Ибо здешнее значит так много

Tracking in the Gods

The Plase of Myth in Modern Life

Inner City Books

библиотека психологии и психотерапии

Джеймс Холлис

В поисках божественной обители

Роль мифа в современной жизни

Перевод с английского Валерия Мершавки

Москва

Независимая фирма «Класс»

УДК 615.851 ББК 53.57 X 48

Холлис Дж. X 48 В поисках божественной обители: Роль мифа в современной жизни/ Перев. с англ. В. Мершавки. - М.: Независимая фирма «Класс», 2008. - 192 с. - (Библиотека пси­хологии и психотерапии). ISBN 978-5-86375-150-4

«Умерли все боги», - когда-то провозгласил мудрец Заратустра. Это шокиру­ющее заявление означало крушение мифов, которые много столетий помогали лю­дям ощущать свою связь с природой, космосом, другими людьми и самими собой.

В чем современному человеку искать опору в нашем мире, лишенном «боже­ственной энергии»? Как преодолеть кризис в осмыслении жизни? Об этом рассуж­дает в своей книге известный юнгианский аналитик Джеймс Холлис. Кризис, го­ворит он, это не только крах привычных представлений, но и множество новых возможностей, открывающихся перед человеком. И каждый из нас, как мифологи­ческий герой, должен совершить индивидуальное «странствие», преодолевая стра­хи и преграды, - чтобы создать свою мифологию и собственную систему ценнос­тей. Ту, что станет самой надежной опорой в жизни.

Готовы ли вы принять этот вызов? Возможно, книга доктора Холлиса поможет обозначить вехи именно на вашем пути.

Главный редактор и издатель серии Л.М. Кроль Научный консультант серии ЕЛ. Михайлова

ISBN 978-5-86375-150-4

© 1995 James Hollis

© 2008 В. Мершавка, перевод на русский язык

© 2008 Независимая фирма «Класс», издание, оформление

© 2008 Н.Г. Зотова, дизайн обложки

Исключительное право публикации на русском языке принадлежит издательству «Независимая фирма «Класс». Выпуск произведения или его фрагментов без разрешения издательства счита­ется противоправным и преследуется по закону.

Отдельные экземпляры книг серии можно приобрести в магазинах: Москва: Дом книги «Арбат», торговые дома «Библио-Глобус» и «Молодая гвардия» магазин «Медицинская книга». Санкт-Петербург: Дом книги.

Посвящается Джилл,

чья любовь ко мне и свободное самоощущение

всегда меня поддерживали и позволяли мне

делать все, что нужно.

Посвящается Тарин и Тиму, Ионе и Си -моим детям, которые всегда со мной.

А также «Терри», который пытался съесть солнце...

Предисловие к русскому изданию

Заголовок книги - «В поисках божественной обители» мо­жет показаться несколько странным. Еще более странным кажет­ся подзаголовок - «Роль мифа в современной жизни». Однако ее источником служит наше общее восприятие и переживание совре­менного «модернизма»*, а содержание обращено к проблеме смыс­ла бытия, возникшей в первобытную эпоху, когда разные мифоло­гические системы объединяли людей в племена. Теперь же, когда эти мифологические системы утратили свою объединяющую силу, их заменили социальные представления и политические идеоло­гии. Но и они постепенно оказались несостоятельными, и человек остался брошенным на произвол судьбы среди какофонии декла­ративных притязаний современной культуры. Крах коммунизма как жизнеспособной мифической системы и его сомнительная за­мена социальной идеологией капитализма вызвал чрезвычайно острое ощущение кризиса в осмыслении жизни у современного жителя России.

Я убежден, что разрушение внешних образов, соединяющих человека с величайшими проявлениями таинства, - то есть с кос­мосом (почему мы здесь оказались?), с природой (как нам устано­вить жизнеспособные отношения с окружающим миром?), с дру­гими людьми (в чем заключается привлекательность межличност­ных отношений и как сказываются их ограничения?) и в отно­шении человека к самому себе (кто я такой и в чем состоит мое странствие?) - разрушение этих образов заставляет человека об­ращаться к себе и искать точку опоры внутри себя. Каждый из нас

* Модернизм - это термин, введенный автором книги и означающий произо­шедшее за последние века изменение базовой установки с обязательного соотне­сения своего мировосприятия с мировосприятием, обусловленным внешним авто­ритетом, на необходимость поиска собственной внутренней точки опоры, опреде­ляющей его уникальное личное мировосприятие. - Прим. автора.

Предисловие к русскому изданию

может апеллировать к историческим эпизодам, насыщенным куль­турными событиями, но ответственность за формирование инди­видуального мифа и собственной системы ценностей перестала быть прерогативой первобытного племени (а впоследствии госу­дарства) и легла на плечи самого человека. Еще одно мое убежде­ние заключается в том, что открытия величайшего швейцарского психолога Карла Густава Юнга (1875-1961), ставшего одним из основателей современной глубинной психологии, дали нам воз­можность глубоко вникнуть в эту чрезвычайно сложную индиви­дуальную и культурную дилемму.

Я призываю российского читателя изучить историю усвоен­ных человеком ценностных форм, внимательно посмотреть, как разрушались многие из них под влиянием быстрых изменений и конкуренции ценностей, что, собственно, и является основой мо­дернизма, а также поразмышлять над тем, какие вопросы нужно перед собой поставить, чтобы найти ценностную основу для соб­ственных решений. У одних людей такой призыв может вызвать испуг и слишком сильную тревогу, которую они поспешат снять, выбрав самый легкий путь - сохранив прежнюю систему ценнос­тей или просто перестав сопротивляться современному потоку жизни, разрушающему культуру. Однако другие люди увидят, что смысл этого кризиса состоит во множестве новых возможностей, открывающихся перед человеком. Культурное окружение побуж­дает каждого из нас совершить как можно более осознанное стран­ствие, взяв на себя максимальную ответственность за определение своих индивидуальных ценностей, которые лучше всего помогут нам установить связь с энергиями вселенной (то есть с богами, если говорить на языке метафоры), с сообществом (семьей, соци­умом) и самими собой. Этот кризис открывает широкую возмож­ность обретения нового смысла жизни, человеческого достоинства и подлинной духовности.

