглашению помечтать, а как известно, бессознательное живет и оживает в во­ображении, фантазиях, оно родом «оттуда».

Сторонники Д. В.Винникотта подчеркивают особое значение холдинга в психотерапевтическом взаимодействии с шизоидными пациентами. Поскольку такие пациенты оказываются неспособны­ми утилизировать проективную идентификацию через ее вербаль­ную интерпретацию, более того, они не верят в саму возможность существования объекта, принимающего и контейниирующего про­екцию, поэтому о любящем объекте им действительно «можно толь­ко мечтать». Принимая во внимание отсутствие хорошего и спо­собного к контейниированию внутреннего объекта, холдинговая терапевтическая техника призвана восполнить дефицит внутренне­го контейниирующего объекта.

П. Кейсмент (1995), в основном разделяя взгляды В. Биона, Г. Ро-зенфельда и Д. В. Винникотта на «контейниирование», привлекает внимание к необходимости как холдинга, так и интерпретации во взаимодействии с пациентом, осуществляющим проективную иден­тификацию. В отличие от традиционных представлений о проек­тивной идентификации как ранней и примитивной форме проекции П. Кейсмент считает проективную идентификацию более мощ­ной (сильной) формой проекции. Проективная идентификация рас­сматривается им как аффективная коммуникация, в основе кото­рой лежит потребность проектирующего (обычно бессознательная) сделать так, чтобы другой человек осознал, что передается и на что надо реагировать. «Последовательность в общем виде такова: 1) про­ектирующий испытывает какое-то чувство, с которым не может справиться, скажем, такое, как у ребенка; 2) возникает бессознатель­ная фантазия переложения состояния этого непреодолимого чув­ства на другого человека, например, на мать, чтобы либо избавить­ся от него, либо справиться; 3) возникает напряжение взаимодей­ствия (интеракции), такое, например, как плач ребенка, бессозна­тельная цель которого - заставить другого человека испытать ана­логичные чувства вместо ребенка (или пациента); 4) если эта ком­муникация с помощью проективной идентификации помогает со­единиться с другим человеком, создается аффективный резонанс у реципиента, чувства которого приобретают "одинаковость", осно­ванную на идентификации» [7. - С. 99-100]. П. Кейсмент специаль­но подчеркивает неконтролируемый, неуправляемый характер пе­редаваемых чувств: «То, что передается, может иметь отношение к любому состоянию чувств и воспринимается как неконтролируе­мое со стороны проектирующего: сильная подавленность, беспо­мощность, страх, гнев, самобичевание и т.д.» [7. - С. 100]. Для воз­никновения психотерапевтической реакции реципиент - мать или психотерапевт - должен в большей степени управлять способнос­тью соединяться с такими чувствами, нежели ребенок или пациент. Когда требуемый ответ-реакция обнаружен, прежде неуправляемые чувства делаются более управляемыми. Они становятся менее пу­гающими, чем прежде, поскольку другой человек смог почувство­вать и пережить их. После этого проектирующий может «забрать назад» свои чувства, теперь он в состоянии с ними справиться и наряду с этим может отчасти заполучить способность реципиента выносить стычку с тяжелыми переживаниями.

