Асоциальное и антисоциальное поведение
Справедливо считается, что социальная установка — одно из основных качеств человеческой природы; характер социальной установки представляет собой важнейшую черту личности. В качестве фундаментального выдвигается противопоставление личности, ориентированной вовне, общительной, открытой, и личности, так сказать, замкнутой на себя, сосредоточенной на себе (аутистической), закрытой.
Юнг говорит об экстравертах и интровертах, Кречмер — о циклотимном и шизотимном характере. В пределах циклотимного типа Кречмером выделяется еще одна оппозиция: наивной самоуверенности со склонностью к грандиозным предприятиям и скромной нерешительности. В пределах шизотимного типа идеалистическое мышление (на одном полюсе которого мы наблюдаем страсть к преобразованиям, стремление к систематизации и организации, тогда как на другом — упрямство, дух противоречия, угрюмую подозрительность и мизантропию) противопоставляется грубому, откровенно антисоциальному поведению.
Социальное поведение душевнобольных и психопатов не сводимо к единой, простой формуле. Даже при одной и той же форме расстройства разные люди ведут себя по-разному. Иногда лицо с тяжелым шизофреническим процессом продолжает вести вполне активную социальную жизнь; с другой стороны, лицо, страдающее психопатией, может прекратить всякие контакты с другими людьми и до конца своих дней прозябать в полном одиночестве. Но люди, которых мы считаем психически аномальными, в большинстве своем аномальны и в аспекте социального поведения. Эта особенность даже выдвигалась в качестве критерия для определения болезни. Люди, страдающие психическими аномалиями, в большинстве своем асоциальны; но лишь немногие из них антисоциальны.
(а) Асоциальное поведение
Многочисленные разновидности асоциального поведения сводятся к Двум типичным формам.
1. Помешанные в узком смысле этого слова — то есть те, кого мы в настоящее время относим к больным шизофренией, — как правило, в той или иной форме исключают себя из человеческого общества. Внутри себя они воздвигают новый, особый мир, в котором главным образом и живут. — хотя поверхностному наблюдателю может показаться, что они сохраняют контакт с реальным миром. У них нет потребности делиться с другими тем царством чувств, переживаний и бредовых идей. которое принадлежит только им. Они самодостаточны и постепенно отчуждаются от других людей, в том числе и от тех, кто страдает той же формой психического расстройства. Справедливо считается, что между такими больными и нами дистанция больше, чем между нами и представителями первобытных культур. Сам больной, судя по всему, не сознает своей антисоциальности и живет в своем мире так, как если бы мир этот был вполне реален. В типичном случае такие люди замыкаются в себе. сами того не замечая и не испытывая в этой связи никаких страданий. Они составляют «социально мертвую» группу. Если расстройство выражено относительно слабо, больные из низших слоев общества становятся бродягами, а больным из обеспеченных слоев уготована репутация чудаков.
2. Совершенно иной тип асоциальности, иногда, на ранних стадиях процесса, сочетающийся с только что описанным, развивается как неспособность общаться с другими и приспосабливаться к ситуациям. Субъективно эта неспособность ощущается как нечто весьма мучительное. Любой контакт становится настоящей пыткой; поэтому человек старается держаться подальше от других, предпочитает оставаться наедине с собой. Это причиняет ему огромные страдания: ведь подавляя в себе социальные инстинкты, человек испытывает тоску по общению и любви. Его асоциальность становится заметна окружающим; он досаждает им своей неловкостью. Застенчивость перемежается в нем с бесцеремонностью, все его внешние проявления неумеренны, поведение противоречит принятым нормам. Он чувствует реакцию окружающих и поэтому все больше и больше замыкается в себе. Этой форме асоциальности присуще множество разнообразных психологически понятных связей; она зависит от самых разных «комплексов» и при благоприятно складывающихся обстоятельствах может исчезнуть. С другой стороны. она способна привести к абсолютной самоизоляции: человек заточает себя в помещении, которого никогда не покидает. Такое поведение наблюдается у представителей самых разных характерологических типов — не только у личностей грубых и недифференцированных, но и у людей культурных и способных на глубокие чувства; оно может сочетаться со многими другими дефектными проявлениями психической жизни и обнаруживаться как преходящая фаза или как один из аспектов устойчивой конституции. Оно может развиваться спонтанно или представлять собой отчетливую реакцию на неблагоприятные обстоятельства. Короче говоря, такое поведение может быть выражением самых разных форм психических заболеваний.
