Чем мельче шрифт — тем важней инфа, блять! 4 страница

Осталась только целка!.. И она очень зла. Грязна. И в ней ни капли похоти и разврата.

— БОЖЕ... ЗА ЧТО ТЫ ТАК ЖЕСТОК СО МНОЙ???

Идём уже добрых четыре часа. Ни одной попутки. Эта стерва озверела и не старается даже приблизить наше общение на допустимую оптимальную частоту... Её поведение меня угнетает. Машины нет.

На самом деле, машину спихнули на меня родители два года назад. Она была ужасна. Её состояние приводило меня в тупик. Каждую поездку она глохла. Я был возмущён и не знал, кого мне проклинать! Это так тривиально... То, что я описываю. Но когда ты идёшь четвёртый час по пустыне без единого глотка воды, на большее ты не способен. Вы, наверное, думаете, что я постоянно ищу оправдания своей глупости, но это не так. Глупость ищет сама себе оправдание. Вините только глупости! И все они из-за женщин! Если бы я не держал эту суку за руку, когда она откладывала личинку, мы не оказались бы в таком положении! Все беды из-за баб. В этом нет ничего тривиального. Это положение общее и актуальное.

Эта дура бежит вперёд и начинает хныкать:

— Мои трусы засохли! Они мешают мне идти: натирают мою попку!

«Попку?» — думаю я про себя. «Да это же самая настоящая задница! Такую нужно мутузить во имя оргазма и всего, приносящего счастье и безмятежность! А что делает она? Она её натирает каждый вечер кремом и заставляет меня мять её по полчаса подряд! Даже не притронутся к аналу — сразу взрыв падали и остервенения!»

— Сильно я запачкалась, скажи хоть?

— Нет, милая... Только трусы в... хм... Ну ты поняла?!

Она стоит столбом и удивлённо смотрит на меня. Ещё немного, и я поверю, что у меня с трусами тоже не всё в порядке. Однако жизнь — неожиданная сука.

— Собака! — кричит моя.

«Собака?» — думаю я. И что происходит дальше в моём мозгу? Он заставляет бродить глазами по пустыне в поисках информации. Я вижу, что моя девчонка своей рукой показывает позади меня. Я оборачиваюсь и вижу огромную псину, которая бежит в нашу сторону.

Мозг плавно передаёт важную информацию в речевой аппарат:

— Беги, сука! БЕГИ!

Мы бежим.

Собака издали рычит и гавыкает что-то своими марсианскими фразами, которые больше похожи на выпады истерии со стороны извращенца помешанного на детском порно, которое неожиданно стало так непросто найти в интернете, и он начинает производить в реальности полные омерзения и отвращения фразы типа: «Муээээ!» или «Пфееееабль!» Конечно, некоторые скажут, что собаки не похожи этим на долбонутых на голову извращенцев, но я отвечу так: МНЕ ПЛЕВАТЬ Я КЛУБОК СРАНЫХ НЕРВОВ БЕГИ СУКА БЕГИ

Собака не отстаёт и возникает чувство, что не моя девка воспринимает эти слова, а эта самая псина! Расстояние сужается, а зубы её скалятся всё сильней, и буквально сквозь секунду она уже может схватиться за мой зад! Я не сдаюсь. Я бегу со всех ног. И здесь природа жёстко шутит, награждая меня всего одной парой, в то время как собака обладает ещё одной, дополнительной парой ног. Вы можете и сами убедиться в этом, будучи изрядно наблюдательными, если заглянете под хвост с одной стороны собаки и под голову с другой её стороны; сосчитав ноги, вы поймёте, что в общем, если сложить каждую ногу в ряд и попытаться их объединить вместе, то получится абстрактное число 4. Магическое оно тем, что скорость бега некоторых собак достигает 65 километров в час, в то время, как скорость хорошего бегуна составляет жалких 30 километров... Я могу ошибаться, ведь обосравшийся от страха человек может гнать и под семьдесят!

