Суицидальное поведение лиц 2 страница
Суицидальное поведение лиц с пограничной психической патологией 259
пает, отмечаются головные боли и «легко может сорваться на крик или слезы» (что подтверждали ее родственники и сын).
Бывший муж больной также подтвердил ее повышенную раздражительность на протяжении последнего года и сообщил, что он свыше двух лет никаких хулиганских действий в отношении жены или сына не совершал и старается любым способом «избегать скандалов», так как «жена слишком хорошо знает дорогу к участковому и специально провоцирует, хотя пьет и хулиганит больше сын, а она на мне все зло срывает». Он не отрицал злоупотребление алкоголем, но вместе с тем просил справиться у участкового о его поведении за последние пару лет. Муж сообщил также, что согласен на любые варианты размена квартиры, «пусть только жена ищет, а то, пока сына призовут в армию, кого-нибудь из нас обязательно посадят, так как все может быть, вплоть до убийства». Он просил «полечить» жену, потому что с ней последнее время невозможно разговаривать, «сын пьет и не учится, а все шишки на меня валятся».
Приведенное выше наблюдение, несмотря на обыденность и даже банальность ситуации, на фоне которой совершается покушение на самоубийство, ставит ряд вопросов. И, прежде всего, в какую категорию суицидентов отнести эту женщину: психически здоровых или имеющих психическое расстройство. Здесь этот вопрос должен быть решен в чисто практическом аспекте, с ним связан характер лечения. Если следовать приведенным выше определению и критериям общего и психического здоровья ВОЗ, то женщина заведомо не попадает под рубрику здоровых. О каком душевном и социальном благополучии можно говорить у данной пациентки?! Сама мысль об этом применительно к человеку, привязывающему петлю к оконному крюку, представляется нелепой. Однако, даже оставив за пределами нашего рассмотрения определение ВОЗ, следует отметить появившиеся еще до суицидальной попытки такие симптомы, как эмоциональная лабильность, эпизодические нарушения сна и головные боли.
При этом раздражительность и слезливость, появившиеся в условиях выраженной психотравмирующей ситуации, замечаются уже самой женщиной и ее окружением. Понятно, что другие признаки нарушений психического и соматовегетативного функционирования асте-ноневротического круга в условиях их относительной невыраженности могут быть выявлены только при целенаправленном обследовании врачом-специалистом. Однако и эмоциональная лабильность, если это развернутый симптом, а не его аналог (типа врожденной особенности), уже является несомненным признаком если не болезни, то пред-болезненного состояния (Семичов С. Б., 1985).
260 ГЛАВА 6
Лежащая на поверхности (по крайней мере, в понимании пациентки) причина возникновения этих нарушений — не вызывающая сомнений психотравмирующая ситуация — не может закрыть для врача важности чисто клинической оценки имеющейся симптоматики. Необходим анализ перехода от количественных изменений той или иной стороны психической жизни к качественному сдвигу психофизиологического функционирования с нарушениями вегетативных функций и своеобразным социальным эффектом болезни: раздражительность замечается всеми окружающими. Изложенное выше позволяет с достаточными основаниями считать, что задолго до покушения на самоубийство у пациентки имелись признаки астенического синдрома.
Однако его клиническая оценка во многом определяется характером предъявления жалоб пациенткой, а также в какой-то мере и субъективной установкой врача на диагностику неврастении или субклинических проявлений неврастенического синдрома. В любом случае речь идет об относительно невыраженных невротических явлениях, о неврозе на стадии его формирования. Отсюда отсутствие такого кардинального симптома неврастении, как повышенная утомляемость после той или иной нагрузки. По существу, этот признак скрыт за повышенной активностью женщины в так называемой гиперстенической стадии невроза.
