Значение современных исследований аффекта

Теперь следует обратиться к тезису о врожденности некоторых аффектов, который Фрейд в свое время сформулировал недостаточно четко. Можно ска­зать, «...что уже у новорожденных и преждевременно рожденных можно заме­тить практически все (за небольшим исключением) наблюдаемые у взрослых образцы иннервации» (Krause, 1983, с. 1022).

Сигнальную составляющую аффекта, таким образом, можно наблюдать уже после рождения. Здесь имеется в виду интерперсональное сигнальное воздей­ствие аффекта на людей, ухаживающих за младенцем. «У ребенка есть жела­ния, прежде всего инстинктивные желания, сигнальные системы своих чувств, а ухаживающий за ним человек обладает необходимой моторикой и програм-

– 112 –

мами для их удовлетворения» (там же, с. 1024). При достаточно хорошо фун­кционирующих отношениях между матерью и ребенком или отцом и ребенком формируются «структуры, подобные диалогам» (там же, с. 1026), которые ока­зывают значительное влияние на дальнейшее развитие ребенка.

При имеющейся на этой фазе биологически обусловленной беспомощности новорожденного это раннее обладание интерперсональной сигнальной состав­ляющей аффектов весьма полезно. Хотя способность к энкодированию, то есть к продукции сигналов, и к декодированию, то есть к пониманию сигналов других, кажется врожденной, преобразование собственных переживаний и чужих зна­ков в речевые символы таковым не является. Также к врожденным не относятся правила проявлений и переживаний в социальном контексте. Приобретение это­го «знания» определяется типом ранних объектных отношений, а также актуаль­ных культурных влияний. Врожденный потенциал младенца «разгорается» во взаимных отношениях с матерью, как сформулировал в рамках представленной им психоаналитической психологии развития Шпитц (Spitz, 1965).

Для ограниченного числа аффектов посредством моторно-экспрессивных конфигураций можно показать, что они проявляются во всех культурах; их мож­но наблюдать в культуре и в используемых людьми способах поведения. Отно­сительно определенными являются мимические выражения радости, горя, яро­сти, отвращения, удивления и ужаса. Культурная инвариантность обнаружива­ется с помощью визуального материала раздражителей; о ней можно говорить и в связи с моторно-экспрессивной составляющей аффективной системы.

«К первичным эмоциям (первичным аффектам) относятся те, кото­рые могут запускаться определенными визуальными сигналами и тем самым служат регулированию отношений» (Krause, 1990, с. 637).

Аффективная система, как и система влечений, представляет собой часть филогенетического имущества Species humana, его врожденное, филогенети­чески закрепленное оформление. Наблюдаемое в течение гоминизации «раз­рыхление» жесткого развития инстинктов сопровождается гипертрофией аф­фективной системы. Аффективная система возникает из инстинктивной, при этом, конечно же, добавляется и что-то новое: вследствие того, что социальная сигнальная составляющая (аффекта), или возвещение о действии, может быть отделена от мотивационной составляющей, выполнения действия, возникает отсрочка, которая необходима для внутренних и внешних коммуникативных процессов. Если аффект выражается, это свидетельствует о повышенной веро­ятности определенного способа поведения, однако это не означает, что такое поведение обязательно будет осуществлено. Без биологического разъединения действий по предупреждению и выполнению не возникло бы свободное соци­альное и мотивационное пространство для социального поведения, направлен­ного на решение проблем (Krause, 1990, с. 638).

– 113 –

В онтогенетическом развитии Эго, связанном с удовлетворением влечений, можно точно так же наблюдать регуляцию отсрочки: она становится возмож­ной за счет возрастающей ориентации Эго, направленной на удовлетворение инстинктов, на принцип реальности и соответствующее применение принципа удовольствия. Также это способствует развитию функции мышления Эго.

