Обсессивно-компульсивное время 7 страница

Мы так подробно останавливаемся на этом потому, что, по нашему мнению, подлинная эктраективная персекуция складывается из двух компонентов - это паранойя плюс депрессия. Точнее сказать, это острая паранойя плюс непреодоленная тревожная депрессия. Таким образом, мы вслед за Мелани Кляйн придаем депрессии - непреодоленной депрессии -важнейшую роль в формировании шизофрении.

Как это соотносится с традиционными представлениями? Представим себе классический развернутый параноидный синдром. Первая стадия его - это паранойя. На этой стадии господствует бред отношения. Все вокруг личности больного приобретает повышенную знаковость, все значимо и все имеет отношение к одному человеку - к нему самому. (О пансемиотизме паранойи см. [Руднев 2002].)

Что происходит затем при разворачивании психоза? Бред отношения может либо сразу перейти в бред величия по принципу "на меня обращают внимание, а значит, я так значителен", либо наоборот - перейти в бред преследования: "На меня обращают внимание, потому что я что-то сделал плохое, меня преследуют за совершенные мной преступления, за мои тяжелейшие грехи". Ясно, что логика прорастания величия из отношения -это логика экспансивно-гипоманикальная, а логика прорастания бреда преследования - логика тревожно-депрессивная. Здесь и формируется фигура преследователя.

Но как же это соотносится с нашей же концепцией депрессии как внесемиотического внезнакового восприятия мира, восприятия его как мира вещей (см. [Руднев 2001а])?Человек на паранойяльной стадии делает большой шаг вперед по направлению "по ту сторону границ реальности", он предельно символизирует все объекты, причем придает им одно значение, именно то, что они все являются признаком какого-либо

отношения к нему лично. Депрессия отбрасывает эту семиотичность. Она как бы говорит: "Нет, никаких знаков не существует, то, что ты принимал за знаки, это вещи; то, что ты принимал за символ пристального отношения к тебе, это не символ - это реальная вещь".

И эта реальная вещь и есть преследователь. Он выходит из реальности в психоз посредством преодоления знаковости, превращения паранойяльных знаков в запредельные экстраективные вещи. Это уже не знаки. Галлюцинации - не знаки, они воспринимаются не как символы чего-то или кого-то, а как сами эти кто-то и что-то. Вот почему так важна депрессия в формировании шизофренического персекуторного мышления. (В случае парафренного бреда величия, как можно предположить, имеет место гипомания (см. также [Руднев 2001b]);будучи обратной стороной депрессии, она делает, по сути, то же самое - превращает знаки особого отношения к субъекту в значительность самого субъекта, превращает самого субъекта из символа преувеличенного отношения в живую вещь, субъект величия - Наполеона, Иисуса и т.п.).

Парадоксальным образом паранойяльная проекция, помноженная на депрессивную интроекцию как результат псевдометаболизма, дает в качестве синтетического возврата нечто, гораздо большее, чем проекция, -экстраекцию. И если уже мы прибегли к телесно-организмической метафорике Ф. Перлза, то можно сказать, что после того, как на депрессивной стадии личность пытается переварить интроецированный проект и у нее ничего не получается, он выделяется, экстраецируется наружу во всей своей запредельной инореальностной материальности - то есть в виде кала [Перлз 2000].Это и есть преследователь-экстраект, большой "Плохой", который уже не имеет ничего общего с посюстороннней семиотикой - это психотическая реальность, мистер Хайд.

Откуда же берется Преследователь, из каких образов он материализуется? Таких образов, кляйнианских первичных объектов, немного - всего три, в сущности: мать, отец и сам субъект.

Человеку достаточно в подходящий момент посмотреть на себя в зеркало - и образ преследователя готов. Вот он, самый страшный преследователь, само Я, преследующее alter ego. P. Лэйнг пишет по этому поводу:

"У игры с зеркалом могут быть своеобразные варианты. Болезнь у одного человека началась совершенно явно, когда он взглянул в зеркало и увидел там кого-то другого (по сути - свое собственное отражение) - "его". "Он" должен был стать его преследователем в параноидальном психозе. "Он был подстрекателем заговора с целью его убить (то есть пациента), а он (пациент) должен был "стрелять в "него"" (в свое отчужденное "Я")" [Лэйнг 1995: 124].

