Поле чудес... в стране дураков 8 страница

• Не похож на обычных мужчин, с которыми мы учились, работали, ходили на свидания. Обязан от них отличаться, быть "не таким, как они".

• Не вполне понятен. О Нем известно мало или почти ничего – какой простор для фантазии!

• Не отягощен парочкой родителей, маячащих за каждым обычным мужчиной. Его невозможно представить в роли вечного сына‑подростка, говорящего в трубку что‑то вроде: "Ну ладно, мам, ну я же сказал..." Он не то чтобы сирота (это уж совсем индийское кино), а скорее супервзрослый. Его можно приручать, но никак не воспитывать.

• Обычно высок. Плечист, худощав; ноги длинные. Имеет право на какую‑нибудь милую "особую примету", но только не смешную. Никаких намеков на животик, никаких кривоватых ног и редею­щих волос на макушке!

• Окружен аурой сильной и, возможно, опасной энергии (подробно см. дамские романы).

• Что‑то умеет делать очень хорошо, желательно – первоклассно (кроме того, понятное дело, чтобы быть первоклассным любов­ником: необходимо, но не достаточно).

• Любит детей – это если у Вас серьезные намерения.

• Обладает противоречивой личностью, каких в природе не быва­ет: добр, но тверд; щедр, но деловит; супермен, но с душой ин­ститутки и проч.

• В состоянии наконец‑то оценить по достоинству – то есть в пре­восходной степени – Вас (меня, ее), иначе не стоило бы и ого­род городить.

• Не существует в природе.

Главное условие Его появления в мечтах – томление, серия любовных не­удач, на самый крайний случай – просто скука. Опытные дамы во все вре­мена снисходительно и даже не без умиления смотрели на грезоподобное состояние дочерей и воспитанниц, зная, что мечтательный туман – необ­ходимая фаза: повздыхает‑повздыхает, а там и жизнь свое возьмет.

За исключением одной маловероятной, но все же иногда приключающейся ситуации: отворяется дверь, и Он появляется из своего Зазеркалья во пло­ти. Что и произошло с одной милой чудачкой, о которой все мы писали со­чинения ...дцать лет тому назад. Для женщины это – испытание. Если не катастрофа. Мужчина Мечты соткан, фигурально выражаясь, из материала заказчика, и с реальным человеком имеет совсем немного общего. И не бу­дем утешаться рассуждениями о наивности провинциальной барышни, на­читавшейся романов: куда более взрослые, тертые и житейски опытные современницы неуклонно повторяют этот нехитрый маршрут. Пример? Из­вольте. Голосом Аллы Борисовны: "Ах, какой был мужчина! Ну, настоящий полковник!.." Мягко говоря, отличается все – кроме самого механизма идеализации. А уж видеть полковником урку или демоном капризного мальчишку... так ведь и буфетчица из любимой народом песенки – не Та­тьяна Ларина...

Все симптомы характерного умопомешательства хорошо известны, на них останавливаться не будем. Лечат время и реальность. Если повезет, обхо­дится без хирургии – тогда это только разочарование. Если нет... Шрамы и горечь, часто на всю жизнь. Подозрительность. Пессимизм. Иногда де­прессия. Иногда – озлобленность. Иногда – попытки повторить опыт очарованности. (Есть женщины, которые вне состояния слепой влюбленно­сти в очередного Мужчину Своей Мечты как бы и не живут вовсе – так алкоголик влачит какое‑нибудь существование от рюмки до рюмки. По­мните работу Розы?) Короче, Татьяна Ларина еще хорошо отделалась.

Интересно, что все без исключения помнят сюжет "Евгения Онегина", но упорно пропускают как несущественную деталь один важнейший поворот в истории "выздоровления" героини. Знаете, о чем я? Нет? Преодолейте привычную тоску при упоминании произведения из школьной программы, дело того стоит. Вспомните: после дуэли бедная девочка остается с разби­тым сердцем и своей невостребованной любовью, плюс глупая и жуткая история убийства Ленского, плюс жизнь, в которой все по‑старому, но только хуже. Где же она излечивается? Где к ней возвращается достоин­ство, и рассудок, и способность понимать саму себя? В библиотеке Онеги­на. Читая Его любимые книги – сначала, надо полагать, от тоски, а после уже не только. Отслеживая ход его мыслей там, где на полях "отметки рез­кие ногтей". Тут и только тут она начинает что‑то понимать в этом челове­ке, его вкусах, ценностях, слабостях и прочая. А заодно – понимать, на что она сама полетела, как мотылек на огонь. И у нее возникает критиче­ский, взрослый взгляд: "Уж не пародия ли он?" – а с ним уходят и все за­главные буквы и восклицательные знаки. Браво, Татьяна Дмитриевна! Ум­ница! Поразительно, как много людей, и мужчин, и женщин, именно этого фрагмента романа просто не помнят. Интересно, почему?