При этом следует помнить, что хотя эта задача очень часто решается индивидуально, вы не останетесь одинокими в своем странствии и созидании индивидуальной мифологии. Много дру­гих людей странствуют вместе с вами. Чаще всего вы их не заме­чаете, но они остаются вместе с вами, и вне всякого сомнения, од­ним из таких людей является ваш покорный слуга.

Джеймс Холлис Хьюстон, Техас, США

Введение

Ибо здешнее значит так много

Зачем, избегая судьбы,

Тосковать по судьбе? ... Затем, что здешнее значит так много; затем, что мимолетное Здесь и Теперь так нуждается в нас и странно относится к нам -К нам, мимолетнейшим среди всех и всего... Здесь, на земле, оказавшись однажды, - возможно ли скрыть это?

Райнер Мария Рильке. Девятая Дуинская элегия

Где бы люди впервые ни оказались: от зыбучих песков до скованной морозом тундры, от великих океанов до первобытных дремучих лесов и горных плато, - они никогда не переставали себя спрашивать: «Кто мы такие? Как мы здесь очутились? Куда мы направляемся?». Эти вопросы повторялись на многих языках, были выбиты на стенах пещер и вырезаны на костях животных, воплощались в повторяющихся сценах, связанных со сменой вре­мен года, торжественными ритуалами рождения и смерти, войны и любви. Эти вопросы всегда были с ними.

Сегодня они по-прежнему нас преследуют. Если и существу­ет нечто, отличающее человеческую особь от других, - это терпе­ливое вынашивание таких вопросов, внутренняя сила, заставляю­щая их задавать, и наша потребность следовать великому ритму изменений и непрерывности времени.

Юнгианские авторы часто вызывают недоумение у читателя, не связанного с психологией (не говоря уже о своих коллегах, от­носящихся к другим психологическим школам), тем, что все вре­мя ссылаются на миф. Они часто обращаются к легендам, и хотя в этих обращениях заметен некий эстетический вызов, с точки зрения прикладной психологии их польза может оставаться совер-

Введение

шенно неясной. В лучшем случае юнгианцев с их интересом к ми­фологии просто терпят, в худшем - считают экзальтированными мистиками, помешанными на интерпретации древних символов. В этой книге я попытаюсь объяснить, почему юнгианская психоло­гия так часто обращается к мифологическим истокам и - что еще важнее - почему изучение мифа так важно для нас, людей, живу­щих на рубеже XX и XXI веков.

Миф увлекает нас в глубины собственной личности и в ог­ромное вместилище всей человеческой психики. Вне зависимости от религиозной и культурной традиций, а также от индивидуаль­ной психологии, глубокое погружение в миф устанавливает жиз­ненно важную смысловую связь, отсутствие которой так часто ощущается за частными и коллективными неврозами нашего вре­мени. Если говорить совсем коротко, изучение мифа - это поиск глубинной связи с нашей истинной природой и нашим местом в космосе. Можно с уверенностью сказать, что нет ни одного более важного аспекта, с которым бы мы сталкивались индивидуально и коллективно.

В результате сумасшедших перескакиваний от одной идеоло­гии к другой наша культура потеряла все душевные ориентиры, все свои параллели и меридианы. Даже само понятие мифа опус­тилось до расхожего представления о лжи. «Это всего лишь миф», - говорим мы. Вместе с тем именно мы, те, кто стремится к познанию и погружению вглубь, должны снова открыться воздей­ствию мифа, что позволит нам раскрыть его для себя.

Греческое mythos означает слово, рассказ, речь - в зависимо­сти от смысла, который это слово выражает. Но что именно оно выражает? В конечном счете миф показывает человеческое миро­восприятие, то есть наложение драматической структуры на тече­ние жизни и природный хаос. Вполне возможно, что природа не обладает внутренним смыслом - она просто существует. Однако люди привносят в этот хаос процесс психического структурирова­ния, которое является частью нашей сущности и позволяет сфор­мировать осмысленное отношение к миру. Миф, сущность которо­го составляют символ, ритм и метафора, перекидывает мост от не­известного к познающему, таким образом помогая человеку вы­строить осмысленное отношение к таинству. Исходя из этимоло­гии слов символ и метафора (syn + ballein - стремиться к сходству и meta + pherein - перебираться, переходить через) можно считать, что миф выполняет функцию посредника.

Введение

Мы по определению не можем постичь таинства, однако при­рода вынуждает нас осмысленно относиться к ним. (Метафизика Аристотеля начинается с утверждения: «Все люди, в силу самой своей природы, стремятся к знаниям».) Извлеченные из глубины, мифологические образы волнуют и затрагивают нас, даже если мы не понимаем, почему это происходит, ибо они сначала только со­прикасаются с нами, а затем активизируют таинственные глуби­ны, воплощением которых являемся и мы сами. В таком случае миф резонирует с содержанием нашей психики, ибо он побужда­ет нас соприкоснуться с тем, что в нас есть в силу нашей природы и что наш разум слишком смутно воспринимает.

Многие из нас с детства были приучены к голосу мифа, вни­мая древнегреческой или иудейско-христианской мифологии. Нас кое-как этому учили школьные учителя или священники, созда­вавшие из мифов интересные, но выхолощенные рассказы о дале­ком прошлом или же настаивая на том, чтобы их принимали бук­вально, что противоречило здравому смыслу. Вполне возможно, что люди, снабжавшие нас мифами, сами никогда не испытывали резонирующего воздействия глубинного мифологического мате­риала. Как бы то ни было, они умышленно искажали мифы, кото­рые доносили до нас. И упрощение, и буквоедство являются вопи­ющими оскорблениями души. И то и другое не отвечает цели.

Душа (по-гречески

или психе) выражается через об­раз, однако сама не является этим образом. Серен Кьеркегор на­поминает: «Бог, у которого есть имя, - это не Бог»¹. Эта таин­ственная энергия проявляется в динамическом воплощении души через образ. Чувствуя внутренний отклик на эту воплощенную энергию, мы осознаем присутствие души. Когда по той или иной причине энергия уже не оживляет для нас данный образ, в нашем представлении эта структура отмирает как источник божественно­сти. Остается лишь мертвый миф или ритуал, совершенно не за­трагивающий наши чувства. Так могут умирать боги или даже це­лые религии. Энергия истощилась, после нее осталось лишь опу­стошенное вместилище.