Что может предложить Вселенная нам в данную секунду? Если бы она предложила мне кружку чая или кофе, я бы оценил это как сарказм. Сарказм со стороны космоса... Мне кажется, что это хоть и не самая удачная мысль в данном рассказе, однако не стоит её вот так просто удалять. Можно, конечно, порассуждать об уместности вообще этой фразы в данном контексте. Поразмышлять о том, насколько она вообще способна приложиться к данной ситуации, как губы к початой бутылке вина, откупоренной одним осенним вечером на именины вашей прабабушки, которая ходит срать пару раз в неделю не из-за недостатка еды, а из-за своей вполне обычной старости, но срёт она так быстро, моментально, что даже дух захватывает от этой игры кишечника, толстой кишки и сфинктера, которые работают как хорошие строители — заодно. Было бы глупо об этом писать, чтобы показать кому-то такие мысли, но мне было плевать — я бежал изо всех сил и, стараясь ни о чём не думать, думал как раз об этом. Моя жизнь проносилась перед глазами... Глаза мамы, член отца в бане, кишки лягушки, размазанные по асфальту. Каждая из мыслей моих могла быть последней, и я нисколько не ощущал огорчения в том, что мысль могла показаться кому-то глупой... Я просто думал. Думал обо всей этой хрени, что впихала в меня природа, культура, общество, мама, подающая каждое утро завтраки, отец, избивающий меня за хулиганские выходки, проделанные на заднем дворе школы, где меня постоянно избивали, а тут я сам неожиданно смог кого-то избить... И получил за это от отца.

И я ни разу не подумал об её анале. Это меня смутило. Я стал бежать ещё быстрей, поняв, что если умру, никогда не заполучу его. Но, что немаловажно, мне нужно было спасти не только свой член для этой операции, но и её бесценный зад! Она стала бежать медленней — похоже, выбилась из сил. Я хлопнул со всей силы её ладошкой по заду, чего никогда бы себе не позволил ни в какой другой ситуации...

— Беги, тварь! Иначе нам...

Я не успел договорить, как собака бросилась одним прыжком в мою сторону и...

Я знаю несколько слов в русском языке, которые могут описать мой страх, мою боль, которая могла наступить в любую секунду, мой порыв гнева и ненависти, отвращения и досады, испытанной моим лицом, всем моим существом, всей сущностью моей и телом, душой и членами, телом и организмом, мозгом и телом, душой и мозгом, телом и членами, организмом и телом. Всё перевернулось в сознании, затрещало и обомлело. Я погас, а слёзы сами вылетели из моих глаз. Боль, которую я испытал, когда эта сраная псина вцепилась в мой зад, мне не описать ни в одном романе, где потеряли жизни сотни тысяч людей, гениев, сверхчеловеков, киборгов, инопланетян и других чудес Вселенной, названных живыми организмами. Соединение двух живых организмов всегда было самым прекрасным в природе событием. Если, конечно, это не приводило к тому, что из чьего-то организма стала вытекать кровь. Не думайте, я не порвал целку своей девушке. Речь сейчас совсем не об этом... Это было бы прекрасно. Если вовремя остановиться и прекратить совокупление, пока внутри девушки всё не заживёт. Конечно, можно не жалеть девушку и трахать её до того момента, пока не кончишь сам. Но так поступают сраные эгоисты и неопытные уроды. Я был и тем, и другим, поэтому данные отношения мне хотелось делать приближенными к идеалу, что описываются гениями в своих совершенных и качественных историях.

Кто-то скажет: какой дурак будет думать обо всём этом, когда его задницу кусает свирепая псина? Этим дураком был я, и мы лежали на асфальте уже секунд десять. Оказывается, когда-то прозвучал громкий звук напоминающий слово «бум» или «хлоп». Можете сказать, что это пространно написано, ведь Вселенная создалась примерно так же: однажды прозвучал громкий «бум»… Однако «бум», который прозвучал десять секунд назад был несколько слабей... Это был выстрел. Этот выстрел убил пса. Не выстрел, конечно, как вы могли понять. Простой звук мог только напугать эту тупую псину или вообще не вызвать у неё никаких чувств, а убила её пуля, оказавшаяся в огромном затылке этой собачатины. Если бы выстрел был мощнее или лоб псины несколько тоньше, то эта самая пуля могла бы угодить мне прямиком в очко. И я не о картах, умники! Очко — это место...

— ПЕРЕСТАНЬ ДУМАТЬ!

— Что? — кричу в растерянности я. Моя девушка стоит прямо надо мной и её истерика переходит в промежуточное состояние удивления, схватывает его и становится взрывом смеха. — Этот шакал схватил меня за жопу! Сука!

— Это и правда сука, ребятишки... — говорит низкий голос откуда-то со стороны Солнца. Всё кругом расплывается. Боль щемит мне язык — он онемел и не может больше произнести ни слова. В разговор вступает девушка. Она что-то говорит, а я улетаю разумом куда-то далеко, смотрю на облака, которые кружатся каруселью.

Я наблевал.

Тяжёлая выпивка сместила мой центр реальности в отдалённое прошлое, где я познакомился с ней. Это было в баре. Она почти не смотрела в мою сторону, зато я только и глядел в сторону её зада. Он играл со мной узорами света, который мигал и мерцал откуда-то с потолка. Во мне было достаточно алкоголя, чтобы я сделал первый шаг. Я его сделал и почти сразу споткнулся о чьё-то колено. «Как можно споткнутся о колено в баре?» — спросите вы. Колено находилось на полу. Этот чёрт, что выставил его, делал предложение своей девушке, которая успела уже от счастья и блаженства закатить глаза к верху. Я засмотрелся на эту тёлку, вспоминая как мне одна из бывших делала первоклассный минет — мои зрачки тоже были на пике счастья и восторга. Вы поймёте, что я мог чувствовать, если так же обладаете членом, который мощно отсасывали, но и будучи девушкой вы сможете почувствовать долю блаженства, если ощутите в своих алых губах совершенный на данном этапе эволюции инструмент по передаче десятков миллионов сперматозоидов, которые вы с радостью проглотите и переварите своим милым желудочком, отчего сделаете приятное своему суженному-ряженному, своей единственной радости и счастью, своему герою или злодею, подлецу иль храбрецу, в общем, своему самцу. Я смотрел на эту сцену... как она берёт у него в рот. То есть... кхм... Простите. Как он делает ей предложение. Ну вот! Я снова всё перепутал. Я бездарность! Как можно быть таким рукожопым? Господи, даже ты мне не ответишь. Тебя ведь просто выдумали! «Браво!» — зааплодируют атеисты. «Скверно...» — подумают христиане. «На всё есть воля Аллаха!» — скажет иной народ. А я произнёс: «Дери их всех чёрт!» когда запнулся об его коленку и повалился на пол. Очнулся я лицом, направленным под юбку своей будущей женщины, которая на тот момент была девочкой... Впрочем, как и сейчас. И поверьте, хоть она была и без трусиков, я далеко не сразу понял, что она ещё совсем целёхонька. Конечно, она широко расставила свои ноги, и было видно даже больше, чем требовалось моей эрекции, однако широта расставленных ног сужала манёвр, проделанный глазами, дабы ощутить всю прелесть падения, запланированного для меня судьбой. Наверное, вы не до конца понимаете, о каком именно маневре я веду речь. Я расскажу вам. Она смотрела на меня. Да... между её грудями располагалось её лицо, глаза которого были устремлены на меня. Поэтому мой взгляд метался в поисках опоры... Опоры для сознания, для осознания всей этой ситуации, что происходила в моём поле зрения, иллюзией нашего головного мозга, в затылке которого застыла перевёрнутая картинка с изображением нескольких основных фрагментов, заставившими моё воображение не только содрогнуться, но и впитать в свою поверхность её вагину, её лицо и эти прекрасные глаза цвета неба. Пасмурного неба. Хмурого неба, которое готово было пригрозить лёгкой бурей мне или небольшим штормом, а ещё сильной молнией и дьявольским ураганом, который разнёс бы в щепки моё склеенное из объектов реального мира сознание, помутнённое диким её взглядом, неприхотливой улыбкой и достаточно хорошей формы буферами, которые остались навеки, поставленные в рамочку над тёплым камином моего бытия, которое однажды превратится в тлен, а рамочка будет разбита и потеряна для каждого из мнеподобных, пока сам дьявол не разрежет своим лезвием мою холодную плоть, чтобы... А зачем эти слова? Зачем эти банальности и слабые тонкости, придуманные моим мозгом, которые никому даже не интересны?! Когда лежишь на полу и смотришь в чьё-то влагалище, сам мир громко и с овациями объявляет тебя победителем в этой бесконечной, — в сравнении с человеческим существованием, — гонке на выживание под названием жизнь, которая затерялась где-то в просторах одной из галактик под названием «Млечный путь». Я бы взорвал нашу Вселенную, лишь бы ещё раз оказаться сознанием в тот самый момент, ведь именно тогда я и влюбился в свою милую и сладкую, платонически-любимую сокровищницу с счастьем...