Ну да ладно. Оставим в покое пыльную полку с книгами, тем более, что они – вкупе с кино, разумеется, – во многом ответственны за нашу склонность к мечтам о Нем. На прощание расскажу еще одну историю, на сей раз подлинную. История эта о том, как встретила Его бабушка моей ба­бушки Ольга Ивановна, но на романтический лад лучше не настраиваться.

Итак середина того (уже позапрошлого) века. Глухая российская провин­ция. Семнадцатилетняя красавица, купеческая дочь Оленька. Жизнь сонная, ленивая, перемен не предполагающая, вот разве что замуж пора...

И вдруг! Городок потрясен новостью! Туда, в муромскую глушь, проводят железную дорогу! (Нам, наверное, представить трудно масштаб этой ново­сти на фоне полного отсутствия каких бы то ни было новостей: это даже с первым полетом человека в космос не сравнить.)

...Первый поезд. На перроне – "весь цвет". Героиня под кружевным зон­тиком, сдержанное волнение толпы, предвкушающей небывалое зрелище. Медленно приближается паровоз, которого никто прежде не видел...

...и с подножки лихо спрыгивает та‑кой "молодой‑интересный", в та‑акой красивой форме, с та‑ким сверкающим свистком, что – ах! Ясно, он здесь главный! Зван немедленно в лучшие дома, обхождение столичное, что и говорить... Куда до него местным молодым людям! Медведи‑с!

Короче, голубоглазая дурочка увидела Мужчину Своей Мечты и очень быс­тро оказалась обручена – ах, какой пассаж! – со скромным, хотя и подаю­щим надежды служащим Московской железной дороги. (Впоследствии он дослужился аж до диспетчера, явив талант к составлению сложных и про­думанных расписаний. Но мечты Оленьки были разбиты навсегда, и карье­рой толкового, способного и не лишенного оригинальности мужа она так и не заинтересовалась.) А пока: папенька, в ярости, лишил приданого. Ма­менька поплакала, да и простила, отправила в Москву тайком от мужа воз‑другой (!) с "самым необходимым". А красавица всю последующую жизнь горько обижалась на мужа за обман. Знал ли он, что в глухом городке сро­ду не видывали ни железнодорожной формы, ни живого кондуктора? Оча­рован голубоглазой дурочкой – да, был, а заподозрил ли недоразуме­ние – кто знает... Никого из этих людей уже давно нет на свете. Вот так, мои дорогие... Между тем, если бы не эта "комедия положений", вашей по­корной слуги бы и на свете не было. Но это я так, к слову.

Мечты, как говорили древние, имеют одно опасное свойство – иногда они сбываются.

ЕЩЕ РАЗ ПРО ЛЮБОВЬ

Смысл жизни младше жизни

лет на тридцать – тридцать пять.

Полагается полжизни

ничего не понимать.

А потом понять так много

за каких‑нибудь полдня,

что понадобится Богу

вечность – выслушать меня.

Вера Павлова

Что можно добавить ко всему, что уже сказано, сыграно, снято и написано про великое чувство – то самое, которое рифмуется с "кровь, морковь"? Разве что относительно свежую, хотя тоже не вчера придуманную мысль... А именно: то, как мы любим других людей, а они нас, напрямую связано с нашим самоотношением, самооценкой – короче, с тем, насколько мы спо­собны любить и уважать себя самих. Конечно, связано. Любой уважающий себя "душевед" – психолог, психотерапевт – вам скажет, что женщина, которая по‑настоящему не любит себя, не может и других любить как сле­дует. И уж само собой, вызывать к себе любовь ей тоже бывает трудно; в поведении, в манере общаться как будто написано, что недостойна, а окру­жающие склонны верить такого рода "надписям". И что же?