В самом определении проективной идентификации как аффек­тивной коммуникации П. Кейсмент акцентирует неуправляемый ха­рактер чувств, подлежащих проективной идентификации, которые, по сути, рассматриваются им как аффекты. Тем более интересно обсуждение им особенностей аналитической поддержки, обеспечи­вающей сдерживание аффектов. В общем и целом, утверждает П. Кейсмент, психотерапевты должны уметь интерпретировать, рав­но как и успокаивать (контейниировать). Пассивного успокоения недостаточно, поскольку оно оказывается почвой для представле­ния о том, что психотерапевт оказывается не в состоянии действо­вать как психотерапевт. Одной лишь интерпретации недостаточно тоже, поскольку она может быть воспринята как дистанцирование от требующихся пациенту коммуникаций. П. Кейсмент подчеркивает необходимость реального эмоционального контакта (аффек­тивного резонанса) и в то же время интерпретации, доказывающей, что психотерапевт продолжает функционировать. Таким образом, П. Кейсмент привлекает внимание к возможности совмещения та­ких психотерапевтических установок, как «холдинг» и «интерпре­тация» для случаев выраженной проективной идентификации с ме-такоммуникативным требованием от Другого контроля над неуп­равляемыми чувствами. Напомним, что М.Кляйн соотносила про­цесс проективной идентификации с периодом, когда ребенок еще не начал мыслить словами. Надо полагать, что именно недостаточ­ная функция символизации порождает своего рода «глухоту» к по­пыткам терапевта вербально «расшифровать» метакоммуникатив-ные послания, «передаваемые» посредством проективной иденти­фикации. (Как терапевту мне не раз приходилось наталкиваться на такого рода сопротивление пациента, природа которого долгое время оставалась неясной, пока однажды мне не привиделась сцена традиционно «стекленеющих» глаз ребенка и материнский возму­щенный возглас; «Ты же на самом деле не слушаешь меня!» Обыч­но в ответ на материнскую тираду ребенок почти дословно воспро­изводит сказанное. Похожий феномен был когда-то описан в ис­следованиях Л. И. Божович и назван «смысловым барьером».) Если все же попробовать «вербализовать» метакоммуникативное требо­вание контроля над неуправляемыми чувствами, то, возможно, оно будет звучать приблизительно следующим образом: «Я боюсь сво­их собственных чувств. Раздели со мной этот страх и дай почув­ствовать, что справишься со всем, что вот-вот готово вырваться наружу». По всей видимости, такое метакоммуникативное требо­вание свойственно самым ранним этапам формирования Эго, ког­да выражена нужда в помощи со стороны Другого в усилении ме­ханизмов контроля, защиты, адаптационных механизмов в целом.

Что касается метакоммуникативного требования ответственно­сти за «плохие» чувства (части) Я, которое может «навязываться» Другому в процессе проективной идентификации, то такое требо­вание кажется свойственным более поздним этапам развития Эго, когда ребенок начинает чувствовать вину и стыд. По нашему мне­нию, феномен проективной идентификации рассматривается в том числе и в связи с такого рода метакоммуникативным требованием в работах Т.Огдена (1982), С.Кашдана (1988), О.Кернберга (1989).

Т. Огден полагает, что процесс проективной идентификации «за­пускается» бессознательным желанием избавиться от части Я, пе­реместив ее на другого человека. Он считает, что на другого чело­века могут перемещаться как угрожающие разрушением изнутри, так и «плохие» части Я. По сути, им подразумеваются два типа ме­такоммуникативных требований, «навязываемых» другому челове­ку; быть «носителем» неподконтрольной, неуправляемой части Я, способствуя тем самым ее большей подконтрольности, либо быть «носителем» «плохой» части, за которую Я может испытывать стыд или вину. Результатом проективной идентификации становится отношение, в котором реципиент вынуждается думать, чувствовать и действовать в манере, конгруэнтной с вышеописанными чувства­ми. Целью проективной идентификации является укрепление аффек­тивной связи с реципиентом, при этом пациент выигрывает даже тог­да, когда поддерживает связь с «плохим» объектом, поскольку по­зволяет себе не столь остро переживать по поводу собственной «пло­хости». «Проигрыш» заключается в том, что в нерасторжимом един­стве с «плохой» репрезентацией Другого терпит фиаско «хорошая» Я-репрезентация.

Проективная идентификация рассматривается С. Кашданом как бессознательная проекция «плохой» части Я на другого человека в значении превращения внутренней борьбы вокруг «плохости» и «не­принятия» во внешнюю. Автор выделяет четыре основных вида про­ективной идентификации: зависимость, власть, сексуальность и инграциацию. В процессе проективной идентификации зависимости реципиент посредством метакоммуникации завлекается в рамки об­раза сильного, могущественного, способного обеспечить поддерж­ку слабому и беспомощному Я. В процессе проективной идентифи­кации власти реципиент дискредитируется, завлекается в рамки об­раза некомпетентного, неэффективного в своих действиях, вынуж­денного признать превосходства Я. В процессе проективной иденти­фикации сексуальности реципиент завлекается в рамки образа соблаз­нителя Я. В процессе проективной идентификации инграциации ре­ципиент завлекается в рамки образа «воздающего по заслугам» Я.