— Хватит мечтать, красавчик мой! — произнесла она своим ласковым голоском. Я посмотрел по сторонам: это был уже не бар, а какой-то хлев, сарай или что-то подобное. Отовсюду торчало сено и какие-то неровные доски. Воняло говном. Причём свежим таким говнищем.

— Ты снова обосралась?.. — спросил я автоматически свою милую. Она поднялась и ударила меня по лицу какой-то тканью. — Откуда у тебя этот платок? — сообразил я.

— Это не платок. Это мешковина. В ней лежали отруби.

— И сколько я в отключке был?

— Часа три... Я намазала навозом твою рану... Этот колхозник сказал, что это поможет не загноиться ране.

— ТЫ С УМА СОШЛА? ЭТО ЖЕ ГАВНО!

— Успокойся. Мы промыли рану, замазали её навозом. Сейчас ещё раз промоем... и покушаем!

— Он нас накормит навозом? — с улыбкой отозвался я. Кушать хотелось сильно. Бег серьёзно ослабил меня. Жопа болела, но навоз, похоже, действительно помогал.

— Я подмылась... — шёпотом сказал мне она. — Взяла ковшик у него из бани и сбегала на колодец. Вода очень холодная. Моя киска страдает! — жалобно заявила она.

— Ты бы знала, как страдает моя жопа! — говорил я и подумал ещё о том, что изрядно страдает ещё мой член, который ни разу не побывал в этой киске! Целый год дрочки сильно попортил меня, и я уже позабыл о том, как и куда вообще и даже зачем. Последний вопрос особенно сильно пугал меня, ведь я стал привыкать к платоническим отношениям и почувствовал себя евнухом, которому вовсе и не нужна пипирка — ею только ссать — на большее она не способна.

Фоновое: «Он накормит нас блинами и супом!» меня нисколько уже не волновало. Я вспомнил, как года полтора назад пихал своей уже бывшей девушке в анал, и теперь сравнивал свои нынешние ощущения почти девственника с тем, что было раньше. И я несколько не понимал, за что я терплю подобные невзгоды! Слёзы выступили на глазах.

— Попа болит? — участвующе промолвила Мальвина, которая держит своего Пьеро на расстоянии в то время. Правда сравнение не совсем уместно, ведь в это время Карабас Барабас жарит её в своей гримёрке. И не говорите мне о жареных блюдах. Жарит, что значит жёстко трахает! Максимально жёстко... Это ж Карабас Барабас. Попробуйте представить насколько может быть огромен и отвратителен его член! Я боялся, что моя Мальвина однажды встретит своего Барабаса и свалит к чертям от наивного и бедного Пьеро. Пьеро тут я, если кто не понял. Хотя, если честно, мне хотелось бы стать Карабасом Барабасом. Скажете: никакой романтики! А к дьяволу романтику, когда у тебя нет клёвого и первоклассного секса с тем, кого ты искренне любишь и обожаешь. Обожаешь и любишь так сильно, что готов не только смахивать пылинки с этого тела, но и, не брезгуя, пройтись губами и языком по всем его закоулочкам и самым нечищенным местам. Как иногда противно понимать, что в её вагину могут входить тампоны, а мой член не имеет таких почестей! Как иногда противно понимать, что её анал может протирать какая-то второсортная, — но двуслойная, чтобы было мягко, — бумага, а мой язык не имеет такой возможности! Она может заставить меня жрать своё говно, но пожирать её груди и соски мне абсолютно запрещено! пожирать её вагину мне запрещено! пожирать её задницу мне запрещено! Мне можно целовать песок, по которому она ходит. Как в песне. Но это не очень круто на самом деле. В песке полно микробов.

