ГЛАВА 8. Является ли склонность к агрессивному поведению инстинктивной?

Внешне базовые потребности (мотивы, импульсы, влечения) нельзя назвать злыми или порочными. В потребности в пище, безопасности, принадлежности и любви, социальном одобрении и довольстве собой, в самоактуализации как таковых нет ничего дурного. Наоборот, большинство людей в большинстве культур рассматривает эти стремления, проявляющиеся в той или иной обусловленной местной спецификой форме, как желательные и достойные похвалы. В рамках нашей культуры мы до сих пор вынуждены говорить, что эти потребности скорее нейтральные, чем несущие зло. Подобная оценка верна для всех способностей, свойственных человеку как представителю определенного биологического вида, о которых нам известно (способность к абстрактному мышлению, способность пользоваться грамматически организованным языком, строить философские системы и т. д.), и для всех конституционных различий (активность или пассивность, мезоморфия или эктоморфия, энергичность или ее отсутствие и т. д.). Что касается метапотребностей в совершенстве, истине, красоте, законности, простоте и т. п., в нашей культуре, как и в большинстве известных нам культур, практически невозможно назвать их дурными, злыми или греховными.

Следовательно, сырье, которое представляет собой человечество как биологический вид, само по себе не объясняет то огромное количество зла, столь явно присутствующее в нашем мире, в истории человечества и в нашем собственном характере. Разумеется, мы уже достаточно знаем для того, чтобы объяснить значительную часть того, что считается злом, болезнью тела и личности, глупостью и невежеством, незрелостью и скверным устройством общества и его институтов. Но нельзя сказать, что мы знаем достаточно, чтобы сказать,какую часть мы можем объяснить. Мы знаем, что зло можно уменьшить, противопоставив ему здоровье и лечение, знания и мудрость, возрастную и психологическую зрелость, должную организацию политических, экономических и других социальных систем и институтов. Но насколько? Смогут ли такие меры когда – нибудь свести зло к нулю? Безусловно, можно признать, что наших знаний достаточно, чтобы опровергнуть любое утверждение о том, что человеческая природа по своей сути,изначально, биологически, фундаментально зла, греховна, коварна, жестока, бессердечна или кровожадна. Но и сказать, что подобные инстинктам склонности человека к дурному поведению полностью отсутствуют, мы тоже не осмеливаемся. Совершенно ясно, что мы знаем недостаточно, чтобы сделать такое заявление, и что имеются определенные данные, противоречащие ему. В любом случае, теперь очевидно, что получить такие сведения можно и что эти вопросы могут быть представлены на рассмотрение гуманистической в широком смысле науке (Maslow, 1966; Polanyi, 1958).

В этой главе сделана попытка эмпирического подхода к одному из ключевых вопросов, касающемуся сферы добра и зла. Несмотря на то что глава не претендует на полноту, она напоминает, что представления об агрессивном поведениипродвинулись вперед, хотя и не настолько, чтобы можно было дать окончательные и убедительные ответы на все поставленные вопросы.

Животные

В первую очередь необходимо отметить, что то, что выглядит как первичная агрессивность, можно наблюдать у некоторых видов животных; не у всех животных, и даже не у многих, но у некоторых. Есть животные, которые убивают ради убийства и проявляют агрессивность без видимых внешних причин. Лиса, которая попадает в курятник, может убить больше кур, чем она в состоянии съесть, а кошка, играющая с мышью, даже вошла в поговорку. Самцы оленей и других копытных в период спаривания ищут драк и иногда ради драки даже оставляют самок. Наступление старости, судя по всему, также делает многих животных, даже высших, более злобными, и причины этого явно связаны с изменениями в организме; прежде добродушные животные могут напасть без всякого повода. У различных видов животных убийство совершается не только ради пищи.

Широко известное исследование лабораторной крысы показывает, что можно воспитать свирепость, агрессивность или жестокость таким же образом, как добиться при выращивании определенных анатомических характеристик. Склонность к свирепости, по крайней мере у данного вида, а возможно, и у других, может быть изначально унаследованным детерминантом поведения. Этот факт выглядит более правдоподобным и в свете того открытия, что надпочечные железы у свирепых и злобных крыс гораздо крупнее, чем у их более добродушных и ручных собратьев. Разумеется, для других видов может быть генетически определен совершенно противоположный вид поведения, т. е. склонность к мирному и кроткому поведению при отсутствии свирепости. Именно такие примеры и наблюдения позволяют нам продвинуться вперед и принять простейшее из возможных объяснений, а именно: рассматриваемое поведение проистекает из соответствующей случаю мотивации, причем существует влечение наследственного характера к определенному типу поведения.