Разве задавая психологам вопросы "про любовь", люди хотят узнать – по­нять – что‑то о себе самих? Или о своих любимых, будь то мужчины, жен­щины или дети? Да нет, пожалуй. Скорее, подтвердить "по науке" какое‑нибудь уже сложившееся убеждение. Или утешиться тем, что доводящая до бешенства привязанность мужа к его мамочке не уникальная, а очень даже классическая, эдипов комплекс. Или просто в какой‑то очередной раз по­верить, что все "кончится хорошо" и любви хватит всем. Или вызнать ка­кие‑нибудь "приемчики", якобы гарантирующие успех в любовной лоте­рее. А вот уж чего эти люди – между прочим, сплошь женщины – совер­шенно не хотят, так это задуматься о своей самооценке, понять, какие ожи­дания в отношениях реалистичны, а какие нет, или тем более посмотреть на ситуацию его глазами, или увидеть собственные ошибки и разобраться в их причинах. Что‑то в разговорах о том, как вместо любви можно полу­чить внятное представление о причинах ее отсутствия, не вдохновляет. Воля ваша, есть в этом что‑то похожее на "сама дура".

Возможно, дело еще и в море разливанном популярной психологической литературы: обложки и заголовки так и призывают "простить себя", "по­любить себя", "изменить себя" – наряду с предложениями "очистить орга­низм чесноком". Серьезная – до страшного – мысль на наших глазах ста­новится банальностью из разряда "просто добавь воды". То, что может быть только добыто своими руками в ходе долгого и порой мучительного путе­шествия в собственный внутренний мир, стало походить на готовый про­дукт быстрого приготовления. Достаточно встать перед зеркалом, улыб­нуться и сказать десять раз: "Я люблю и принимаю себя", – как демоны рассеются, покой снизойдет и все будут жить долго и счастливо. Как гово­рил Станиславский на репетициях: "Не верю!".

Нет, разумеется, это гораздо лучше, чем стоять перед зеркалом и крыть себя на чем свет стоит. Но, похоже, быстрозамороженное волшебство часто не срабатывает, а универсальная рекомендация уплывает в те же туман­ные дали, куда ушли некогда столь же популярные советы "взять себя в руки" или "дышать носом". Более того, на групповых занятиях или во вре­мя индивидуальных консультаций все чаще можно услышать примерно следующее: "Я знаю, что себя надо любить. Но что же делать, если не по­лучается? Почему у меня не получается, ведь это должно быть просто? Со мной что‑то не так?". И мудрый совет становится всего лишь еще одной ловушкой, очередным "надо". А согласитесь, что всяких "надо" и "должна" в жизни большинства женщин и так предостаточно, от неисполненных же обязательств можно ждать чего угодно, но не помощи. Как ни обидно, соб­ственного опыта со всеми вытекающими отсюда трудами и набиванием шишек все равно не избежать. И когда мы присоединяемся к утверждению "Я у себя одна!", – мы признаем, кроме всего прочего, что разбираться со всеми своими потребностями, чувствами и отношениями придется самой. И учиться себя беречь, защищать, уважать, любить – тоже самой. Возмож­но, с помощью других – но самой.

А уж раз речь зашла о "других"... Может быть, как раз по сравнению с "просто любовью" – все равно к кому, к мужчине, ребенку, да хоть соба­ке – можно что‑нибудь понять про эту самую загадочную "любовь к себе", от нехватки которой, говорят, все наши беды. Все существенные признаки упомянуть не берусь, обобщения в этой трепетной сфере дело вообще ко­варное, но кое‑что сомнений не вызывает. Итак, если мы кого‑то любим...

Мы не ставим условий и не угрожаем: не сделаешь чего‑то – любить не буду. Все учебники дошкольной педагогики полны предупреждений: не угрожайте лишением любви, хуже будет! Будет, будет. Проверено. Воз­можно, и во взрослых отношениях тезис "любишь – докажи" прямо восхо­дит к детскому опыту вымогания, зарабатывания любви. Место этим тор­гам – на рекламном щите ювелирной фирмы (там такая дамочка, уперев когтистую ручку в крутое бедро, вторую протягивает за бриллиантовым колье). Вообще‑то когда – и если – мы кого‑то любим, ему не приходится это зарабатывать. Долгая или короткая, но уж коли она есть – она надеж­на. И большинство из нас прекрасно чувствует разницу между подарком и взяткой, нормальной критикой и шантажом.