Здесь нельзя не вспомнить лакановскую стадию зеркала, которая отмечена у младенца после шести месяцев, то есть когда формируется целостный образ собственного "Я", то есть после преодоления депрессивной позиции. (Известно, что Лакан, не жаловавший никого из наследников Фрейда, делал некоторое исключение именно для Мелани Кляйн. Поэтому не случайно их концепции развития отчасти кореллируют). Итак, если депрессивная позиция, позиция формирования целостного объекта как вещи, проходит удачно, то следующая за ней стадия зеркала являет собой радостное зрелище узнавания собственного образа и ликования по этому поводу. Но если все складывается не так удачно, то стадия зеркала может приобрести драматический и даже гротескно-трагический характер. На своем не всегда понятном языке Лакан пишет об этом следующее:

"Стадия зеркала, таким образом, представляет собой драму, чей внутренний импульс устремляет ее от несостоятельности к опережению - драму, которая фабрикует для субъекта, попавшегося на приманку пространственной идентификации, череду фантазмов, открывающуюся расчлененным образом тела, а завершающуюся формой его целостности, которую мы назовем ортопедической, и облачением наконец в ту броню отчуждающей идентичности, чья жесткая структура и предопределит собой его умственное развитие. Таким образом, прорыв круга Innenwelt в направлении к Umwelt порождает неразрешимую задачу инвентаризации "своего Я".

Это расчлененное тело - термин, тоже включенный нами в нашу систему теоретических отсылок, - регулярно является в сновидениях, когда анализ достигает в индивиде определенного уровня агрессивной дезинтеграции. Появляется оно в форме разъятых членов тела и фигурирующих в экзоскопии органов, вооружающихся и окрыляющихся для внутриутробных гонений -тех самых, чье приходящееся на пятнадцатый век восхождение в воображаемый зенит современного человека навеки запечатлено в живописных видениях Иеронима Босха" [Лакан 1997: 11].

Действительно, картины великого художника-психотика полны изображений, которые напоминают бредово-галлюцинаторные видения, чей центральный образ, конечно, не что иное, как преследование, прежде всего преследование грешников в аду.

Преследователь как часть отколовшейся самости "Я" может принимать другие обличья, но может и выступать как преследующее второе "Я", как это показано в романе-исповеди шизофреника "Школа для дураков" Саши Соколова, где второе "Я" неотступно следит за героем и старается навредить ему.

Цель этого преследования - уничтожение одного "Я" другим. То есть это не что иное, как персекуторный, шизофренический вариант

депрессивного суицида. Это еще одно косвенное подтверждение депрессивной основы шизофренического персекуторного бреда (в мировой литературе наиболее яркий пример - суицид, совершаемый Лужиным, осознавшим, что проиграл в параноидной шахматной схватке с неведомым шахматным преследователем, - "Защита Лужина" Набокова).

Вот что пишет об этом Р. Лэйнг, приводя конкретные примеры из клинической биографии своей пациентки-шизофренички:

"Теперь она заговорила о двойном бытии: "Существует две меня... Она - это я, я и все". Она слышала голос, велевший ей убить мать, и она знала, что этот голос принадлежит "одной из моих я"...

Таким образом, несмотря на страх потерять свое "Я", все ее усилия "взять реальность обратно" включали в себя не бытие самой собой, а попытки убежать от своего "Я" или убить свое "Я" продолжали использоваться в качестве основных защит...

Индивидуума заставляет "убить самого себя" не только давление тревоги, но и ощущение вины, которое у подобных людей имеет особо радикальный и сокрушительный характер и, по-видимому, не оставляет субъекту места для маневра" [Лэйнг: 163]

(Заметим, что ощущение вины также носит безусловно депрессивный характер.)

Характер преследующего другого "Я" может быть двоякий, это может быть воплощение как низших инстинктов, Ид, так и высшей ментальной активности, совести, Сверх-Я. Об этом обмолвился невзначай Фрейд, не очень интересовавшийся бредом преследования, в работе "Das Unheimliche", где он писал, что "в патологическом случае грезовидения" (то есть при галлюцинациях) Сверх-Я "обособляется, откалывается от Я" [Фрейд 1994: 273].

Поэтому часто преследователями оказываются классические персонажи, олицетворяющие Сверх-Я: мать и отец (а также возлюбленный или возлюбленная, отождествляемые соответственно с матерью и отцом).