Однако множество других примеров изначальной свирепости животных при ближайшем рассмотрении представляют собой нечто иное, чем на первый взгляд. Агрессию можно вызвать различными способами, и во многих ситуациях животные подобны людям. Например, существует детерминант, который называется рефлексом защиты своей территории (Ardey, 1996); его можно проиллюстрировать на примере птиц, которые гнездятся на земле. Когда они выбирают место для размножения, они нападают на всех птиц, которые появились в радиусе, определенном ими как собственная территория. Но они нападают лишь на тех, кто вторгается на их территорию, и ни на кого другого. Определенные виды нападают на любое другое животное, даже принадлежащее к тому же виду, которое не имеет запаха или вида, свойственного конкретной группе или клану. Например, ревуны образуют своего рода закрытые корпорации. Любой другой ревун, который пытается присоединиться к такой группе, с шумом изгоняется. Однако если он не уходит в течение достаточно продолжительного времени, то в конце концов он присоединяется к стае, чтобы в свою очередь нападать на любого чужака, пытающегося стать частью стаи.

При изучении высших животных выясняется все более глубокая связь нападения и доминирования. Такие исследования слишком сложны, чтобы детально комментировать их, но можно сказать, что доминирование и агрессивность, которая иногда является его следствием, действительно имеют функциональное значение для животного или определенную значимость для его выживания. Место животного в иерархии доминирования отчасти определяется результативностью его агрессивных проявлений, а от места в иерархии в свою очередь зависит, сколько пищи оно получит, будет ли оно иметь партнера и удовлетворит ли оно прочие биологические потребности. Практически любое проявление жестокости у этих животных имеет место лишь тогда, когда оно необходимо для подтверждения статуса доминирования или для того, чтобы изменить этот статус. Я не знаю, насколько подобная зависимость характерна для иных видов. Но я полагаю, что поведение самок, атакующих больного и слабого или допускающих иные проявления жестокости, которые принято объяснять инстинктивной агрессивностью, зачастую мотивировано именно стремлением к доминированию, нежели определяется специфической мотивацией агрессии ради агрессии; такая агрессия скорее средство, чем цель.

При изучении человекообразных приматов было обнаружено, что агрессия перестает быть их изначальным свойством, становясь все более вторичной и реактивной, более функциональной, более разумной и обоснованной реакцией на совокупность мотиваций, социальных факторов и непосредственных ситуационных детерминантов. Когда мы подходим к шимпанзе, животному, которое ближе всех стоит к человеку, мы вообще не обнаруживаем поведения, хотя бы отдаленно напоминающего агрессивность ради агрессивности. Эти животные, особенно молодые, так располагают к себе, настолько готовы к сотрудничеству и дружелюбны, что в некоторых группах можно вообще не обнаружить никакой жестокой агрессивности ни по какому поводу. Нечто подобное можно сказать и о гориллах.

Здесь необходимо отметить, что все доводы, касающиеся животных, следует использовать весьма осмотрительно применительно к человеку. Если мы все же используем их в целях аргументации, мы приходим к выводу, что животные, ближе всего стоящие к человеку, обнаруживают почти противоположные качества по сравнению с прочими животными. Если человек и унаследовал что – то от животных, то это в первую очередь то, что свойственно человекообразным, а человекообразные обезьяны в большей степени готовы к сотрудничеству, чем агрессивны.

Имеется достаточно примеров псевдонаучного образа мышления, который наиболее точно можно охарактеризовать как неоправданное сосредоточение на животных. Как правило, при таком подходе сначала строится теория или формулируется заранее сложившееся мнение, а затем из всего эволюционного многообразия выбирается одно животное, которое наилучшим образом иллюстрирует такое построение. Автор концепции вынужден сознательно обманывать себя в отношении поведения всех прочих животных, которые не соответствует данной теории. Если требуется доказать инстинктивный характер агрессивности, приходится все силы сосредоточить на волке и забыть о кролике. Также приходится забыть о том, что четкие тенденции развития можно наблюдать лишь при условии изучения филогенетической шкалы в целом, снизу доверху, а не отбора лишь некоторых видов животных. Например, по мере подъема по эволюционной шкале все более значимым фактором становится аппетит и все менее важным голод. Кроме того, возрастает роль изменчивости; период между оплодотворением и зрелостью за некоторыми исключениями имеет тенденцию становиться все более продолжительным; а рефлексы, гормоны и инстинкты становятся все менее значимыми детерминантами и заменяются интеллектом, научением и социальными факторами, возможно, самым существенным моментом эволюции.