В какой-то мере формированию выраженного невротического расстройства здесь препятствует и сама личность пациентки, не предъявляющей клинически значимых жалоб даже в условиях лечебного учреждения. Характеризуя себя как «сильную женщину», привыкшую на протяжении десятка лет бороться с пьяницей-мужем, она не считает имеющиеся у нее невротические симптомы проявлением болезни, хотя и вполне определенно указывает на причину их происхождения. Однако именно в этом объяснении ситуации проявляется ригидность ее установок, связанных с мужем. Фактически невротическая симптоматика появилась у пациентки только в последние год-два, что совпадает с начавшейся алкоголизацией и асоциальным поведением сына и относительным «успокоением» взаимоотношений супругов, связанным и с окончательным их дистанцированием друг от друга, и с пониманием мужем возможной криминогенности ситуации.
Об относительно малой сформированности невротического расстройства в данном случае свидетельствует и достаточно четко проявляющаяся динамика симптоматики, связанная со сменой ситуации (здесь и помещение в больницу, и, главное для матери, обещание сына изменить линию поведения и даже временно переехать к бабке). Появление эйфории у пациентки — это не просто следствие своеобраз-
Суицидальное поведение лиц с пограничной психической патологией 261
ного катарсического действия неудавшегося суицида, резкая смена фона настроения на противоположный, но и вполне определенная ситуационная динамика характера болезненных проявлений. Однако решающим фактором улучшения состояния здесь выступает появление, с точки зрения пациентки, каких-то надежд и перспектив на изменение или хотя бы смягчение ситуации.
Критически относясь к своему покушению на самоубийство, пациентка тем не менее пытается использовать сложившуюся после суицида ситуацию с вполне понятной целью: избавление от мужа путем привлечения его к уголовной ответственности. Но здесь ни в коей мере речь не идет о каком-либо манипулировании угрозой самоубийства. В соответствии со своими представлениями о «доведении до самоубийства» женщина пытается извлечь максимальную пользу из конкретно сложившейся ситуации сообразно доминирующей установке на концентрацию «всего зла» только в муже.
Последнее обстоятельство, однако, не дает оснований предполагать, что в данном случае речь идет об аутоагрессивном поведении демонстративно-шантажного характера при отсутствии истинного намерения покончить жизнь самоубийством. Здесь все обстоятельства случившегося (предсмертная записка, тяжесть избираемого способа ухода из жизни, время и место совершения суицида, наступившее сразу после покушения на самоубийство критическое отношение к этому, с возникновением невыраженного эйфорического состояния) говорят именно о попытке настоящего самоубийства с вполне определенными намерениями ухода из жизни. И только после покушения на самоубийство появляется достаточно четкий и однозначный «крик о помощи». Непосредственно в самом суициде какого-либо призыва к окружающим, по существу, нет, а в постсуицидальном периоде появляются выраженные открыто попытки влияния на ситуацию с помощью случившегося, что вполне понятно в свете доминирующих у пациентки представлений.
Итак, если подвести итог сказанному выше о состоянии пациентки на протяжении последнего года перед суицидом, можно отметить, что однозначная оценка этого состояния весьма затруднена, несмотря на исключительную простоту имеющейся симптоматики. Под однозначной оценкой здесь понимается отнесение анализируемой пациентки в группу заведомо здоровых или имеющих психическое расстройство. С одной стороны, здесь нет кардинального симптома неврастении — повышенной утомляемости, а с другой — имеются такие признаки этого вида психического расстройства, как раздражительность, периодические нарушения сна, головные боли, носящие нестойкий характер и исчезающие при смене ситуации. v
262 ГЛАВА 6
Можно говорить, что пациентка находится в зоне преклинических явлений, в континууме психических нарушений, границы которого представляются размытыми: от психического здоровья практически невозможного (в соответствии с определением ВОЗ) до четко верифицируемых психических и поведенческих расстройств в рубриках МКБ-10. Как представляется автору, она с одинаковым успехом может быть отнесена в разряд психически здоровых или больных — в зависимости от целей и исходных установок различных исследователей. Здесь речь идет об оценке состояния, пациентки, задолго предшествующего совершению суицидальной попытки.