«Но затем мы должны сказать, что, собственно, неправильно гово­рить о контроле принципа удовольствия за протеканием психичес­ких процессов. Если бы дело обстояло так, то подавляющее боль­шинство наших психических процессов должно было бы сопровож­даться удовольствием или вести к удовольствию, в то время как на самом деле наш опыт противоречит этому заключению. В реальнос­ти дело обстоит так, что в психике имеется сильная тенденция к реализации принципа удовольствия, которой определенно противо­стоят другие силы, так что окончательный исход далеко не всегда соответствует тенденции получения удовольствия...

Вот один из примеров торможения реализации принципа удоволь­ствия. Мы знаем, что первичные способы работы психического аппа­рата модифицируются в соответствии с принципом удовольствия, и что он с самого начала неприменим, и даже в значительной степени опасен для самоутверждения организма в сложном окружающем мире. Под влиянием инстинктов Эго отдаляется и от принципа реальнос­ти, который, не предполагая отказа от окончательного получения удовольствия, требует, однако, отсрочки удовлетворения, отказа от многочисленных возможностей удовлетворения и временной терпи­мости к неудовольствию на более долгом обходном пути к удоволь­ствию и осуществляет все это. Затем в течение долгого времени прин­цип удовольствия остается способом реализации с трудом «воспиты­ваемого» сексуального инстинкта; однако принцип удовольствия, не­зависимо от того, соотносится ли он с сексуальным инстинктом или находится в самом Эго, преодолевает влияние принципа реальности, нанося вред организму в целом» (ПСС XIII, 1920, с. 5).

Первичные эмоции или аффекты с их определяющим действие эффектом, могут рассматриваться как структурированное уведомление о действии:

«В структуре этих действий имеется субъект, объект и желаемая интеракция между ними. В соответствии с тем, где находится объект в отношении к позиции субъекта, как оценивается гедонический оттенок ситуации, возникают первичные эмоции» (Krause, 1990, с. 639).

Объект может быть представлен на теле субъекта, например, во рту или в желудочно-кишечной области, или находиться за пределами организма субъек­та. Он также может находиться в оптическо-апперцептивном поле субъекта, то есть быть визуально-настоящим, или он может быть вообще не представлен

– 114 –

чувственно, а лишь репрезентирован ментально. В соответствии со своим мес­тоположением объекты переживаются и фиксируются как гастральные, так­тильные, визуальные или ментальные сущности (Krause, 1990, с. 641).

Это существенно для клинической работы, так как восприятие объекта в рамках оптически воспринимаемого телесно-психического единства - это бо­лее позднее приобретение. Ранние (гастральные и тактильные) объекты ребен­ка частичны и неперсонализированы; они играют большую роль, поскольку определяют более поздние переживания при возникновении феноменов пре­эдиповых, структуральных или базальных нарушений.

Дальнейшая классификация объектов основывается на опыте, который был получен уже с их помощью и служит целям познания. Это эмпирическое знание может иметь свои корни в филогенезе и базирующихся на нем инди­видуальных знаниях. «Это архаичные классификации, которые определяют объект как полезный и благоприятный, в более широком смысле «хороший», или повреждающий, причиняющий боль, в более широком смысле «плохой»... «Плохое для гастральной области - это тошнота, плохое в тактильной облас­ти - боль, плохое в оптически-апперцептивном поле - страх/ярость» (Krause, 1990, с. 641).

В основе третьей классификации, с помощью которой субъект упорядочи­вает свои объекты, лежит атрибуция относительной власти: чувствует ли субъект свое превосходство над объектом или нет?

Если определять аффекты (как регулирующие отношения) при помощи названной выше препозиционной структуры: субъект, объект и желаемая меж­ду ними интеракция, тогда соответствующая аффекту препозиция всегда долж­на относиться к той области, в которой проигрывается взаимодействие.