Я забылся в своих мыслях, и зад онемел; боль в нём угасла. Откуда-то повеяло запахом жареной курицы. Слюни потекли...

— А что сделалось с псиной? — ужаснулся я.

— Он забрал её себе. Это сука его соседа. Она постоянно тут...

— Шлялась! — заявил хриплый голос; мне одурманило голову запахом сигарет. — Эта сука ходила тут и воровала моих куриц. Эта падаль последняя! Сам дьявол хотел бы угостить её дробью. Слава Богу, у меня дома лежал новёхонький пистолет моего братца. Ни разу его не пробовал, но тут вышел именно с ним и заряженным... — он посмотрел на меня. — Тебе повезло, что я появился на углу своего амбара. Иначе из твоей жопы никогда бы не вылетело больше ни грамма дерьма! — он поковырялся в карманах и достал что-то блестящее: — Благодари, друг, эту вот пульку! — и он подбросил её в воздухе. Она приземлилась на мешковину, что лежала рядом с моим бедром. Это была такая небольшая железка...

— Мне пришлось раздробить этой суке череп, чтобы извлечь из неё такую драгоценность. Тебе это пригодится, — он встал на колено и придвинул ко мне пулю.

— Зачем она мне? Пара сантиметров, и я был бы мёртв сам! — возмущённо заявил я.

— Однако ты жив... — сказала моя, ласковым голосом и поцеловала меня в лоб.

Что? ЧТО? Ч-ч-что? Мой мир резко замер и встрепенулся. Первый поцелуй. Я не ожидал, что он будет именно таким, но представлял, что он будет так же горяч; её губы сомкнулись на моём тёплом лбу, и я почувствовал влагу, которую обдувал свежий ветер... Мне стало необычайно ярко, хотя окно выдавало печальный и томный взгляд на исчезающее в лучах Солнца небо: оно становилось кроваво-красным и переходило в самые тёмные варианты чёрного цвета. Разве у чёрного цвета существуют варианты? Конечно, их тысячи. Но мы их не видим. И я ничего перед собой не видел. Моё внимание осталось на губах моей возлюбленной, которая оттолкнулась от меня и привстала. Что-то сложное происходило в моей душе. Сердце билось очень сильно. Я ощущал это биение всем своим телом. Даже пятки тряслись... Я поднялся.

Блин... и что теперь делать? Я не целовался уже год с лишком. И стоит ли вообще мне что-то делать? Шанс у меня есть: она говорила, что рано или поздно это должно случиться. Но я не понял, что произошло сейчас: она дала мне зелёный свет или просто так сильно переживала обо мне, что решилась на этот отчаянный шаг.

— Так что? Идём ужинать? — сказал хриплый голос и исчез за дверью.

— Пойдём, солнышко!.. — сказала моя любимая.

— Пойдём.

— Располагайтесь, — величественным тоном заявил дед; на вид ему лет 60, куча морщин, смеющихся и грустных складок на лице, большой и широкий нос, да и лоб огроменный, небольшая прогалина вырезана чуть повыше лба до самого темечка, цвет самого лица болезненный, несколько желтоватый, спина и грудь широкие, но ростом невысокий. Стол маленький, но выглядит тяжеловесно; позади стола располагается стена с ружьями: их несколько штук; а ещё висит огромная голова лося, на рогах которой висят какие-то брелоки. Комната сама по себе узкая, прямоугольником, но уютная и чистая, оббита досками, нет обоев, нет никаких картин и ничего постороннего на других стенах. Позади нас втиснуто оконце, через которое можно наблюдать амбар и дальше него дорогу. Солнце давно село. Улица впитала темноту. Фонарей здесь, как вы могли понять, не было и в помине.