По нашему мнению, из четырех рассматриваемых видов проек­тивной идентификации под определение последней как процесса перемещения внутренней борьбы вокруг «плохости» и «неприня­тия» в плоскость межличностных отношений более всего подпада­ет проективная идентификация сексуальности. Выстраивая образ реципиента-соблазнителя, «ответственного» за сексуальное возбуж­дениеЯ, пациент тем самым пытается «побороть» стыд за свойствен­ную «плохость» (из-за испытываемого сексуального возбуждения). Что касается остальных видов проективной идентификации, то представляется возможным обсуждать их под углом зрения содер­жащихся в них метакоммуникативных требований. Если проектив­ная идентификация сексуальности содержит в себе, по нашему мне­нию, метакоммуникативное требование ответственности за «пло­хость» Я, испытывающего сексуальное возбуждение, то проектив­ная идентификация зависимости содержит в себе метакоммуника­тивное требование контроля над неуправляемым чувством отчая­ния из-за собственной беспомощности. (Вообще название, данное С. Кашданом такому виду проективной идентификации, кажется не совсем удачным, поскольку зависимость является неотъемлемой составляющей любого вида проективной идентификации.) Проективная идентификации инграциации является, по сути, бессознатель­ной попыткой добиться от реципиента признания «хорошести» Я.

Сходное метакоммуникативное требование навязывается реци­пиенту и в процессе проективной идентификации власти (более под­робно о метакоммуникативном требовании признания «хорошести» Я речь пойдет далее). Возвращаясь к обсуждению феномена проек­тивной идентификации как попытке Я разделить с Другим ответствен­ность за собственную «плохость», рассмотрим концепцию проектив­ной идентификации О.Кернберга (O.Kernberg, 1965; O.Kernberg et al., 1989). Процесс проективной идентификации характеризуется, по мнению Кернберга, во-первых, тенденцией к переживанию им­пульса, который в то же время проецируется на Другого; во-вто­рых, страхом этого Другого, воспринимаемого находящимся во власти этого импульса; в-третьих, потребностью контролировать Другого, часто осуществляемой путем выявления в Другом «зна­ков» поведения, как бы подтверждающего «справедливость» про­екции. О. Кернберг рассматривает проективную идентификацию как раннюю архаическую форму проекции. В отличие от проекции про­ективная идентификация не позволяет полностью атрибутировать Другому агрессивный и(или) либидозный импульс.

Однако в процессе проективной идентификации все-таки удает­ся частично «оправдать» собственную «плохость» «плохостью» Дру­гого. Переживаемые агрессивность и(или) сексуальное возбужде­ние начинают казаться «вторичными» по отношению к агрессии и (или) сексуальному возбуждению Другого, что защищает от чувств вины и стыда. Так, если собственная агрессивность считается необ­ходимой реакцией на агрессию со стороны Другого, представляясь единственной формой контроля этого Другого ради собственного выживания, то она уже не влечет за собой столь разрушительного чувства вины.

В модели экспрессивной терапии, разработанной О. Кернбергом, утверждается необходимость интерпретации проективной иденти­фикации, т. е. недвусмысленное дезавуирование метакоммуникатив­ного требования, заключенного в ней. На наш взгляд, интерпрета­ция как достаточно сильная терапевтическая интервенция приме­нима к проективной идентификации лишь на относительно «про­двинутом» этапе терапии. На начальных фазах процесса кажется уместной более щадящая тактика. При обсуждении особенностей психотерапевтического «ответа» на метакоммуникативное требо­вание контроля над неуправляемыми чувствами уже затрагивалась проблема соотношения «контейниирования» и интерпретации как тактик психотерапевтического взаимодействия с пациентом, для ко­торого проективная идентификация является идиосинкразическим защитным механизмом и способом коммуникации. Когда психоте­рапевту диктуется такое метакоммуникативное требование, как «Раздели со мной ответственность за мою "плохость", наиболее адекватным психотерапевтическим "ответом"», по мнению боль­шинства исследователей проективной идентификации, становится исследование реальных событий во взаимодействии.

X. Томэ и X. Кэхеле в развернутой форме описывают последова­тельность этапов этого исследования, обращая внимание на эмпа­тический контакт с пациентом, предшествующий интерпретации: «Поведение пациента навязывает взаимодействие, которое анали­тик не может понять до тех пор, пока он не даст этому происходить в течение некоторого времени. Эмпатический контакт с проециру­мыми компонентами Я, который подчеркивают многие авторы, основывается на бессознательном понимании текста этого взаимо­действия. С помощью аналитика, вовлеченного во взаимодействие и его интерпретаций пациент может осознать проецируемые на Другого компоненты своего собственного Я. Это признание свое­го Я предшествует реинтеграции отдельных компонентов. До тех пор, пока индивид отчуждается от компонентов своего Я, они не могут быть приняты и объединены» [16. - Т. 2. - С. 215].