Но не предъявляем ли мы неоплатных счетов к себе? Не слишком ли зави­сит наша самооценка от внешних успехов, от достижений, в конце кон­цов – от сиюминутного отношения других людей? Боюсь, что очень часто наша "любовь к себе" слишком уязвима, съеживается от малейшего неуспе­ха... Продолжим сравнения: на этот раз речь пойдет как раз о них.

То есть о том, что свое любимое существо мы принимаем целиком – зная, конечно, и о недостатках, и о слабостях. Когда наш "друг человека" в по­темках весеннего двора тащит с помойки какую‑то тухлятину, вмиг забыв все команды, мы орем строжайшим из свирепых голосов, – но не начина­ем же к нему иначе относиться! Когда умный и ироничный муж пятнад­цать минут вертится перед зеркалом, рассматривая в профиль намек на жи­вотик и принимая мужественные позы, мы вполне можем не сдержаться и съязвить, – но разве эта смехотворная частность (или две частности) мо­жет изменить суть отношений? Когда ребенок, безумно нас этим раздра­жая, начинает комментировать обед голосом свекрови, желание надеть ему на голову кастрюлю становится все сильней... но... Они не идеальны, но любимы: этим сказано все. Они могут объективно быть ниже, толще, сла­бее, ленивее или брехливее кого‑то там. Но те – не они. А мы любим – их: "Не по хорошему мил, а по милому хорош". Но почему‑то ничто не ме­шает нам изводить себя, бедную, сравнениями "не в пользу": с подругой, с родной мамой, с любовницей мужа, с каким‑нибудь эталоном из головы. Минуты острого недовольства собой бывают очень даже продуктивны, иногда с них начинаются настоящие изменения, но эти изменения имеют смысл тогда и только тогда, когда они свои, не "по сравнению", а по логике и потребностям собственного развития. Кстати, о развитии...

Мы обычно заботимся об истинных потребностях своих любимых – ну, во всяком случае, пытаемся, хотя это не всегда легко. То есть заглядываем в их будущее, заинтересованы в раскрытии их потенциала, а сиюминут­ным и тем более неполезным для них капризом можем и пренебречь – даже рискуя вызвать недовольство. Проще говоря, не дадим ребенку тре­тье по счету пирожное, чтобы только ублажить, но обязательно научим плавать и читать. Будем обсуждать со спутником жизни интересное для него профессиональное предложение, его "зону роста", но дозу беззастен­чивой лести все‑таки разумно отмерим или "закавычим" иронической ин­тонацией; старинный дамский рецепт "восхищаться всем, что бы он ни...", – не образец настоящей заинтересованности и любви, а всего лишь пример незатейливой манипуляции. Это из другой оперы – про тайную борьбу за власть и влияние, про надежду с дальним прицелом "подсадить" на свое якобы обожание.

Вернемся к себе. Как мы поступаем с собой? В лучшем случае – балуем, но как редко по‑настоящему растим: плохое настроение – значит, надо что‑то купить (а потом жалеть или быстренько забыть про эту связь "оби­дели – потратилась"). Или вот еще пример, на этот раз из жизни успеш­ной женщины‑профессионала: "Я понимаю, что начала тупеть на этой ра­боте, что она меня прессует, выкачивает из меня все соки. Разумно было бы использовать ее, чтобы повысить квалификацию, и быстро уходить. Но каждый раз так жалко упустить контракт – это как наркотик. А уж если коллеги завидуют, то выпустить из рук просто выше моих сил. А ведь по серьезному счету, это в ущерб себе".

Как правило, мы пытаемся уделять тем, кого любим, внимание и время; вникаем в их проблемы, внимательно выслушиваем – даже немного тере­бим: "Что‑то случилось? Давай поговорим. Мне кажется, что ты чем‑то оза­бочен". Если с нами не готовы разговаривать, мы отступаем, делаем паузу и внимательно присматриваемся: что происходит, лучше подождать и не дергать или все‑таки попробовать еще раз разговорить, не чужой же чело­век! Даже чудаковатые владелицы многочисленных кошек сразу замечают оттенки настроения и самочувствия какой‑нибудь Кусечки: та сегодня со­вершенно не мурлычет, грустная, и шерстка не блестит! В отношении себя самих мы сплошь и рядом пропускаем те моменты, когда жизненно необхо­димо задать себе те же самые вопросы: "Что‑то случилось?" – и даже предложить себе "поговорить".