Итак, она существует вместе с нами: энергия жизни проника­ет в нас во время зачатия и таинственно исчезает, оставляя лишь пустую внешнюю форму. В символе, мифе или человеке живет

¹ Concluding Unscientific Postscript, vol. 1, p. 291.

Введение

И

именно божественная энергия, а не сохраняющая ее форма. Таким образом, мы видим, какую степень непонимания проявляли неко­торые учителя и религиозные деятели. Видеть в мифах лишь ин­тересные старинные истории, - значит сказать, что энергия, од­нажды проникшая в эти образы и превратившая их в ее источни­ки, теперь из них исчезла в поисках своего нового воплощения. С другой стороны, буквальное прочтение мифа, истолкование сим­вола, а также возведение их в культ, требующий поклонения, свя­зано с древним религиозным грехом - идолопоклонством. Суще­ствовавшее некогда таинство образа теперь утрачено, и человек поклоняется лишь пустой оболочке, совсем не достойной этого поклонения. Если образ (то есть символ) больше не является внутренним локусом таинства, значит, он мертв. Таинство продол­жает жить, но уже не в нем, а где-то еще. (В последней главе мы проследим, куда исчезает это таинство и где энергия находит свое новое воплощение.)

Понимая опосредующую функцию символа или мифическо­го образа, можно увидеть, в какой мере эти образы являются клю­чевыми, ибо они помогают сохранять отношение человека к таин­ству. Будучи простыми смертными (чья жизнь конечна), мы не можем объять или познать бесконечное и вместе с тем мы долж­ны сформировать установку по отношению к таинству. Опосреду­ющий образ - это связующее звено между моим «Я» и внешним миром, между моим «Я» и другими людьми и даже отношение моего «Я» к самому себе. Нам следует с почтением относиться именно к таинству, а не к связующему звену. Следовательно, каж­дая мифологическая традиция, каждая религиозная конфессия, если она действительно служит таинству, должна время от време­ни отступать от своих образов.

Фундаментализм - это грех буквального понимания. Это бо­гохульство, ибо он ищет возможность ограничить автономию бо­жественной энергии общеизвестным содержанием, принимающим конкретную форму. Он может снизить тревожность, но при этом противоречит самой природе таинства. Тревожность, вызванная неоднозначностью, стремится ограничить автономию таинства посредством фиксации образа; фиксация образа - это буквальное понимание; буквальное понимание - это идолопоклонство. Ис­тинная религиозная установка по отношению к жизни заставля­ет нас мучительно переживать неоднозначность, оставаться в рус­ле потока энергии души, когда он изменяется и исчезает, ожидая

Введение

возобновления в каком-то новом месте. В таком случае что пред­ставляет собой вера, если не иконоборчество и не ожидание та­инства?

Проследить за историческим проявлением этой энергии до­вольно легко, поскольку образ, охватывающий и трансформирую­щий душу целой культуры, может быстро материализоваться и утратить жизненную силу. Тревожность, которую испытывают отдельные люди или вся культура в целом, может в тот момент оказаться весьма высокой, и тогда они быстро ухватятся за новый образ, чтобы опять обрести ощущение безопасности. Так как чело­вечество с большим трудом выдерживает экзистенциальную тре­вогу, неизбежно появляются идеологии и фантазии, моды и эк­зальтации, которые моментально эту тревогу подавляют. Я знаю мужчину, который приобрел уже восемьдесят восемь автомоби­лей. Я знаю женщину, которая меняла культ за культом, идеоло­гию за идеологией, словно новая идея, как новое платье, может прикрыть зияющую пропасть.

Мне вспоминается случай, когда один человек из аудитории спросил великого исследователя мифов Джозефа Кэмпбелла: «Вы верите в Бога?». «В которого из них? - ответил Кэмпбелл. - Их ведь, знаете ли, сотни тысяч». Внезапно все мы переместились в иную плоскость. От неотложной потребности спрашивающего установить одного-единственного бога до определения понятия и, как следствие, до уменьшения психического расстройства. Нам напомнили не только о том, что бессмертные смертны, но и о том, что образы Бога появляются и исчезают, как луна, правда, их цик­лы могут продолжаться не месяцы, а тысячелетия.

На индивидуальном уровне все мы цепляемся за собственные образы, за образы другой эпохи, за образы, которые в нас внедря­ют родители и культура. Это образы, которые стали для нас огра­ниченными, которые мы переросли и которым перестали соответ­ствовать. В своей книге «Перевал в середине пути» я заметил, что мы отдаем очень много сил формированию адаптивного самоощу­щения: созданию своей истории, формированию установок по от­ношению к себе и окружающим и целых совокупностей рефлек­торных реакций, цель которых заключается в уменьшении наше­го экзистенциального страха. Многие «Я» из этой совокупности формируются детскими переживаниями, которые усилились под влиянием определенных условий культурного развития. Природ­ное «Я» оказывается погребенным под совокупностью этих насло-

Введение

ений «Я», что приводит к отчуждению и симптомам недомогания (disease), истощающим психику человека. К среднему возрасту природное «Я» часто угрожает разрушить шаткую независимость временной (взрослеющей) личности. Тогда человек начинает бо­леть и испытывать полную дезориентацию, цепляясь за закоснев­ший образ своего «Я». Но стремление спрятаться за устаревшим ощущением своего «Я» препятствует воздействию импульсов ин-дивидуации, а потому недомогание и дезориентация только возра­стают. По существу, чтобы избежать тревоги, вызванной отказом от известного и привычного, человек привязывается к мертвому мифу.

К тому же страдает душа, стиснутая ограничениями ложно­го образа. Мы можем не знать, почему ощущаем себя несчастны­ми, но страдаем и часто находим причины этих страданий в окру­жающих. Душа, воплощающая энергии таинства, приводящие в движение космос, больше не чувствует себя уютно в старой сис­теме символов, которую мы считаем своей личностью и центром своих эмоций. Она страдает от потери того, что Юнг называл и божественной драмой, и символической жизнью. Смысл появля­ется лишь тогда, говорил он,

«когда люди чувствуют, что они живут символической жиз­нью, что они являются актерами в божественной драме. Толь­ко это придает смысл человеческой жизни; все остальное ба­нально, и вы можете без него обойтись. Карьера, деторожде­ние - все это майя [иллюзия] по сравнению с самым главным -с тем, что ваша жизнь наполнена смыслом»².