(б) Антисоциальное поведение
Антисоциальных больных много среди преступников. Большинство случаев обусловлено не столько болезненными процессами, сколько конституциональными аномалиями. Антисоциальные элементы встречаются среди больных шизофренией — в особенности на ранних стадиях, — а также среди больных прогрессивным параличом. Среди больных маниакально-депрессивными расстройствами их практически не бывает.
Развитие исследований по психологии преступников прошло через три фазы, с позиций настоящего времени эти фазы выглядят как ряд параллельных, разумно дополняющих Друг друга направлений. Bнaчaле изучались отдельные преступники, они рассматривались как редкие, аномальные, отклоняющиеся случаи. Были продемонстрированы классически отчетливые сопряжения событий психической жизни, которые обычно выступают в менее явных, неразвитых формах. Затем были выделены психологически понятные связи, встречающиеся достаточно редко и толкуемые в целом неправильно, то есть слишком «интеллектуально» (это касается, в частности, психологии отравительниц и женщин. совершивших преступления на почве ностальгии). Наконец, исследовалось воздействие болезненных процессов на отдельные случаи. В работах, относящихся к этой первой фазе, психологическое понимание часто носит упрощенный, наивный характер, что оставляет в читателе чувство неудовлетворенности. Преступления сплошь и рядом ошибочно приписываются определенным влечениям или страстям; им даются чрезмерно интеллектуальные толкования; слишком многое в психической жизни, в незаметных сопряжениях инстинктов, символических актах и комплексах приписывается осознанному мышлению С другой стороны, многие описания свидетельствуют о том, что авторам удалось выявить в высшей степени ценный и незаменимый материал. К ряду случаев был успешно применен понимающий психологический подход. Были осуществлены попытки обобщающей систематизации всего множества описаний преступников. В качестве образца можно привести недооцененную книгу Крауса\
Вторая фаза была отмечена переходом от понимающего исследования отдельных случаев к статистическим. методам. Анализ причин преступлений и приведших к ним обстоятельств стал основой для выведения длинных рядов корреляций. Исследования такого рода осуществлялись обычно по данным официальной статистики и сосредоточивались на связях преступности в целом, равно как и отдельных видов преступлений, с самыми разнообразными факторами: временем года, возрастом, ценами на хлеб. В частности, было обнаружено, что пик воровства и мошенничества приходится на зиму, а пик преступлений, связанных с повышенной психической возбудимостью (таких, как изнасилование, оскорбление словом и действием), — на лето; было обнаружено также, что количественный рост случаев воровства происходит отчасти параллельно росту стоимости жизни. Оценить и объяснить эти и другие аналогичные корреляции, как правило, нелегко. Существует тенденция к упрощенным объяснениям; однако сторонники критического подхода указывают на значительное многообразие факторов и предостерегают от интерпретации любых параллелизмов в терминах одних только причинных связей. Регулярно повторяющиеся связи вполне могут быть обусловлены зависимостью обоих членов корреляции от целого ряда каких-то неизвестных факторов.
Интерпретация результатов статистических исследований трудна потому, что, подсчитывая преступные действия, мы ничего не знаем о людях, которые эти действия совершают. Необходимость приблизиться к пониманию реальных, глубинных связей привела к тому, что в третьей фазе исследований основное внимание вновь переключилось на личность преступника, на человека в целом. Но на этот раз, в отличие от первой фазы, речь шла уже не о поиске отдельных, редких, классически отчетливых случаев. Материал, собранный в специальных заведениях и других местах, исследовался во всей своей целостности. Это делалось ради того, чтобы познать феномен среднего, обычного преступника, так как с точки зрения борьбы с преступностью именно этот феномен наиболее важен. В таких работах приходится оперировать относительно малыми числами; соответственно, удается достичь высокой точности подсчетов и изучить весьма обширный спектр связей, ибо основой для статистики служит исследование индивида в целом (здесь, в отличие от массовой статистики предыдущей фазы, речь идет об индивидуальной статистике). Груде применил этот подход к качественному и количественному анализу уже известных объективных признаков. Он также попытался сделать предметом статистики данные по типологии характеров, наследственным предрасположенностям, психологическому пониманию, зависимости асоциального поведения от факторов среды или конституции (так называемая личностная статистика)'.