Переходя к непосредственному суицидологическому анализу, следует отметить некоторые особенности психотравмирующей ситуации и конфликта, обусловивших покушение на самоубийство. В данном случае на первый план в качестве детерминанты суицидального поведения выступает ситуационный фактор, неблагоприятное воздействие среды. Это не значит, что здесь не играют никакой роли особенности личности или состояния, развившегося непосредственно перед суицидом. Все они значимы как сопутствующие моменты, дополнительные причинные факторы, но речь идет именно о причинах, определяющих возникновение самоубийства, названных ранее в монографии детерминантами суицида.
Женщина на протяжении многих лет живет в условиях выраженной психотравмирующей ситуации. Существующий интерперсональный конфликт сформировал вполне определенный тип женщины-борца, которую клинически (и социально) можно определить термином «жена алкоголика». Здесь все поведенческие реакции и переживания: и обращения к участковому, и даже мысли об отравлении мужа. Последнее как раз характерно для интерперсонального конфликта, где мысли о разрешении ситуации нередко колеблются между возможным устранением конфликтующей стороны и самоубийства. Даже при отсутствии каких-либо неблаговидных поступков с его стороны женщина уже не может относиться к нему индифферентно («не могу на него и трезвого смотреть»).
Однако хроническая заряженность отрицательными эмоциями до определенного времени по-своему «тонизирует» женщину. После фактического (а в дальнейшем и юридического) развода с мужем на нее падает все: она и единственный «добытчик» в семье, и воспитатель сына, на которого теперь обращены любовь и материальные блага, добываемые путем дополнительных работ. Последнее не прошло бесследно как для ее здоровья, так и для воспитания сына. И теперь мать прилагает все усилия для предотвращения неблагоприятного развития
Суицидальное поведение лиц с пограничной психической патологией 263
ситуации с сыном (обращение в военкомат — пример тому). Острее других она чувствует боль по поводу того, что может случиться с сыном (перед глазами живой пример его отца).
Можно с достаточной определенностью говорить, что «борьба» с мужем сформировала и соответствующую доминанту в ее психической жизни. По крайней мере, наличие доминирующих идей (по существу, смыкающихся со сверхценными) в данном случае не вызывает сомнений. И в то же время проявлений невротического характера до определенного времени не отмечается. Еще меньше оснований предполагать наличие у пациентки идей виновности или каких-либо других переживаний депрессивного характера. Общая линия поведения говорит о наличии в данном случае именно «сильной» (как сама она характеризует себя) женщины, находящейся в неблагоприятной ситуации.
Эту ситуацию на протяжении последних года-двух в первую очередь создает поведение сына, конфликт уже давно носит интрапер-сональный характер. Однако интрапсихический характер противоречий и тупика в рамках переживаний, связанных с сыном, не приобретает формы межличностного конфликта, а легко переносится, в соответствии с имеющейся доминантой, на взаимоотношения с бывшим мужем. Привыкшая бороться с мужем, женщина не может бороться сама с собой, так как сын, по существу, выступает как важнейшая (на данном этапе даже основная) часть содержания ее психической жизни. Здесь возможно только перенесение конфликта в другую сферу, в сферу ее взаимоотношений с мужем. Этот перенос и создает видимость продолжения интерперсонального конфликта.
Алкоголизация сына и периодическое прекращение им учебы рассматриваются матерью сквозь «призму ее индивидуального видения»: сформировавшейся негативной установкой на мужа. Некритическое отношение к заявлениям сына о том, что «дома невыносимая обстановка», еще в большей степени усиливает ненависть пациентки к мужу, «загубившему жизнь и ей, и сыну». Тем более что бывший муж живет в той же квартире и вовсе не собирается прекращать пить. Другое дело — его поведение за последний год: с его слов, он по-своему пытается предотвратить неблагоприятное развитие криминогенной ситуации.