Подобно тому, как религия побуждает человека жить верой в чудо, так и развитие личности, индивидуационное стремление к целостности заставляет человека дожидаться прилива душевной энергии и верить в тот путь, по которому она его ведет. Противни­ком этой веры является тревога, порожденная неопределенностью. В зрелости человек лучше выдерживает напряжение неопределен­ности, что весьма существенно и для его личностного роста, и с точки зрения почтительного отношения к автономии таинства.

Если мы, считая личностные феномены мифическими, опи­сываем их совершенно по-разному (например, отличаем по харак-

² «The Symbolic Life», The Symbolic Life, CW 18, par. 630.

Введение

теру античное повествование Ближнего Востока от Я-концепции личности), это означает, что мы употребляем общее понятие мифа в очень широком смысле. Оба примера объединяет именно нали­чие важных энергетически заряженных образов. Оживляющая об­раз энергия может уйти из культуры и из отдельной человеческой жизни. Приводимое ниже определение мифа охватывает эти две отдельные реальности: Миф - это драматизация осознанных или бессознательных ценностей группы людей или отдельной личности.

Главная особенность этого определения заключается в том, что образы являются динамичными - и когда они автономны, и когда оказываются частью ткани повествования. Такая энергия может оживлять любую структуру, способную к формообразова­нию. Образы могут находить выражение в словах, движениях, пластике, науке, архитектуре или какой-то иной внешней культур­ной или индивидуальной форме. Иначе говоря, все, что может не­сти отпечаток божественной энергии, способно стать временным вместилищем таинств или богов.

Наше восприятие этих важных событий может быть осознан­ным или бессознательным; дело в том, что они нас затрагивают, увлекая либо к трансцендентному, либо к животному финалу. С намерениями нашей души могут быть связаны тысячи разных ве­щей, и та из них, на которую энергия таинства накладывает свой отпечаток, может считаться мифической по природе. К ним отно­сятся наше искусство и религия; но наряду с ними и поп-культу­ра, и городская архитектура: все они несут на себе отпечаток души. Человеческие сообщества и отдельные личности настолько осознавали несоответствие мифа событию, которое легло в его ос­нову, насколько эти сообщества и отдельные личности ощущали внутренние ценности, присущие этому событию. Все зависело от того, в какой мере человек был связан или оторван от того, что придает ему ощущение глубины и смысла жизненного процесса.

Возьмем, например, архитектуру - нечто, совершенно не свя­занное с найденным нами общим смыслом мифа. Стекло и сталь очень конкретны и податливы; они несут на себе отпечаток психи­ческой структуры. Что может подумать о наших ценностях, риту­алах, общественной жизни путешественник, который через тыся­чу лет будет бродить по нашим городам? Быть может, этот путе­шественник решит, что мы, жившие в двадцатом веке, были праг­матичной, функционально-ориентированной группой людей, ко­торую мало волновали красота, пространство, сообщество? Заме-

Введение

тит ли он перегруженное и стесненное пространство, однообразие, обезличенность наших городов, сделает ли вывод, что мы увлека­лись коммерцией, скоростью и функциональностью, почти не об­ращая внимания на свободу и органическую жизнь? Из таких культурных артефактов он мог бы узнать и о достижениях модер­низма, и об обезображивании души.

Как современные антропологи стремятся восстановить ощу­щение прошлых культур, так и будущие поколения будут старать­ся понять, какой мир мы для себя построили. Они будут спраши­вать о нас так же, как мы спрашиваем о прошлом; и мы с трудом можем себе представить, что осознаем свои ценности меньше, чем те, кто в будущем будет исследовать наш прах и наши погребаль­ные одежды.

Что дает миф

Джозеф Кэмпбелл выделил четыре возможности удовлетво­рения мифом человеческих потребностей. Каждая функция мифа - это предположение о характере нашего отношения к четы­рем уровням таинства: космосу, природе, отношениям между людьми и отношению человека к самому себе. И хотя ни один миф не затрагивает все четыре уровня, каждый из них имеет пря­мое отношение по крайней мере к одной из этих великих проблем.

КОСМОЛОГИЧЕСКИЙ ВОПРОС

Подобно нашим первобытным предкам и даже нашим детям мы задаемся вопросом: «Как я здесь оказался? Кто был и что было здесь прежде и что будет потом? И почему?»

Такие вопросы вполне естественны, ибо знание того, кто мы такие, требует осмысления своей отправной точки и судьбы. Кос­мологический контекст мифа вызывает основополагающие вопро­сы происхождения и эсхатологии - альфы и омеги бытия. Эти вопросы возникают и тогда, когда человек сталкивается с полным хаосом и абсурдом, и с действием законов природы, и когда он за­мечает управляющий разум и постижимую целесообразность ми­ропорядка, ибо выводы, к которым приходит человек, помогают ему оказаться в контексте смысла бытия. Если человек ощущает

Введение

вселенную как абсурд, лишенный всякого смысла, то тяжкое бре­мя осмысления ложится на его плечи.

Если в природных структурах и в историческом развитии отсутствует внутренний смысл, то совершенно ясно, что люди должны обрести смысл жизни, совершив характерный для себя выбор. Если человек утверждает, что боги действительно суще­ствуют, то какова их природа? И как они относятся к нам? Кто они - отстраненные наблюдатели или активные участники, како­во их отношение к морали? Предполагает ли праведная жизнь знание воли богов и обязательное подчинение ей или же нужно уметь отличать волю богов от человеческих влечений? (В книге «Ответ Иову» Юнг в ходе своих умозаключений предположил, что человечество играет жизненно важную роль в моральном раз­витии и духовной эволюции Бога.)³ И вообще разве можно про­стым смертным рассуждать о смысле таких высоких материй, не искажая Бесконечность своими буквальными проекциями и не скатываясь к антропоморфным галлюцинациям?