Здесь, по-видимому, следует сделать несколько замечаний, касающихся этиологии и психо динамики бреда преследования. Поскольку мать и материнская грудь является первым и наиболее фундаментальным объектом, активно фигурирующим к тому же на шизоидно-параноидной младенческой стадии развития, то логично предположить, что преследование со стороны матери, Ужасной Матери (как в психоделических трансперсональных видениях пациентов Грофа [Гроф 1992]),является наиболее регрессивно-архаическим и в этом смысле наиболее фундаментальным.

В то же время здесь можно отметить, что концепция шизофреногенной матери, которая актуализируется в качестве преимущественно говорящей матери в пубертатный период (мы имеем в виду концепцию Грегори Бейтсона и его коллег [Бейтсон 2000],которая обсуждалась в работе [Руднев 2001]),получается, носит с этой точки зрения вторичный характер по отношению к архаической матери первых месяцев развития. И тот факт, что шизофреногенная мать говорит и именно своим разговором загоняет в психотическое состояние, факт, как будто противоречащей тому, что что бы ни говорила архаическая мать, объектные отношения с ней, а точнее с ее грудью, это отношения помимо разговоров. И этот факт свидетельствует, как видно, только о том, что мы не должны забывать, что реконструкции Мелани Кляйн, сделанные nachuTiglich, суть реконструкции ее как матери, ведущей ретроактивный диалог с собственными детьми, как бы вторично переживающей их младенческий шизоидно-параноидный опыт, информация об особенностях которого черпалась безусловно из разговоров с пациентами, первыми из которых и были ее дети.

В этом смысле можно сказать, что концепция шизофреногенного двойного послания есть концепция реактивации речи матери на расщепленное двойное "послание", которое ей же сообщает в своих орально-садистических фантазиях младенец. И в этом же смысле мать подростка-шизофреника в определенной степени должна быть оправдана или, во всяком случае, ее вина должна быть перенесена на полтора десятилетия назад, во времена ее общения с грудным младенцем.

Здесь необходимо разобраться в том, как нам интерпретировать соотношение ролей отца и матери в образовании психоза. Как нам соотнести материнские концепции психоза (такие, как кляйнианская и бейтсоновская) и отцовские концепции, принадлежащие Фрейду и Лакану. Существует ли шизофреногенный отец и какую роль он играет в психозе? Факты и интерпретации свидетельствуют о том, что отец может быть как преследователем, так и защитником преследуемого.

Лакан в основополагающей статье "О вопросе, предваряющем любой возможный подход к лечению психоза" писал:

"Для возникновения психоза необходимо, чтобы исключенное (verwofen), т.е. никогда не приходившее в место Другого Имя Отца, было призвано в это место для символического противостояния субъекту.

Именно отсутствие в этом месте Имени Отца, образуя в означаемом пустоту, и вызывает цепную реакцию перестройки означающего, вызывающую, в свою очередь, лавинообразную катастрофу в сфере воображаемого, катастрофу, продолжающуюся до тех пор, пока не будет достигнут уровень, где означаемое и

означающее уравновесят друг друга в найденной бредом метафоре" [Лакан 1997: 127].

Отец, Имя Отца или Бог-Отец чаще скорее "благословляют" на психоз, понимаемый как подвиг самоотречения, он попустительствует психозу и является путеводной звездой психоза. Мать же скорее соблазняет на психоз. Так, в истории Иисуса роль Отца состояла в том, что Иисус опирался на Его фигуру и авторитет в своих идеологических построениях. Мать не играла никакой роли за исключением того эпизода, когда она пришла предъявить свои материнские права, на что ей было отвечено с указанием на учеников: "Вот матерь моя и вот братья мои".

Думается, что, если по прежнему имеет смысл деление эндогенных психозов на маниакально-депрессивный и шизофрению (что у меня вслед за Т. Кроу [Crow 1997]вызывает сомнения - так же, как и ему, мне кажется, что великая крепелиновская дихотомия отчасти отжила свое -случай нередкий в науке, так отжило свое и соссюровское деление на язык и речь, которым после Хомского никто не пользуется), то - если говорить о бреде преследования - чисто депрессивный (без параноидного компонента) психоз связан скорее с образом матери, так как орально-депрессивный компонент - это безусловно материнский компонент, паранойяльно- же параноидный компонент скорее связан с темой отца. Почему? Объяснения могут быть двоякого рода. Паранойя - это болезнь пансемиотизма. А Отец, Имя Отца - это самый первый и главный знак в жизни субъекта, олицетворение Закона, олицетворение самого лакановского Символического. Отец судит и наказывает, как в прозе Кафки, но отец даже наказующий и тянущий на муку, всегда остается с субъектом (ср. "Боже, зачем ты меня покинул?" - но Он и не покинул, как показали дальнейшие события). Мать прежде всего не знак, а живое тело, которое любит и прощает, но которое покидает во время страдания (мать стояла у креста, но Он говорил "жено, что мне до тебя?").