Роль психиатра заключается в том, чтобы выявить и сообщить факты, имеющие значение для борьбы с преступностью, установления наказания и организации работ в местах наказания. Здесь цели определяются обществом и господствующими в нем воззрениями. Прикладная психология должна ответить на вопрос о том, насколько эти цели достижимы и какие в связи с ними возможны решения.
Как ученый, психиатр должен давать непредвзятые отчеты о фактах всякий раз, когда положение кажется «безнадежным». В таких случаях складывается трагическая ситуация, из которой не видно сколько-нибудь приемлемого выхода. Ветцелю удалось отчетливо показать это на примере аномальной личности-кверулянта («сутяги»)-\ Этот человек десять лет боролся за справедливость, невыносимо надоедая властям, которые, в свой черед, нередко бывали по отношению к нему неправы. Будучи психопатом, этот человек не имел абсолютно никаких преступных намерений; в конце концов, он покончил с собой, предварительно отослав в газеты сообщение о своей смерти: «Всю свою жизнь фон Хаузен мечтал служить Родине. Но волею жестокой судьбы жизнь его закончилась безрезультатно».
Психопатология духа
Дух, как таковой, не может заболеть; поэтому вынесенные в заглавие слова содержат в себе некоторое противоречие. Однако носителем духа является наличное бытие. Болезни, затрагивающие наличное бытие, влияют на реализацию духа, которая в итоге может тормозиться, задерживаться, принимать искаженные формы, но может и активизироваться, избирая для этого самые разные пути.
Кроме того, дух по-своему истолковывает аномальные психические феномены и трансформирует их. Здесь возможны различные точки зрения. Я могу считать, что мною движут мои естественные passiones animae («страсти души»); я могу винить себя и считать свои действия и чувства злыми и греховными; я могу верить, что подвержен влиянию богов и демонов, одержим ими: наконец, я могу верить, что на меня воздействуют другие люди, что это именно они околдовывают меня. Аналогично, разные люди по-разному относятся к собственному опыту овладения своими же душевными расстройствами: одни видят в этом опыте покаяние, другие — философское самовоспитание, третьи — отправление культа, четвертые — молитву, пятые — посвящение в таинства.
Связи и единства, составляющие мир духа. не могут служить предметом психологии. Возможности психопатологии ограничиваются исследованием некоторых частных аспектов духа, нашедших свое проявление в тех или иных феноменах. Во-первых, мы отмечаем эмпирические исследования конкретного материала (патографии и анализ воздействия медитативных упражнений); во-вторых, мы обсуждаем некоторые вопросы общего характера-, в-третьих, мы рассматриваем животрепещущую для всех времен проблему взаимоотношения психопатии и религии.