До сих пор шла речь о неуправляемых и непринимаемых чув­ствах, вкладываемых в Другого в процессе проективной идентифи­кации. Обсуждались позиции авторов, в большей степени интере­сующихся деструктивными аспектами проективной идентификации, Традиция исследования проективной идентификации как деструк­тивного «вложения» в Другого берет свое начало от классических работ М. Кляйн, которая рассматривала проективную идентифи­кацию как прототип агрессивных объектных отношений. Исследо­вались ранние и примитивные фантазии, свойственные шизоидно-параноидной позиции, о внедрении в мать или проецировании в тело матери отделившихся (в результате расщепления) частей свое­го тела для причинения ей вреда (M.Klein, 1946; M.Klein et al., 1952). Позднее Паула Хайманн (1966) отмечала, что в процессе про­ективной идентификации происходит идентификация пациента со своей отвергающей матерью. М. Пордер в более общем виде утвер­ждает, «что наилучшим образом можно понять проективную иден­тификацию как компромиссное образование, включающее в каче­стве главного компонента идентификацию с агрессором» (цит. по: [16. - Т. 2. - С. 214]). Р.Урсано, С.Зонненберг и С. Лазар отмечают, что в процессе проективной идентификации пациент «продолжает идентифицировать себя с враждебностью» (Урсано Р. и др., 1992.-С. 135).

В связи со столь распространенным пониманием проективной идентификации как агрессивного «вложения» в Другого, Н.Хамил­тон (1986) специально привлекает внимание исследователей к ее позитивным аспектам. Им обсуждается процесс «позитивной про­ективной идентификации», когда на другого человека проецируется «хорошие» и «любящие» Я-репрезентации, с тем чтобы через по­вторную интроекцию активизировать развитие позитивных объектных отношений, используя эмпатическую связь с принимающим объектом. По мнению X. Томэ и X. Кэхеле [16], представления Н. Ха-мялтона о «позитивной проективной идентификации» отчасти пе­рекликаются с представлениями X. Кохута об «идеализируемом» и «отзеркаливающем» Я-объектах.

Кажется очевидным, что использование позитивной проектив­ной идентификации как способа активизации развития позитивных объектных отношений возможно в случаях нормального, не нару­шенного дефицитом идеализации и отзеркаливания развития лич­ности. В клинических случаях само наличие «хороших» и «любя­щих» Я-репрезентаций находится под вопросом. Именно поэтому в процессе проективной идентификации Другому навязывается ме-такоммуникативное требование признания «хорошести» Я. При обсуждении видов проективной идентификации, выделяемых С.Кашданом (1988), отмечалось, что кажется возможным рассмат­ривать в качестве бессознательной попытки добиться признания «хорошести» Я проективную идентификацию не только инграциа-ции, но и власти. Если в процессе проективной идентификации ин-грациации Я пытается заслужить подтверждение собственной «хо­рошести», то в процессе проективной идентификации власти такое подтверждение агрессивно завоевывается. Напомним, что X. Кохут рассматривал нарциссический гнев как попытку сохранить само­уважение в условиях дефицита «отзеркаливания». По сути, проек­тивная идентификация власти является крайним способом сохра­нить самоуважение, требуя от Другого признания превосходства, «лучшести» Я. Если не удается заслужить признательности и восхи­щения Другого ни лестью, ни самопожертвованием, ни демонстра­цией необыкновенных способностей (такие «техники» инграциации описываются исследователями манипулятивного поведения: М.Джонс, 1964; А.Якубик, 1983), то приходится завоевывать ува­жение к Я как сильному и могущественному, дискредитируя Друго­го, «вкладывая» в Другого чувства слабости и неэффективности. В таком случае признание «хорошести», даже «лучшести» Я стано­вится необходимым условием получения поддержки (в форме власт­ного руководства), обеспечивающей выживание Другого.

Метакоммуникативное требование пациента «Признай мою хо-рошесть» ставит психотерапевта перед выбором интерпретации либо эмпатического восполнения дефицита «отзеркаливания» в качестве ведущей тактики психотерапевтического взаимодействия. Преимущества каждого из этих способов взаимодействия обсужда­ются в работах О. Кернберга и X. Кохута.