Так, отвращение отражает желание: ты (объект) выходи из меня (субъек­та) вон! Ярость отражает желание, чтобы объект исчез, а субъект при этом остался: Эй, ты, скройся с глаз, а я остаюсь! Страх, напротив, связан с же­ланием отдалить субъект от области объекта. Печаль (скорбь) представляет собой желание снова реализовать уже однажды имевшееся взаимодействие с объектом в одной из четырех областей (гастральной, тактильной, оптико-аудиальной, ментальной). Отсутствие «злого» объекта сопровождается в момент его ясного ментального представления облегчением и радостью (Krause, 1990, с. 641). Для радости характерно то, что текущая интеракция между субъектом и объектом должна продолжаться: Ты (объект) оставайся, как ты есть!

Итак, регулирующие отношения аффекты служат преимущественно для оп­ределения необходимой и желаемой близости/дистанции с объектом. Наруше­ния регулирования близости/дистанции играют большую роль в клинике так называемых преэдиповых или структуральных нарушений и диадических нарушений отношений.

– 115 –

На основании эмпирических исследований Краузе (Krause, 1990, с. 630) понимает психический процесс, обозначаемый как аффект, как систему с тре­мя сферами функций:

• сфера управления сознательным и бессознательным мышлением и пове­дением индивидуума,

• сфера регулирования взаимодействий и, соответственно, совместной социальной жизни,

• сфера самовосприятия и самооценивания.

Названные сферы функций делают возможным различение трех групп аф­фектов: переработки информации, регуляции отношения и рефлексии. Вслед­ствие того, что мы уже достаточно подробно представили регулирующие отно­шения аффекты, нам следует коротко охарактеризовать и другие группы.

К аффектам переработки информации относятся любопытство, интерес, удивление, которые признаны первичными эмоциями; эти аффекты служат тому, чтобы перерабатывать раздражители внешнего мира, а также понимать и поддерживать отношения с миром (миром объектов). Когда окружение, из которого они происходят, оказывается в целом доброкачественным и добро­желательным, то в ходе ранней социализации раздражители, исходящие от объектов, можно приспособить к мобилизации аффектов переработки инфор­мации. Если эта ассимиляция достаточна, то за счет нее усиливаются когни­тивные функции, необходимые для переработки раздражителей. Следующая за мобилизацией удивления, любопытства, интереса переработка раздражи­телей удается настолько, насколько удовлетворительно осуществляются про­цессы согласования и единения во взаимодействии матери и ребенка (Krause, 1990, с. 670).

Любопытство с позиции психологии неврозов было оценено уже Шульц-Хенке. Он говорит о специфичной для человека «сравнительно большой диф­ференцированности его любопытствующего обращения к миру» (Schultz-Hencke, 1951, с. 24) и обозначает приближение, следуя Бретано и Гуссерлю, как интенциональность.

«... слово «любопытство» - это только наивное, драматическое, репрезентативное выражение. Напряженность играет здесь ту же роль, как и тогда, когда мы говорим о «напряженном» внимании. Мы имеем дело с самой первой формой переживания побуждения, кото­рая также очень значима для психологии неврозов, с формой пере­живания потребности, которая является характерной для человека и может быть повреждена. Таким образом мир впервые «завоевыва­ется» (Schultz-Hencke, 1951, с. 25).

К аффектам рефлексии относятся вина, стыд и депрессия. Краузе (Krause, 1990, с. 679) исходит из того, «что эмоции рефлексии базируются на интерна­лизированных дериватах первичных эмоций.

– 116 –

Стыд - это интернализированное отвращение к референтной группе или объекту, к которым человек считает себя принадлежащим. Значимые составля­ющие самости воспринимаются как неподходящие, а самость другого является точкой отсчета. Депрессия - это интернализованная ярость объекта, он не мо­жет избавиться от того, чего хотел бы избежать. Страх вины - это интернали­зованный страх объекта: чего он боится и от чего не может уклониться. Аффек­ты рефлексии являются предпосылкой относительно независимо функциони­рующих структур.