В женских группах не однажды я слышала о своеобразном симптоме не­внимания к себе: первые признаки серьезной перемены состояния – от пневмонии до беременности – вообще не отмечаются сознанием: "как‑то мне было не до себя". Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Правда, большинство женщин вполне вовремя обращают внимание на то, что "шерстка не блестит" – это наша "встроенная" установка поглядывать на себя глазами внешнего наблюдателя; зрелище должно быть приятно глазу, а уж грустная "Кусечка" или веселая на самом деле, наблюдателю без разницы, на то он и чужой. Получается, что к себе мы относимся хуже, чем к кошке. Ой‑ой‑ой... А ответственные встречи и "плановые" перегруз­ки, то и дело попадающие на первый день месячных? На но‑шпе и волевом усилии, по возможности не кашляя и не делая резких движений, проклиная собственную "забывчивость" – да ладно, какая там забывчивость, просто себя и свое единственное тело привыкли не учитывать, не считать чем‑то важным. Одной девочке, когда она жаловалась, что где‑то болит, бабушка говорила: "Ниночка, это тебе только кажется. Это все глупости, на самом деле у тебя ничего не болит". На мой взгляд, совершенно блестящий при­мер сценария недоверия к собственным ощущениям: даже больно мне или нет, я сама узнать не могу; это все мне только кажется. А уж остановиться на бегу, сосредоточиться и задать себе вопросы о собственном настроении, чувствах, желаниях, планах на жизнь...

А когда у наших любимых что‑то получается, мы радуемся, щедры на по­хвалу; неизбежные же неудачи и кризисы стараемся для них смягчить: ты обязательно научишься рисовать лошадь (прыгать через скакалку, водить машину, летать на дельтаплане)! Все образуется, давай подумаем, как это можно сделать легче и эффективней; это всего лишь контрольная, ты же можешь, ты очень продвинулся, у тебя получается все лучше и лучше, мо­лодец! Вот хорошо бы так относиться и к собственным победам и пораже­ниям – будь то работа, отношения с людьми или материнство... Большин­ство из нас в детстве хвалили мало и как‑то вообще: мол, "хорошая девоч­ка". Учиться хвалить, поддерживать, подбадривать и мотивировать прихо­дилось уже в собственной взрослой жизни: кое‑что прочитали, за чем‑то смогли понаблюдать. Подруги, родственники, мужчины, коллеги, дети, со­баки – чем больше живых существ нам доводилось искренне любить, тем лучше мы знаем, как это делается.

Вот только до себя у очень многих руки так и не дошли. Хорошо еще, если наши любимые нам отвечали взаимностью – тогда мы получали поддерж­ку, принятие и другие жизненно важные "витамины". Даже не считающаяся самой важной – но зато самая гарантированная! – любовь собак, кошек и попугайчиков содержит в себе главное "сообщение" эмоционального кон­такта: "Ты есть, ты важна для меня, как хорошо, что ты пришла". Какая‑то западная писательница вскользь заметила: "Разве недостаточно знать, что хотя бы одному существу на свете нравится то, что вы делаете и как вы это делаете? И кто же это существо, как не кошка?" Всякий, кто держал и любил зверей, прекрасно понимает, что не только еда и крыша нужна им от нас, а уж нам от них практической пользы почти никакой (если только вы не за­водчик и не собачий парикмахер). Но всякий, кто считает эти отношения несущественными, просто их не знал. Заводя "бесполезную" городскую ско­тинку, мы получаем, хотя и не одновременно, сразу два важных явления: любовь и утрату, и чем больше любви, тем больнее отзываются страдания, немощь и смерть тех, кто первым слышал и узнавал наши шаги на лестнице. Незатейливая, простая радость и такая же ничем не прикрашенная боль – опыт, который многие из нас в чистом виде получают именно благодаря жи­вотным, хоть и "нельзя поместить всю свою привязанность в собаку".