Сказанное выше ни в коей мере не является попыткой «обеления» мужа-алкоголика. Однако приведенные выше обстоятельства покушения на самоубийство заведомо исключают возможность его привлечения к уголовной ответственности за «доведение до самоубийства». Цель выяснения в данном покушении на самоубийство — «кто есть кто»,
ГЛАВА 6
какова роль каждого участника случившегося. Необходима и важна организация психотерапевтической работы с пациенткой, а также адекватная семейная диагностика в рамках настоящего суицида. Поэтому проводимый автором настоящей работы суицидологический анализ включает различного рода детали отдельных сторон суицидального поведения пациентки, в первую очередь характер конфликта (интра-или интерпсихический).
Само по себе появление сына в окровавленном виде, с учетом конкретной обстановки дома, не явилось чем-то экстраординарным для этой женщины. Тем более что каких-либо тяжелых последствий для здоровья сына в результате драки в подъезде, по мнению матери, не ожидалось (что и подтвердилось в дальнейшем). Да и первоначальная реакция матери на появление окровавленного сына была вполне адекватной: обмыла, накормила, уложила спать без вызова «скорой помощи» или детального выяснения обстоятельств случившегося.
Поэтому понять без учета длительно существовавшей ситуации с мужем этот относительно заурядный факт и тем более расценить его как психотравму, обусловившую покушение на самоубийство, не представляется возможным. И только с учетом отмеченного выше переноса характера конфликта становится понятным, почему приход мужа («ничего не делал и просто лег спать в соседней комнате») после сына вызывает отчетливое изменение сознания пациентки, свидетельствующее о качественном сдвиге в ее психофизиологическом функционировании.
Об этом сдвиге свидетельствует сама пациентка: мысли шли непроизвольно, ни о чем другом не могла думать, кроме того что муж «загубил жизнь и ее, и сына». Хотя, с ее слов, что-то похожее на мысли о том, что так жить невозможно, отмечалось в последние месяцы, и пациентка «гнала их от себя» (уже сам факт, что мысли надо было «гнать от себя», должен настораживать с точки зрения возможного содержания в них суицидальных тенденций). Однако четко констатировать наличие в тот период так называемого пресуицидального синдрома не удается. В определенной мере это объясняется постоянным психическим напряжением и вынужденной (с точки зрения «борьбы за выживание») повышенной активностью пациентки.
И если мысли о сыне, явившемся домой окровавленным, носят, по существу, обычный характер, то переключение на мужа уже сопровождается качественным сдвигом характера психической жизни: мысли идут непроизвольно, ими невозможно управлять. Еще ранее отмечались трудности засыпания, но в эту ночь бессонница сопровождается своеобразной нервно-психической демобилизацией. Ее своеобразие
Суицидальное поведение лиц с пограничной психической патологией 265
определяется тем, что, в отличие от наблюдающейся у суицидентов психической демобилизации («нет сил, ничего не могу сделать), здесь это приобретает характер выраженного физического бессилия и полной опустошенности, с отсутствием каких-либо желаний и чувств вообще. И только намерение осуществить действия по самоубийству возвращает психофизиологическую деятельность к привычному функционированию.
Исчезают деперсонализационные переживания, возвращается привычный мышечный тонус, возникает возможность целенаправленных действий. Вряд ли самоописание пациенткой особенностей своей психической деятельности непосредственно перед покушением на самоубийство позволит считать ее состояние как остающееся в пределах психического здоровья. К приведенным выше признакам наличия в данном случае психического расстройства можно привести и такую особенность ее психики того периода, как выраженное расщепление эмоциональной и мыслительной деятельности.
И если в обычных условиях эмоциональный компонент психической жизни постоянно корректирует ход мыслей человека, вмешиваясь в «чистую логику ума», то здесь этого не происходит. Эмоции, связанные с сыном, не включают антисуицидальные механизмы. Сын, ради которого последнее время живет мать и появление которого послужило своеобразной «каплей, переполнившей чашу», перестал выступать как антисуицидальный фактор, но не вследствие изменения отношения к нему, а в силу болезненного состояния психики. Это состояние можно определить как аффективно суженное сознание с качественным сдвигом психического функционирования.