Каждое первобытное общество, каждая цивилизация имеет свое объяснение истоков, начала начал, воздействия надличност­ных сил природы, великодушных и зловещих богов, которые раз­влекаются или действуют намеренно, непостижимых таинств с недостижимыми границами. Если, услышав такое объяснение, у нас возникнет соблазн снисходительно улыбнуться, то следует напомнить себе, что каждое такое объяснение представляет со­бой глубинное усилие осмыслить космос, установить с ним связь, как-то сгладить внушаемый им ужас и вкусить его пре­лесть. Такие усилия совершаются на ранних этапах развития ре­бенка и цивилизации, и, оглянувшись назад и заметив свои ошибки в считывании очевидного, мы все равно должны нахо­диться на своем месте и двигаться в прежнем направлении в необъятном космосе. Иначе человеческий род остался бы в оди­ночестве и оказался брошенным на произвол судьбы. Люди, ко­торые, став взрослыми, перестали осмысливать свое отношение к космосу, губят себя, пытаясь утешиться поверхностными объяснениями, но их страх, естественное любопытство и потреб­ность в постижении смысла будут настойчиво напоминать о себе, и тогда беда отступит.

³ См. Psychology and Religion: West and East, CW 11, pars. 553ff., и Edward F. Ediriger, Transformation of the God-Image: An Elucidation of Jung's Answer to Job.

Введение

МЕТАФИЗИЧЕСКИЙ ВОПРОС

Метафизика - это стремление постичь природу реальности, особенно природу окружающего нас мира, природу Природы. Ка­кова наша связь с первоосновой, называемой на архетипическом языке Великой Матерью, из лона которой мы появились и под покровы которой вернемся? Нас влечет к этому антропоморфно­му образу, так как мы пытаемся подойти к таинству с обычными человеческими мерками.

Как-то я преподавал в лесном колледже, в провинции Пана, находящейся в шести милях от чертогов Посейдона, талисманом которого был ужасный трезубец. Каждое утро я питался размоло­тым телом богини Цереры*, съедая свою утреннюю порцию каши (cereal), приносил в жертву своему желудку пищу Протея и закан­чивал свой день в Стране Снов. Все эти образы сначала были за­ряжены энергией. Боги были нуминозными (от латинского слова питеп) - то есть чудотворцами и волшебниками) и лучезарными: они излучали сияние, присущее миру природных явлений. Какая-то часть этой энергии еще сохранялась в девятнадцатом веке, ког­да Бодлер писал:

La Nature est un temple ou de vivants piliers Laissent parfois sortir de confuses paroles; L'homme у passe a travers de forets Qui l'observent avec des retards familiers.

Nature is a temple from whose living columns Commingling voices emerge in times; Here man wanders through forests of symbols Which seem to observe him with familiar eyes.

Природа - дивный храм, где ряд живых колонн О чем-то шепчет нам невнятными словами, Лес темный символов знакомыми очами На проходящего глядит со всех сторон⁴.

* Церера (Ceres) - римская богиня плодородия, соответствующая греческой Де-метре. - Прим. ред.

⁴ «Correspondences», in Angel Flores trans., An Anthology of French Poetry from de Nerval to Valery, p. 21. (Здесь я привожу оригинал строфы на французском языке и ее перевод, выполненный Константином Бальмонтом. См.: Французские стихи в переводе русских поэтов XIX - XX вв. М.: Прогресс, 1969.) - Прим. переводчика.

Введение

Каждый, кто подходит близко к океану, ощущает присут­ствие первобытной энергии. Осознавая это или нет, он попадает в объятия Посейдона. Точно так же человек, сбившийся с пути в непроходимой чаще души, обязательно окажется в полной власти ее обитателя - бога Пана (впадет в панику). Большинство таких образов, которые раньше обладали нуминозностью, теперь в ос­новном ее утратили; их энергия куда-то исчезла, и они стали мир­скими и приземленными. Мы оказались лишены этих нуминоз-ных образов. С самого начала эти символы помогали установить связь между человеческой чувствительностью и переживаниями, находящимися за границами возможностей познания. Трое вели­ких ученых: Дарвин, Юнг и Уильям Джеймс - по отдельности пе­реживали большие потрясения и рефлексивно обращались к од­ним и тем же образам, записывая в своих дневниках, что чувство­вали себя так, будто сидели верхом на громадном драконе, кото­рый хотел их сбросить. Именно метафора помогает человеку спра­виться с тем великим и ужасным, что вызывает у него трепет. Если она отсутствует, мы страдаем от ощущения разобщенности. Современный человек может манипулировать силами природы и генетическими кодами, но по сравнению с древними людьми мы полностью утратили связь с таинством.

СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ ВОПРОС

Как во мраке первобытной ночи собирались вместе наши предки, так и сообщества возникали не только для совместного поиска пищи, разделения труда и защиты, но и для достижения более глубинных целей. Люди объединялись в сообщества не толь­ко из-за страха и одиночества, которые являются очень сильными эмоциями, - они хотели ощущать взаимосвязь, возможность раз­делить с другими свои радости и беды и чувствовать себя заодно с другими. Идентичность человека отчасти определялась его при­надлежностью - то есть чей он был: чью индивидуальную или коллективную волю ему предписывалось выполнять.

Разумеется, социальная организация служит удовлетворению биологических потребностей, но вместе с тем она способствует и решению духовных проблем. Жизнь человека обретает смысл бла­годаря его участию в жизни своего племени. Группа людей, со­бравшихся вместе для достижения определенной цели (например, для поиска пищи), представляет собой объединение людей, проч-

Введение

но не связанных между собой, которое может распасться под воз­действием внешнего давления. Это объединение становится сооб­ществом только при наличии коллективного опыта - природного, культурного или сверхъестественного, - который разрушает изо­ляцию каждого человека и возвышает его до соприкосновения с трансцендентной или трансперсональной реальностью. Тогда че­ловек оказывается не просто членом сообщества, созданного для выполнения конкретной функции, а становится сопричастным жизни в том понимании, которое определяет его в его отношении к трансцендентному. Связь с прошлым (когда время определяет­ся как chronos) позволяет человеку пребывать в вечности (когда время определяется как kairos). Так, например, Иисус умер, но христианин верит, что в каждый момент времени Христос живет внутри него.