В человеческих отношениях все раз в двести сложней, и даже самые ис­кренние и горячие привязанности поворачиваются порой темными, пугаю­щими гранями, порой трансформируются до неузнаваемости, проходят свои фазы развития и кризисы. Если отношение к себе самой слишком за­висит от того, изменил или не изменил "он", нагрубила или не нагрубила дочь, разочаровались или не разочаровались родители, мы оказываемся в положении заложников, теряем почву под ногами и уверенность в себе. Отсюда полшага до того, чтобы начать ублажать, угрожать, подкупать, иг­рать на чьем‑то чувстве долга, вымогать, упрекать. Во‑первых, все равно это обычно бесполезно, а во‑вторых, разрушает личность. Рано или поздно мы встаем перед выбором: искать и ждать совершенных отношений, заво­роженно, как Девочка со спичками, глядеть на чье‑то тепло и свет, куда нас пускают или не пускают, – или отвлечься от соблазнительной картины, ощутить свои затекшие ноги, встать, начать двигаться, согреться самой... И, возможно, даже добыть дровишек и развести огонь, у которого найдется место другим.

Вот три истории – конечно, они не только о любви, хотя и о ней тоже. Их героини хотели что‑то понять и изменить как раз в той области своей жиз­ни, которая считается для женщины самой важной. Их отличие от тысяч "читательниц колонки психолога" состояло в том, что они пришли не по­лучить совет, а работать. И в этих работах – как и во многих других – была та степень внутренней честности, интереса и внимания к своим чув­ствам, которая всегда находит отклик и поддержку в женских группах. Тем более если тема так или иначе связана с любовью. Если вдуматься – а что с ней не связано в этом мире?

ИСТОРИЯ НЕЛЮБИМОЙ ХРЮШКИ

Выживать – значит рождаться снова и снова.

Эрика Джонг

Когда случалось нам на группе подольше задержаться на Василисиной сказке, иногда возникали совершенно неожиданные вопросы: почему ку­колку, завещанную героине умирающей матерью, нужно было кормить: "На, куколка, покушай, моего горя послушай"? Почему глаза этой куколки загорались, как две свечки? Не привет ли это от не единожды упомянутого черепа? Уж не в родстве ли они – магические подарочки двух, так сказать, матерей? Почему Баба‑яга такая прожорливая – в сказке это явно подчер­кнуто, там "кушанья было настряпано человек на десять"? Кларисса Пинкола Эстес отвечает так:

"Прежде чем стряпать на Ягу, мы должны спросить себя: какой частью души питается столь дикая богиня? [...] Ягу нужно кор­мить. Если она останется голодной, вам не поздоровится"*.

Красиво сказано, правда? И вспоминается одна работа, в которой вот тако­го непрямого, поэтического смысла оказалось на целый пир всей группе. И хотя работа была вовсе не об инициации, интуиции, дикой богине и про­чих возвышенных предметах, но моя собственная интуиция и, смею пред­положить, дикая богиня настойчиво подталкивают связать этот пир и ту сказочную "кормежку". И вот как это было.

Героиня, Татьяна, вызвалась поработать со своим перееданием: "Все знаю, все понимаю, и все равно жру. Хочу зарезать свою внутреннюю хрюшку". Уже по этой формулировке легко предположить – и не ошибиться, – что Татьяне хорошо знакома идея частей: говорят же о "внутреннем ребенке", нашей детской части, так что же мешает быть и внутренним "львам, орлам и куропаткам"? Какой образ пришел в голову – там и горячо, там личный язык говорящего. Группы обычно готовы следовать в историю участницы и на символическом, и на буквальном, и на любом другом языке. На тему пе­реедания работы бывают самые разные: в одних оживает Холодильник, в других – Калории, так почему бы и не Хрюшка? Однако же намерение за­резать это существо меня, прямо скажем, озадачило: я точно знаю, что расправа с собственными частями, даже просто попытка их игнориро­вать – например, не "кормить" – ведет не к внутреннему миру и целост­ности, а к конфликту, а то и к беде. Да, но героиня‑то хочет именно этого! Или все‑таки не совсем? Пытаюсь это выяснить:

– Хочу зарезать свою внутреннюю Хрюшку...

– И все‑таки, где мы с ней встретимся? На ферме, где их для того и держат, чтобы зарезать? Или, скажем, в зоопарке, где зверей рас­сматривают, изучают и где можно понять, кто она тебе?

– Да, пожалуй, все‑таки в зоопарке – надо же хоть познакомиться. Насчет "зарезать" я еще подумаю.

– И что же может стать результатом твоей работы?

– Понять, какая она, чего ей надо, почему она действует против моих интересов. Может, какой‑то способ контроля найдется и без резни.

Это правда: искушение разделаться, избавиться, "зарезать" какую‑нибудь свою нелюбимую часть бывает велико, но поддаваться ему не стоит. Татья­на это чувствует. Или, возможно, понимает. Если бы она не выбрала зоо­парк, я предпринимала бы новые попытки оставить Хрюшке шанс: возмож­но, мы дошли бы и до логического конца: а что бы было, если и впрямь от нее избавиться? Уверяю вас, обязательно бы оказалось, что ничего хороше­го. С самыми мрачными, уродливыми, неприемлемыми сторонами себя са­мой все равно приходится знакомиться, мириться и договариваться. Это, в общем‑то, и есть пресловутое "принятие себя": можно так и не полюбить свою внутреннюю Стерву, Ленивую Лахудру, Плаксу, Снежную Королеву, но знать их, понимать их потребности и слышать голоса для взрослой жен­щины необходимо.

Между прочим, именно они, наши нелюбимые, тщательно скрываемые даже от себя, часто могут рассказать нам такую острую, жизненно важную прав­ду, какую не скажут более "ручные" части или роли. Неуправляемое пове­дение – хотя бы то же переедание – это всегда знак какого‑то внутрен­него разлада. Хрюшка за что‑то берет реванш: вечером, когда контроль слабеет, когда усталая и голодная Татьяна добредает до дома. Да и сам за­прос был не на тему избыточного веса, а о чем‑то другом. За "понятными" темами всегда что‑то прячется. О чем же эта история, что скрывалось на этот раз за такой знакомой многим жалобой: "Все знаю, все понимаю, а все равно жру"? Посмотрим.

– Таня, давай увидим, кто еще есть в твоем зоопарке.

И мы познакомились, то есть Татьяна определила место, выбрала на роли людей из группы, поменялась с каждым из персонажей ролями, озвучила монологи Жирафа, Коалы и Слона. (Согласитесь, это был зоопарк с непло­хой коллекцией тропических животных.) Жираф гордился тем, что все ви­дит сверху и не очень интересуется тем, что происходит на земле, – будь то посетители, сама "владелица" зоопарка Татьяна или другие звери. Коала вообще не стремился к общению, но предупредил о своих острых когтях и обманчиво плюшевой внешности. Слон, как и положено мифологическому, сказочно‑басенному Слону, был мудр и велик и попенял Тане за то, что она недостаточно прислушивается к его мудрости: "Приходится каждый раз трубить тебе прямо в ухо: бу‑у!" А вот и Хрюшка, совсем неуместная в этой экзотической компании, слишком обычная, неинтересная. Как и сле­довало ожидать, характер у Хрюшки оказался не сахар – у большинства нелюбимых частей он нелегкий, а вы как думали? Когда тебя отвергают, не слышат, да еще и зарезать грозят, у кого от такой жизни улучшатся манеры и возникнут теплые чувства к миру? Вот с какой Хрюшкой мы познакоми­лись: она сначала села кулем, враскоряку, а потом и вовсе плюхнулась на пол своей клетки задом ко всему свету:

– Ну, свинья я. Че, не видишь? Живу тут. Ем. Эти все о себе вообра­жают. Люди ходят, пялятся. А я вот им назло задницей повер­нусь, в дерьме поваляюсь, хрюкну и еще больше жру. Постоят, надоест, свалят. И черт с ними. Раздражают они меня, вот что. Чего приперлись? Да, я тупая, упертая и злая. Трескаю все под­ряд – меня выпусти, я и ребеночка сожрать могу, мне без разни­цы. Ничего не хочу. Ничего не интересно. Все жиром заплыло.

Душка, правда? И как обычно и бывает, это далеко не вся правда. Мы – и я, и сама Таня, и группа – пока еще не прошли испытание: приближаясь к нелюбимой части, всегда рискуешь получить пинок, шипение разъяренной змеюки или шматок грязи из лужи. Это ее привычный способ реагировать на отвержение, а ничего другого она и не ждет. Терпение – и мы узнаем чуть больше. Татьяна смотрит на свою Хрюшку в исполнении другой участ­ницы и вдруг спохватывается:

– Ой, есть еще один зверь. Это Волчица. Вот здесь, напротив Хрюш­ки. Ее клетка не заперта, она ходит на охоту в лес и даже, кажет­ся, там живет. Там живет, а здесь бывает. Волчица будет... Инна.