(а) Эмпирические исследования
1. Патографии. Этим термином обозначаются биографии, цель которых — представить аспекты психической жизни, интересные с точки зрения психопатологии, и разъяснить значение отдельных явлений и событий для творчества тех людей, чья жизнь служит объектом описания. Среди многочисленных известных патографии выделяются труды Мебиуса и Ланге'. Но даже эти авторы не удерживаются в должных границах и трактуют творческие свершения исходя из весьма слабых оснований — то есть, попросту говоря, обесценивают их. Скажем, в стихотворении можно усмотреть признаки кататонии; но само по себе это не значит, что стихотворение неудачно или непонятно. Суждения подобного рода, если они выдвигаются психопатологом, следует оценить как субъективные, любительские и, в общем, малоинтересные (а с точки зрения многих — откровенно неприемлемые и вызывающие раздражение). Патография требует к себе самого деликатного подхода. Научная патогра-фия без полноценного психопатологического понимания и способности к историческому суждению невозможна. Кроме того, приемлемая, интересная для читателя патография обязательно должна исходить из таких предпосылок, как уважение к человеку, который служит объектом описания, и определенная (не мешающая откровенности) дистанцированность от него. Если материала недостаточно, патография становится смехотворной (таковы, в частности, патографии Иисуса и Магомета)
Все, что мы узнаем из патографии о жизни выдающихся людей, доказывает свою значимость для психопатологии. В патографическом материале мы обнаруживаем то, чего никогда не удается наблюдать у «среднего» больного; но в итоге наша наблюдательность становится
только острее. Каждому психопатологу полезно знакомиться с жизнью выдающихся людей по хорошим патографиям.
2. Медитативные упражнения. Во всех великих культурах — в Китае, Индии, на Западе — мистиками, философами и святыми были разработаны в высшей степени многообразные и содержательные способы «упражнения души». Но всем этим способам присущи некие общие фундаментальные свойства. Каждый из них представляет собой техник)' внутренней работы над состоянием сознания, способ инверсии и трансформации сознания. Шульц исследовал их современными эмпирическими методами'. Эту эмпирически установленную фундаментальную общность следует отличать от веры, которая движет соответствующими психическими механизмами и придает им исторически и личностно значимое содержание. Эту общность следует отличать также от метафизики, которая, с одной стороны, выступает как способ понимания переживаний, а с другой — определяет их содержание. Современная психиатрия использует отчасти те же методы; но в условиях современного неверующего мира они указывают прежде всего на существование «веры» в науке, а затем интерпретируются в духе психологических теорий.
(б) Вопросы общего характера
1. Значение болезни для творчества. Специального эмпирического исследования заслуживает вопрос о том, какие формы болезней несут в себе не только разрушительное, но и позитивное значение. В связи с патографиями выдающихся людей то и дело возникает следующая дилемма: проявляется ли творческий дар этих людей вопреки болезни или выступает в качестве одного из ее следствий В пользу последней возможности свидетельствуют такие феномены, как повышенная творческая продуктивность при гипоманиакальных фазах, появление содержательных элементов эстетического характера во время депрессивных состояний, метафизический опыт, связанный с шизофреническими переживаниями. Вопрос о возможном позитивном значении болезни возникает и в связи с некоторыми историческими событиями'.
2. Связь между формой болезни и духовным содержанием. Из истории известно множество мировоззренческих систем, возникновение и проявления которых, судя по всему, во многом обусловлены душевными заболеваниями; похожие системы создаются и сегодня. Правда, такие духовные миры вполне могли бы возникнуть и существовать и без вмешательства болезни; но своим фактическим возникновением они. скорее всего, обязаны деятельности психически больных. Во всех случаях нам недостает материала для доказательств; но трудно отделаться от впечатления, что духовный мир гностиков каким-то образом связан с навязчивыми состояниями. Широко известные описания странствий души по небу и аду живо напоминают о переживаниях больных шизофренией. Ныне эти шизофренические состояния утратили свой мировоззренческий смысл: те. кто им подвержен, рассматриваются как невменяемые, как безумцы, за которыми нужен присмотр. Их болезненные переживания ни на кого не производят впечатления. В прежние времена ситуация, возможно, выглядела иначе. Некоторые мифологические представления и суеверия, по-видимому, не родились бы без знакомства с переживаниями, характерными для dementia praecox. Сходные соображения возникают и в связи с образным миром, сформировавшимся вокруг ведьм и прочих сверхъестественных существ. Но никаких специальных исследований в этой области не проводилось.