Что касается данных, полученных в результате исследования животных, можно сделать следующие выводы: во – первых, использование этих данных применительно к человеку является весьма деликатным вопросом и должно осуществляться с величайшей осмотрительностью; во – вторых, изначальную наследственную склонность к разрушительной или жестокой агрессивности можно обнаружить у некоторых видов животных, хотя возможно и реже, чем принято полагать. У некоторых видов такая склонность полностью отсутствует. В – третьих, отдельные примеры агрессивного поведения животных при более тщательном рассмотрении чаще оказываются проявлением вторичной производной реакции на различные детерминанты, а не просто выражением инстинктивной агрессивности ради нее самой. В – четвертых, чем выше мы поднимаемся по филогенетической шкале и чем больше приближаемся к человеку, тем очевиднее становятся свидетельства того, что предположительно изначальный инстинкт агрессивности становится все слабее, пока на уровне человекообразных обезьян не исчезает совершенно. В – пятых, если мы будем изучать человекообразных обезьян, наших ближайших родственников среди животных, более тщательно, то не обнаружим практически никаких подтверждений первичной злобной агрессии, зато увидим достаточно свидетельств дружелюбия, стремления к сотрудничеству и даже альтруизма. Последний важный вывод является результатом нашей склонности делать предположения о мотивах, хотя все, что нам может быть известно, это поведение. Исследователи, изучающие поведение животных, пришли к общему мнению о том, что большинство плотоядных убивает жертву лишь для того, чтобы добыть пищу, а не из садистских наклонностей; примерно также мы добываем мясо, чтобы съесть его, а не из стремления убивать. В конечном счете все это значит, что впредь любые доводы о том, что животное начало в нас принуждает нас к агрессивности или разрушительному поведению как самоцели, должны быть поставлены под сомнение или отвергнуты.

Дети

Наблюдения, экспериментальные исследования и данные, касающиеся детей, иногда представляются нам имеющими сходство со своего рода проективным методом, чернильным пятном Роршаха, на которое проецируется враждебность взрослого.

Мы часто говорим об эгоизме и склонности к агрессивности, свойственных детям, и с этими проявлениями личности связано куда больше работ, чем с сотрудничеством, добротой, сочувствием и т. п. Кроме того, исследования названных качеств, хотя и немногочисленных, но все же имеющих место, обычно не проводятся. Психологи и психоаналитики часто представляют себе ребенка маленьким дьяволом, рожденным с первородным грехом и ненавистью в сердце. Разумеется, в чистом виде такая картина не соответствует истине. Это суждение основывается на нескольких прекрасных исследованиях, в первую очередь, на исследовании сочувствия у детей, проведенного Луи Мерфи (Murphy, 1937). Даже этого узкого исследования вполне достаточно, чтобы с сомнением отнестись к выводу о том, что дети – это маленькие животные, изначально склонные к агрессивности, разрушению, враждебности, в которых при помощи наказаний и дисциплины нужно вколотить хоть каплю добродетели.

Данные экспериментов и наблюдений показывают, что нормальные дети действительно часто проявляют враждебность, склонность к агрессии и эгоизм именно того первобытного свойства, о котором уже говорилось. Но не менее часто они же могут быть щедры, готовы к сотрудничеству и лишены эгоизма в той же первобытной манере. Основной принцип, определяющий относительную частоту двух типов поведения, судя по всему, заключается в том, что ребенок, который чувствует себя незащищенным, для базовых потребностей которого в безопасности, любви, принадлежности и самоуважении существуют помехи или угроза, обнаружит больше эгоизма, ненависти, агрессивности и склонности к разрушительному поведению. Дети, которых любят и уважают родители, проявляют меньше склонностей к агрессивности; по моему мнению, существует достаточно свидетельств, подтверждающих этот факт. Следовательно, детскую враждебность нужно интерпретировать скорее в реактивном, инструментальном или защитном аспекте, нежели как носящую инстинктивный характер.

Если взглянуть на здорового, любимого и окруженного заботой ребенка в возрасте до одного года, а возможно и старше, совершенно невозможно увидеть что – нибудь, что можно определить как зло, первородный грех, садизм, злобу, радость от причинения боли, склонность к агрессивности, враждебность как самоцель или намеренную жестокость. Напротив, внимательное и продолжительное наблюдение доказывает совершенно обратное. Практически все личностные особенности, которые можно обнаружить у самоактуализирующихся людей, все, что достойно любви, восхищения и зависти, можно найти и у таких малышей, конечно же, за исключением знаний, опыта и мудрости. Одной из причин того, что маленькие дети столь любимы и желанны, должно быть, и является именно то, что первые год – два жизни в них нет и следа зла, ненависти или злобы.

Что касается склонности к деструктивному поведению, то я очень сомневаюсь, что у нормальных детей оно вообще встречается как прямое и непосредственное выражение одного лишь деструктивного влечения. Можно проанализировать с динамической точки зрения примеры деструктивного поведения, т. е. рассмотреть их более внимательно. Ребенок, который разбирает часы, не считает, что ломает часы, он их исследует. Если мы хотим выделить здесь изначальное влечение, то скорее следует остановиться на любопытстве, а не на деструктивном поведении. Множество других примеров, которые на первый взгляд представляются обескураженной матери деструктивным поведением, на самом деле могут оказаться не только проявлением любопытства, но игрой, тренировкой развивающихся навыков и способностей, а иногда и самым настоящим созиданием, например когда девочка разрезает аккуратно напечатанные записи отца на крохотные кусочки. Я сомневаюсь в том, что маленькие дети способны на преднамеренно деструктивное поведение лишь для того, чтобы насладиться злобной радостью разрушения. Возможно, исключением являются патологические случаи; например, эпилепсия или последствия энцефалита. И даже в этих так называемых патологических примерах неизвестно, носит ли их деструктивное поведение реактивный характер, являясь ответом на угрозу того или иного вида.

Соперничество между братьями и сестрами представляет особенный и порою загадочный случай. Двухлетний ребенок может быть опасно агрессивен по отношению к своему новорожденному брату. Временами враждебное намерение выражается весьма простодушно и прямолинейно. Одно из разумных объяснений состоит в том, что двухлетний малыш просто не в состоянии понять, что его мать может любитьдвоих детей одновременно. Он причиняет болъ не ради того, чтобы сделать больно, но чтобы сохранить любовь своей матери.

Другой особый случай это психопатическая личность, агрессия которой часто выглядит немотивированной, т. е. представляющей самоцель. Здесь необходимо сослаться на принцип, который впервые сформулировала Рут Бенедикт (Benedict, 1970), пытаясь объяснить, почему общество, находящееся в безопасности, может участвовать в войне. Ее объяснение состояло в том, что защищенные здоровые люди не испытывают враждебных или агрессивных чувств по отношению к людям, которые в широком смысле являются их братьями и с которыми они способны отождествить себя. Если же некто теряет человеческий облик, он может быть убит даже добрыми, любящими, здоровыми людьми; точно так же как, не чувствуя за собой никакой вины, они могут убить досаждающее им насекомое или забить животное, чтобы употребить его в пищу.

Для того чтобы понять психопата, полезно представить, что такие люди не способны проявлять любовь к другим людям и поэтому могут причинить им боль или даже непреднамеренно убить, не испытывая при этом ни ненависти, ни удовольствия, так же как они могут убить животное, которое причиняет вред. Определенные детские реакции, которые выглядят жестокими, вероятно, также проистекают из неспособности к идентификации такого рода, так как ребенок еще не созрел в достаточной мере для межличностных отношений.

И наконец, нам кажется, что существуют определенные семантические аспекты, имеющие значение в данном случае. В принципе, агрессия, враждебность, деструктивное поведение – все это термины взрослых людей. Они имеют определенное значение для взрослых, но не имеют такого значения для детей и поэтому могут использоваться применительно к детям лишь при условии их видоизменения или нового толкования.

Например, дети на втором году жизни могут самостоятельно играть бок о бок, не вступая в контакт друг с другом. Если между ними происходит взаимодействие, носящее эгоистический или агрессивный характер, это взаимодействие иного рода, нежели то, которым характеризуются взаимоотношения десятилетних детей; осознанное восприятие другого человека здесь может отсутствовать. Если один из таких детей тянет к себе игрушку другого, преодолевая его сопротивление, это действие скорее подобно вытаскиванию предмета из маленького и узкого контейнера, чем взрослой агрессии, носящей эгоистический характер.

То же самое можно сказать и об активном малыше, который обнаруживает, что у него отобрали соску и начинает гневно кричать, или о трехлетнем ребенке, который дает сдачи наказывавшей его матери, или о рассерженном пятилетнем, который пронзительно кричит «Я хочу, чтоб ты умер», или о двухлетнем, который постоянно обижает своего новорожденного брата. Ни в одном из этих случаев мы не должны воспринимать ребенка как взрослого и относиться к его реакции так, как мы отнеслись бы к реакции взрослого.

Большинство подобных видов поведения, динамически воспринимаемых в рамках представлений самого ребенка, должны, вероятно, расцениваться как реактивное поведение. Скорее всего, их источником является разочарование, неприятие, одиночество, страх утратить уважение или защиту (т. е. препятствия для удовлетворения базовых потребностей или угроза возникновения таких препятствий), а не наследственное, по существу, влечение к ненависти или причинению боли. Уровень наших знаний не позволяют нам ответить на вопрос о том, относится ли подобная интерпретация ковсем видам деструктивного поведения, а не просто к большей их части, или нет.

Антропология

Мы можем расширить сферу обсуждения сравнительных данных, обратившись к этнологии. Самый беглый обзор материала подтверждает любому заинтересованному читателю, что уровень враждебности, агрессивности, деструктивного поведения в жизни примитивных культур не постоянен, но колеблется в пределах от 0 до 100 %. Существуют народы, подобные арапешам, которые отличаются таким добродушием, дружелюбием и отсутствием агрессивности, что им приходится прибегать к крайним мерам, чтобы найти человека, который обладал бы достаточной напористостью, чтобы управлять ими. Другую крайность представляют народы, подобные чукчам или добу, которые настолько исполнены ненависти, что непонятно, что мешает им поубивать друг друга. Безусловно, это лишь описание поведения, наблюдаемого извне. При этом мы можем задуматься о том, какие подсознательные импульсы лежат в основе данных видов поведения и насколько они могут отличаться от того, что мывидим.

Судя по всему, у человека нет необходимости быть даже настолько агрессивным или склонным к деструктивному поведению, насколько это характерно для рядового представителя американского общества, не говоря уже о некоторых других уголках земного шара. Антропологические данные дают нам веские основания для того, чтобы рассматривать деструктивное поведение, злобу или жестокость людей как наиболее вероятное вторичное реактивное следствие препятствий или угрозы возникновения препятствий для базовых потребностей.

Клинический опыт

Обычный опыт, который описывается в литературе по психотерапии, свидетельствует о том, что насилие, гнев, ненависть, желания деструктивного характера, стремление к отмщению и т. п. в большом количестве встречаются практически у каждого, если не в явной, то в скрытой форме. Опытные врачи не воспринимают всерьез слова того, кто говорит, что никогда не испытывал ненависти. Они лишь будут предполагать, что данная личность подавила ее либо вытеснила в подсознание. Они предполагают, что ее можно обнаружить в каждом.

Кроме того, существует общепринятый опыт психотерапии, который открыто говорит об импульсах насильственного характера в человеке (не получающих выхода) и стремится помочь ему избавиться от них, устранить их невротические или нереалистические составляющие. Обычным результатом успешной терапии (или успешного развития и созревания личности) является то, что можно наблюдать у самоактуализирующихся людей: 1) они испытывают враждебность, ненависть, стремление к насилию, злобу, агрессивность деструктивного характера гораздо реже, чем обычные люди; 2) они нетеряют способность к гневу или агрессивности, но у них эти состояния обычно трансформируются в негодование, самоутверждение, сопротивление попыткам использовать их, гнев против несправедливости, т. е. агрессивность нездорового характера становится здоровой агрессивностью; и 3) более здоровые люди, очевидно, гораздо меньше страшатся собственного гнева или проявлений агрессивности, поэтому они способны выразить их более искренне, если они вообще проявляют их. Существует несколько противоположностей ярости. Так, противоположностью ярости может быть меньшая ярость, или сдерживание ярости, или попытки не проявлять гнев. Кроме того, существует оппозиция ярости здорового и нездорового характера.

Эти «данные» не дают ответов на наши вопросы, однако они весьма поучительны и помогают понять, что Фрейд и самые верные его последователи считали склонность к агрессивности инстинктивной, в то время как Фромм, Хорни и другие неофрейдисты пришли к выводу о том, что она вовсе не имеет инстинктивного характера.