Аффект стыда, на который психоанализ сегодня обращает все большее внимание (см. Hilgers, 1995,1996; Seidler, 1995a, b), связывается Вюрмсером с «... обнаружением слабости, дефекта и скверны» (Wurmser, 1990, с. 85). Стыд разворачивается на двух уровнях: он может относиться как к активности само­разоблачения, так и к содержанию разоблаченного. Этот аффект рассматрива­ется как гарант приватности и интимности. Вюрмсер в своих работах пытается определить психическое переживание как выражение конфликтного процесса. Желание показать себя и быть признанным в своей слабости лежит в основе интенции, которая затем ведет к возникновению стыда. К возникновению сты­да она ведет потому, что субъект вместо полного любви принятия встречается с отказом, наталкивается на критику и отвержение. Так, он характеризует стыд как однозначно негативный аффект; стыд применяется для обозначения прези­раемости, оскорбленности и осмеянности.

Зайдлер (Seidler, 1990а, 1993а, 1995b, с. 138) понимает стыд как промежу­точный аффект, который является предпосылкой гарантированного наблюде­ния другим, то есть связан с трехсторонними отношениями. Эта способность испытывать стыд связана с переживанием третьего, с переживанием границ между внешним и внутренним, собой и другими, а также самостью и Эго. Для Зайдлера способность испытывать стыд появляется после открытия психичес­кого внутреннего пространства, то есть пути доступа к собственным желани­ям, фантазиям и стремлениям, которые сначала, как пробное действие, могут предшествовать каждому реальному действию.

В последнее время в качестве еще одной категории аффектов называют аффекты мстительности (Heigl und Heigl-Evers, 1991). К ним следует отнести озлобленность, гнев, злобу и вражду. Мотивационная или деятельностная составляющая этих аффектов направлена, как правило, на реванш, возмездие и месть. При этом речь нередко идет не просто о временном состоянии чувств, а в значительно большей степени, из-за склонности этого аффекта к взаимному проникновению, о длительном, направленном на возмездие и месть враждебном состоянии (например, в форме длительной затаенной обиды или мизантропии). Они часто определяют переживания пациента на года и десятилетия, не тревожа и не беспокоя его; они могут долгое время влиять на его мимическую иннервацию, создают образцы экспрессивных реакций, запечатляются в

– 117 –

его лице, становятся как бы его второй натурой, составной частью его характе­ра. Как правило, для своего носителя эти аффекты являются созвучными его Эго и не вызывают у него чувства вины; его не беспокоят ни качество, ни ин­тенсивность, ни постоянство этих аффектов.

Обычно в основе этих эмоций лежит переживание того, что «со мной случилась ужасная несправедливость». Эта несправедливость впервые пе­реживается уже в раннем детстве, нередко в связи с травмирующим опытом или с ранними объектами, которые воспринимаются как плохие, которые были интроецированы, отделены и за счет этого лишены дальнейшей обра­ботки. Отсюда аффекты мстительности являются архаичными аффектами, они настраивают субъекта на возмездие и месть, поэтому примирение не является категорией его переживаний. Они имеют тенденцию к разрядке и, соответственно, побуждают к действиям, направленным на возмездие и месть, действиям, которые связаны, как правило, с интенсивным удовлет­ворением, прежде всего в смысле морального удовлетворения (несправед­ливость искупается).

Трагедия детства, которая не может быть прощена и забыта, часто состо­ит в травмирующем унижении, которое происходит на преэдиповых фазах, в нарциссическом повреждении, в травмах, которые внезапно разрывают свя­занную с доверием симбиотическую фантазию. Таким образом, потерянная грандиозность самости восстанавливается на анальной фазе в смысле всеси­лия (Я-безупречный праведник, никто не имеет права меня осуждать).На эдиповой фазе на этом основании не принимается отцовский авторитет; зна­чимые идентификации с родительскими объектами не происходят или осу­ществляются недостаточно, и развитие структуры Суперэго остается дефи­цитарным. Такие травматические унижения ведут в аффективном пережива­нии ребенка к фиксированному ожесточению по отношению к виновнику уни­жения; эта злопамятность означает, что мотивация мести постоянно подпи­тывается и может долгое время присутствовать в жизни (Heigl-Evers, 1968b; Heigl und Krause, 1993).