Мы присели по разным сторонам стола. Дед сидел в центре, словно Иисус. Он посмотрел на нас и сказал, что нужно помолиться. Начал читать молитву. Это было странно: смотреть на него, пока он что-то мямлит себе под нос, а над самой его макушкой располагается огромная голова лося. Свет мигал. От этого было несколько жутковато. Бурчание старика и мигающий свет создавали свою атмосферу. С улицы шёл шум ветра; слышно было, как листья деревьев шепчутся. Мы с моей милой улыбались друг другу; я вспоминал, как она отдала мне свой поцелуй. «Может, будет что-то большее?» — мечтательно думал я. Молитва читалась. Откуда-то с кухни доносился стук часов и треск горящего дерева. Пахло курицей и апельсинами. Стол был накрыт скромно. Три блюда с супом и в центре стояла огромная миска с курятиной: ножки, крылышки, грудка. Всё было прекрасно. Он кончил молитву, и мы принялись за ужин. Он что-то рассказывал и сам смеялся. Мы смеялись сначала из вежливости, однако потом втянулись и поняли его шутки. Начали иногда ухохатываться. Он смеялся вместе с нами.

— Пожалуйста, будь тише... — шёпотом произносила мне моя девушка, когда мы притаились в кустах. Полная Луна украсила жуткого цвета небо.

— Он нас не найдёт!.. Он где-то далеко! — сказал я и прижался к ней телом; она сильно дрожала, я тоже дрожал, было страшно и холодно. Вдруг она заплакала и раздался стон.

— Ах, вот вы где, черти! — хрипло заявил старик. — Стойте, падали! Вы не убежите далеко!

Прозвучал громкий выстрел, и мы побежали дальше. «Он хотел меня изнасиловать дулом ружья!» — вопила она и плакала. Мы были нагие. Он нас раздел. Ночью, когда мы уснули, мы были под чем-то... он что-то нам подсунул! Я свалился почти сразу после ужина. Очнулся я напротив своей девушки, которая была связана верёвками, полностью нагая. Я впервые увидел её голой. И я возбудился. Я тоже был голым. Голым и напуганным. Но я возбудился. Она уже была в сознании и смотрела на меня со слезами. Этот старый хрыч ходил неподалёку... Мы очнулись в какой-то комнате, как позже оказалось, в погребе. Она вся была заставлена иконами. Слева от меня на стене висел Иисус на кресте. Этот урод вдруг встал на колени перед ним и начал молиться. Я смотрел на всё вокруг, но видел только свою девушку. Её пышная грудь была напряжена и тяжело поднималась. Я снова возбудился и возненавидел себя. Моя девушка смотрела на меня, но молчала.

— Ты был возбуждён, гад! Ты смотрел, как я страдала, и у тебя стоял! — винила она меня.

— Но я никогда... никогда раньше не видел тебя такой. Ты была прекрасна...

— Я была связана! Верёвки больно давили на запястье, а рядом с бедром лежало ружьё и какая-то гнилая палка! Ты что, не понял, что он хотел всё это пихать в меня? — она ужасно закричала и заплакала. Мы бежали, а у меня в сознании всплывали образы-воспоминания об этой ночи.

После молитвы он встал с колен и подошёл к девушке. Мой рот был связан, и я не мог ничего ему крикнуть, хотя думал внутри: «Отойди от неё, скотина!» Он начал гладить её по волосам и иногда поворачивался ко мне, чтобы посмотреть на мой член. Меня возбуждало то, что он делал с ней поначалу: к моей девушке прикасались, и меня это возбуждало! Я бесился и брыкался, но не мог вырваться... Он от её длинных волос перешёл на плечи и стал нежно поглаживать их, потом стал щупать груди и вдруг наклонился к ней, начал облизывать соски. Она зарыдала. Рот её был открыт, но лицо было всё в синяках. Это гнида её избивала, пока я был без сознания. Он приказал ей молчать, иначе, сказал он, что отрежет мой член, как потом я узнал; недалеко от меня лежали огромного размера ножницы; ржавые. Она защищала меня, но слёзы вырывались из её глаз. Он запихал ей несколько пальцев в рот, а другой рукой начал массировать себя. «Чёрт, что же он делает?» Он достал из ширинки своей член и стал щупать его. Я всё видел и не мог отвернуться, потому что мою шею что-то держало.