3. Исторически складывающиеся типы отношения к душевнобольным. Несомненно, душевнобольные сыграли в истории существенную роль. Они пользовались уважением как шаманы: им поклонялись, как святым; они внушали священный трепет, как люди, через которых вещает Бог; как люди исключительные, они указывали путь и щедро вознаграждались. Человек, страдающий расстройством группы dementia praecox, может благодаря своим психотическим переживаниям стать основателем секты. Подобное иногда наблюдается в сельской местности и в настоящее время (секта малеванцев в России). Таких людей никогда не считали душевнобольными; то, что мы назвали бы «болезнью», расценивалось как духовный дар. Но другие люди того же типа могли подвергаться осмеянию как «сумасшедшие», изгоняться из общества как «одержимые», уничтожаться или оставаться незамеченными.
Иначе обстоит дело с поэзией и искусством. В произведении литературы или искусства больной часто представляется именно как больной и в то же время как символ глубочайшей человеческой тайны. Безумием завершилась трагедия Филоктета, Аякса, Геракла: сошли с ума Лир и Офелия; Гамлет притворялся сумасшедшим. Дон Кихот — почти типичный шизофреник. Особенно часто предметом художественного описания становилось переживание «двойника» (Э. Т. А. Гофман, Э. А. По. Ф. М. Достоевский). С другой стороны, у Гете тема безумия не играет почти никакой роли, а связанные с ней редкие описания (Гретхен в тюрьме) далеки от действительности — особенно в сравнении с весьма реалистическими описаниями у Шекспира и Сервантеса.
Веласкес писал идиотов. Властительные особы держали при своих дворах «шутов», которые пользовались «шутовской свободой» слова. Дюрер создал гравюру, изображающую Меланхолию. «Сатурнический человек» Ганса Бальдунга Грина — тип человека, мучающегося меланхолией.
Можно привести много других примеров; все они не поддаются единой, общей и исчерпывающей интерпретации. Но нет никакого сомнения. что между болезнью и глубочайшими возможностями человека между безумием и мудростью существует какая-то скрытая корреляция'.
(в) Психопатия и религия
Обозревая все множество типов психических болезней, мы можем определить характер связанных с ними религиозных переживаний. Это удается сделать на примере некоторых явлений современности Благодаря историческим исследованиям мы узнаем, у каких выдающихся религиозных деятелей были признаки психической аномалии, какую роль в религиозных переживаниях играючи душевные расстройства и истерия как отдельные религиозные феномены могут быть поняты в психологических терминах. Мы задаемся вопросом о том, как священнослужитель, чье религиозное поведение укоренено в душевной болезни и, так сказать, окрашено в ее цвета, ведет себя по отношению к людям в своей повседневной практике. Мы стремимся понять, каким образом религия способна помочь больному человеку-'. Наконец, мы выходим за пределы эмпирического и задаемся вопросом о том, каков смысл совпадений между душевной болезнью и религией и можно ли вообще говорить в данной связи о каком бы то ни было смысле. Можно ли утверждать, что в те моменты, когда человек оказывается у самых пределов своего наличного бытия, экстремальный характер переживаемого им момента предоставляет основу для осмысленного духовного опыта? Мы могли бы указать на эмпирический, известный из социологии факт, что все действенные религиозные движения и системы характеризуются — чаще всего бессознательно и лишь изредка осознанно — абсурдностью своего содержания («верую, потому что абсурдно», как настаивал Тертуллиан, а вслед за ним Кьеркегор). Во времена Лютера разум отвергался; раннему лютеранству была присуща тенденция к выдвижению абсурда на передний план. С другой стороны, католицизм, начиная с Фомы Аквинского, перешел к отрицанию того, что содержание веры абсурдно; теперь уже следовало различать то, что превосходит всякий разум (то есть содержание откровения), и то, что противно разуму (то есть абсурд в собственном смысле).
Исторические аспекты
В XIX веке благодаря лучшему сообщению между разными концами земного шара, удалось ближе узнать все населяющие его народы. Исторический интерес сосредоточился на постижении их настоящего в терминах прошлого, равно как и прошлого как такового, вплоть до самых отдаленныx истоков. С этим интересом связана попытка представить душевные болезни в историко-географическол1 аспекте, с учетом климата, расовых особенностей, «духа местности» (genius loci), ландшафта. исторической судьбы. Впоследствии на этой основе были осуществлены специальные исследования по геопсихологии и расовой психологии. а также исследования исторического характера (в частности, на тему о том, было ли появление сифилиса в XV в. чем-то абсолютно новым, действительно ли эта болезнь была привезена из Америки и т. п.). Предметом анализа становились отдельные исторические аспекты и общеисторические соображения о развитии человека как биологического вида.
