Возможно, мать тоже об этом думала.

И наконец, там я буду рядом со своим любимым братом Амиром.

* * *

Когда мы сели на паром, отбывающий в Алжир, я все еще не верила в реальность происходящего. Казалось, что это просто плохой сон, и я скоро проснусь. В первый вечер я поднялась на палубу, чтобы полюбоваться морем, этим бескрайным темным простором, похожим на экран кинотеатра.

Сначала я с ностальгией думала обо всем, что оставляю за собою, но потом мысли переключились на то, что ждало меня впереди. Я подумала о роскошных апартаментах, подаренных матери дедом, в которых наши ценные покупки будут как нельзя кстати. Думала о единственной школе с обучением на французском языке, в которой учились дети богатых родителей, дипломатов и послов. Я была готова к большой жизни!

На этой нарисованной воображением идиллической картинке моей будущей жизни в Алжире отец казался просто незначительной деталью. Вечером, по прибытии, я услышала хлопок петарды и увидела вспышки на небе. Так, словно взорвался фейерверк.

— Смотри, мама, — воскликнула я взволнованно. — Нам говорят «добро пожаловать»! Как здорово, правда?

— Это не фейерверк, Нора. Это выстрелы.

От серьезного тона матери по телу поползли мурашки. Она мрачно посмотрела на отца. Я больше ничего не понимала, но чувствовала, что лучше помолчать. Вопросы, один тревожнее другого, лезли в голову. Да что же здесь происходило на самом деле? Что стало с этой спокойной страной, в которой я проводила каникулы? Кто стреляет и зачем?

Переезд в новый дом состоится через три дня, а до тех пор мы должны были жить у деда с бабкой. Их дом был просто огромен — целых шесть этажей. Вторым этажом распоряжались дед и бабка, еще по этажу занимал каждый из четырех братьев моей матери. Мне нравилось ходить по огромному залу, пол которого был покрыт белыми деревянными плитами. Здесь стояло фортепиано. Запах мебели витал в воздухе. Я с удовольствием играла, подбирая мелодии, которые слышала на старых виниловых пластинках матери.

Интерьер не изменился, но атмосфера стала какой-то непривычной. Бабка встретила нас с энтузиазмом. Взрослые разговаривали по-арабски, озабоченно поглядывая в мою сторону. Я никак не могла выучить тот язык, но чувствовала, что от меня что-то пытаются скрыть. Что? Может быть, они говорили о моей будущей учебе? На этот счет у меня не было никаких предпочтений, я просто хотела поскорее пойти в школу. Как обычно, я решила подождать, прежде чем задавать вопросы. Очень скоро я все и узнала!

Когда я отошла на несколько шагов в сторону, тетка схватила меня за запястье.

— Нора, быстро отправляйся переодеваться! Ты не можешь предстать перед дедом в этом нелепом наряде! И тем более не можешь в нем выйти из дома.

Мне показалось, что я очутилась в другой эпохе или в другом измерении.

— Но почему?

— Твоя одежда слишком тесна.

— Ничего не тесна.

— Она позволяет видеть формы твоих бедер и всего остального тоже.

— Но я одета! Что ты мне рассказываешь?

— Здесь теперь такое не носят, совсем не носят! Немедленно иди переодеваться.

И это от меня требовала моя тетя! Та, которую я считала лишенной предрассудков, требовала от меня это! Я ничего больше не понимала! Пришлось подчиниться. Я бы предпочла упорствовать, но решила запастись терпением, чтобы лучше понять, что происходит. Я надела длинное платье, такое широкое, как мешок для мусорного бака, на что, собственно, и сделалась похожей.

* * *

Наконец настало время увидеть наш новый дом! Он был расположен за несколько кварталов от дома деда. Я видела его лишь на фотографиях и не могла дождаться, когда же попаду в него, особенно в свою новую комнату, которую обставлю, как захочу. Мать сказала, что разрешит мне это. Я уже выбрала обои, и мне не терпелось их наклеить. От волнения я едва дышала.

Новый дом мне понравился. В нем было всего лишь два этажа, но он тоже казался огромным. Как целый Париж. Двери жилых помещений выходили в один общий коридор. Наши с Мелиссой комнаты располагались друг напротив друга, и мы должны были проходить мимо родительской спальни, чтобы оказаться в ванной комнате. Моя комната была восхитительна — большая и прекрасно освещенная. Ее близость к комнате родителей позволяла мне быстро прийти на помощь матери, если отец начинал распускать руки.

Шло время, я все больше осознавала, насколько изменилась эта страна. Когда-то каникулы, проведенные здесь, казались мне сказкой, но теперь в глазах жителей столицы читались лишь страх и отчаяние. Подростки моего возраста проводили день на улицах: стояли, прислонившись к стене на углу зданий. Наблюдая за сверстниками, я поняла, что их можно разделить на две группы: от первых можно было ожидать любой пакости, другие были настроены более мирно, но поражали своей почти «овощной» ленью.