О несомненном сужении сознания в период времени, непосредственно предшествующий суициду, свидетельствует и характер мысли о сыне, которого мать, по существу, оставляет одного («ему скоро в армию, а там все будет хорошо»). О своеобразном распаде целостной психической деятельности говорит расхождение сохраняющегося эмоционального отношения к сыну (ему должно быть «хорошо») и возможных последствий для сына в результате ее добровольного ухода из жизни. Однако здесь нет никакого элемента альтруистического самоубийства: мать вовсе не жертвует собой для сына, хотя и не забывает его в последнюю минуту жизни. В данном случае можно констатировать наличие расщепления психики в рамках суженного сознания.
Как писал Э. Шнейдман, «в каждом самоубийстве присутствует некоторая, пусть невероятно малая доля шизофрении или безумия, в том смысле, что возникает некоторый разлад между мыслями и чувствами... У субъекта с суицидальными тенденциями заряженные
ГЛАВА 6
смертью мысли потому и представляются исключительно опасными, что они не уравновешиваются достаточным количеством положительных эмоций». Автор отмечал, что «констрикция души» (сужение сознания) — это состояние, при котором внимание концентрируется как бы в одном узком «туннеле». Автор считает, что и эту особенность психической жизни суицидента почти никогда не удается скрыть. Приведенные выше слова одного из выдающихся суицидологов современности как нельзя лучше подходят к пониманию состояния анализируемой пациентки непосредственно перед покушением на самоубийство.
Однако в плане суицидологического анализа, проводимого врачом, понимания только механизмов развития болезненного состояния оказывается недостаточным. Необходимы его вполне определенная клиническая оценка в соответствии с существующей классификацией психических и поведенческих расстройств и вытекающие отсюда организационные, в том числе и лечебные, мероприятия. Однако до непосредственной клинической оценки психического расстройства, наблюдающегося у анализируемой пациентки, требуется маленькая оговорка.
Здесь, как и у ряда других пациентов, совершивших покушение на самоубийство с относительно коротким пресуицидальным периодом, большая выраженность психического расстройства отмечается на этапе формирования суицидального намерения, нежели непосредственно во время осуществления конкретных действий, направленных на уход из жизни. Эта оговорка, по мнению автора, необходима с точки зрения оценки состояния человека во время самоубийства. Целенаправленные действия во время самого суицида еще не говорят об отсутствии нарушений психического функционирования в период принятия решения о добровольном прекращении жизни.
В целом, анализ сообщения самой пациентки о совершенном ею суициде показывает, что оценка психического функционирования в ночь, предшествовавшую покушению, как протекавшего в рамках психического здоровья представляется неправомерной. Это состояние с достаточными основаниями должно быть расценено как психическое расстройство. Диагностируемая в подобных случаях «ситуационная реакция» в данном случае не является просто усилением психологически понятного реагирования в пределах целостной психической деятельности, здесь это качественно иное состояние, при котором сам суицид отражает изменение функционирования мозга.
Приведенное наблюдение показывает, что отнесение людей, не обнаруживающих накануне самоубийства выраженных психических расстройств, в рубрику ситуационных реакций, является только первым этапом оценки и анализа произошедшего с конкретным челове-
Суицидальное поведение лиц с пограничной психической патологией 267
ком непосредственно во время суицида. Этот анализ необходим для организации адекватных лечебных (включая психотерапевтические) мероприятий, а также юридической оценки случившегося. При этом вопрос о моральной и тем более юридической ответственности виновных в случившейся трагедии весьма непрост.
При работе с суицидентом и лицами из его ближайшего окружения важно понимать как «правду» конфликтующих сторон в досуицидаль-ном периоде, так и возможную реакцию близких на сам факт покушения (принципиально здесь возможны самые различные переживания, вплоть до возникновения депрессивных расстройств с идеями самообвинения). Естественно, что адекватная юридическая оценка суицида, с точки зрения возможности возбуждения уголовного дела по факту доведения до самоубийства, может быть дана только юристом.