Изменения социальных и исторических условий воздействуют на характер проявления психических расстройств. История психических заболеваний — это особая разновидность истории общества и культуры. Исследуя болезнь с исторической точки зрения, мы видим, как меняется со временем ее картина — при том, что в чисто медицинском смысле сама болезнь остается той же. Особенно ярко стиль времени проявляется в неврозах: при одних обстоятельствах они процветают, тогда как при других — почти не обнаруживаются. Описания отдельных случаев и биографии, восходящие к давним историческим эпохам, представляют огромный интерес как свидетельства возможных изменений. Но психиатру полезно исследовать конкретные исторические иллюстрации даже безотносительно к методическим сравнениям: он может не знать исторических различий, но он их непременно почувствует. Примеры из истории предоставляют в наше распоряжение выразительную картину того, как определенный вид болезни проявляется у высокодифференцированных и выдающихся натур, а также у людей, столкнувшихся с незнакомыми, чуждыми обстоятельствами. К сожалению, материал такого рода весьма скуден.
В исследованиях по психопатологии этот исторический интерес развивается параллельно интересу к тому, что можно было бы назвать общими законами антропологии. Сравнивая между собой различные эпохи, первобытные и развитые культуры, мы познаем разнообразные, изменчивые проявления одного и того же феномена (например, истерии), понимаем, какие именно черты специфичны для отдельных исторических состояний (например, для архаических культур), и, наконец, анализируем основные направления, избираемые общеисторическим процессом (например, в связи с проблемой вырождения).
(а) Культурная принадлежность и историческая ситуация как факторы, обусловливающие содержательный аспект душевной болезни
Совершенно ясно, что содержание психоза восходит к культурному багажу той группы, к которой принадлежит данный больной. В прежние времена среди бредовых идей преобладали такие, как превращение в животное (ликантропия), демономания и др.; теперь же больные бредят главным образом о телефоне и радио, о гипнозе и телепатии. В прежние времена над больным измывались злые духи; теперь же порча наводится с помощью электрического аппарата. У философа бредовые переживания отличаются богатством и глубиной смысла, а у простого человека они представляют собой главным образом фантастически искаженные формы суеверий.
Представления и поверья, которые мы в условиях нашей современной технической цивилизации считаем возможными симптомами душевной болезни, не могут считаться таковыми в условиях сельской местности, где многие древние верования сохраняются как часть фольклора.
Культурная среда, преобладающие воззрения и ценности важны постольку, поскольку они способствуют развитию одних разновидностей психических аномалий и предотвращают развитие других. Определенные характерологические типы «соответствуют» времени и друг другу. Сплошь и рядом нервные или истерические личности каким-то образом «находят» друг друга. Про некоторые общности вполне можно сказать, что они характеризуются скоплением аномальных и психически больных личностей; таковы, в частности, Иностранный Легион, колонии нудистов и вегетарианцев, общества фанатиков здоровья, спиритизма, оккультизма, теософии. Судя по всему, среди приверженцев древнегреческого дионисийского культа было принято взывать к лицам с истерическими данными. Именно такие люди играют роль во всех случаях, когда оргиастический элемент приобретает особую значимость для обширных сообществ. Пациентам наших психиатрических заведений, в отличие от психически больных жителей Явы, присуща склонность к необоснованным самообвинениям; Крепелин объясняет ее особенностями европейской культуры, в которой личная ответственность играет значительно более важную роль.
Некоторые исторические эпохи и обстоятельства благоприятствуют формированию и философскому возвышению чисто мужских сообществ; соответственно, в такие эпохи гомосексуальность играет существенную роль. В другие же времена преобладает безразличное или презрительное отношение к гомосексуальности, или она трактуется как преступление'.