Изначальное переживание таинства было феноменологич-ным по характеру и выходило за рамки любого понимания и объяснения: например, речь бога из воспламенившегося куста или великое переселение народа, которое произошло благодаря вещему сну, приснившемуся его вождю. Вследствие такого со­прикосновения с архетипическими энергиями появляются обра­зы, помогающие преодолеть пропасть. Однако символы, которые изначально направляли энергию человека за собственные преде­лы, к первичному переживанию, с течением времени материали­зуются; они деградируют до уровня знаков или икон, которые больше не указывают на таинство, а направляют первичное пере­живание к закосневшим понятиям. По существу, именно слож­ность в возобновлении доступа к первичному переживанию по­могала увидеть, как общество снова и снова преследует его соб­ственная история.

Для восстановления связи с первичными таинствами исполь­зуются три артефакта: догмы, ритуалы и культовые практики. Дог­ма представляет собой запоздалые мысли людей, которые пыта­лись объять таинство силой мысли, с помощью игры ума, прису­щей писанию, теологии и катехизису. Ритуалы - это символичес­кие воспроизведения в действии первичного переживания. Куль­товые практики помогают выявить особенности каждой группы людей и отличия одной группы от другой - через манеру одевать­ся, взаимодействовать и коллективные реакции на условия по­вседневной жизни. Все три формы - это исполненные благих на­мерений попытки сохранить первостепенную важность изначаль-

Введение

ного переживания, но лишь очень немногие из них прошли испы­тание временем.

Таким образом, догма может развиться в утверждения, кото­рые не затронут последующие поколения и ничего им не скажут. Ритуалы могут утратить свою яркость и уникальную энергию. Культовые практики могут быть низведены до привычки, навя­занной традиции и даже до деспотизма ожиданий. Точно так же институты, созданные для сохранения и распространения первич­ной встречи с таинством и ее воздействия, - будь они религиоз­ные, образовательные или политические - в конечном счете начи­нают служить единственной цели - самосохранению. История не проявляет благосклонности даже к вневременным переживаниям.

К тому же в таких социализированных встречах с таинством люди зачастую находят великий смысл, из них во многом следу­ет, что значит быть человеком в данном конкретном месте и в дан­ное конкретное время. Обращение к особенностям социальной жизни: к тому, как мы друг к другу относимся, к перипетиям люб­ви и войны, когда человека помещают в коллективный контекст, поглощает большую часть нашего индивидуального странствия. Фрейд напоминает, что неизбежным последствием цивилизации является невроз, а Томас Манн пришел к выводу, что судьба со­временного человека решается на политических съездах. То, как человеку внести свой вклад в благосостояние общества и взять из него свою часть, оставаясь при этом самим собой, было и остает­ся молотом и наковальней индивидуального предприятия, которое называется человеческой жизнью, в процессе которой душу мож­но отлить, а можно выковать.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ВОПРОС

В той же мере, как связь с другими людьми помогает нам выживать и поддерживает нашу потребность в сообществе, так и за принадлежность к группе приходится платить свою цену, кото­рая иногда становится серьезным препятствием для психологичес­кой интеграции личности. Психологическая задача мифа заключа­ется в том, как нам осознать себя как самих себя. Буквально это значит поставить перед собой следующие вопросы: «Кто я такой? Как мне жить своей жизнью? Каково мое истинное место в этом мире, в чем заключается мое призвание? Как мне найти человека, который станет настоящим спутником в жизни?»

Введение

Культуры, в которых сохранились живые мифические обра­зы, поддерживают человека в обретения чувства своего «Я», помо­гают достичь зрелости и направляют социальное взаимодействие. Если культура утратила свое мифическое ядро или если в ее ми­фологии наблюдаются распад и серьезные расхождения, то она порождает испуганных людей, потерявших свое «Я» и влачащих жалкое существование от культа до культа, от идеологии до идео­логии. Однако живые символы помогают нам совершить посвяще­ние в таинство нашей собственной души.

Ни один конкретный миф нельзя одновременно отнести к этим четырем великим вызовам, но все мифические структуры являются воплощением отклика хотя бы на один из них. То, что присущие мифу ценности могут быть так замаскированы и скры­ты в артефактах поп-культуры или повседневной жизни, что со­знание может их не узнать, не препятствует их глубинному воз­действию на индивидуальную и коллективную человеческую пси­хику.

Таким образом, функция мифа заключается в посвяще­нии отдельного человека или/и целой культуры в таинства богов, окружающего мира, общества и самого себя.

Разные подходы к мифу

Интерес к мифу в наше время возрождается отчасти потому, что у нас появляется чувство, похожее на то, о котором в XVII веке говорил Блез Паскаль: «Мы - скитальцы, живущие в чужом времени» - или ощущение, в свое время побудившее Шекспира написать: «Распалась связь времен». Или же мы готовы согласить­ся с Рильке, что «не чувствуем себя дома в мире, который сами же построили»⁵.

Возобновление этого интереса началось еще в XIX веке, так как индустриализация и урбанизация отлучили многих людей от их психического наследия. Не все теории мифа признают облас-

⁵ Pascal, Pensees, no. 172, p. 49; Shakespeare, Hamlet, act 1, scene 5, line 189; Rilke, Duino Elegies, no 1, lines 11-12. Я дословно перевел строки Рильке, ибо в данном слу­чае точный смысл важнее поэтического перевода, выполненного В. Микушевичем: «...Нам вовсе не так уж уютно / В мире значений и знаков...». - Прим. переводчика.

Введение

ти его приложения в психологии, но в приведенном ниже обзоре представлен их самый широкий спектр.

АНТИКВАРНОЕ

Этот взгляд на миф признает наше природное любопытство к людям, особенно нашим предкам. Мы не только проявляем свое природное любопытство к другим - мы к тому же стремим­ся лучше познать себя через осознание того, как наши предше­ственники задавали четыре главных вопроса, о которых упоми­налось выше. Мифы, которые они оставляли после себя, пред­ставляют собой архитектуру их впечатлительности. Если по­нимать миф только как антикварный артефакт, можно упустить из виду, в какой мере прошлое расширило наше восприятие пол­ного спектра человеческих возможностей. Т.С. Элиот пришел к выводу, что наше единственное преимущество перед прош­лым вытекает из нашей способности считать его частью настоя­щего⁶. Мы также можем не заметить той глубины вневременной области психики, с которой резонируют мифические образы, где прошлое и настоящее по-прежнему представляют собой единое целое.

СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ

Такое прочтение мифа возникает при взгляде на него как на носителя социальных ценностей группы людей. В данном случае не имеет значения, сразил ли на самом деле дракона Святой Ге­оргий и действительно ли стены Иерихона пали от звука труб. Все дело в ценностях, которые хочет утвердить общество, а так­же в выбранных для этого нормах. Социальные ценности, кото­рые динамически переносит миф, скорее говорят о культурных тенденциях, даже о склонности культуры к самообману, чем о том, как жили люди на самом деле. Тогда при исследовании со­циологического аспекта мифа мы узнаем, как та или иная куль­тура выделяет себя из других культур, используя уникальный способ постановки четырех основных вопросов, общих для всего человечества.

⁶ "Tradition and the Individual Talent", in Hagard Adams, ed., Critical Theory Since Plato, p. 78.

Введение

ИСТОРИЧЕСКОЕ

Историческое понимание мифа подразумевает, что повество­вания о богах и героях представляют собой сухие свидетельства о реальных людях и реальных событиях, несмотря на ту трансфор­мацию, которую претерпели эти исторические факты в алхимичес­кой реторте времени, при устных пересказах и полетах воображе­ния. Когда Генрих Шлиман нашел развалины древней Трои и со­мнительную посмертную маску-слепок Агамемнона, он ничего не добавил к грандиозному видению Гомера, которое само является огромной заслугой, но открытие Шлимана произвело огромное впечатление на людей, убежденных в том, что мифы основывают­ся на конкретных исторических фактах. Но даже если в основу мифа легло конкретное событие, произошедшее в определенном месте и с реальными людьми, в мифе, в силу самой его сути, нет никакого соответствия этого события масштабному свидетельству превращений человеческого духа.

ПРОТОНАУЧНОЕ

Многие люди понимают миф как неправильное считывание человечеством сути природных явлений перед зарождением на­уки. Они забывают о том, что научные мотивы сами по себе явля­ются мифологичными. Например, они считают, что таинство, ко­торое мы называем гравитацией, постижимо просто потому, что мы дали ему название. Они думают, что понятия кварков, кваза­ров и черных дыр несколько более объективны, чем Арес и Афро­дита. Они забывают о том, что ученые вполне осознанно исполь­зуют фантастику, то есть некие модели реальности, которые при необходимости вытесняются более подходящими моделями. Они забывают, что все великие озарения и гипотезы, как и вся субъек­тивная сущность знаний, присущи даже самому «объективному» утверждению.

У всех народов в мифах о сотворении мира мы видим попыт­ки очеловечить явления природы через формирование отношения человека к таинствам. Так, например, в шумерской истории о со­творении мира слияние Муму и Тиамат может напомнить о суще­ствовании когда-то в междуречье плодородных земель, возникших под влиянием рек Тигра и Евфрата. Но видеть в мифе лишь пред­вестника и прародителя науки - значит встать на ложный путь. Мы ничего не можем сказать о том, в какой мере таинства дей-

Введение

ствительно являются таинствами, иначе они не были бы ими; ско­рее они порождаются воображением, субъективным состоянием, которого всегда стремился достичь человек, пытаясь постичь все­ленную.

АНТРОПОЛОГИЧЕСКОЕ

Антропологи изучают истоки и развитие человеческой культуры. В культурной ткани, сформированной любым племен­ным сообществом, в ритуалах и культовых практиках цивилиза­ции можно заметить изначальные пути доступа к таинству. Рас­членение жертвенного животного спустя какое-то время превра­щается в душераздирающий хаос трагедии. Связанные с крово­пролитием и омовением водой ритуалы крещения, посвящения, кровного родства и смерти придают форму и цель переходному состоянию между жизнью и смертью, которое иначе представля­ется совершенно абсурдным. Восстанавливая ритуал и древний миф, мы можем пойти по стопам богов, выявляя изначальные метафоры, позволяющие нам осмыслить, как относились к таин­ству другие люди. Так, например, христианская евхаристия яв­ляется поздней версией древней идеи поедания богов. Посред­ством ритуальных актов даже тело человека становится освящен­ным, насыщенным манной, и он «поглощает» божественную сущность.

ЛИНГВИСТИЧЕСКОЕ

Этимологическое исследование слова, понятия или мифо­логемы часто вызывает инсайт, касающийся фундаментальной метафоры, которая рождается, чтобы выразить невыразимое из­начальное переживание. Например, мы начинаем глубже пони­мать иудейское мифопоэтическое воображение, зная, что этимо­логически имя Адам означает «от земли», а имя Ева означает «живущая». Именно поэтому улучшается наша способность к формированию образного представления, если мы узнаем, что слово трагедия происходит от словосочетания «козлиная песня». Содержание этих фундаментальных метафор, связанное с отно­шением человека к божественному, проясняет наше собственное восприятие.

Введение

ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ

Два века тому назад Иммануил Кант пришел к заключению, что мы никогда не познаем мир или объект в себе, а познаем их лишь в нашем субъективном переживании. Юнг пошел несколько дальше, утверждая, что любое человеческое переживание являет­ся, по существу, психоидным, то есть включает в себя и матери­альную, и психическую составляющие. Точка пересечения всех линий внутреннего и внешнего переживания находится в челове­ческой психике. Более того, мы постоянно проецируем свою пси­хическую жизнь на экран, которым является окружающий нас мир. В причудливой форме чернильной кляксы мы видим очерта­ния крепости, дерева, дьявола или флюгера. В других людях мы находим собственные черты, которые нам нравятся или раздража­ют нас. В своих песнях и рассказах мы воплощаем разные аспек­ты своей внутренней жизни.

Соответственно, многие исследователи мифов видят в них очаровательный тезаурус сценария, драматизирующего процесс психологической жизни. Фрейд и его последователи использова­ли мифы, особенно мифы об Эдипе и Электре, для демонстрации вечных тем, движущих людьми. При таком использовании мифа, которое иногда бывает ошибочным, можно узнать инстинктив­ные влечения и ценностные конфликты отдельной личности, а зачастую и всего сообщества в целом. В таком понимании миф становится проявлением универсальности работы человеческой психики.