Но если возвращаться к конкретной выше описанной ситуации, то становится понятно, что без понимания юридической стороны произошедшего адекватная психотерапевтическая работа (в том числе и по профилактике повторного суицида) оказывается невозможной.
В целом, приведенное наблюдение показывает необходимость анализа и оценки всех предшествующих обстоятельств суицида и его характеристик (включая состояние во время самоубийства) у лиц, относимых к разряду пограничной патологии или психически здоровых.
Оценка состояния анализируемой пациентки непосредственно перед совершением покушения на самоубийство вряд ли вызовет сомнения в плане его понимания как психического расстройства. Можно с достаточными основаниями констатировать изменение всех указанных выше критериев психического здоровья ВОЗ — изменение идентичности психического «Я», постоянства переживаний в однотипных ситуациях, соответствия форм реагирования средовым воздействиям и т. д.
Можно отметить и наличие чисто клинической симптоматики: наплывы мыслей (мантизм), деперсонализационные переживания, выраженное изменение моторной активности и другие признаки состояния измененного (аффективно суженного) сознания. Как уже было показано выше, в первую очередь признаки психического расстройства отмечаются во время принятия решения о самоубийстве, выполнение непосредственных действий по реализации задуманного гораздо в меньшей степени отражает психические нарушения. Естественно, что в случае малого промежутка времени между принятием решения и его реализацией их раздельная оценка носит искусственный характер.
Суицидологический анализ представленного наблюдения и соответствующая диагностика психического расстройства у пациентки во время совершения суицидального акта в какой-то мере облегчаются
ГЛАВА 6
здесь наличием отчетливой психотравмирующей ситуации и переживанием личностью конфликта (другое дело — его особенности и связанные с этим определенные сложности оценки). В данном случае относительно легко происходит переход от чисто генетического анализа суицида (объяснение причин его возникновения психологически понятными связями) к анализу состояния суицидента перед покушением на самоубийство. К сожалению, генетическим анализом и начинается, и нередко заканчивается вся «суицидология». Анализ внешне понятных причин закрывает дальнейшую работу по диагностике состояния суицидента.
В то же время понимание случившегося в отдельных случаях практически невозможно без адекватной оценки состояния человека перед покушением на самоубийство. Диагностика этого состояния может оказаться необходимым звеном понимания причин самого суицида. В таких случях генетический анализ в первую очередь исходит из оценки характера психических расстройств (изменений психики) перед суицидальным актом.
Ситуация, при которой суицидологический анализ, необходим для понимания и адекватной оценки случившегося, в первую очередь относится к так называемым маломотивированным или безмотивным покушениям на самоубийство. Подобная «недостаточность мотивировки» суицида в большинстве случаев определяется относительной «недостаточностью» неблагоприятных средовых воздействий, нередким отсутствием внешней психотравмирующей ситуации как таковой. Конфликт в подобных случаях, по существу, может отсутствовать или носит заведомо интрапсихический характер, в котором оценка фрустри-рующих моментов представляется также далеко не простым делом.
Если учесть, что сам суицидент не всегда понимает причины совершенного им покушения на самоубийство (или не желает их раскрывать), то при отсутствии «объясняющего все» ситуационного фактора («среда заела, обстоятельства жизни довели» и прочие объяснения) врач, столкнувшийся с подобным самоубийством, вынужден решать достаточно сложную диагностическую проблему. Еще одним осложняющим задачу врача моментом выступает то обстоятельство, что даже при наличии сообщений неудавшегося самоубийцы его оценка произошедшего определяется индивидуальным видением ситуации «здесь и сейчас», а не «тогда и там».
В качестве примера так называемого маломотивированного суицида можно привести следующий клинический случай.
Двадцатилетний студент технического вуза был переведен в психиатрическую больницу из токсикологического центра, где находился
Суицидальное поведение лиц с пограничной психической патологией 269
несколько дней после тяжелой попытки отравления. Достаточно охотно и активно контактируя с врачами, он сообщил, что во время отравления, «наверное, хотел уйти из жизни, чтобы отдохнуть от всего».
