Ради чего совершаются преступления?
Мы приступаем к анализу последнего звена причинной цепочки, которое после отчуждения личности и ее повышенной тревожности непосредственно предшествует преступному поведению, - мотива. Несмотря на его огромное значение для понимания человеческого поведения, он еще не привлек к себе должного внимания отечественных психологов. Что касается криминологии, призванной объяснять преступное поведение, то его познание еще не совсем вышло из круга обыденных представлений, основанных прежде всего на здравом смысле, а не на результатах научных исследований. Юристы полагают, что преступления совершаются главным образом из корысти, мести, ревности, хулиганских побуждений, не очень задумываясь над тем, какие глубинные психологические и внешние социальные реалии они отражают, в чем их субъективный смысл.
Разумеется, указанная цепочка достаточно условна, поскольку основные мотивы, ведущие мотивационные тенденции формируются в том же процессе, в котором возникают черты отчужденности личности и ее тревожность. Отчуждение, начавшееся с отвергания родителями ребенка, порождает тревожность как личностное свойство, а она - мотивы преступного поведения, связанные с “охраной” биологического или (и) социального существования индивида. Социальная дезадаптивность и тревожность в связи с теми или иными событиями в жизни человека или развитием у него психических аномалий могут возрастать. Соответственно большую значимость приобретают и порожденные, обусловленные этими явлениями мотивы.
Напомним, что многие преступники не отвергались родителями в детстве и не отличаются тревожностью. Они были любимы ими, были “приняты” ими, но именно эмоционально близкие родители передали им негативные нравственные представления и аналогичные образцы поведения. У таких лиц мотивы преступлений не порождаются социально-психологической изоляцией и тревожностью. Они отчуждены от широкой социальной среды и ее ценностей, но вполне адаптированы в малых социальных группах и общностях.
В целом же мотивы преступного поведения нельзя понять вне связи с прожитой человеком жизнью, с теми влияниями, которым он подвергался и которые определили его личностные особенности. Мы утверждаем, что проблема мотивов - это во многом проблема их происхождения, их обусловленности внешними и внутренними факторами в ходе индивидуальной истории личности. В мотивах как бы воспроизведено, отражено прежде всего содержание раннесемейных отношений, а затем и последующих событий. Отношения и события детства обретают вторую жизнь, новую форму существования и, реализуясь через мотивы в поведении, являются как бы ответом на них, их продолжением или следствием. Если же не связывать мотивы со всей жизнью индивида, то можно прийти к абсурдному выводу, что любой мотив возникает мгновенно под воздействием актуальной ситуации. Подобный вывод означал бы также, что мотивы не имеют личностных корней.
Конечно, нет жесткой и однозначной зависимости между условиями жизни и содержанием мотивов, равно как и совершением преступлений. Однако неблагоприятные условия формирования личности оказывают определяющее влияние на дальнейшую жизнедеятельность человека.
Итак, мотивы выражают наиболее важные черты и свойства, потребности и стремления личности. Поэтому обосновано утверждение, что, каковы мотивы, такова и личность, и наоборот, а поэтому они являются наиболее полной и точной ее характеристикой. Это тем более верно, что мотивы не только то, что побуждает к определенному поведению, но и то, ради чего оно совершается, в чем его внутренний смысл для действующего субъекта (“Каждый стоит столько, сколько стоит то, о чем он хлопочет”. Марк Аврелий). На это мы обращаем особое внимание потому, что отдельные исследователи под мотивами понимают любые стимулы, в том числе внешние, способные вызвать или активизировать поведение. Для решения вопроса об ответственности, в частности уголовной, человека за свои поступки это чрезвычайно важно, поскольку, рассуждая логически, он не должен отвечать за те действия, причины которых лежат вне его.
Однако содержание мотивов не может быть сведено и к отдельным психическим явлениям (интересам, потребностям, чувствам и т. д.), несмотря на то что они играют существенную роль в мотивации и очень часто проявляются именно в отдельных мотивах. Например, в насильственном преступном поведении весьма заметна роль эмоций, особенно тех, которые отличаются интенсивностью, яркостью, длительностью. Обычно эмоции отражают в мотивации острые противоречия между личностью и средой, конкретной жизненной ситуацией. Однако простая констатация гнева, ярости или ревности еще далеко не раскрывает содержание мотивов, поскольку она не дает ответа на вопрос, каков субъективный смысл совершаемых действий. Пытаясь понять мотив, нельзя, на наш взгляд, ограничиваться указанием на то, что в момент совершения преступления виновный испытывал сильнейший приступ гнева, хотя эта эмоция оказывает значительное влияние на принятие решения.
Состояния гнева, возмущения и т. д. можно расценивать как свидетельство слабой приспособленности личности к среде, ее недостаточной адаптированности. Не случайно многие исследователи справедливо отмечают повышенный эмоциональный характер преступлений, совершаемых подростками. Для них характерны слабая адаптация к жизни, неумение преодолевать трудности и как следствие повышенная тревожность. Она помимо прирожденных особенностей формируется и в связи с тем, что молодые люди еще не обрели прочного места в жизни, часто попадают в ситуации сложного выбора, стоят перед необходимостью обретения основных ориентиров, имеющих кардинальное значение для их жизни. Не забудем и отсутствие или недостаточность психологической и материальной поддержки со стороны родителей в переходный период жизни несовершеннолетних.
В мотивах конкретизируются потребности, которые не только определяют мотивы, но в свою очередь изменяются и обогащаются вместе с изменением и расширением круга объектов, служащих их удовлетворению. Это, естественно, означает изменение и обогащение самой личности, особенно, если нравственны способы реализации мотивов. У одного человека не может быть беспредельного числа мотивов, но богатство мотивационной среды, а стало быть, и самой личности проявляется в их разнообразии и взаимодополняемости. При таком положении они могут не только “сотрудничать” между собой, но и усиливать или ослаблять друг друга, вступать во взаимные противоречия, следствием чего может быть непоследовательное, даже правонарушающее поведение. Но гораздо хуже, когда мотивы вступают в конфликт с нравственными нормами, регулирующими способы их удовлетворения. Именно в этих случаях чаще всего наступает преступное поведение.
Мотивы - явление психологическое, но они могут формироваться лишь при условии вступления человека в разнообразные отношения с окружающими, его включенности в общественные связи. Поэтому можно сказать, что они присущи только личности и представляют для нее канал связи со средой. В этом канале отражается то, как человек воспринимает мир, что он видит в нем, какие цели преследует, насколько близок к нему и, главным образом, к людям, насколько ценит их и свое место среди них. Чем беднее этот канал, тем отчужденнее индивид, тем слабее его социальные связи.
Следует допустить, что криминогенное значение имеет недостаточное число, так сказать немногочисленность, мотивов. Основанием для подобного предположения помимо общетеоретических соображений служат и некоторые эмпирические данные о том, что у так называемых общеуголовных преступников (убийц, воров, грабителей, разбойников, хулиганов) по сравнению с законопослушными гражданами заметен уже спектр мотивов и соответственно способов их реализации. Блокирование даже одного из наиболее значимых мотивов при общей скудости их набора вызывает не только психотравмирующие переживания, но и еще большее отчуждение от среды и норм, регулирующих поведение. Все это повышает вероятность совершения преступных действий.
Мотив, представляя собой одну из психологических форм отражения действительности, лежит как бы внутри поведения. Он пронизывает все его содержание и проявляется на всех его этапах, соединяя поведение с личностью. Мотив - внутренняя непосредственная причина преступления, выражающая личностное отношение к тому, на что направлены преступные действия.
Хотя мотив не может сформироваться без влияния внешних условий, он не является лишь простым передатчиком этих условий, существовавших в различные периоды жизни человека. Испытывая на себе влияние биологических и личностных особенностей, мотив олицетворяет единство объективного, социальной среды, и субъективного, личностных качеств, в которые трансформировались и через которые преломились объективные обстоятельства. В то же время он образует особое личностное свойство, в котором фокусируются ее ведущие жизненные тенденции. Поэтому о мотиве можно сказать, что он и зависим, и автономен.
Очень важно отметить, что нет мотивов, которые порождали бы только преступное поведение. В этом смысле мотивы как бы нейтральны. Следователь, прокурор, суд, а затем и работники исправительно-трудовых учреждений, как правило, квалифицируют мотив в рамках содержащейся в уголовном законе “номенклатуры” мотивов. При этом практически игнорируется то обстоятельство, что многие мотивы не являются специфически криминогенными, так как могут определять и непреступное поведение. Нередко даже в тех случаях, когда указываются, казалось бы, специфически криминогенные мотивы, например “хулиганские побуждения”, оказывается весьма неопределенным их содержание как непосредственных побудителей именно данных, а не каких-либо других преступных действий.
Сами мотивы не могут быть преступными. Преступным способно быть только поведение, а оно зависит от выбора средств для реализации мотивов, от нравственной направленности личности, ее солидарности с правовыми нормами, приятия их. Изучение мотивов преступного поведения, по нашему мнению, всегда должно осуществляться в тесной связи с личностью преступника, их понимание всегда должно вытекать из понимания самой личности, ее сущности. Только подобный подход позволит вскрыть, почему данный мотив свойствен именно данному человеку. Таким путем может быть осуществлен переход от констатации неспецифичности мотива только преступления к признанию его специфичности, закономерности для конкретного индивида.
В качестве психологического явления мотивы не могут быть и антисоциальными (асоциальными, псевдосоциальными), поскольку это не более чем их внешняя оценка, не раскрывающая их сути. Точно так же не следует, по нашему мнению, считать антиобщественными некоторые потребности личности. Таковыми безоговорочно не должна признаваться даже потребность в наркотиках, нужда в которых может быть велика, например при болезни. Вот почему неверно утверждение, что тяжкие преступления порождаются антиобщественными, т. е. более опасными, мотивами, а менее тяжкие - асоциальными, т.е. менее опасными.
Рассмотрим так называемые псевдосоциальные мотивы, в основе которых лежит предпочтение норм, интересов и ценностей отдельных социальных групп, противоречащих охраняемым законом нормам, интересам и ценностям общества в целом. К типичным мотивам такого рода обычно относят: “ложнотоварищеские” - в межгрупповых агрессивно-насильственных столкновениях, групповых хулиганских действиях; “ведомственно-корпоративные” - при совершении должностных и хозяйственных преступлений, а также преступлений против правосудия (например, должностные подлоги, укрывательство преступлений и т. д.).
Однако анализ псевдосоциальных мотивов не может ограничиваться констатацией противоречивости интересов группы интересам общества. Поскольку в каждом случае виновный знает, что такой конфликт имеется и своими поступками он нарушает уголовно-правовой запрет, их мотив надо искать в том, в чем именно заключен для него смысл преступных действий, что психологически он выигрывает, совершая их. Вот почему мотивом является не ложно понятый интерес группы, а определенная польза для себя, хотя, в чем именно она состоит, преступник не всегда четко осознает. Таким образом, мы приходим к выводу, что нет ложно понятых групповых интересов, выступающих в качестве так называемых псевдосоциальных мотивов, т. е. преступник не ошибается в правовой и нравственной оценке этих интересов, а есть потребность утверждения, улучшения своего социального статуса, подтверждения своего социального бытия, наконец, страх быть низвергнутым или уничтоженным системой, если не пойти ей на уступки, даже поступаясь собственной совестью.
Именно в этом мы видим мотивы, например, грубейших нарушений законности, массовых репрессий. Рассуждения о пользе репрессий для Родины, для социализма и партии или для борьбы с преступностью не более чем маскировка подлинных стимулов. Конечно, некоторые люди могут даже поверить в такие свои “чистые” побуждения, но в подавляющем большинстве случаев это будет то, что в народе попросту называют шкурным интересом. Это очень точное выражение - спасение собственной шкуры под видом борьбы за якобы общий интерес.
Можно ли говорить о неадекватных мотивах, т. е. о сугубо индивидуальных, свойственных данной личности и не соответствующих тем ситуациям, в которых они реализованы? О таких мотивах упоминают в тех случаях, когда, казалось бы, ничтожные поводы вызывают разрушительные и яростные вспышки, взрыв страстей. Чаще всего виновными в таких случаях бывают лица с психическими аномалиями, которые не могут управлять своими эмоциями. Представляется, что ставить вопрос о существовании подобных мотивов можно лишь с очень большой долей условности, помня о том, что каждая ситуация, объективно существующая, всегда воспринимается с субъективных позиций. По внешним оценкам, мотив может расцениваться как неадекватный внешним условиям, но он всегда будет строго соответствовать особенностям данной личности, потому что это ее мотив.
Эти, казалось бы, теоретические конструкции имеют тем не менее колоссальное значение для правосудия, для эффективного исправления и перевоспитания осужденных, предупреждения рецидивной преступности. Сейчас одно из важных требований закона об установлении мотива преступления остается почти нереализованным в своей основной функции - в функции непосредственного предмета исправительного воздействия, а следовательно, и предупреждения рецидива.
Указываемые в приговорах мотивы преступлений по своему значению чаще всего являются внешними социальными оценками приписываемых преступнику побуждений, не характеризуют смысл, суть самих этих побуждений. Особенно ярко это выявляется в отношении осужденных к справедливости вынесенного им приговора (наказания). Их отношение в огромной степени зависит от того, в какой степени удалось суду и следствию выявить и сформулировать обвиняемому истинные мотивы его преступных действий.
Чаще всего суду и следствию не удается раскрыть мотивы преступления, в том числе и по той весьма распространенной причине, что данному вопросу они попросту не придают никакого значения. Это одна из веских причин того, что подавляющее большинство преступников считают приговор и наказание несправедливыми, а себя не признают действительным источником наступивших общественно опасных последствий. Они искренне убеждены, что действительными виновниками являются потерпевшие, свидетели, жизненные трудности и иные обстоятельства, признают же себя виновными лишь формально. Понятно, что при таком отношении трудно рассчитывать на осмысление содеянного, на раскаяние, на стремление исправиться.
Отдельные поступки, а тем более поведение человека в целом направляется не одним каким-то, а рядом мотивов, находящихся друг с другом в сложных иерархических отношениях. Среди них можно выделить основные, ведущие, которые и стимулируют поведение, придают ему субъективный, личностный смысл. Вместе с тем изучение мотивов краж, хищений и некоторых других преступлений убеждает в том, что одновременно и параллельно могут действовать два ведущих мотива, например мотив корысти и мотив утверждения себя в глазах престижной группы. Они взаимно дополняют и усиливают друг друга, придавая поведению целенаправленный, устойчивый характер, значительно повышая его общественную опасность. В этом можно видеть главную причину длительного совершения преступлений, например, ворами и расхитителями.
Конечно, в те или иные периоды жизни один из ведущих мотивов как бы вырывается вперед, приобретает главенствующую роль, затем они “идут” наравне или меняются местами и т. д. Так, преступник вначале совершает кражи, чтобы утвердиться в качестве члена группы, и здесь мотив утверждения - основной. В дальнейшем, по мере осознания в полной мере материальных, порой значительных, выгод от совершения краж, его действия начинают диктоваться и корыстью.
Совокупность мотивов и лежащих в их основе потребностей создает мотивационную сферу личности и являются ее ядром. Правда, в качестве такого ядра может выступать и система ценностей, в свою очередь влияющая на мотивы поведения.
Ценности окружающего мира усваиваются (накапливаются, изменяются и т. д.) человеком с самых ранних этапов его развития и могут мотивировать его поведение, они могут выступать в качестве побудительных сил человеческой активности. Однако понятие мотива, а тем более мотивационной сферы, включающей, в частности, мотивы различной силы и значимости, их иерархию, взаимоотношения, влечения и эмоции, не идентично, на наш взгляд, понятию ценностей или ценностно-нормативной системы. Для нас данный вопрос имеет важное значение в целях решения сложной практической проблемы: что же должно быть объектом индивидуального воздействия в сфере охраны законности и правопорядка - мотивы преступлений или ценностно-нормативная система личности. Думается, и то и другое.
Отметим, что наиболее стабильные ценности могут и не охватываться сознанием и на этом уровне мотивировать поведение. Можно полагать, что именно ядерные образования максимально определяют свойства всей системы, каковой является личность. Вместе с тем ядро и периферия обладают различной степенью податливости внешним воздействиям. Однако разрушение ядра, если понимать под ядром и такие ценности, которые сохраняются и функционируют на бессознательном уровне, - задача не только исключительно трудная, но во многих случаях и невыполнимая. Напротив, как нам представляется, значительно легче перестроить ценностно-нормативную систему, охватываемую сознанием.
Например, можно изменить собственно мотивы корысти, лежащие как бы на поверхности и почти всегда осознаваемые, но очень трудно повлиять на те психологические механизмы, которые дают человеку возможность подтвердить или утвердить свое социальное бытие путем незаконного овладения материальными благами. Также сложна коррекция мотивов имущественных преступлений ради адаптации к среде либо, наоборот, для ведения дезадаптивного, часто бездомного, паразитического образа жизни. В первом случае взгляды и представления, а следовательно, и лежащие в их основе ценности носят наиболее рациональный характер, достаточно осознаются личностью. Стремление к обладанию материальными ценностями непосредственно стимулирует поведение. Во втором же случае внутренние, субъективные детерминанты краж, хищений и т. д. как бы завуалированы для самого индивида теми отношениями, которыми он связан со средой, или тем образом жизни, который он ведет.
Исходя из сказанного, особенно учитывая неосознаваемый характер многих мотивов, можно предположить, что мотивы, точнее, их совокупность шире ценностно-нормативной системы личности. При этом ценности, как мы отмечали, могут выступать в качестве мотивов, в том числе на бессознательном уровне.
Не пытаясь дать определение мотивов преступлений, отметим лишь, что они, по-видимому, включают в себя не только ценности, но и потребности, эмоции, влечения и другие компоненты, составляющие целостность личности и детерминирующие ее активность Поэтому мы полагаем, что объектом индивидуального предупредительного воздействия на личность должна быть вся мотивационная сфера, а не только ценности. Однако именно ценности в силу рационального характера многих из них в наибольшей степени могут поддаваться изменению и перестройке, в чем мы видим одну из основ успеха предупредительной деятельности, включая исправление преступников.
Здесь мы вплотную подошли к чрезвычайно сложной и практически важной проблеме бессознательных. мотивов преступного поведения. Их раскрытие позволяет ответить на вопросы: почему и ради чего совершены те преступления, смысл которых неясен или неочевиден, почему в данной ситуации человек совершил именно эти преступные действия, а не какие-либо другие, каково вообще происхождение ведущих мотивов поведения конкретного лица, какую роль они играют в его жизнедеятельности в целом? Изучение бессознательных мотивов, как и всей сферы бессознательного, позволяет значительно лучше понять конкретную личность и ее отношение к миру.
До сих пор юристы и криминологи очень редко обращались к сфере бессознательного для установления действительных мотивов многих преступлений. Они исходят, во-первых, из осознанности всех мотивов преступлений и, во-вторых, не владеют методами выявления таких мотивов. Имеющиеся в литературе объяснения субъективных причин значительной части преступлений, особенно насильственных и сексуальных, носят поверхностный характер и не способствуют решению актуальных проблем теории и практики борьбы с преступностью. Обычно мотив не “извлекается” из личности, а приписывается ей, исходя из внешней оценки преступных действий на базе установившихся традиций. Именно по этой причине преступники редко осведомлены о том, почему они совершили преступления, и поэтому у них существенно затрудняется возможность контролировать свое поведение.
Можно ли утверждать, что бессознательные мотивы преступного поведения начинают формироваться в детском возрасте? По-видимому, такое утверждение будет не совсем точным. Однако справедливо, что именно в детстве начинает формироваться отношение человека к окружающему миру, ощущение себя в этом мире, устанавливаются и развиваются связи с ним. Именно в детстве возникают отношения и ощущения, лежащие в основе мотивов преступного поведения. Роль бессознательных мотивов определяется степенью зависимости субъекта от конкретных условий его существования. Чем более жесткой является эта зависимость, тем более вероятным оказывается совершение преступления, причем зависимость начинает управлять поведением в той степени, в которой он не осознает ее существования.
Ощущение среды как опасной для индивида, несущей угрозу его бытию чаще всего не осознается в первую очередь потому, что оно слишком травматично и поэтому “переводится” в сферу бессознательного. В то же время зависимость тревожной личности от неблагоприятной среды весьма велика, поскольку эта личность постоянно и жестко привязана к этим внешним условиям. В данном смысле такая личность несвободна в целом и по отношению к конкретным жизненным ситуациям, так как еще недостаточно выделила сама себя из среды. Соответственно низок у нее уровень осознания сущности и смысла собственных действий, их субъективной значимости.
Преступники почти не способны “подняться” над возникшей жизненной ситуацией, взглянуть на нее со стороны, избрать иной, кроме противоправного, разрушительного, способ ее разрешения. Психологически это происходит в первую очередь потому, что они, можно сказать, без остатка растворяются в происходящем, намертво связаны с определенными внешними условиями, действиями других лиц, что исключает или во всяком случае серьезно затрудняет анализ и оценку этих условий и действий, а следовательно, и принятие автономных решений. То, что значительное большинство преступников не способно к анализу и оценке, доказывается приведенными выше эмпирическими данными о том, что они отличаются по сравнению с законопослушными гражданами повышенной эмоциональностью и застреваемостью эмоций и переживаний.
Тот факт, что мотивы некоторых преступлений могут быть скрыты от сознания субъекта, не освобождает лиц, совершивших преступления по неосознаваемым ими мотивам, от уголовной ответственности и наказания. Совершая убийство, субъект обычно не осознает собственных глубинных побуждений к данному поступку, их внутреннего смысла, но он должен осознавать преступный характер своего действия.
То, что бессознательные мотивы преступного поведения определяются повышенной тревожностью личности, а тревожность в свою очередь порождается ее отчужденностью и дезадаптацией, подводит нас к мысли о том, что, во-первых, эти мотивы отражают личность как целостность, как сложную систему ее свойств, проявляемых в тех или иных ситуациях. Такой подход избавляет от однолинейных и примитивных объяснений типа “корысть - кража”, искажающих истинную природу преступного деяния. Во-вторых, указанные мотивы, выявляющие основные личностные тенденции, связаны со всей прожитой жизнью индивида и вне ее не могут быть поняты. В-третьих, бессознательные мотивы, поскольку они вызываются тревожностью, на уровне психики выполняют функции защиты - и физической, и психологической.
Можно, следовательно, выстроить схему: такая личность - такие Е мотивы - такое поведение. В этом случае последнее не предстает : чем-то случайным. Напротив, оно целесообразно и закономерно именно для данного субъекта. Преступное поведение регулируется, как правило, не сиюминутно актуальной, а основной, постоянно готовой к реализации установочной потребностью. Ею, на наш взгляд, выступает необходимость защиты своего биологического или (и) социального бытия, его подтверждения, обретения уверенности и снижения таким путем беспокойства и тревожности.
Очевидно, что мотивы имеют определенные пласты и верхние из них, особенно те, которые выполняют функции непосредственного побуждения к действию, чаще всего осознаются личностью. Значительно меньше, а обычно вообще не охватываются сознанием глубинные уровни, которые и заключают в себе субъективный смысл поведения, его личностную значимость. Например, похищая чужое имущество, преступник понимает, что это принесет ему материальный комфорт, лучший достаток, а следовательно, “целесообразно” совершать такие поступки. Но от его сознания ускользает, что подобным образом он утверждает (или подтверждает) свое социальное бытие и обеспечивает его защищенность, снижает беспокойство по поводу своей социальной определенности и положения среди окружающих. Глубинный и в данном случае наиболее мощный пласт мотивации как раз в этом и состоит.
Аналогичную картину можно обнаружить при анализе мотивов бродяжничества. Лицо, систематически ведущее бродячий образ жизни, конечно, осознает, что своим поведением уклоняется от общественно полезной деятельности, поддержания нормальных отношений в семье и иных малых социальных группах. Как правило, эти люди и не оспаривают негативную оценку своего образа жизни, более того, они вполне искренне заверяют в желании раз и навсегда покончить с бездомным существованием. Но они не осознают, что все это им нужно для того, чтобы избежать социальной идентификации, социального контроля, сохранить личностную целостность. Тем более они не знают причин такого поведения, заключающихся в их отвергании родителями в детстве, точнее, не осознают отвергания в качестве криминогенной причины. Поэтому без специального воспитательного воздействия с целью перестройки внутренних установок они не способны жить иначе. Поскольку же бродяги, как и другие преступники, лишены такой помощи, у них не формируется способность управлять своим поведением, самостоятельно принимать решения, а не попадать в жесткую зависимость от внешних обстоятельств.
Чаще всего человеком не осознается психологическая структура своей личности. Если в этой структуре личности преобладают какие-то особенности, то они могут не только “срабатывать” в неадекватных для нее психотравмирующих или провоцирующих условиях, но и порождать соответствующие ситуации. Например, человек, в структуре личности которого преобладают паранойяльные черты, характеризующиеся подозрительностью и мнительностью, всегда найдет повод для ревности и обиды. Можно полагать, что это закономерность функционирования данного типа, которая, однако, не ведет с неизбежностью только к преступным действиям.
Унижения, несправедливое, жестокое обращение в детстве могут оставлять неизгладимый след в эмоциональной структуре личности и при определенных условиях порождать соответствующие формы поведения. Однако в сознании личности эта связь обычно не отражается. В повседневной жизни она наиболее ярко проявляется в выборе друзей, подруг, жен, сожительниц, мужей. Зафиксировавшиеся в психике ребенка, прежде всего в его эмоциональной сфере, образцы, ассоциированные с конкретными лицами, являются как бы моделью для последующего выбора или создания ситуаций и круга общения. Чем сильнее эти ранние фиксации, тем жестче модель определяет выбор и поведение вплоть до полной зависимости лица от ситуации или. от другого человека. Нередко тот (или та), от кого лицо находится в жесткой зависимости, становится его жертвой, о чем мы уже писали выше.
Мотивы почти всегда носят бессознательный характер при совершении так называемых замещающих действий. Суть этих действий в том, что если первоначальная цель становится недостижимой, то лицо стремится заменить ее другой - достижимой. Например, если действие, при помощи которого лицо рассчитывало добиться осуществления своей цели, является нереальным, оно выполняет иные действия, могущие привести к той же цели. Благодаря “замещающим” действиям происходит разрядка (снятие) нервно-психического напряжения. Примером может служить поведение насильственных преступников. Как правило, их преступления направлены против определенных, конкретных лиц. В отдельных же случаях насилие применяется к лицу, не являющемуся непосредственным поводом преступного поведения. Создается иллюзия отсутствия какой-либо психической причинности в действиях правонарушителя. “Замещающиеся” действия часто встречаются в бытовой сфере. Знание их психологической природы приобретает практический интерес и для уголовно-правовой сферы.
“Замещение” действий, т. е. смещение в объекте действия, может проходить разными путями. Во-первых, путем “растекания” поведения, когда насильственные побуждения направлены не только против лиц, которые являются источником недовольства, но и против близко связанных с ним родственников, знакомых и т. д. В этих случаях правонарушитель, поссорившись с одним человеком, переносит свои враждебные чувства на близких и друзей этого человека. Во-вторых, путем выражения так называемых смежных ассоциаций. Например, школьник, недовольный учителем, рвет или кидает учебники по предмету, который преподает этот учитель. В-третьих, путь “замещающих” действий состоит в том, что они направлены против лица или неодушевленного предмета, которые первыми “попались под руку”. В этом случае объект нападения беззащитен, а нападающий уверен в своей безнаказанности. В-четвертых, видом “замещающих” действий выступает “автоагрессия”, т. е. перенос насилия на самого себя. Не имея возможности исполнить свои агрессивные намерения вовне, лицо начинает “бичевать себя” и нередко причиняет себе увечья или кончает жизнь самоубийством.