Истерия имела немалое историческое значение для средних веков, но ее роль в современном мире сходит на нет. С шизофренией же дело обстоит как раз наоборот: насколько можно судить, в средние века ей не придавали значения, зато в течение последних столетий она стала феноменом огромной важности (Сведенборг, Гельдерлин, Стриндберг, Ван Гог).
После 1918 г. у нас выработался более пристальный взгляд на ту роль. которую во времена потрясений играют психопаты. Аномальные личности бывают особенно заметны в революционные эпохи: на какое-то время они даже выдвигаются на передний план общественной жизни. Правда, сами они никогда не делают революций и не принимают в них сколько-нибудь конструктивного участия; но ситуация предоставляет им преходящую возможность проявить себя Как говорит Кречмер. «в мирные времена мы официально объявляем их невменяемыми; в неспокойные же времена они становятся нашими правителями»
(б) История истерии
У истерии есть своя история. Кульминационные формы наиболее драматичных проявлений — таких, как припадки, изменения сознания (сомнамбулизм), театральные выходки, — остались в прошлом. Феноменология истерии меняется в зависимости от ситуации и общепринятых воззрений. Яркие в своем роде феномены, подробно описанные в прошлом веке Шарко и исследователями его школы (которые тем самым невольно способствовали популяризации и количественному росту таких феноменов), в настоящее время встречаются редко. Именно в XIX в. была признана исторически важная роль истерии. Судя по историческим данным, основной феномен сводится к следующему: механизм, который сам по себе постоянен (лишь у очень незначительного числа людей он находит свое проявление в форме болезни или особого рода способности к истерии), используется в интересах различных идеологических движений и мировоззренческих установок, ради достижения определенных целей. Поэтому 'всякий раз, исследуя явления. имевшие место в тот или иной период времени, мы видим в их совокупности нечто существенно большее, чем просто истерию. Среди исторически значимых болезненных явлений истерия играет ведущую роль; наряду с ней определенное значение имеют шизофрения, а также некоторые иные расстройства. Поэтому заслуживают внимания все исторические данные о том, что принято было считать суевериями, магией или колдовством: об одержимости злыми духами, о психических эпидемиях, об охоте на ведьм, оргиастических культах, спиритизме.
1. Одержимость злыми духами. Представление о том, что духи (демоны и ангелы, черти и боги) могут вселяться в людей и управлять ими, свойственно всем временам и народам. Влиянием демонов объясняются как соматические, так и — тем более — психические заболевания. Особенно это относится к таким психическим расстройствам, когда человек оставляет впечатление превратившегося в кого-то совершенно иного, когда его голос и поведение, выражение лица и содержание речи вдруг меняются до неузнаваемости и все эти изменения исчезают так же внезапно, как и появились. Об «одержимости» в более узком и истинном смысле мы говорим тогда, когда сам больной переживает расщепление своего существа на две личности, два «Я», которым соответствуют два разнородных типа чувствования (см, выше, главку «в» §7 главы 1). Далее, «одержимостью» считается также переживание чуждых личностей, которые являются больному в галлюцинациях и говорят с ним голосом и жестами; к этому же разряду относятся некоторые навязчивые феномены. Конечно, представление об «одержимости» само по себе весьма примитивно; стоящая за ним реальность отнюдь не однородна. В частности, состояния одержимости с измененным сознанием (именно таков феномен сомнамбулизма) совершенно не похожи на состояния, при которых сознание остается ясным. Первые обычно носят истерический, тогда как вторые — шизофренический характер'.
2. Психические эпидемии. Феномены этого рода, получившие столь широкое распространение в средние века, уже давно служат предметом заинтересованного внимания Судя по всему, в более поздние времена в нашем культурном пространстве идентичных явлений не бывайте. Средневековые психические эпидемии сопоставимы только с феноменами, встречающимися по всему миру среди первобытных народов, которые подвержены психическим эпидемиям в силу своей высокой внушаемости. Во время детских крестовых походов тысячи детей (как утверждается, вплоть до 30 000) собирались вместе и шли по направлению к Святой Земле, движимые страстью, которую ничто не могло остановить; они покидали дома и родителей только ради того, чтобы очень скоро и бесславно погибнуть.