— Я проверил, друг. Оказывается, твоя барышня совсем чистая!.. — смекнул он. — Девственница!.. (он подумал) Это бог привёл вас ко мне. (он перекрестился)

Стал вилять членом перед её лицом. Она попыталась отвернуться. Я заплакал. Он не отозвался на мой рёв и брыкания и попытался втолкать свой член в её рот. Она отвернулась. Тогда он сильно ударил её кулаком по глазу. Пошла кровь. «Ещё раз попробуем, сука!» — закричал он. Она открыла рот... «И попробуй что-нибудь прикусить. Твой дружок сразу лишится яиц!» Он запихал свою кочерыжку ей в рот. Она закрыла глаза. Он напряг жопу, которая была вся в ссадинах и синяках, вялая и дряблая. Это ослабило мою эрекцию, но я продолжал смотреть. Я мог закрыть глаза, но я забыл об этом. Я смотрел и плакал. Мыслей никаких не было. Я просто хотел убить его. Заколоть этими ножницами. И я начал искать выход.

— Стони, падаль!

Она застонала.

Я осматриваюсь, но от стонов снова возбуждаюсь. Снова начинаю ненавидеть себя, и не понимаю, что совсем не виноват. Моя девушка иногда смотрит в мою строну и ещё хлеще рыдает.

— У тебя стоял, когда он пихал мне в рот! Боже... — она упала на колени и проблевалась. — Свой... член... Боже... Я хотела, чтобы всё было не так... Прости... О... Боже...

— Я не виноват! — шёпотом говорил я. — Я не виноват, милая.

— Я тебе не милая! Он всю меня испортил...

Он кончил ей в рот.

— Глотай, дрянь! Или я сапогом тебе разобью зубы!

Она всё сделала. И зарыдала хлеще.

Он нагнулся. Уже был без штанов. Он начал лизать её внизу. Там...

Она плакала.

— Вздыхай, сука! И чтобы посексуальней.

Она начала дышать.

В это время я ногой пытался дотянуться до ножниц. Нога была коротка. И не получалось. Бёдра были связаны возле паха, и верёвка жёстко стянула мне всё, когда я пытался дотянуться... Было ужасно больно, но я старался. Он её... Он её... Он её начал трахать! Эрекция продолжалась, и мне стало от себя отвратительно. Он щупал её груди, и это меня возбуждало. Мне тошно было от того, что я такой. Я чувствовал себя подонком, а она плакала. У меня стоял, а она рыдала. Он вошёл в неё, и она закричала. Я тянулся к ножницам. Она кричала, стонала, он бил её по щекам, лизал её груди. Я тянулся к ножницам. Из моего паха выступила кровь, и эрекция ослабла. Я улыбнулся на мгновение, пока не понял, где я нахожусь. Слёзы снова покатились у меня из глаз. Я напрягся сильней и тянулся ногой за ножницами. Руки были связаны сзади. «Как я буду резать верёвки?» Он её трахал. Она рыдала и стонала. Он вскоре сам застонал. Ещё миг, и он кончил. В неё.

— Он кончил в меня! Понял? — кричала она мне. — А если я забеременею? Я убью себя. Ты слышишь? Я убью себя!

Он отвязал ей ноги и сказал, чтобы она перевернулась. Она была почти без сил и не могла это сделать. Он выстрелил и коснулся стволом её бедра. Она сильно закричала от боли. Я закричал от злости. Он посмотрел на меня и ударил прикладом о мою голову. Я потерялся. Когда я очнулся... Он... Он пихал ствол ружья ей в...

Я искал выход. Она сильно кричала, а из её зада текла кровь. Из моего паха текла кровь, но я смог дотянуться до ножниц. Он продолжал пихать ей в анальное отверстие ствол от ружья.

— Лучше тебе расслабиться... Ух, сколько крови. Сильно напрягаешься, милочка!

Ногой он пнул её под жопу. На заднице уже были следы красноты. Он хлопал под заду ладошкой. Она визжала.

— Заткнись, шлюха!

Ножницы уже близко. Теперь под моей жопой. Так... Ещё немного. Пытаюсь схватить руками. Она кричит от боли и плачет. Он ударяет её то ладошкой, то ногой. Пихает ствол всё глубже. Кровь тихо вытекает. Кровь на некоторых местах ноги… она уже застыла и не движется. Эрекции нет. Зато старик дрочит. Он вытаскивает ствол и пихает свой член. Он, видимо, решил в неё кончить. Я разрезаю верёвки на руках... Он занят делом. Я разрезаю верёвки на ногах. Он старается вовсю. Она кричит. Плачет. Он ударяет её по голове и держит за волосы. Она взвизгивает. Я пытаюсь встать и падаю. Шума почти нет. Он занят делом. Ноги онемели и не двигаются. Я ползу. Встаю. И падаю. Она кричит. Он её долбит, как зверь. Я пытаюсь встать и падаю. Крик. Удары по спине. Я встаю. Бегу и вонзаю ему в спину ножницы. Теперь кричит он. Что-то невнятное. Она совершенно без сил. Я отпихиваю его. Из её зада вытекает сперма. Она ревёт. Я поднимаю её на руки, и пытаюсь поднять наверх. Лестница крутая. Мы падаем. Этот урод всё ещё лежит и не двигается. Мы поднимаемся. Она пытается идти сама.

Теперь мы бежим голыми по улице. Полностью нагие в такой холод. Ночью. Под Луной. Она плачет. Иногда что-то говорит и снова плачет. Я стараюсь молчать. Когда я задеваю её, она отшвыривает мою руку, смотрит мне в глаза, потом ниже пояса, с отвращением отворачивается и бежит дальше. Где-то очень далеко слышен хриплый голос. Иногда звучат выстрелы, и мы прибавляем к скорости бега некоторое ускорение. Так проходит несколько часов. Ноги в крови. Болят.

— Привет, — тихо говорю я, подхожу медленно к ней. Она не смотрит в мои глаза и при каждой встрече старается чаще смотреть в окно, куда-то далеко. Она почти не говорит ни слова больше. Прошло пять месяцев. Тогда мы оказались под утро в больнице. Она пролежала долго... Месяца два или больше. Следующие месяцы ей очень сложно было передвигаться. Она стала замкнутой и почти ни о чём со мной не говорила. Когда я предложил ей снова жить вместе, она с ужасом посмотрела на меня и заплакала. Этого урода посадили в тюрьму. Говорят, что через несколько дней он повешался.

Прошли ещё месяцы... Она жила у подруги. Родители давно её покинули. Ещё семь лет назад. Они оба попали в аварию. Она никогда мне об этом не говорила. Теперь она вообще ни о чём не говорит мне. Я прихожу к ней и разговариваю часами, а потом ухожу. С каждой встречей она становится всё бледнее, а волос сыпется с её головы; однажды она потянула за свои длинные волосы и в руке у неё осталась огромная копна. Она заплакала. Когда я прикасаюсь к ней, она вздрагивает, сжимает бёдра и отодвигается от меня. Постоянно смотрит в окно. Я не пытаюсь говорить на весёлые темы, но и не ищу слишком грустных. Она никогда не улыбается, когда мы рядом, хотя подруга говорит, что однажды она смеялась. Когда я спросил про этот случай (когда она смеялась) у ней самой, она заплакала. После этого, кажется, она больше не произнесла ни слова, хотя до этого она говорила мне «привет». Теперь она не говорит и этого. Я не стараюсь даже и спрашивать, как у неё дела с организмом. Только один раз я слышал, как она вздыхала, когда встала с подоконника. Когда я прихожу к ней, она только там и сидит. Даже не двигается. Смотрит в окно. Мне порой кажется, что она вообще меня не слышит. Я называю её имя, а она вообще не реагирует. После встречи мы не обнимаемся, не трогаем друг другу руки. Но я навсегда запомнил её поцелуй. Когда она поцеловала меня лоб. Он навсегда остался со мной и когда я смотрю в зеркало, я начинаю улыбаться, а через секунду себя ненавижу. Так я разбил зеркало у себя в комнате однажды.