Выявить мотивы так называемых замещающих действий всегда достаточно сложно, и, к сожалению, следствие и суд не всегда в состоянии с этим справиться, так как, анализируя действия виновного, должностные лица не выходят за пределы той ситуации, в которой было совершено преступление. Разумеется, это необходимо, но абсолютно не достаточно. Знание субъективно важных обстоятельств, предшествовавших ситуации преступления, всей жизни обвиняемого поможет понять, каково значение для него совершенных им уголовно-наказуемых действий, какие субъективные задачи он при этом решал, почему, не решив их вначале, он продолжал искать иные возможности, т. е. почему ему было необходимо совершить эти действия.
Интересно отметить, что сами виновные обычно пребывают в полном неведении по поводу того, почему они их совершили, что двигало ими. Поскольку преступники при совершении этих действий чаще всего бывают в нетрезвом состоянии, то этим они обычно и объясняют свое поведение.
Наиболее же общим для всех изученных нами преступников был факт почти полной неосознаваемости ими смысла своих действий, они не могли ничего сказать ни о мотиве убийства, ни о цели Причем на осознание этого их не могли натолкнуть никакие “наводящие” вопросы. По картине поведения при ответах на вопросы, касающиеся мотивов и цели убийства, можно было заключить, что эти лица вообще не “входят” в смысл подобных вопросов, и они звучат для них как бы на другом, совершенно непонятном языке. Как правило, преступные действия, за которые они были осуждены, воспринимаются ими как случайность, как нечто, что не могло с ними произойти. Все это создает впечатление отчуждения осужденным своего преступления, причем это отчуждение не всегда носит характер активного отрицания, но пассивного, молчаливого неприятия.
Для иллюстрации бессознательного характера мотивов преступного поведения приведем следующий пример.
Н., 17 лет, ранее был судим за разбойное нападение, осужден за убийство из хулиганских побуждений. Оно совершено им при следующих обстоятельствах: около 23 часов недалеко от своего дома, будучи в состоянии опьянения, встретил свою родственницу К., 67 лет, затащил ее между частными гаражами, где повалил на землю и, не предпринимая попыток изнасилования, изуверски вырвал рукой влагалище. После этого он ударил ее ножом в сердце, отрезал правую грудь и отбросил ее. Ничего не сделал для сокрытия преступления, Н. ушел домой и сразу же уснул. Убийство квалифицировано как совершенное из хулиганских побуждений. Признан вменяемым с констатацией психопатоподобных черт характера.
В этом преступлении прежде всего надо отметить внешне ничем не мотивированные особо жестокие и циничные действия преступника, который никогда не имел никаких конфликтов с потерпевшей. Данных о намерении изнасиловать ее, человека пожилого, или ограбить не имеется. Поэтому вызывает несогласие утверждение “убийство из хулиганских побуждений”. Необходимо искать мотивы убийства в обстоятельствах жизни преступника, в тех реальных социальных условиях, в которых он находился, в глубинах его психики.
Как выяснилось в ходе беседы с осужденным и изучения имеющихся в его деле материалов, Н. отличался наглым, несдержанным поведением, часто употреблял спиртное, учинял хулиганские действия, дрался, всегда был агрессивен. В то же время, по сделанному им в беседе признанию, он был девственником, хотя очень стремился к половым контактам с женщинами, но это ему не удавалось. Был влюблен в девушку, жившую по соседству (татиуровка с ее именем (“Надя”) имеется на кисти его левой руки), однако, несмотря на его неоднократные усилия и благоприятные ситуации, половой близости с ней не смог достичь.
Следовательно, есть все 0'снования предполагать, что у Н. из-за невозможности удовлетворения актуальной половой потребности нарастала фрустрация, аффективное напряжение, развивались неосознаваемые состояния неуверенности, неполноценности, ущемленности. Это причиняло ему страдания и требовало выхода вовне, что в сознании могло выступать под маской “справедливого негодования” против кого-либо из окружающих, чему способствовали постоянная агрессивность, а также нетрезвое состояние, ослабляющее, как известно, самоконтроль.