Таким образом, мы попытались прояснить различия в понима­нии функций проективной идентификации, соотнеся их с характером метакоммуникативных требований. Как уже отмечалось, различия в понимании проективной идентификации касаются и того, пред­ставляется ли этот процесс преимущественно интрапсихическим интерперсональным, либо тем и другим одновременно. Сторонни­ки кляйнианского направления рассматривают проективную иден­тификацию как иптрапсихический феномен. Начиная с работь с В.Би­она, все большее внимание обращается на коммуникативную функ­цию проективной идентификации и при этом подчеркивается, что проективная идентификация бессознательно используется ради воз­действия на другого человека. Такие исследователи, как Дж. Грот­штейн (1981), X. Ракер (1968), Дж. Сандлер (1987), отмечают, что про­ективная идентификация «выводит» проекцию из внутреннего мира и переносит ее в реальность интерперсональных отношений. Т. Огден (1982) описывает проективную идентификацию как пат­терн интерперсонального поведения, вынуждающий другого чело­века вести себя в строго ограниченном режиме. Проективная иден­тификация, по Огдену, представляет собой трехстадийный процесс За первой стадией проективной фантазии следует стадия индукции «внушения» реципиенту, что тот должен идти по пути проективной фантазии. На третьей стадии реципиент отвечает теми чувствами и реакциями, которые вызваны проективными манипуляциями. Сход­ным образом описывает этапы процесса проективной идентифика­ции С.Кашдан (1988), определяя проективную идентификацию как «поведенческий отпрыск» проективных фантазий. На первом этапе желания, вызванные проективной фантазией, трансформируются в метакоммуникативные сообщения, предназначенные контролиро­вать поведение реципиента. На втором - поведенческой индукции-реципиент завлекается в рамки образа, задаваемого той или иной проективной идентификации. На третьем этапе происходит внедре­ние проективной идентификации в ответ реципиента.

Различия в понимании проективной идентификации относятся и к проблеме ее генеза. В кляйнианской традиции речь идет о врож­денных фантазиях, лежащих в основе проективной идентификации. Другие исследователи склонны обнаруживать в генезе проективной идентификации паттерны интерперсонального поведения (по сути, метакоммуникативные паттерны), складывающиеся у человека в самом раннем детстве с целью вынуждения других людей, ответ­ственных за выживание, вести себя определенным образом.

Несмотря на ряд различий в понимании феномена проективной идентификации, всеми исследователями признается направленность этого процесса на формирование и поддержание симбиотических отношений с Другим (внутренним объектом и (или) другим челове­ком). Об этом свидетельствует сама лексика описания проективной идентификации с использованием таких метафор, как «вкладывание» «внедрение», «контеиниирование», «завлечение», «удержание». В оте­чественной традиции в исследованиях проективной идентификации (Е.Т.Соколова, 1995, 1996, 1997; Е.Т.Соколова, В.И.Бурлакова, 1986; Е.Т.Соколова, Е.П.Чечельницкая, 1997, 1998, 2001) также ак­центируется направленность проективной идентификации на подконтрольность симбиотической эмоциональной связи. Проектив­ная идентификация понимается нами одновременно в интра- и ин­терпсихическом аспектах: как примитивная форма самосознания, в которой образы себя и другого недостаточно дифференцированы; но это также и паттерн (шаблон, стиль) общения («метакоммуника-цня», по П. Вацлавику), в котором находят свое непрямое выраже­ние базовые потребности, нужды Я, удовлетворение которых было травматическим образом фрустрировано в раннем детстве неотзыв­чивым отношением Другого. (Заметим, что на обыденном языке феномен проективной идентификации описать значительно проще: уловки, самообманы и окольные пути, которыми человек стремится достичь желаемого, если «прямой» путь к цели прегражден.) С точки зрения регуляторных функций, выполняемых проективной иденти­фикацией, их цель состоит в восполнении дефицитарной самоцен­ности и обеспечении подконтрольности симбиотической эмоцио­нальной связи со значимым Другим. Спроецировав в Другого часть своего Я или «позаимствовав» ее от Другого, пациент становится с ним неразрывно связанным, поскольку только во взаимозависимо­сти он способен компенсировать собственную самонедостаточность

Наряду с общим для большинства современных исследователей представлением о направленности проективной идентификации на сохранение симбиотической эмоциональной связи их объединяет повышенный интерес к контрпереносным чувствам, которые рас­сматриваются как «вложенные» в психотерапевта «части личности пациента» и поэтому считаются крайне важными для диагностики личностных особенностей и выбора тактики психотерапевтическо­го взаимодействия.