С другой стороны, гомосексуальные объектные отношения, которые характерны для параноика [Freud 1981],это, скорее, конечно, отношения с однополым отцом. Когда параноик видит во всем знаки преследования, это отцовские знаки. У ревнивца - жена изменяет ему с другим мужчиной (конечно, с отцом!) Мать же вообще не подает знаков. Если только она не соблазняет на инцест. Но материнский знак, приглашающий к инцесту, это интроективный квазизнак - мать приглашает на самом деле не к удовольствию, она предлагает вернуться обратно в утробу. Мать в качестве преследователя, таким образом, хочет уничтожить сына скорее в том смысле, что хочет вернуть его в состояние до рождения, во внутриутробное состояние полного подчинения ей.

Отец как преследователь хочет лишить его прежде всего тела (или его главной части - страх кастрации лежит, согласно Фрейду, в основе любого страха [Freud 1981a]),- которое возжелало мать, и тем самым

ввергнуть в пучину чисто асемиотического мученья (субъект-шизофреник лишается тела как основного знаконосителя - мучения чистой семантики; шизофрения - это и есть чистая семантика без знаков). Таким образом, получается, что шизофрения - это прежде всего отцовский психоз, психоз человека, миновавшего не только шизоидно-параноидную позицию и вернувшегося к ней, не преодолев позицию депрессивную, но и минувшего эдипов комплекс. Маниакально же депрессивный психоз, лишенный паранойяльно-семиотического измерения, весь построенный на чувстве вины и утраты, - это доэдиповский материнский психоз, более примитивный и поэтому более "проходимый". Можно сказать, что при маниакально-депрессивном психозе играет роль только мать, а при шизофреническом мать играет роль приманки, роль главного держателя и распределителя знаков, а отец играет роль проводника по психозу.

При этом можно добавить, что задействованность обоих первичных объектов при шизофреническом психозе еще раз подтверждает его универсальность по сравнению, скажем, с маниакально-депрессивным. Здесь могут быть проведены некоторые аналогии между правым и левым полушариями, с одной стороны, и двумя типами психозов, с другой. Правое субдоминантное полушарие можно называть женским полушарием и, соответственно, циркулярным, циклоидным полушарием. Можно предположить, что кречмеровские циклоиды - это люди с доминирующим правым полушарием, так называемые синтонные личности (в западной традиции - депрессивные и гипоманикальные личности [МакВильямс 1998])- те, у которых практически отсутствует абстрактно-семиотическое понимание мира и господствует конкретно-предметное его восприятие (конкретная семантика и прагматика), которым заведует как раз правое полушарие.

Левое полушарие безусловно может быть названо "аутистическим", в нем господствует абстрактное мышление, синтаксические структуры, наиболее абстрактный концептуальный аппарат, это мужское, "отцовское" доминантное полушарие шизоида. (Соответственно, получается, что именно шизоид является наиболее фундаментальным человеческим характером, а не "синтоннным" (и поэтому, якобы, самым лучшим, "самым человечным") циклоид, как считает клинически ориентированная характерология, например, М. Е. Бурно.)

Соответственно, можно высказать гипотезу, что правополушарный женский, материнский асемиотический психоз, маниакально-депрессивный противопоставлен отцовскому левополушарному семиотическому психозу, paranoia acuta, при том, что шизофренический психоз имеет место при нарушении функций обоих полушарий, при нарушении правильного обмена информацией между ними, что определенным образом соотносится с идеями Бейтсона о неспособности шизофреника воспринимать двойные послания и вообще метасообщения (очевидно, что для этого необходима согласованная работа обоих полушарий).

Итак, двойники, первичные объекты - все это суть объекты, преследующие субъекта. Но за что они его преследуют? Как известно, паранойяльный бред преследования возникает как проекция недостижимого желания (по мнению психоаналитиков, идущему от Фрейда и Ференци, прежде всего гомосексуального желания [Freud 1981. Ференци 2000]).Э. Блейлер понимал бред преследования более широко. Он говорил о проекции недоступного желания [Блейлер 2000].Получается, что поставленный так вопрос, за что мстит преследователь, не имеет смысла. За что может мстить проекция, галлюцинация? Однако абсурдность не тожественна бессмысленности.

Представим себе, что субъекта действительно преследуют. В этом случае вопрос "За что преследователь преследует?" приобретает смысл. Мы, поставив его таким образом, на время принимаем противоположное из симметричных способов описания психоза. Мы принимаем точку зрения преследуемого, реализуя, так сказать, проект психиатрии с точки зрения сумасшедшего (отчасти в этом духе писали и думали антипсихиатристы Р. Лэйнг и Т. Зац). Преследователь мстит за причиненный ему вред. На языке психоанализа можно сказать, что отец мстит за инцест с матерью. Но этого не достаточно. В более широком смысле преследователь преследует за то, что субъект проник в какую-то тайну, в которую нельзя проникать (инцест с матерью только частный случай такого проникновения).

Во всяком случае, субъект чем-то очень важным мешает преследователю, поэтому его надо обязательно убрать. Так думает преследуемый. Он может не знать этой тайны и так никогда и не узнать, за что его преследовали, как герой романа Кафки "Процесс" Йозеф К. Здесь преследователь выступает как анонимная сила, олицетворяющая Супер-Эго, преследующая за универсальную экзистенциальную вину, которая есть у всякого человека. Но преследуемый также может узнать свою вину или тайну, в которую он проник, по мере преследования.

В фильме Сиднея Поллака "Три дня Кондора", который можно рассматривать в качестве парадигмального массового нарратива о преследовании, герой, филолог, работающий в ЦРУ, будучи чрезвычайно талантливым параноиком (он занимается тем, что по сопоставлению нарративных схем из бульварных детективов, раскрывает реальные преступления) случайно раскрывает самую страшную тайну ЦРУ, заключающуюся в том, что внутри этой организации есть еще одна тайная организация, которая занимается виртуальной разведывательно-геополитической деятельностью. Герой, полагая, что обнаружил контрорганизацию внутри ЦРУ, посылает отчет начальству. В качестве ответа начальство присылает убийц, которые отстреливают всех сотрудников отдела, в котором работает герой, кроме него самого, потому что он в этот момент случайно вышел за бутербродами. Вернувшись в

офис, он обнаруживает, что все убиты. С этого момента начинается преследования самого героя Кондора. Его преследователь, наемный убийца, пожилой сухопарый мужчина - это, конечно, отцовская фигура. Он не питает никакой личной неприязни к герою, он даже по-своему гордится им, когда тот ловко уходит от преследования. Он лишь выполняет функцию преследователя. Когда по ходу сюжета в преследовании отпадет нужда, он приветливо, даже с некоторой отцовской нежностью разговаривает с героем.

Что же это за тайну раскрыл герой? В чем ее психосексуальный фрейдистский смысл? ЦРУ- alma mater героя. Раскрыв его (ее) тайные знаки, он попался на удочку соблазняющего жеста. Узнать тайну матери -значит познать мать. Если мать все же подала параноику знаки, то эти знаки могут быть только сексуальные (ср. о сексуальных знаках Царевны-Несмеяны в работе [Руднев 2001а]).Но материнские знаки читать нельзя. За это Кондора карает отцовская линия ЦРУ, его старые, испытанные еще со Второй мировой войны кадры. Но наш герой, слава Богу, чистый параноик, шизофрении у него нет, то есть нет никакого депрессивного элемента. Это позволяет ему собраться с умом и силами и победить преследователей. При этом он характерным образом оказывается силен в том, что А. Сосланд называет пенетративными каналами бреда [Сосланд 2001].Будучи связистом в армии, он ловко манипулирует с телефонной связью так, чтобы его не могли засечь, а под конец относит все материалы на преследователей в газету "Нью-Йорк Тайме" - характерный жест правдолюбца-кверулянта.

Победа параноика над своей болезнью заключается, таким образом, в недопущении экстраективной интерпретации преследования, субъект не должен позволять себе убегать в психоз. Если же преследователь все-таки возникает в виде некой протогаллюцинаторной фигуры, то его либо убивают, либо вступают с ним в полюбовную сделку, то есть происходит так пугавший параноика фрейдовских времен гомосексуальный контакт. В этом смысле паранойя, понимаемая таким образом, так же устарела, как истерия (см. [Руднев 2001а]).Кого сейчас удивишь сексуальными домогательствами, от которых так тяжко страдали фрейдовские истерички, кого в начале XXI века испугает перспектива стать гомосексуалистом?

Зачем нужна эта психиатрия глазами сумасшедшего? Она может кое-что объяснить в нашей истории. Например, мрачную фигуру параноика с бредом преследователя, управлявшего нашим государством до 1953 года и от страха уничтожившего 20 миллионов человек. С точки зрения Сталина преследования врагов Советской власти - врагов народа, шпионов, врачей-убийц - имели вполне реальные контуры. Вообще же можно сказать, что наше государство прошло все три стадии развернутого шизофренического бреда. Первый период, ленинский - паранойяльный. Ленин - параноик, но без бреда преследования. Его конек - идея отношения: все имеет отношение к нему, он всем интересуется, во все сует нос, за все в ответе,

но без депрессии. С некоторой экспансией, но слабоумие является лишь под конец жизни, когда за дело берется человек, находящейся на параноидной стадии, он, так сказать, вовремя забирает эстафету. Сталин -это параноидная стадия - с галлюцинациями и экстраекцией, со всем драматизмом, присущим тому периоду, с его героизмом и жестокостью. Брежнев - это третья, парафренная стадия - слабоумие и бред величия: "Широко шагает Азербайджан" - грудь, усыпанная орденами и золотыми звездами, виртуальное завоевание полмира и разваливающаяся на глазах вместе с бессильным и слабоумным вождем страна.

Литература

Бейтсон Г.Экология разума. М., 2000.

Бинсвангер Л.История болезни Лолы Фосс // Бинсвангер Л. Бытие-в-мире: Избранные статьи. М. - С-Пб., 1999.

БлейлерЭ. Руководство по психиатрии. М., 1993.

БлейлерЭ. Аффективность, внушение, паранойя. М., 2001.

Витгенштейн Л.О достоверности // Витгенштейн Л. Философские работы. Т. 1. М., 1994.

Волков П. В.Разнообразие человеческих миров: Руководство по профилактике душевных расстройств. М., 2000.

ГрофС. За пределами мозга. М., 1992.

Кляйн М.и др. Развитие в психоанализе. М., 2001.

Куперман В., Зислин И.К структурному анализу бреда // Солнечное сплетение, 16, 2001.

Лакан Ж.Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда. М., 1997.

Лакан Ж.Психоз и Другой // Метафизические исследования, 14, 2000.

Лотман Ю. М.Внутри мыслящих миров. М., 1996.

Лэйнг Р.Расколотое "Я" Киев, 1995.

Малкольм Н.Мур и Витгенштейн о значении выражения "Я знаю" // Философия. Логика. Язык. М., 1987.

Руднев В.О недостоверности // Логос, 9, 1997.

Руднев В.Феноменология галлюцинаций // Там же, 2 (28), 2001.

Руднев В.Введение в анализ депрессии // Там же, 5/6 (32/33), 2001а.

Руднев В.Бред величия: Об экстраективной идентификации // Солнечное сплетение, 18/19, 2001b.

Руднев В.Язык паранойи // Руднев В. Характеры и расстройства личности: Патография и метапсихология. М., 2002.

Сосланд А. И.Что годится для бреда? // Московский психотерапевтический журнал, 1, 2001.

Фрейд 3.Жуткое // Фрейд 3. Художник и фантазирование. М., 1994.

Ференци Ш.О роли гомосексуальности в патогенезе паранойи // Ференци Ш. Теория и практика психоанализа. М., 2000.

Хайдеггер М.Бытие и время / Пер. В.В. Бибихина. М., 1997.

Crow Т. J.Is schizophrenia the price that Homo sapiens pais for language? // Schizophrenia Research, 28, 1997.

FreudS. Inhibitions, symptom and enxiety // Freud S. On Psychopathology. N-Y., 1981.

FreudS. Psychoanalytic notes on an autobiographical account of a case of paranoia (dementia paranoides) // Freud S. Case Histories. II. N.-Y., 1981b.

Глава 7