Перенос и отношения между людьми 2 страница

В то время пациент находился в такой сильной зависимости от меня, что каждый раз перед тем, как что-то сделать, спрашивал у меня совет или через какое-то время после самостоятельного поступка приходил ко мне с покаянием. Такое поведение больше соответствовало переносу, чем обычной сыновней проекции, так как бессознательно он наделял меня сверхчеловеческой силой. Кроме того, он полагал, что я могу найти выход из любой ситуации, и злился на меня за то, что я скрываю от него этот выход, ибо пациенту было совершенно ясно, что я являюсь хозяином его судьбы и всегда заранее обо всем знаю. Уже на этом одном примере можно продемонстрировать, как в ситуации переноса может активизироваться архетипическое содержание.

Теперь становится понятно, что если при переносе всплывает бессознательное архетипическое содержание, то скрытые в переносе мотивации не могут считаться только повторением ситуаций из личной жизни. В бессознательном мы находим и ростки будущего развития, которые могут достичь сферы сознания и постепенно интегрироваться с ним. Перенос действительно является формой проекции — от латинского слова projectio (проекция). Понятие «перенос» мы используем как технический термин для обозначения отношений, существующих между аналитиком и пациентом. Согласно Юнгу, можно говорить о наличии проекции, если содержание субъективных интрапсихических переживаний проявляется во внешней реальности по отношению к другим людям или объектам. Это означает, что мы не осознаем это содержание как некую часть нашей психической структуры.

Так, например, некоторые пациенты часто могут сказать мне так: «Я точно знаю, о чем вы сейчас думаете. Я могу это почувствовать: вы думаете о том, что мое поведение совершенно аморально и считаете меня ни на что не годным», но я совершенно не думаю об этом. Главная проблема таких пациентов — слишком критичное отношение к себе. Они не осознают, что это их собственные суждения, что их собственное негативное критическое отношение к себе проецируется вовне и прежде всего — на аналитика. Они совершенно уверены в его негативном отношении к ним, хотя, разумеется, он не может себе позволить выражать его открыто и в полной мере, так как лечение требует применения разных психологических манипуляций, и т.д.

Совершенно ясно, что наблюдение за тем, какое именно содержание проецируется, дает аналитику возможность определить, в какой области для пациента необходимо усилить степень осознания. Содержание проекций включает не только повторения, обусловленные вытесненным материалом. В проекции может проявиться впервые новое, творческое, но еще не осознанное содержание психики. Таким образом, за особенностью оттенков, форм и содержания, проявляющихся при переносе, часто скрывается внутренний процесс самореализации, который Юнг назвал индивидуационным процессом22 (Jung, "The Psychology of the Transference", CW 16, pars. 353ff.)

. В этом заключается один из самых важных инсайтов Юнга, связанный с феноменом, который называется переносом. Вполне понятно, что при таком подходе работать с переносом значительно сложнее. Теряют смысл все прежние правила и техники работы. Юнгианский аналитик сталкивается с самыми тонкими и сложными и вместе с тем — с очень ценными для него отношениями переноса.

Случай из практики

Чрезвычайно замкнутая женщина 23 лет рассказала свой сон, увиденный ею после первой аналитической сессии:

Я вижу себя в доме. Там вместе со мной находится пожилой человек, который хочет меня убить, вскрыв мне артерии. Я зову на помощь и стараюсь сама остановить кровь. Затем я нахожу в себе силы, чтобы скрыться от него и отправиться на поиски врача. Он следует за мной. Наконец, я попадаю к врачу, который перевязывает мне раны.

Из ее ассоциаций было совершенно ясно, что в образе преследующего ее убийцы воплощалась установка, которую она заимствовала у матери и которая оказывала мощное разрушающее воздействие на ее личность. Согласно описанию, ее мать была властной, набожной католичкой, которая заставляла своих детей с малых лет приобщаться к религиозной жизни, читать молитвы и исполнять ритуалы. Она страдала от неврастенических сердечных болей, используя случавшиеся с ней сердечные приступы, чтобы сохранить власть над окружающими. Если же муж или дети пытались как-то сопротивляться, она сразу заболевала, вызывая у них чувство вины.

Моя очень чувствительная пациентка находилась в глубокой депрессии; у нее наблюдалось много симптомов, обычно возникающих из-за нарушения первичных отношений и недостатка базового доверия23 (См. Erich Neumann, The Child, and Eric Erikson, Childhood and Society.). С малых лет в ее поведении по отношению к матери проявлялся протест, который следовало считать достаточно здоровым явлением. Но вслед за протестом неизбежно возникало чувство вины и желание оправдаться. Затем она должна была извиняться перед матерью, и та ее великодушно прощала. Протест был большим грехом, в котором сначала нужно было покаяться матери, а потом в церкви святому отцу-исповеднику. Разумеется, моя пациентка не могла понимать чрезвычайную важность этих импульсов протеста. поэтому она не могла доверять своим чувствам. У нее все больше и больше развивалось самоотчуждение, все больше и больше становилась ее зависимость от матери.

Швейцарский психоаналитик Юрг Уилли считает, что ребенку, мать которого страдает нарциссическими расстройствами личности, с самого младенчества приходится жить в парадоксальной ситуации: я останусь самим собой, если буду отвечать всем ожиданиям, возлагаемым на меня матерью. Но если я остаюсь именно таким, каким себя ощущаю, то я не являюсь самим собой24 (Jurg Willi, Die Zweierbezeiehung, p. 71.). Моя пациентка бессознательно ощущала, что она не имеет права на собственную жизнь согласно своим желаниям, и эти ощущения проявились в ее первом сне в образе перерезанных артерий. Используя юнгианскую терминологию, можно сказать, что в образе пожилого убийцы в ее сновидении нашел свое воплощение интериоризированный ею негативный материнский анимус.

С этой проблемой она пришла к аналитику. Ее поступок можно считать вполне нормальным, ибо со своей проблемой она не могла справиться сама. После первой сессии у меня возникло впечатление, что по ее ощущению мой подход к исцелению ее «травмы» был правильным. Вскоре развился сильный и очень сложный перенос, о котором можно получить представление по одному очень характерному случаю: однажды она рассказала сон, в котором я давал ей книгу Юнга о божественном младенце. После ее рассказа я подошел к книжной полке, взял эту книгу и дал ей ее почитать. Это была моя спонтанная реакция, импульс, подчинившись которому, я сразу почувствовал удовлетворение. Разумеется, можно усомниться в правильности этой реакции. Вместо этого некоторые аналитики стали бы работать с ее фантазиями, связанными с божественным младенцем, а также с тем фактом, что аналитик дает ей во сне эту книгу. Я же спонтанно выбрал конкретное действие, т.е. отыгрывание сна-фантазии. Естественно, мне стало любопытно, какова будет ее ответная реакция на мои действия, и подумал, что на следующей сессии надо найти время для работы с ее фантазиями.

В следующий раз она была в отчаянии, извиняясь передо мной, что не смогла прочесть книгу, так как возненавидела ее с первой строчки. При этом она добавила, что считает себя слишком глупой, чтобы ее понять, и снова стала извиняться. У меня появилась смешанное чувство. Я точно мог сказать, что был разочарован тем, что эта книга не смогла оказать на нее полезного воздействия и что она отвергла нечто очень терапевтически значимое и ценное для меня. В какой-то момент я даже почувствовал приступ гнева. В то же время ее извинения и самообвинения несколько сгладили мой гнев и разочарование.

Я вспомнил ее первый сон, в котором злодей преследовал пациентку до самых дверей приемной врача. С одной стороны, в ее бессознательном начался важный процесс, о чем свидетельствовал символ божественного младенца, имевший важное значение (он появлялся и в последующих сновидениях пациентки). С другой стороны, было совершенно ясно, что в отношениях со мной у нее повторялись такие же протестные формы поведения и последующее покаяние, которые у нее существовали в отношениях с матерью. Казалось, что я, ее аналитик, принял на себя не только проекцию помогающего ей врача, но и проекцию губительного для нее анимуса.

