Сценарная лента и защитная одиссея

Комментарий:

Что такое сценарная лента?

Действием сценарной ленты объясняют ученики Э.Берна возврат симптоматики и прежних форм поведения, у челове­ка, который уже, казалось бы, вышел из сценария. Все идет хорошо. Возможности его расширяются. Но когда он вновь неожиданно попадает в условия далекого прошлого, вдруг нео­жиданно начинает себя вести так, как он вел себя в прежние невротические годы. Так же неуверенно он начинает себя ве­сти, когда попадает в ситуации, в которые раньше он про­сто попасть не мог. Инженер, выйдя из невроза, стал началь­ником цеха. Появились проблемы и жалобы, о которых он даже мечтать не мог. Но он их решать не умеет и иногда опять начинает вести себя так, как вел себя, когда был не­вротиком.

В качестве примера могу привести случай действия сценарной ленты у одного из моих подопечных. Он уже давно стал довольно заметной фигурой в городе, не допускал ничего про­тивозаконного, имел в качестве друзей многих влиятельных людей, которые выручили бы его в трудной ситуации. Но, как только его вызывали в милицию, налоговую инспекцию и про­чие официально карающие органы, в первые секунды им овла­девала легкая паника. Я знаю многих военнослужащих в от­ставке, которые ушли из армии в малых чинах и до сих пор испытывают трепет перед полковниками и генералами, хотя эти полковники и генералы моложе их, да и вообще они друг с другом никак не связаны.

А вот рассказ одного писателя, который с нашей помощью стал писать в довольно позднем возрасте. «Вывозил я тираж своей книги. На одном из перекрестков нас останавливает сотрудник ГАИ. Водитель выходит, о чем-то беседует с ним. Потом милиционер подходит ко мне. У меня возникает легкое волнение, я с волнением открываю дверь и показываю ему накладную на книги, но оказывается, он просто много обо мне слышал и хотел поближе взглянуть на автора книг. Мое волнение заметил и водитель. Это волнение вылезло независимо от моего сознания. Только несколько позже я пришел в себя. Что для меня этот милиционер? Ведь если бы он по отношению ко мне допустил какую-то бестактность, то был бы немедленно уволен. Конечно, если бы я пожаловался кому следует. Правда, вел-то он себя очень тактично. Но если бы я не был бы известной фигурой, то такое мое поведение могло бы вызвать у него подозрение. Была бы длительная проверка. Правда, сейчас эти сценарные ленты у меня довольно тонкие и с каждым подобным случаем рвутся окончательно». Этот человек безо всяких на то оснований с детства боялся милиционеров. Родители запугали.

Я знаю многих таких добившихся успеха людей, которые, несмотря на все наши преобразования и их полную невиновность, при встрече с сотрудниками органов правопорядка, чиновниками и пр. ведут себя, как будто они в чем-то перед ними виноваты. То есть, они входят в свой старый сценарий неудачника.

Но я с ужасом думаю, что если у нас опять, не дай Бог, победит автократический режим, то люди, уже почти вышедшие из сценария, немедленно сценарной лентой будут возвращены в сценарий недавнего нашего социалистического общества. И тогда они опять ум, порядочность, красоту и даже сексуальность у людей будут определять не фактическим их наличием, а должностью, влиянием и состоянием. И они немедленно забудут, что еще два дня назад были поборниками демократии, частной собственности, свободного предприни­мательства и так же быстро, как раньте из атеистов стали верующими, вновь будут поборниками атеизма. И обвинять их я за это не могу. Жить-то хочется, Я и сам раскаюсь и «прозрею». Но мне будет легче, ибо я как раньше был атеистом, и сейчас атеист, так и потом им останусь.

Рабочий комфорт и душевные муки

Начало перестройки я встретил восторженно. Сам бы организовал кооператив, но я не решался это сделать, ско­рее всего, из страха. Не бизнесмен я все-таки. Правда, тог­да я объяснял это тем, что мне нужно сосредоточиться на диссертации. Дела у меня шли в гору. На Баллинтовскую группу народу приходило много. По субботам я проводил группу в консультативной поликлинике. Все это пока шло бесплатно. (Скорее всего, это было действие сценарной лен­ты. Делать что-то новое Вечный Принц уже мог, но нести ответственность — нет. — М.Л.)

Семья

Осенью 1985 года в институт поступил мой старший сын.

По установившейся традиции мы, сотрудники, обращались к Ворону, тогдашнему ректору, с соответствующей просьбой. Он мне «посоветовал», чтобы сын поступал на педиатрический факультет, а не на лечебный, как хотелось бы мне. Было обидно мне, что я все-таки отношусь к со­трудникам второго сорта. (Непонятно, чего он хотел. Вели­ковозрастный ассистент и без кандидатской диссертации. — МюЛ.) Ослушаться «совета» я не смел и правильно сделал, хотя сын мой в аттестате имел все пятерки, а медали не было, потому что он в 9-м классе получил по физкультуре тройку. Я с преподавателем не «беседовал». Оставил все как есть. По тем правилам было так, что если первый экзамен медалист сдает на «5», он зачисляется сразу в институт. Если на «4», то ему приходится сдавать все остальные экзамены в обычном порядке. Я не хотел его демобилизовывать. За­нимался он весь год у репетиторов, которые были им очень довольны. Не ходил он только к преподавателю русского языка, так как грамотность у него была абсолютная, а со­чинения были на уровне литературоведческих статей. Набрал он 17 баллов из 20 ври проходном балле 15 и был за­числен в институт.

Учился он весьма упорно. Мы с ним по утрам вместе хо­дили в институт пешком через рощу, и я вместе с ним учил анатомию. В институте у него были практически одни пя­терки. Спасибо ему, что мне не приходилось ходить и вы­прашивать ему оценки, как это делали многие наши сотруд­ники по отношению к своим детям. Неплохо в это время учился и младший сын.

В семье было две проблемы: первая — с мамой, вторая — с Золушкой. Вначале о Золушке. Период восхищения мною, когда у меня началась перестройка, у нее прошел. Она, к сожалению, не менялась, И раньше, когда я болел, она меня жалела, теперь же, когда я стал благополучным, иногда и покрикивала. Но самое главное — она не разде­ляла моего мировоззрения, каждый раз восставала против моих инноваций и предрекала непреодолимые трудности во всех моих проектах. Только мы заговорим о машине, она тут же отравит нам мечты о ней трудностями, которые возник­нут у автомобилиста после приобретения машины. Как-то мы стали мечтать о строительстве собственного дома. Зо­лушка возвела такое количество препятствий, что от дома мы отказались. Так волей-неволей я обсуждал наши планы и говорил о будущем с детьми, а она оставалась как бы от­гороженной от жизни семьи. Начались упреки, а иногда и скандалы. Периодически я кидал ей «кость»: притворялся больным. Она сразу оживлялась предлагала мне разные формы заботы (лекарства, горчичники, ножные ванны и |гр.), прикрикивала на детей, чтобы они не беспокоили папу. Но я то знал, что если часто симулировать, то можно заболеть и по-настоящему. Хотя в принципе отношения все же были хорошие. Она была предана семье. В сексе с Золушкой я был доволен качеством, но не количеством. Получалось, что инициативу всегда проявлял я. У меня постепенно росло чувство глухого недовольства и мнение, что мнеделают одолжение, что меня, при моих сексуальных воз­можностях и способностях, не устраивало. Однако даже мыслей заводить еще кого-то у меня не было. Я все думал, что как-то утрясется и это. Пытался наладить отношения с Золушкой. Она вроде бы все понимала, да только в поведении не менялась.

Вторая проблема переплеталась с первой — это мама. Она постепенно дряхлела и становилась все более пассивной, но по инерции продолжала работать. Однако перестала выходить на улицу, двигаться. Она требовала, чтобы я ей все заносил домой, хотя ей от работы до дома было метров 500, а от работы до базарчика не более 100 м. Не исключено, что все это было связано с желанием повидать меня, ведь к этому времени она уже жила одна. Тетушка умерла скоропостижно от кровоизлияния в мозг, не успев никого в этом плане помучить. Ее сын приехал на похороны, мы поставили памятник. Потом я понял, что хотя мама и была недовольна тетушкой, но благодаря тому, что они ругались друг с другом, видимо, нас они оставили в покое. В общем, тетуш­ка для нас была просто кладом. (Будем помнить, что скандал — аналог секса, извращенный способ удовлетворения сексуального влечения. Как я уже говорил, о сексуальных потенциях человека можно судить по тому, как он скандалит. Это не значит, что скандальный человек в сексе хорош. Но по продолжительности и силе скандала можно судить, каков он будет в сексе, когда прекратит скандалить. — М.Л.)

Вскоре мама уволилась с работы и приготовилась умирать. Она совершенно не выходила из дома, все время на что-то жаловалась. Я ее периодически укладывал к нам в клинику неврозов. Там она быстро оживала. Когда она выписывалась, то настолько меня измучивала, что я переста­вал узнавать людей. Когда она ложилась в стационар, то там становилась милой старушкой. Несколько раз было так, что она по телефону вызывала меня к себе. Я приезжал, оказы­вал помощь, а потом возвращался домой. Через час она опять меня вызывала. Тогда я взял и перевез ее к нам. Условия жизни резко ухудшились. Я помню, что это особенно не повлияло на мой высокий жизненный тонус. Мы уже какое-то время безуспешно пытались обменять квартиру. Но удалось это сделать только весной 1986 года.

Кстати, процесс обмена способствовал моему психоло­гическому тренингу. Сейчас эта картина исчезла из наших городов.Появились риэлтерские фирмы, которые занимаются обменом. Атогда всесобирались вопределенном месте, одни вешалисебе нагрудь табличку со своим вариантом, другие ходили ичитали варианты. Там же можно было подыскать маклера, который делал обмены, в которые задействовал иногда до 10 квартир. Услуги его дорого стоили, и я подыскивал варианты сам. Тогда я впервые почувствовал, что такое азиатский рынок. Тебя так искренне заверяют, что будут с тобой меняться, а, чуть развернувшись, уже начинают обсуждать другие варианты. Сколько раз мы, согласившись на обмен, строили планы переезда, обсуждали достоинства новой квартиры, даже ходили в школу, где должны были учиться наши дети, а наших партнеров и след простывал. Через какое-то время я привыкнул к необяза­тельности нашего народа и спокойно воспринимаю все эмоциональные уверения и последующие отказы. Я стал следовать правилу, согласно которому считать нужно деньги,которые у тебя в кармане, а сделанным то дело, которое уже сделано.

Поскольку мы съезжались, я посещал квартиры, где разъезжались. Тут я, врач-психиатр и нарколог, впервые увидел истинное лицо алкоголизма, и женского, в том числе. Все это были не квартиры, а стены с лохмотьями, быв­шими ранее обоями, и пьяными обитателями. В каком состоянии была мебель, санузлы и пр., представьте сами. Я не писатель, более красочное описание можете поискать в книгах, но, думаю, что оно не будет верным, а скорее при­крашенным. Ведь ко мне все алкоголики приходили относительно чистенькие, тихие, с испитыми лицами и темно-бордовыми носами, но вежливыми и даже с элементами заискивания. И как при таком состоянии народа можно было еще говорить о скором приходе коммунизма.

В конце концов, обмен состоялся. Мм въехали в трехкомнатную изолированную квартиру площадью 40 кв. м, отдав за нее двухкомнатную изолированную 30 кв. м и двухкомнатную неизолированную 27 кв. м. От доплаты я отказался, но не потому что мне не нужны были деньги, а из-за испуга. Все-таки тогда все это было незаконным, хотя и общепринятым. Я все еще испытывал глубинный ужас перед советскими карающими органами (Опять сценарная лента — М.Л.)

Началось наше совместное с мамой проживание, т. е, ад. Конечно, мама все это делала не нарочно, но мне от этого было не легче. Опишу несколько сцен.

Сцена первая. Возвращаюсь с работы. Сидит моя мама вместе с новыми соседями на лавочке на улице. Я подхожу к группе бабушек и спрашиваю маму о ее самочувствии. Она поднимает рукав, обнажает плечо и показывает мне цветущие синяки на плече (следы уколов, которые ей де­лали, когда она лежала в клинике) и говорит примерно сле­дующее: «Посмотри что твоя жена мне сделала!» Конечно, это был явный поклеп на Золушку. Ухаживала она за ней отменно. Но, Михаил Ефимович, представьте себе мое со­стояние. В этом доме я жил 1—2 месяца. Меня еще в доме никто не знал. В общем, не буду дальше продолжать. Спа­сибо за то, что я уже получил с вашей помощью психоло­гическую подготовку. При прежнем способе моего реагиро­вания криз был бы мне обеспечен.

Сцена вторая. Повторялась довольно часто. Обычно это было вечером. «Сыночек, я хочу с тобой поговорить. Я же имею пенсию, у меня есть сбережения. Почему твоя жена меня не кормит. У меня весь день маковой росинки во рту не было». Конечно, все это не соответствовало действитель­ности. Золушка иногда была свидетельницей этих разгово­ров и плакала отобиды. Я ее успокаивал, как мог. Заверше­нием подобной сцены был следующий эпизод. Уменя был отгул. Я весь день работал дома над диссертацией и раза два или три кормил маму. Вечером она со мной завела прежний разговор о том, что у нее маковой росинки во рту не было и что Золушка ее весь день не кормила. Хорошо, что я сам психиатр и имел хорошую психологическую подготовку. Золушке я рассказал об этом эпизоде. Она обрадовалась, что так все случилось. Все-таки она все время жила в тревоге, что я могу о ней плохо подумать. Однако я уже давно по­нял, что человек она святой. Может быть, у нее нет каких-то навыков, кое-что она не умеет делать, то, что мне нуж­но. Но в нравственном плане никаких претензий к ней предъявить нельзя. Я еще раз заверил ее, что в ее порядочности я никогда не сомневался.

Хорошо, что хоть в этом плане у меня не было мук. Зо­лушке и своим детям я безгранично доверял. И когда мама пожаловалась что ее бьют мои дети, то я ей не поверил а поверил детям. Да и логика подсказывала. Дети мои не отличались драчливым характером, но физически были очень крепкими. И конечно, если бы кто-нибудь из моих детей маму мою ударил, то от нее бы мокрого места не осталось. Конечно, они ее не били.