АРХЕТИПИЧЕСКОЕ

Такой взгляд на миф появился в результате публикации тру­дов К.-Г. Юнга. Впервые получив должность в клинике Бурхголь-цли в Цюрихе, он много работал с шизофрениками. Юнг не стал отвергать продукты деятельности их психики, находящейся в со­стоянии хаоса, а сосредоточил усилия на понимании их психоло­гического смысла. Он обнаружил, что образное представление, в силу неких причин ставшее искаженным, обладает мифическим ядром, которое имеет большое значение в контексте всей жизни пациента.

Чтобы лучше понять это образное представление, Юнг совер­шил масштабное, трудоемкое исследование, длившееся целую

Введение

жизнь, и получил доступ в сокровищницу образов, которые нака­пливались там на протяжении всей истории. Они попадали туда отовсюду: от восточной мистики до средневековой алхимии, от христианства до первобытных верований. Он обнаружил, что не­которые мотивы пронизывают всю мировую культуру и появля­ются в сновидениях и других психических явлениях, присущих человеческим переживаниям.

Совершенно не ссылаясь на кросскультурное перенесение образов, которое часто просто не происходило (и это можно было доказать), он пришел к выводу, что всем людям присущ одинако­вый процесс психического структурирования материала. Этот процесс уходит корнями в человеческую природу и является та­ким же инстинктивным, как еда и сон. Его явная цель заключает­ся в расширении смысла познаваемого посредством наложения на хаос некоего паттерна. Такие универсальные мотивы он назвал архетипами; этимологически это слово означает «первичный отпе­чаток» или «паттерн», но его можно употреблять не только как существительное, но и как глагол. Психика архетипизирует, то есть структурирует материал повседневной жизни в мотивы, кото­рые придают жизни смысл и форму. Сознание не изобретает эти паттерны - оно воспринимает их так, будто они пришли откуда-то извне, из той области жизни, известность которой странным образом на нас воздействует.

Юнг пришел к выводу, что через этот структурирующий про­цесс проходят все люди и что в этой автономной деятельности души задействованы такие мотивы, как число, объект, процесс и другие, не зависящие от отдельного человека или целой культуры. Конечно, наполнение архетипа индивидуально, но формообразую­щий паттерн безличен и универсален. Под уровнем сознания на­ходится уровень индивидуального бессознательного, в котором содержатся все переживания данного человека. Но ниже этого уровня психики находится коллективное бессознательное; на этом уровне каждый из нас участвует в универсальном переживании, которое мы называем человеческим. Юнг понял, как интерпрети­ровать значительную часть содержания психотических пережива­ний, ибо в этих мотивах можно не только найти универсальные элементы, но и наблюдать протекание психического процесса без временного наслоения местной культуры или индивидуального содержания. Так, например, образы в сновидениях наших совре­менников могут быть порождены культурой XX века, тогда как

Введение

формы, протекание процесса и мотивы сновидения могут соответ­ствовать и более ранним культурам.

Несколько лет назад я вел годовой учебный курс, посвящен­ный мифам, пользуясь четырехтомным исследованием Джозефа Кэмпбелла «Маски бога». Одиннадцать из шестнадцати сессий предшествовали разговору о появлении иудаизма и тринадцать -началу изучения христианства. Слушатели чувствовали себя по­давленными и несколько приниженными, когда выяснилось сле­дующее: еще не приступив к тому, что мы называем западной культурой, они уже ощутили, что вплотную соприкоснулись по­чти со всеми мотивами, которые, как они наивно полагали, были уникальными для нас. Взгляд на архетипические процессы в ис­торическом контексте упрощает их, но вместе с тем соединяет нас с вневременной универсальностью человеческого пережи­вания.

Например, архетип героя может выражаться по-разному. Имена, которые выносят в книжные заголовки (например, Одис­сей или Коперник, Бетховен или Линдберг), стали формальными носителями человеческого вдохновения, но никем не воспетый ге­роизм обыкновенных Джейн и Джо, находящихся в процессе са­моосознания, имеет не меньшую архетипическую основу. Незави­симо от того, проявляется ли архетип героя на индивидуальном или на коллективном уровне, он свидетельствует о существовании универсальной человеческой потребности в расширении пределов возможного.

9. ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОЕ

Миф - это форма радикального представления (слово «ради­кальный» происходит от латинского radix - корень). Мы можем рационально мыслить, но мышление - это вторичный, производ­ный процесс. Мы феноменологически переживаем так, словно чувствуем движение тела и души. Все изначальные отношения представляются мифологически (вспомним об ученых, которые ощущали землетрясение так, будто они находились на спине ги­гантского зверя). Люди, получившие первичный опыт, например, состояние влюбленности или присутствие при рождении соб­ственных детей, знают, что обычные понятия уже не помогают понять происходящее. В таких случаях мы чувствуем «спинным мозгом» или «своей кожей».

Введение

Мифы - это драматически воспринимаемые портреты, при­нимающие любую форму и существующие в любой среде; они на­поминают о себе, находясь под областью сознания, хотя сознание стремится постичь переживание, намного превосходящее силу знания, и управлять им.

СИМВОЛИЧЕСКОЕ

Как уже можно понять, миф представляет собой кристалли­зацию основных жизненных переживаний, осуществляемую через разные формы образного представления. Такое представление ле­жит за рамками интеллектуального постижения, но вместе с тем это переживание является осмысленным. Мифические образы по­могают нам приблизиться к таинствам. Миф увлекает нас все больше, удерживая в непосредственной близости от бездонных глубин любви и ненависти, жизни и смерти - там, где существует власть богов и таинств, где все интеллектуальные категории теря­ют свою опору и сползают в царство тишины. Миф - это способ выразить невыразимое.

Паскаль однажды написал: «Молчание этих пустых про­странств пугает меня»⁷. Миф - это путь продолжения разговора, когда наступает трепетная тишина. В теории и системе виден язык разума; в мифе виден воплощенный язык души.

В таком случае чтение мифа является формой индивидуаль­ной и культуральной психотерапии (в переводе с греческого пси­хе - душа, therapeuein - слышать, внимать). Таким образом, неза­висимо от того, происходит ли психотерапия в кабинете аналити­ка или в процессе рефлексивного внимания человека к своей внутренней жизни, - речь идет о возможности «прислушаться к душе». Повторяющиеся мифические мотивы способствуют движе­нию души и на протяжении целых эпох, и в процессе человече­ской жизни.

⁷ Pensees, na 206, р. 61.

Глава 1

Лавка старьевщика