Это значительно усложняло ситуацию. В конечном счете ей приснилось, что я дал ей эту важную книгу. Это желание явно относилось к врачу и содержало глубокий смысл с точки зрения возможностей ее внутреннего роста. Но то, что я дал ей книгу, вместе с тем означало для нее следующее: «Смотри, вот книга, которую ты должна прочесть, она больше, чем все остальное, должна иметь к тебе отношение, вот как тебе следовало бы относиться к своему внутреннему ребенку»,— такие критические выражения типичны для негативного анимуса. Ей было очень важно противостоять этому внутреннему образу, который был перенесен на меня. Но протест вызывал огромное чувство вины и заставлял ее снова и снова просить у меня прощения. В каком-то смысле ей было важнее разрешить себе выразить реальный протест, чем прочитать эту книгу, поэтому я не стал касаться ее сопротивления, связанного со сновидением, а интерпретировал ее поведение, в котором проявлялась тема протеста-раскаяния. К тому же я добавил, что ее протест был вполне здоровым и свидетельствовал о ее стремлении к независимости. Я мог заметить, что эта интерпретация позволила ей почувствовать огромное облегчение.

И все же ей действительно приснилось, что я дал ей книгу, и мне хотелось поговорить с ней и об этом. В контексте содержания ее сновидения вся картина выглядела совершенно по-иному. Пациентка допускала, что сначала, когда я дал ей книгу, она ощутила прилив огромной радости. Это означало, что я относился к ее снам очень серьезно, как к некоторой очень важной части ее личности. Кроме того, она ощутила мою веру в то, что ей по силам прочитать эту книгу, что было бы для нее существенной поддержкой. С раннего детства она жила фантазиями о знающем человеке, обладающем жизненным опытом, который мог бы проявить абсолютное понимание ее внутренних терзаний. Женщина сказала, что, придя на первую аналитическую сессию, она уже точно знала, что я был именно тем человеком, о котором она фантазировала, но затем сразу же добавила: «Но это все очень смешно и очень сильно преувеличено. Все равно я слишком глупа для этой книги».

Здесь можно видеть, как вновь начинает действовать ее пагубный анимус, но теперь он создает сопротивление по отношению к врачу и к ее желанию исцелиться. В прошлом мать постоянно упрекала пациентку за то, что та постоянно парила в облаках и все преувеличивала, мать не уставала повторять, что дочери давно пора «набраться ума».

Мне кажется, что, с одной стороны, в этой ситуации я оказался для моей пациентки тем умудренным опытом человеком из ее фантазии, который понимал, что происходит в ее внутреннем мире, и оказывал ей поддержку, т.е. был полной противоположностью ее матери. С другой стороны, она все время боялась, что я стану ее осуждать или смеяться над ней, если она как-то себя проявит, т.е. буду поступать в точности так же, как ее мать. И если она видела во мне опытного целителя, то вне всякого сомнения отказ от чтения книги нужно рассматривать как сопротивление ее внутреннему процессу выздоравливания. Но если я становился воплощением ее негативного анимуса, то в отказе от чтения книги нужно видеть здоровый протест, необходимый ей для ее личностного роста. Таким образом, в ее переносе проявлялось и повторение ее поведения с родной матерью, и бессознательная проекция архетипического содержания, которое можно назвать архетипом мудрого целителя.

Осознание сложности такого переноса вовсе не означало, что мне стало гораздо легче найти нужный терапевтический подход, чтобы продолжать работу. Как уже известно, я интерпретировал перенос негативного материнского анимуса пациентки редуктивно, чтобы дать ей возможность вступить в контакт с воспоминаниями о подобных отношениях, пробуждающих в ней похожие эмоции. Но что же делать с констелляцией архетипа целителя при переносе? По всей видимости, ее жизненная потребность в том, чтобы ее понимали и принимали всерьез, была порождена этим архетипическим образом, который появился в ее фантазиях еще в раннем детстве. Пациентку молено было отнести к интровертированному чувствующему типу. Под поверхностной стыдливостью, замкнутостью и явным недостатком общительности можно было ощутить напряженную жизнь ее психики, она постоянно задавалась вопросом о смысле жизни. Ее связь с этой существенной частью личности постоянно прерывалась голосом пагубного анимуса, твердившего ей, что смешно принимать всерьез такие пустые идеи. Но мудрый человек, обладающий жизненным опытом, понимал абсолютно все, что было чрезвычайно важно для ее души. Эта фантазия имела решающее значение, так как помогла пациентке поверить в свои внутренние ценности и перестать их скрывать.

В тот раз я почувствовал, что перенос данного архетипического образа не нужно интерпретировать сразу. Наоборот, было очень важно сохранить его в непосредственном восприятии, хотя, конечно же, мне следовало быть особенно бдительным, чтобы исключить любую попытку видеть себя в роли идеальной и мудрой фигуры. Иногда аналитик не может оказать конкретную помощь, но при этом является прекрасным воплощением архетипа. Разочарование, связанное с осознанием, что аналитик является обыкновенным человеком, должно приходить постепенно, не вызывая травматического шока. Устранение проекций должно проходить медленно: только тогда пациент может распознать в спроецированном материале интрапсихическое содержание, которое затем можно постепенно интегрировать.

Моя пациентка увидела во сне, что я в образе мудрого целителя хотел ей помочь соединиться с божественным младенцем, т.е. с ее внутренним ребенком — символом, который имеет множество смыслов. Вполне возможно, это должно было означать установление связи с ее воспоминаниями и детскими фантазиями, появившимися тогда, когда ей запрещалось спонтанно проявлять свою истинную сущность.

ПЕРЕНОС И КОНТРПЕРЕНОС

Юнгианская модель

На схеме показаны сложные психологические связи, возникающие между двумя людьми, вступившими в аналитические отношения. Это несколько видоизмененная диаграмма Юнга, взятая из его труда «Психология переноса», на котором изображена схема отношений, получившая название «четверичное бракосочетание» (marriage quaternio), которую он использовал для иллюстрации разных типов отношений, возникающих между мужчиной и женщиной или между аналитиком и пациентом25(Jung, "The Psychology of the Transference", CW 16, pars. 422ff.). В своих целях я несколько изменил его диаграмму так, чтобы она могла послужить моделью для всех возможных типов переноса, которые возникают между аналитиком и пациентом независимо от их пола26 (Сверху, на каждом конце линии, где я ввел обозначения Эго пациента и аналитика, Юнг писал соответственно: adept (мастер) и soror (сестра) — термины, обозначающие алхимика и его помощницу (женщину); нижние точки, которые я назвал бессознательным каждого из партнеров, у Юнга носили названия анимы и анимуса. Кроме того, я изменил буквы, относящиеся к разным линиям, чтобы упростить их обозначение в тексте.).

Рис 2

Эта модель очень полезна для описания процесса, обычно протекающего во время глубинного анализа. Пациент П) приходит на сессию к аналитику (А). У П имеются определенные затруднения или его беспокоят некоторые симптомы, от которых он хочет избавиться; иными словами, он хочет исцелиться. Аналитик может ему сказать, что в отличие от соматического лечения, например, с применением фармакологии, которое осуществляется независимо от психической активности пациента, или хирургической операции, которую пациент должен переносить пассивно, психотерапевтическое лечение прежде всего зависит от сотрудничества между П и А. П должен платить за анализ определенную сумму денег, поэтому есть все основания полагать, что он должен сделать все от него зависящее, чтобы помочь своему исцелению. Если П и А чувствуют себя готовыми попробовать вступить в психотерапевтические отношения, они оба соглашаются на сотрудничество, устанавливая между собой осознанные отношения для работы над проблемами П (линия а).

Все это выглядит совсем неплохо, но часто ситуация усложняется. В основном согласие на сотрудничество было установлено между Эго П и Эго А, но и А, и П имеют и бессознательную часть психики. Предположим, что бессознательное П воздействует на А (линия е). Он может ожидать от А предложения что-то обсудить, полагая, что это обсуждение будет для него что-то значить, и чувствовать облегчение после аналитической сессии и безопасность этих отношений.

Или, напротив, П может ощущать повышенную тревогу: ему не нравится А, он ненавидит его за то, что вынужден рассказывать ему о неприятных или даже весьма болезненных для него вещах, или же он боится, что А станет над ним насмехаться или его отвергнет, узнав какую-то постыдную тайну. Он чувствует к А доверие или же, наоборот, он ему не доверяет. В особенности (но не исключительно) П может бояться А, если А и П противоположного пола, тогда он (или она) могут влюбиться в А и оказаться от него в полной зависимости. Такая перспектива вызывает тревогу, иногда вместе с надеждой. Очень часто П ведет себя с А и реагирует на него так, как он себя ведет с близкими ему людьми.

Все вышесказанное означает, что П выражает по отношению к А более или менее сильные эмоции, которые главным образом относятся не именно к А, а к переживаниям П. Таким образом у А появляется возможность в какой-то мере проникнуть в бессознательное П с помощью так называемой активной проекции (эмпатии)27 (См.: Jung, "Definitions" in Psychological Types, CW 6, par. 784.), чтобы ощутить эмоциональную сферу жизни П и область его фантазий. Разумеется, А хочет установить связь как с Эго П, так и с его бессознательным (линии а и е), чтобы помочь П войти в контакт со своей душой (линия d). По существу, А не может эффективно интерпретировать сон или любую другую сторону жизни П, не ощущая в целом состояние его психики: не осознавая конфликтов, связей и компенсаторных механизмов, существующих между эго-сознанием П и его бессознательным.

Вместе с тем в процессе общения с П у А тоже возникают какие-то чувства. Он может считать П прекрасным и ценным человеком и стараться оказать ему помощь, или же тот может показаться ему скучным, поверхностным, не слишком умным или лишенным воображения. П может показаться А понятливым и привлекательным или, наоборот, грубым, злым и придирчивым. У А появляются некие идеи относительно актуального состояния П и способа его изменения. Например, А считает, что П следует вывести из состояния апатии, в котором тот пребывает. Или он думает, что П должен, наконец, просто набраться мужества, чтобы вступить в сексуальную связь с женщиной. Или у него есть мнение, что П следует носить более модную одежду и обязательно пойти к парикмахеру. При этом А обязательно должен быть чрезвычайно бдительным к появлению этого короткого слова «должен». Может быть, П «должен» измениться лишь затем, чтобы соответствовать образу, который возник у А в бессознательном. Или А чересчур внимателен к П просто потому, что П относится к нему с любовью и восхищением. Или же А едва переносит П, когда тот с ним не соглашается, проявляя упорное сопротивление: это говорит о том, что у А существует потребность быть любимым своим пациентом и вызывать у него восхищение. Или же А ощущает сильное разочарование, если в процессе анализа v П не наблюдается заметных признаков улучшения.

Фактически полный диагноз, а также интерпретации и выводы, которые может сделать А, исходя из материала П. основаны на ощущениях и чувствах А. И здесь мы сталкиваемся с каверзным вопросом: действительно ли А адекватно воспринимает П? Соответствуют ли выводы, ожидания и чувства А реальному состоянию психики П, или же А проецирует на П содержание собственного бессознательного (линия f)? Кто это может точно знать?

Осознав эту проблему, Юнг выдвинул требование необходимости анализа для каждого аналитика. Фактически он был первым, кто осуществил такой анализ, и, по мнению Юнга, Фрейд также понимал важность так называемого «учебного» анализа. В настоящее время прохождение аналитиком психотерапии — это обязательное условие обучения глубинному анализу в любом институте, который заслуживает уважения. Теоретически в процессе учебного анализа отсутствует опасность переноса на обучающегося неконтролируемых проекций аналитика, так как благодаря им аналитик лучше осознает, что с ним происходит. Увеличение осознания своих комплексов, своих слабостей, своих способов рассуждения и оценки, своего мировоззрения, или Weltanschauung, чрезвычайно важно для аналитика, ибо его проекции на П могут привести к печальным последствиям.

Конечно, даже самое тщательное обучение анализу не может полностью предотвратить проецирование. Пока мы живы, и в нашем сознании, и в области бессознательного всегда существуют какие-то белые пятна, поэтому неизбежен и контрперенос, т.е. проецирование А на П содержания своего бессознательного. Часто высказывания или поведение П непосредственно указывают на неустойчивость реакций А или его слабые места; иногда у П присутствует точно такой же ярко выраженный комплекс, от которого страдает А. Но, прилагая определенные усилия и честно относясь друг к другу, П и А могут продолжать совместную работу и достигнуть положительных результатов.

Наверное, самое важное качество А — это его готовность постоянно сомневаться в свой точке зрения, своих реакциях, чувствах, эмоциях и мыслях в каждой новой ситуации, не теряя при этом своей спонтанности. Он должен сознавать постоянную возможность наличия у себя проекций. Что касается меня, я точно знаю: если проблемы моих пациентов по существу вызывают у меня замешательство, если они не дают мне покоя, значит, я столкнулся с каким-то своим материалом, с которым следует работать.

Разумеется, существует огромная разница между сознательной концентрацией внимания на состоянии пациента и бессознательной озабоченностью случаем пациента или восхищением им. То же самое относится к случаю, если А видит во сне П. Это значит, что в установке А по отношению к П есть материал для работы. Он может не осознавать некоторых скрытых интенций П или своих собственных намерений, связанных с отношениями между ними. Если же аналитик снится пациенту, следует иметь в виду, что этот сон иногда может отражать не только наличие проекций П по отношению к А, но и реальную установку А по отношению к П, существующую в процессе анализа. К сновидению, в котором содержится критика аналитика, следует относиться серьезно: А должен себя спросить, указывает ли эта критика на какую-то его установку и наличие белых пятен в его в сознании. Например, очень часто встречается сон, в котором П звонит А, но не застает его дома, или телефонный разговор между ними внезапно прерывается. Тогда А должен себя спросить, достаточно ли он открыт для П или ему нужно изменить свою установку для улучшения взаимного контакта, или ему следует выяснить, где именно этот контакт нарушается. Часто совершенно очевидно, что недостаток общения является главной проблемой пациента, а потому всегда есть искушения субъективной интерпретации такого сновидения. Но затронутый нами аспект — это вопрос, который должен задавать себе А относительно роли, которую он играет в данной аналитической ситуации.

Все сказанное выше означает, что по существу А ничуть не меньше П оказывается включен в аналитический процесс. А должен осознавать свою потребность в достижении власти или потребность оказаться в роли отца или матери, чтобы уметь контролировать эти свои потребности и бессознательно не искать их удовлетворения в аналитических отношениях (линия с). Несколько позже мы поговорим об этом подробнее.

Теперь речь пойдет о другом аспекте отношений между аналитиком и пациентом, которого мы пока не касались: это отношения между бессознательным П и бессознательным А (линия Ь). Существует ряд феноменов, которые остаются скрытыми как для А, так и для П. Такие взаимоотношения следует отнести к описанному Юнгом состоянию идентичности, или мистической сопричастности {partici-ttacion mystique) 28 (Ibid, pars. 741, 781.). Это пространство общего бессознательного, существующее между двумя партнерами. Мне думается, что любому аналитику очень важно знать, что это пространство существует всегда, и проявлять осторожность, ибо в нем можно оказаться незаметно для самого себя. Например, оба участника могут оказаться во власти архетипа (иначе говоря, идентифицироваться с ним), а затем бессознательно вместе отыгрывать его воздействие.

Возьмем архетип чудотворца, божественного целителя. В той или иной мере на нас воздействует жалоба пациента и просьба оказать ему помощь, а тогда появляются веские основания говорить о возможной констелляции этого архетипа. Мы хотим ему помочь. Мы можем развивать бурную активность в поисках средств, которые будут для него максимально эффективны: он должен рисовать, работать с активным воображением, уйти с работы, на которой у него возникли проблемы, разъехаться с матерью и т.д. Следует что-то делать, наши предложения должны привести к улучшению состояния пациента, и тогда у нас может появиться ощущение, что мы оказали ему необходимую терапевтическую помощь. Иногда это даже может сработать; чаще — нет, и тогда неизбежно наступает разочарование. Аналитик может не одобрять пациента за отсутствие у того надлежащей установки к терапии, или же он может разувериться в собственных профессиональных качествах. В любом случае у него остается ощущение, что он ничем не может помочь своему пациенту.

Сегодня каждый юнгианский аналитик знает, что лечить — это не его работа. Помощь может прийти только через изменение установки пациента, вследствие формирования у него правильного отношения к своему бессознательному. Но бессознательно попадая в ловушку архетипа целителя, аналитик может переусердствовать в применении своих знаний и бежать впереди паровоза. Эмоциональная потребность в оказании помощи ищет своего выхода.

В мифологии архетип целителя воплощался в образе Асклепия и вместе с ним очень часто в образе его отца, Аполлона. В наше время Аполлон больше ассоциируется с музами, с художественным и духовным творчеством, с предсказаниями оракула; но все же ему даны лук и стрелы. Его стрелы могут исцелять, но могут ранить и убивать. Чрезмерная активность аналитика, возникающая во время его одержимости архетипом целителя, иногда напоминает стрелы Аполлона. Для удовлетворения своей потребности стать целителем и помощником он должен выстреливать интерпретациями, гипотезами и рекомендациями. Но тогда результат становится непредсказуемым. В свою очередь, пациенту может казаться, что его просьбы о помощи аналитик встречает требованиями: чтобы чувствовать себя лучше, пациент должен вести себя определенным образом. Затрагивая травмы пациента, эти стрелы могут сыграть злую шутку. Энергия, содержащаяся в архетипе целителя, может заставить пациента отвечать этим требованиям; вероятно, сначала он ощутит некоторое облегчение и таким образом встанет на путь, ведущий к успеху. Но требования аналитика могут, например, затронуть сложный отцовский комплекс, который до этого оставался неосознанным. И тогда пациент почувствует лишь утрату способности выполнять требования и рекомендации аналитика. Это может вызвать у него отчаяние относительно своих возможностей или серьезное сопротивление аналитическому процессу. Если это случается, возникает общее отчаяние: пациент чувствует, что не может получить помощи, а аналитик — чувствует, что не может ее оказать. Иногда в таких ситуациях снятся полезные сновидения, но если у пациента возникает сопротивление, то не помогают и они.

Проблема может заключаться в том, что аналитик не осознает воздействия на пациента своего терапевтического энтузиазма. Именно поэтому всегда важно следить за тем, как пациент воспринимает «требования» классического юнгианского анализа: запись содержания сновидений, ведение дневника, рисование и т.д. Но если этот путь привел в тупик, по-прежнему остается возможность осознания обоими партнерами своих отношений, характерных для архетипа целителя. Фрустрации и негативные переживания могут привести аналитика к некоторому инсайту, например, к ответу на вопрос, почему пациент не смог принять его помощь и ею воспользоваться. Исследуя эту проблему вместе с пациентом, можно также обнаружить его отцовский комплекс, который был констеллирован в результате требований аналитика и перенесен на него. Тогда главная роль принадлежит анализу детских переживаний и воспоминаний: переживания, связанные с отцом, были перенесены на аналитика, поэтому в той или иной мере их можно проанализировать.

В области общего бессознательного могут появляться всевозможные разновидности взаимного влияния и соблазна. Очень часто здесь происходит бессознательное отыгрывание отношений «мать-ребенок» и «отец-ребенок». Потребность аналитика в том, чтобы взять на себя роль матери, может вызвать у пациента появления детской установки, и наоборот. Часто пациент искушает аналитика стать гиперопекающим: оказывать ему особые знаки внимания, беспокоиться о его экзаменах и т.п., но может существовать и какой-то обходной маневр. В этой области возникает некое слияние бессознательных потребностей и фантазий аналитика и анализируемого. Пациент может увидеть сон, в котором точно проявляется актуальное состояние психики аналитика. Или у аналитика может внезапно возникнуть острый «иррациональный» приступ тревоги в отношении пациента и желание позвонить ему но телефону, чтобы предотвратить попытку самоубийства. Эта же констелляция служит основой для телепатических и синхронных явлений, возникающих между обоими участниками анализа.