Далее говорил, что снова хочет жить, что покушение — «безусловная глупость, которая больше никогда не повторится», что непосредственно перед суицидом «все на какое-то время стало мерзким и ненужным», а сейчас он уже «смотрит на мир другими глазами». Вместе с тем он просил объяснить ему причину его суицида («не сошел ли я с ума вообще?»). Еще большую настойчивость в выяснении причин случившегося проявили его родители, опасавшиеся возможного повторения. Важность понимания и объяснения попытки самоубийства диктовалась не только просьбами суицидента и его родителей, но и задачами диагностики характера психического расстройства у пациента (его наличия вообще и конкретной оценки), а также необходимостью прогнозирования суицидального риска в дальнейшем.
Пациент с подросткового возраста страдает хроническим заболеванием почек, а последние три года диагностирована гипертоническая болезнь. С этого времени отмечаются периодические головные боли и метеозависимость. Однако интенсивность головных болей относительно невелика. С детства был очень стеснительный. Хорошо учился, особенно по физике и математике, постоянно участвовал в олимпиадах по этим предметам и даже занимал призовые места. После окончания школы поступил в достаточно престижный вуз, где успешно учится на протяжении трех лет. В один из дней, в перерыве между занятиями в студенческой группе, где учился пациент, происходили весьма бурные «дебаты» по поводу организации какого-то цикла занятий. Студенческая «разборка» сопровождалась достаточно резкими выражениями по отношению друг к другу. Несколько «нелестных слов» досталось и нашему пациенту. С его слов, «это было очень обидно, так как я был вообще прав и никак не ожидал такого в свой адрес». В дальнейшем, объясняясь с родителями пациента, студенты группы совершенно искренне заявляли, что в тот день «вообще ничего не произошло, был обычный разговор, как всегда». Однако достаточно резкие выражения в свой адрес в этот день были восприняты пациентом не совсем обычно («стало очень обидно, и резко снизилось настроение»). Объясняя свою реакцию на произошедшее в группе «выяснение отношений», пациент сообщал, что его восприятие случившегося «непонятно» ему самому. «Может, потому что с утра болела голова и слишком долго ждал транспорта, но после некоторых слов в свой адрес все стало как-то мерзко и противно. Хотя и отучился до конца занятий, но все уже воспринималось как со стороны, не все даже понимал, все только фиксировал».
ГЛАВА 6
Дома начали раздражать всякие мелочи: долго занят был телефон, по которому хотел позвонить, не работал плеер, в комнате так прибрали, что никак не мог найти нужную книгу. Потом голова стала болеть еще сильнее, почувствовал себя «совсем плохо». Вскоре все стало противно, а потом безразлично, и думал только о том, как избавиться от головной боли. Вначале хотел просто принять несколько таблеток анальгина, а потом захотелось «прекратить вообще все и отдохнуть». Собрав лекарства из разных упаковок и пузырьков, стал принимать их горстями. Когда принимал и какое-то время после приема хотел «отключиться от всего», а потом пришла мысль, что «я делаю что-то не так, но сил что-либо сделать уже не было, просто лежал и как будто засыпал». Был обнаружен родителями в коматозном состоянии (упал с дивана и лежал на полу) и направлен в токсикологический центр.
В данном случае не только врач, но и сам пациент испытывает несомненные трудности в понимании причин и целей совершенной попытки самоубийства. Но если у больного непонимание произошедшего в первую очередь определяется невозможностью объяснить для самого себя психологический смысл суицида, то задача врача представляется более сложной. Не вызывает сомнений, что характер переживаний, включая и субъективную сторону аутоагрессивных действий, претерпевает известную динамику до и после совершенной этим юношей тяжелой суицидальной попытки. Только с учетом этой динамики, текучести психической жизни человека (только что побывавшего на грани жизни и смерти) можно пытаться понять и даже объяснить самому пациенту некоторые моменты и обстоятельства случившегося. Объяснение не может не касаться соответствующих оценок попытки суицида, которые использует врач в его беседах с родителями больного.