После Великой Чумы XIV в. в разных местах Европы вспыхивали эпидемии так называемого танцевального бешенства (Tanzwut; это явление известно также под названием «тарантизм»), почти мгновенно поражавшие великие множества людей (впрочем, аналогичные явления, пусть в меньших масштабах, происходили и в другие времена). Это были состояния возбуждения с припадками, оргиастическими танцами, галлюцинаторными переживаниями сценоподобного характера; за ними всякий раз следовала частичная или полная амнезия. Иногда танцующие яростно барабанили себя по телу; прекратить это можно было. только связав их.
Позднее, в XVI и XVII вв.. широкое распространение получили эпидемии в женских монастырях: многие монахини вдруг оказывались одержимы бесами, и процесс изгнания последних всякий раз проходил в высшей степени драматично, поскольку изгнанные бесы имели обыкновение возвращаться. Когда епископ приказывал изолировать монахинь и держать их под домашним арестом, эпидемии мгновенно прекращались; публичные же процессы изгнания дьявола священником только способствовали быстрому распространению «заразы»'. Все эти эпидемии, исходя из описанных симптомов, удается отождествить с истерическими проявлениями (как уже было сказано, содержание последних всякий раз определяется соответствующей средой и преобладающими установками). Но почему такие эпидемии происходили именно тогда? Почему они не свойственны иным историческим эпохам, в том числе и нашей? Среди исследователей утвердилось мнение, что такие эпидемии, пусть в значительно меньших масштабах, случаются и сегодня. Они пресекаются в зародыше и не получают распространения потому, что не имеют поддержки в виде соответствующим образом ориентированных ожиданий, а также в виде преданной веры или суеверного страха больших масс людей. В кругах приверженцев спиритизма истерические феномены распространены достаточно широко; но рационалистически настроенная современная публика только смеется над подобными «суевериями» и презирает их. Можно предположить, что присущие определенным историческим эпохам типы переживаний и религиозные воззрения, обусловливая специфику некоторых влечений и целей, запускают в движение механизмы, которые иначе так и оставались бы в латентном состоянии. В итоге механизмы, о которых идет речь, становятся действенным инструментом на службе определенных культурных групп; при других же обстоятельствах они оценивались бы не иначе, как болезненные и спорадические феномены.
3. Охота на ведьм. Кошмар охоты на ведьм воцарился в Европе на исходе средневековья и продолжался три века подряд. В мире, где царил страх, где католическая и протестантская церкви проводили политику искоренения ересей, где садистские импульсы были весьма действенны, древние представления обрели непонятное для нас могущество. Проведение процессов, под которыми явно не было никаких рациональных оснований, стало возможно только в условиях господства реалий из области истерии и внушения. Во все времена существовали (и продолжают существовать) люди, сохраняющие трезвый взгляд на мир, несмотря на давление воцарившихся в их среде бредовых идей: ведь «дух время» не может навязать себя всем без исключения. Но против массовых доменов бессильны даже здравомыслящие люди, наделенные сильным характером. Существуют психические механизмы, постоянно готовые к действию: это механизмы внушаемости, истерии и влечения к тому чтобы страдать самому и причинять страдания другим, к боли и уничтожению ради них самих. Они вполне способны затопить всякое противодействие в ситуациях, когда людьми безраздельно овладевает вера или воля к власти.
4. Оргиастические культы. Культовые действа оргиастического характера были известны во все времена и во всех концах земного шара. Несомненно, их объединяет один и тот же психологический механизм. Экстаз врачевателей и шаманов', неистовство дервишей, оргии дикарей равно как и дионисийские празднества древних греков, — все это психологические события одного порядка. Вероятно, тщательный анализ позволил бы осуществить типологическую дифференциацию этого множества; но у нас нет материала для более обоснованных суждений. Мы вынуждены ограничиться общим представлением об отдельных событиях.