Во всех жизненных случаях мой дед следовал принципам веры, и мы волей-неволей должны были жить по его правилам. По большому счету я очутилась в незнакомой стране, с неизвестной культурой и религией, жестко стесняющей нравы. Я не могла соотнести себя с этим странным народом, в который превратились алжирцы.

Записаться в лицей с преподаванием на французском языке можно было только по знакомству. Мои родители не знали никого в этом заведении, но мать сделала подношение директору лицея — подарила дорогую микроволновую печь! В лицее я освоилась быстро, и очень скоро у меня появилось несколько подруг. Нам нравилось проводить время вместе и дискутировать на разные темы. Одна из подруг, Далила, у которой я спросила, кем работает ее отец, постаралась объяснить мне, что именно происходит в Алжире.

— Но сначала ты должна пообещать, что все, что я скажу, останется между нами, хорошо? — шепотом предупредила она. — Мало кто из учеников школы отдает себе отчет в этом. Если они узнают, моя семья окажется в небезопасном положении.

Мое воображение тут же нарисовало несколько вариантов, один абсурднее другого, вообразив ее отца то агентом секретной службы, то звездой шоу-бизнеса.

— Мой отец дипломат, — сообщила она украдкой.

— И это все? — рассмеялась я. — Подумаешь, тайна!

— Нора, ты не знаешь, что происходит в стране. Быть дипломатом у нас — означает подвергаться постоянной опасности.

— Да ладно тебе. Ты просто решила разыграть меня, вот и все.

— Ты должна понять. Дипломаты, министры, военные, генеральные директора ведущих предприятий, послы, врачи, журналисты — все они кое для кого являются мишенями.

— Для кого?

— Для некоторых небезопасных людей.

— О ком ты говоришь?

— О террористах.

— Но кто они такие? Что их заставляет вести себя подобным образом?

— Это экстремисты, фанатики, которые хотят захватить власть любой ценой. В стране идет война. Гражданская война.

Я пристально посмотрела на своих приятельниц. Они бегали, смеялись, играли, как все нормальные девушки. Трудно было взглянуть в глаза правде, которую я только что услышала. Что это: реальность или фильм с фантастическим сюжетом?

Террористы! Гражданская война! Куда же ты попала, старушка?

6. Пусть он исчезнет!

В четырнадцать лет я наконец-то посмотрела на отца критически, глазами подростка. Какой же я была наивной, когда надеялась, что близость тестя смягчит жестокий нрав этого человека. Все вышло наоборот. По прибытии в Алжир его агрессивность и склонность к садизму только усилились.

Я никогда не понимала этого жестокого и грубого человека. Каждый раз, когда он причинял боль своим близким, он словно получал удовольствие и гордился собой. Сколько себя помню, он переворачивал столы, швырял посуду, оскорблял и бил мать. В Алжире он получил право жизни и смерти для своей супруги, мог ее всячески унижать, относиться к ней плохо и даже лишить жизни. Против нас с Мелиссой он не использовал физическую силу, но не упускал возможности обзывать нас обидными и унизительными прозвищами, что было недостойным для отца по отношению к дочерям. Чем более фанатичным становился он, тем больше ненавидел нас. Он стал почти сумасшедшим, пугливым параноиком, придумывал разные сценарии, в которых его жена оказывалась потаскухой, а я, его дочь, порождением дьявола с испорченной душой.

Ненависть легко прочитывалась на его лице, черты которого огрубели, под глазами залегли круги. Он часто смотрел на нас своим черным, полным ненависти взглядом, и в нем не было даже проблеска здравого смысла. Он стал животным. Посреди ночи я слышала, как стонет от боли мать, словно заблудшая, не нашедшая покоя душа мертвеца. Сколько еще она должна была пролить слез? До сих пор ее приглушенные рыдания будят меня по ночам, как короткий кошмар, после которого уже не уснуть до утра.

Его гнев стал непредсказуем. Без видимой причины он мог разъяриться в любое время суток. Я боялась за жизнь матери, ведь теперь он наносил ей жестокие побои с удвоенной, утроенной силой. Я нередко видела мать, лежащей в крови, искалеченную до неузнаваемости.

Мне казалось, что он может воспользоваться моим отсутствием, чтобы убить ее. Поэтому стала часто сбегать с уроков. Я следила за его приходом и уходом так долго, как могла себе это позволить. Часами сидела в засаде недалеко от дома, а иногда даже под лестницей. Прислушивалась к малейшему звуку, к хлопанью дверью, к шуму отъезжающей машины. Но пугали меня не только звуки, а и тишина! Конечно, мать ни о чем не догадывалась. Я придумывала тысячи причин, чтобы объяснить свое отсутствие преподавателям, а сидя на занятиях, не могла сконцентрироваться из-за недосыпания. Опоздание цеплялось за опоздание. Посещения занятий становились все реже, но я не знала, как иначе разрешить такую ситуацию. Беспокойство мешало мне спать. В тот период я нацарапала несколько мрачных стихов. Помню один из них: