Глава . права и обязанности
Современное законодательство ограниченно, обтекаемо, алогично и даже противоречиво, так что права подростков скорее становятся правами на них взрослых...
Так и есть. Более того, если обратиться к судебной практике апелляционного суда, который занимается спорными случаями, то можно заметить, что эти права постоянно оспариваются, интерпретируются. Сколько раз о них вообще не вспоминают, несовершеннолетние знают об этих правах мало, не осмеливаются отстаивать их, не понимая, куда обращаться с жалобой. Если подростки идут в полицейский комиссариат, их снова отсылают к родителям.
Законный ребенок или незаконный, и особенно — если незаконный, если он несовершеннолетний, он не свободен и не может до восемнадцати лет покинуть родительский дом без разрешения. Он не может свободно посещать кого захочет, потому что в рамках закона родители могут запретить ему видеться с кем бы то ни было, кроме дедушки и бабушки. Не может послать письмо «до востребования» без разрешения одного из родителей.
Не может и получать письма на адрес своих родителей, о которых мог бы не отчитываться.
Что касается корреспонденции, теоретически, если только это не судебное решение, родитель-опекун не имеет права вскрывать письма, потому что иначе на него может быть подана жалоба за нарушение тайны переписки.
До восемнадцатилетия девушки или парня такого понятия, как «нарушение тайны переписки», просто не существует.
Один из судей занимался этим вопросом и вынес обвинение семье, которая вскрывала почту ребенка. История Ги Беара показывает, как подобное вмешательство в частную жизнь может привести к драме. Певец сдержанно пишет об этом в своих воспоминаниях «Безумная надежда»: когда он был студентом, мать перехватила его письмо, и это разбило его первую любовь.
Свобода и зависимость [Опрос газеты «Экспресс», 5—11 сентября 1977 г.]
| Требую, чтобы я мог свободно: | Девочки | Мальчики |
| (%) | (%) | |
| Получать и отправлять письма | ||
| Свободно ходить куда угодно с другом (подругой) | ||
| Выбирать для себя газеты, развлечения, места посещений | ||
| Самому выбирать, кем быть и чему учиться | ||
| Распоряжаться своими деньгами | ||
| Я не свободен: | Девочки | Мальчики (%) |
| (%) | ||
| Распределять время по своему усмотрению | ||
| Свободно ходить куда угодно с друг-ом (подругой) | ||
| Отстаивать что-то и участвовать в демонстрациях |
Артист Мишель Симон говорил, что он так никогда и не сумел забыть происшествия, случившегося, когда ему было девять лет: он написал любовную записку восьмилетней девочке, это нежное послание было конфисковано и прочитано родителями девочки. Они устроили жуткий скандал и запретили ему видеться с дочерью, этот запрет изменил его сексуальные наклонности. Он рассказал об этом жестоком разрыве с малышкой, которую обожал и с которой ему было запрещено видеться. Мало того что его письмо было присвоено другими, — его обвинили бог знает в чем, тогда как у детей все было на вполне дозволенном уровне, никакого кровосмешения и, как говорил Мишель Симон, вполне целомудренно. Какая путаница! Идиотизм взрослых помешал ему пережить эдипов комплекс самым здоровым образом, перенести свою гетеросексуальность на ребенка, который находится вне рамок его семьи, и благодаря этому сохранить доверительную нежность со взрослыми у себя в доме, не переживать свою сексуальность, как переживают ее дети с отставаниями, которые вынужденно остаются наедине со своими проблемами, и им приходится все рассказывать папе-маме и т. д. Подобное вербальное насилие оборачивается настоящей катастрофой. Это трагедия для маленького ребенка пяти-шести лет. Чтение писем детей может довести их до нарциссизма, особенно если к этому есть склонность. Когда мать ревнует к любовному увлечению своего сына или отец имеет невыраженные гомосексуальные наклонности, они начинают вскрывать письма. Или отцы, которых преследует мысль об инцесте со своей дочерью. Это очень серьезно.
Другое ограничение — это религия: до восемнадцати лет молодой человек не имеет права выбрать религию, родительской властью решается, принимать ли ему ее и какую...
Родительская власть — выражение идиотское, лучше сказать «родительская ответственность».
Умерев, ребенок может рассчитывать, что его волю выполнят. Был такой случай в судебной практике: больной ребенок, который всегда был ревностным католиком, письменно выразил свою волю быть похороненным по православному обряду... У него был очень ясный ум, как у многих больных детей. Мать, однако, хотела похоронить его не по православному обряду, а по обычаям римско-католической церкви. Судья в конце концов решил дело в пользу исполнения воли ребенка.
Если дело дошло до судьи, значит, родители не жили вместе и, наверное, один из них был православный, а другой — католик. Но что может быть хуже того, что убеждения ребенка принимаются во внимание лишь после его смерти?
Ребенок, живущий с родителями разного вероисповедания, переживает противоречия в религиозном плане. Если отец мусульманин, мнения ребенка не спрашивают, он автоматически становится мусульманином. Было время, когда мужчины-католики не могли жениться на протестантках, и в этом случае люди вынуждены были менять веру. Молодежь, может быть, и не выражает свой выбор, но он наверняка у кого-то есть. Причем стоит оговориться, что закон предусматривает выбор веры самим ребенком лишь в восемнадцать лет. А ведь У протестантов первое причастие в пятнадцать! Но закон запрещает выбирать конфессию до восемнадцати, если выбор ребенка отличается от родительского!
Такое ограничение чрезмерно.
Так же и с системой воспитания — родители сами ее выбирают, не спрашивая мнения ребенка. То же в области образования. Если ребенок захочет самостоятельно переориентироваться и заняться больше немецким языком, чем английским, он не может решить этого самостоятельно.
Лицеи не считаются с мнением ребенка, если родители не согласны с ним. Даже в том, что касается иностранного языка...
Еще более жестко обстоят дела с сексуальной жизнью подростков. У девочек до пятнадцати лет ее не существует, то есть, если какой-нибудь мальчик вступил в интимные отношения с девочкой младше пятнадцати лет, пусть по взаимному соглашению, все равно он может быть привлечен к ответу в суде, занимающемся проблемами детей.
Сексуальные отношения подростка с девочкой того же возраста наказуемы. Но они не являются таковыми, если девочка пятнадцати лет встречается со взрослым человеком. Если же с несовершеннолетней спит юноша, которому еще нет полных пятнадцати лет, он может быть подвергнут судебному преследованию.
Просматриваются две в общем-то парадоксальные тенденции: с одной стороны, мальчик, которому нет пятнадцати лет, не должен иметь сексуальных отношений с несовершеннолетней, с другой — девочки могут прибегать к противозачаточным средствам без разрешения матерей. Гинеколог может отказаться выписать пилюли, но рискует при этом услышать от своих посетительниц: «Доктор, если вы этого не сделаете, я пойду к другому». Некоторые врачи полагают, что контрацептивы желательны в том или ином случае, другие так не считают, но рецепты выписывают, чтобы не терять будущих клиенток.
Если несовершеннолетняя девочка достаточно информирована и у нее есть основания просить выписать контрацептивы, она имеет на это право, но подразумевается при этом, что она состоит в интимных отношениях со взрослым мужчиной, поскольку мальчику ее лет запрещается вступать с ней связь.
Брак разрешен только по достижении полных пятнадцати лет для девочек, то есть не раньше, чем на шестнадцатом году, и в восемнадцать полных лет, то есть на девятнадцатом году, для мальчиков. Чтобы выйти замуж в тринадцать лет, девочка должна получить разрешение от президента Республики.
Чтобы получить его, достаточно, чтобы она была беременна и родители с обеих сторон были готовы взять на себя расходы по содержанию ребенка, который родится на свет.
Несовершеннолетний может требовать, чтобы его похоронили в соответствии с его желаниями.
Однако родители могут воспротивиться вскрытию трупа ребенка, умершего в результате несчастного случая, и использованию его органов в медицинских целях, даже если публично, например в классе, во время какого-нибудь обсуждения, он сказал, что хотел бы распорядиться своим телом именно так: «Если я умру в результате несчастного случая, я хотел бы, чтобы мое тело послужило другим». Родители имеют право препятствовать этому, хотя учитель и остальные ученики могут подтвердить, что малыш говорил это в классе во всеуслышание, что он хотел бы быть донором. Мне рассказали про одного ученика, который даже спрашивал в классе, каким образом он может завещать свои органы медицине. Ему ответили: «Пока ты маленький, ты ничего не можешь сделать, но ты можешь сообщить об этом родителям и всем остальным».
В пятнадцать лет незаконнорожденный ребенок носит фамилию своей матери, а не отца, потому что именно она признала его юридически. Если отец, в свою очередь, признает ребенка, он должен выразить свое согласие перед опекунским судом. Но в этом случае отец не может распоряжаться своей властью: «Я его признал, он будет носить мот фамилию». Необходимо, чтобы опекунский суд получил согласие ребенка. Это один из тех редких случаев, когда у ребенка спрашивают его мнение и когда взрослый не может решить за него.
Это очень важно — узнать мнение ребенка, чью фамилию он будет носить, но в пятнадцать лет — поздновато. Есть и другие серьезные вопросы, по которым заинтересованное лицо не имеет право высказываться до шестнадцати и даже до восемнадцати лет.
Когда опека осуществляется государством, опекаемый может по достижении тринадцати лет быть выслушан в суде по вопросам семьи и детства...
По достижении тринадцати лет судья может вызвать ребенка в суд, но может и не делать этого, даже если ребенок хочет, чтобы его выслушали. Судья решает, целесообразно или нет выслушать тринадцатилетнего ребенка. Так что не всегда решает ребенок.
Он может потребовать протоколы суда...
Теоретически может. Но кто скажет ему о том, что доступ к документам свободный? В школе этому не учат. Необходимо, чтобы несовершеннолетние знали свои права и обязанности еще со школьных лет. Знать, какое можно принять решение относительно самого себя, — не есть ли это тот минимум, который положен, если процесс, на котором решается судьба ребенка, идет при закрытых дверях и в его отсутствие?
Мне приходилось слышать ужасные вещи на собраниях специалистов по воспитанию детей. Например, один профессор медицины, который занимался детьми, решительно провозгласил: «Никогда не надо говорить ребенку, что в учреждении или семье, в которой он живет, что-то меняется, надо ставить его перед фактом и говорить: „Одевайся и будь готов через полчаса, ты отсюда уезжаешь". — „Но куда?" — „Не знаю, потом увидишь"». Когда ребенок попадает-де в новые условия проживания, не надо ему говорить, сколько времени продлится его пребывание там, ничего вообще, потому что, видите ли, если сказать, он поднимет скандал, а если не сказать... Ребенок есть ребенок... Через три дня он все забудет. Такая позиция заставляет меня с горечью вспоминать о пересылке заключенных. Печально известные поезда, гремевшие по всем дорогам Европы, — они были заполнены греческими евреями, депортированными в Польшу, которые не знали, куда их везут. Они едва не сходили с ума от страха.
А одна бывшая узница концлагеря рассказывала: в Дранси, перед погрузкой в Германию, она должна была отдать все деньги, которые были при ней. «Не беспокойтесь, заполните декларацию. Вам вернут всю сумму там, где вы будете работать». Она сделала все необходимое, и была уверена, что деньги обменяют и вернут там, куда ее везли... Предположение, что ребенок будет выражать беспокойство при переезде, базируется на логике ответственных за депортацию. По сути дела, дети и без того живут, в какой-то степени сталкиваясь с подобной логикой, даже при самых безобидных родителях. Их тащат куда-то на уик-энды, без всякой подготовки, не обсудив с ними программу. Их все время таскают за собой — этакая часть родительского багажа.
Несовершеннолетний, который пишет или сочиняет музыку, не может ничего опубликовать без разрешения родителей, но при этом он может решить не публиковаться.
Мину Друэ могла бы воспротивиться публикации своих стихов. Юная школьница, которая в 1987 году опубликовала свой первый роман и была названа новой Саган, имела право запретить публикацию. Если речь идет о несовершеннолетнем художнике или дизайнере, он не может выставлять свои работы без родительского разрешения, зато может отказаться от выставки.
Дизайнер Сеннеп зарабатывал себе на жизнь с десяти лет, ежедневно публикуя рисунок на тему дня... Джонни Холлидей еще до восемнадцати лет имел весьма приличные гонорары, однако его опекун, муж его двоюродной сестры, забирал деньги, не отдавая ему ни одного су, говоря при этом: «Это возмещение убытков за твое содержание с шестилетнего возраста». Этот же опекун не позволил Джонни поступить в консерваторию в Лозанне, как тот хотел. Когда он впервые давал концерт в «Олимпии», то думал про себя: «Я получу большой гонорар и не увижу его, потому что я несовершеннолетний». Он посоветовался с адвокатом, который сказал ему: «Послушайте, есть у вас какой-нибудь друг, серьезный человек, с которым вы можете пойти к импресарио подписать контракт, и вы получите наличными половину предусмотренного контрактом гонорара, половину, не больше, другая половина по закону принадлежит вашему опекуну». Моему сыну Жану тогда было столько же лет, то есть шестнадцать с половиной, он был другом Джонни, и они вместе пошли к нанимателю. Сын был очень отзывчивым по отношению к тем, кого любил, и он очень серьезно отнесся к своей роли «гориллы». Наниматель согласился выдать половину гонорара наличными. В конце каждого выступления, в момент «расплаты», мой сын представал перед шоу-бизнесменом, и тот отсчитывал деньги, которые должен был выплатить Джонни. Такого еще не случалось, и менеджер насторожился: «Вы уверены, что это законно и меня не будут преследовать за совращение малолетних, потому что я даю деньги несовершеннолетнему?» И это происходило не только потому, что хотели нажиться на несовершеннолетнем; этот импресарио действительно боялся жалоб со стороны двоюродного брата, который отвечал за Джонни как законный опекун.
При нынешнем состоянии прав подростков есть два положительных момента: молодой человек, который подвергается насилию, с которым плохо обращаются, может по достижении пятнадцати лет подать жалобу за побои, однако при этом нужно иметь медицинское свидетельство, иначе вроде бы и не было факта насилия, так, подзатыльники...
Да, «корректировка в воспитательных целях». Не всегда легко засвидетельствовать следы ударов, если они нанесены так, что обнаружить их невозможно. Например, изнасилование девочки... или педерастия отца, направленная на сына... Сексуальные извращения совсем не редкость: мальчики, как и девочки, становятся их жертвами. Однако, если нет медицинского освидетельствования, факт не принимается в расчет. Выигрывает тот, у кого есть бумага.
И второе: несовершеннолетний может пойти к врачу, к которому хочет, сам, лично, и может потребовать сохранения медицинской тайны; врач, естественно, волен отказать в подобной консультации, но закон вовсе не побуждает его говорить родителям ребенка: «Я не хотел принимать такого-то или такую-то, но он (она) обратился ко мне». Кстати, даже если врач не осматривал юного посетителя, он тоже может сохранить это в секрете.
Позитивный элемент, который содержит нынешнее законодательство о правах подростков, касается только здоровья. Спрашивается, не последовать ли этому примеру и не постараться ли «подтянуть» все прочие аспекты: тайну частной жизни, свободу вероисповедания, выбора гражданства, передвижения и т. д... Нужно все-таки сбить кокосы с кокосовой пальмы. Современное законодательство не приспособлено к жизни и часто может быть истолковано самым противоречивым образом. Я вспоминаю одного отца, который воспротивился тому, чтобы его дочь, учившаяся музыке, сдавала переводной экзамен в консерватории, потому что именно в это время он обычно навещал ее... Она пропустила экзамен, поскольку время из-за нее изменить не могли, а отец так и продолжал считать свой день посещения дочери чем-то святым: «Можешь и пропустить экзамен: это день, когда ты видишься со мной». А девочке было шестнадцать лет...
О границах родительской власти много говорилось по любому поводу, особенно в случае сохранения ребенка при разводе. Обратимся к определению, данному в законодательстве: «Права и обязанности по содержанию, присмотру и воспитанию осуществляются совместно отцом и матерью».
Что невозможно осуществить на практике. Концепция зыбкая. Нужно время, чтобы законники и представители общественной власти выработали другую концепцию родительской власти.
Судья из Тулузы Филипп Шейю опубликовал блестящую книгу с очень верным видением этой проблемы. Он предлагает заменить концепцию родительской власти на концепцию родительской ответственности. Главное — внушить ребенку, что он сам должен отвечать за себя, учиться постепенно сам принимать решения, особенно если родители разошлись. Ведь обязанность родителей — сделать ребенка самостоятельным и способным самому помочь себе, когда он уйдет от них. Цель опекуна — подготовить ребенка к самостоятельной жизни, чтобы он не нуждался в опекуне, а стал бы опекуном самому себе.
Но понятие власти включает в себя понятия наказания и не предусматривает ни передачу опыта, ни пробуждение творческих сил.
Ответственность родителей состоит в том, чтобы снабдить ребенка оружием, с помощью которого он мог бы обходиться без них, — оружием физическим, моральным и технологическим, то есть профессией. Они обязаны научить его, согласно Десяти заповедям, любить только Бога, почитать родителей и жить жизнью плодоносящего дерева, будь то мужчина или женщина, то есть делать как они — дать ребенка этому миру и отвечать за него. Роль родителей — вырастить ребенка, способного быть для своих потомков тем, чем отец и мать были для него самого, чтобы, войдя в возраст, он сам мог бы зарабатывать на жизнь, оставив родителей.
Самостоятельный ребенок может свободно выбирать, где ему жить. И почему бы не у отца или не у матери?
Почему бы и нет? В этом случае это действительно свободный выбор.
Не внести ли предложение в законодательные органы расширить понятие самостоятельности и дать ребенку право «разводиться» со своими родителями?
Нет, не «разводиться», иначе возникает глубинная двусмысленность, допускается возможность инцеста, предшествующего разводу. Может быть, ребенку необходимо предоставить возможность заявить, что он порывает отношения с родителями? Но в настоящий момент это утопия, потому что у нас нет соответствующих институтов, способных устроить ребенка на жительство.
А может быть, передвинуть признание самостоятельности на более ранние сроки?
Мне часто приходится слышать от работников социальных служб, что совершеннолетие в восемнадцать лет — это слишком поздно: по их утверждению, несовершеннолетние, которые долго живут в родительском Доме, долго ходят в школьниках, не способны в восемнадцать лет принимать самостоятельные решения. Тогда нужно установить, что же именно является признаками этой социальной незрелости. Так же как Налоговое управление, выпустив закон о налогах, ставит всякого налогоплательщика в положение потенциального обманщика, работники социальных служб ставят восемнадцатилетних молодых людей в положение слабоумных, лишенных самостоятельности лиц. Можно ведь сказать об этом и по-другому: «Теперь, если ты поймешь, что не сможешь сам себя содержать, найти жилье и работу, ты можешь обратиться в учреждения, где совершеннолетние, как ты, могут зарегистрироваться и требовать социальной помощи». Вместо того чтобы стимулировать подростковую самостоятельность, их заставляют подписывать бумагу, которая освобождает их от всякой ответственности.
Итак, передвинуть возраст совершеннолетия?
Законное совершеннолетие должно наступать попросту в пятнадцать лет, а начиная с тринадцати — признание возможной самостоятельности, которая постепенно становится самостоятельностью полной. Предвижу возражение: «Родители ничего не будут делать для таких подростков». Это только докажет, что они и раньше ничего для них не делали. Когда взрослый человек по той или иной причине — несчастный случай или продолжительная болезнь — стал либо временно, либо постоянно нетрудоспособным, принято помогать ему. Надо предусмотреть нечто аналогичное и в положении о совершеннолетии подростков, которые в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет не смогут выбраться сами из трудной ситуации, но это — исключение.
Если бы родители согласились на предоставление самостоятельности ребенку по его настоянию, они были бы вправе не давать ему больше ни одного су и полностью оставить его без средств. Но если они так сделают, значит, они уже давно его бросили. Если же. наоборот, они чувствуют ответственность за ребенка, то они могут перестать ему помогать совсем не потому, что он стал самостоятельным. Ведь никто не запрещает помогать, но это не обязательно. Почему они делают это при нынешнем порядке вещей? Потому что это обязательно? Нет, они делают это, чтобы не потерять власти над своими детьми. И тут уж любые аргументы бессильны. Пусть даже ребенок дебил, ну и что? А ведь есть же взрослые инвалиды, обладающие полной самостоятельностью, но нуждающиеся в уходе...
Какие меры вы предлагаете для создания благоприятной ситуации при предоставлении юридической самостоятельности подросткам?
Никакой самостоятельности не будет, если мы не введем в каждой школе курс гражданской этики для всех детей независимо от возраста. Они будут знать, в каком возрасте и какие имеют права и обязанности. Гражданское воспитание безнадежно устарело. Их учат в восемь лет, как голосовать за президента Республики, тогда как голосовать они начнут только в восемнадцать. Гражданское воспитание ограничивается изучением хороших манер: как подать руку престарелой, плохо видящей даме, чтобы перевести ее через улицу. Вместо того чтобы как можно раньше внушать им существующие идеологические установки, лучше было бы вовремя ввести их в курс дела в отношении их прав и обязанностей в семье и в обществе. Знания норм личной и общественной морали чрезвычайно не хватает детям и подросткам.
Швейцарцы, такие осмотрительные, дебатировали в федеральном совете вопрос о снижении возрастного порога для вступления в брак до пятнадцати лет, они были убеждены, что эволюция морали происходит куда быстрее, чем эволюция законов. Проект был отложен. Парламентская комиссия, изучив документы, пошла еще дальше и предложила установить этот порог в четырнадцать лет, что привело в ужас сенаторов в Берне. Если уж федеральное правительство Швейцарии считает, что возраст совершеннолетия — или сексуального совершеннолетия, — закрепленный на шестнадцати годах, надо снизить до пятнадцати, это значит, что на Западе решили пересмотреть старую, патерналистскую систему воспитания.
Если избранники общества, очень консервативного, обнаруживают, что их законодательная деятельность отстает от развития морали, — это признак общего неблагополучия в обществе. Но во Франции реформаторы еще более отсталы, чем в Швейцарии.
Недавно был изменен закон о власти родителей в случае их развода. Я читала текст, напечатанный в «Журналь офисьель». Он оставляет желать лучшего. Это возвращение на тридцать лет назад. Вместо ответственности перед детьми на каждой странице говорится о родительской власти.
Но обладание властью ведь не закажешь. Судья не может присудить власть своей волей тому или иному родителю. Она либо есть, либо нет. Это зависит от ребенка. Судья может говорить только об ответственности отца или матери.
Если говорят, что у матери есть власть над ребенком, а ее на самом деле нет, то всех вводят в заблуждение. Почему не сказать ребенку: «Хотя у нее нет над тобой власти, она за тебя отвечает. Ты же, со своей стороны, должен подчиниться тому, что мать отвечает за тебя, даже если она не в состоянии этого сделать. Тебе надо отвечать за себя самому».
Второе изменение в тексте этого закона: законодательство говорит о «праве» родителей осуществлять материальное содержание и воспитание. Это не право, а обязанность. «Право» на посещение ребенка в другой семье — это отцовская или материнская обязанность, свидетельство заинтересованности и внимания. Сыновний же долг ребенка — видеться с ними.
Ничего не говорится о взаимных обязанностях родителей по отношению к детям и наоборот. Долг ребенка — поддерживать личные отношения с обеими родительскими сторонами, даже если один из родителей поссорился со своей прежней семьей или не ладит с новой.
Права смешивают с обязанностями.
«Родитель, который не осуществляет родительскую власть, сохраняет право на содержание и воспитание детей».
Даже если ребенок с ним больше не живет, родитель все равно несет за него ответственность. Ответственность лежит на обоих родителях. Власть нельзя поделить. Ответственность же поделить можно. Разведенные родители продолжают нести совместную ответственность за своих детей. Судья может вынести решение передоверить ребенка третьему лицу. Только если ребенка отдают в какую-то семью, родители лишаются и власти над ним, и ответственности за него! Абсурд! Хотят вырабатывать законы в области, которая не поддается никакой регламентации. Я получила трактат под названием «Разрешите им жить», ратующий за отмену права на аборт; вопросы совести не входят в компетенцию законников. Важно, чтобы за это не карали. И не голосовали за запрещение абортов, потому что никакой закон не может взять верх над желанием ребенка жить.
Когда родители разводятся, выслушать ребенка, понять смысл его желаний — задача скорее психолога, чем судьи. То, что чувствует незаинтересованный посредник, должно быть выражено в виде совета, мнения, рекомендации, а не юридического решения.
Правильное использование своих прав гражданином, который хочет, чтобы его услышали, состоит в выполнении своих обязанностей.
Фильм «Крамер против Крамера»: закон передает матери маленького мальчика, которого воспитывал отец, после того как мать бросила их семь лет назад, но теперь она потребовала соблюдения ее прав. В конце концов, видя, как прочно ребенок связан с отцом, она, а не суд решает оставить его на попечении отца...
Один развод, случившийся в городе близ Лиона, показывает, как извращенно толкуют расставшиеся супруги закон, признанный принести благо юному гражданину! Отец, у которого было право на посещение своего ребенка, пришел повидаться с ним. Под предлогом, что ребенок не готов, — еще не надел анорак, отец его с собой не берет. Ребенок ждет отца два часа. Отец настаивает на том, чтобы его слова были записаны судебным исполнителем: «Отметьте, что ребенок был в пижаме». Шестилетний ребенок протестует: «Это не пижама, это воскресный костюм!» Или: отец должен был провести со старшим сыном каникулы. Этот пятнадцатилетний мальчик, прекрасный ученик, будучи в летнем лагере от своей школы, приготовился к побегу. Однако судье сказал, что не собирался ехать с отцом, потому что тот устраивает ужасные скандалы.
Отец, врач по специальности, хочет видеться с детьми. У него их трое, младшему пять лет. Он заявляет, что придет, и не приходит. Когда он все-таки появляется, оказывается, что он опоздал на несколько часов. Он говорит, что дети не готовы. Старший осмеливается возразить: «Ты тоже один раз не пришел, когда должен был прийти». — «Замолчи!»
Трое детей предстали перед группой психологов. Глава группы сказал матери: «Видно, что у ваших детей психологическая перегрузка, они более развиты, чем другие дети. Им опасно оставаться с вами. Они слишком самостоятельны. Умеют выпутываться сами, без вас». Мать — врач и сама должна зарабатывать себе на жизнь. Отец только и делает, что устраивает сцены. Дети предоставлены сами себе. «Вы только посмотрите! — кричит отец. — Как они изменились!» Конечно, они изменились, ведь они несчастны.
Ситуация драматическая, и это не редкость.
Дети потверже характером сопротивляются упорней. Одна из причин, по которой молодые люди больше не хотят жениться, и состоит в том, чтобы не разводиться, чтобы их дети не оказались в положении детей разведенных родителей. Но молодым людям не избежать этого, потому что суд точно так же подходит к детям, родившимся в неофициальном браке, если таковой распадается. Лучше было бы сказать сразу: «Вы сожительствуете, и, следовательно, закон вам не указ, но с детьми все-таки придется разбираться». Не нужно лишать детей их права на счастье.
Бывают дети, которые безболезненно переживают разрыв родителей. Конфликтная ситуация заставляет их быстрее взрослеть. «И как они с этим справляются, мои бедные родители!» То и дело видишь молодых людей, которые испытывают здоровое сочувствие к своим родителям: «Им сейчас, наверное, не до меня», «Такие уж они есть».
Часто можно услышать: «Это не мать». Да нет, это его мать. Кто же тогда мать, если не женщина, которая приходится матерью...
Многие супружеские пары ссорятся из-за детей. Один из супругов находит другого слишком терпимым или слишком суровым... не то что папа или кто-то, с кем сравнивается спутник жизни. Сколько детей слышат, как мать говорит отцу: «Ты не муж». А тот возражает: «Ты не жена».
Такое часто встречается и в крепких семьях, где супруги таким образом снимают напряжение.
Подросток может принять эти перепалки философски, ребенок же рискует запутаться, и подобная ситуация в семье может привести его к отрицанию института супружества.
Очень трудно вызвать на откровенные разговоры о разводе тех подростков, которые страдают из-за него. До этого нужно облегчить для них разговор о браке вообще. Брачное законодательство должно быть изменено. Женятся как в XVIII веке. Законы, относящиеся к сохранению прав на ребенка, существуют с тех же времен. Брачный контракт, как и в те времена, написан для общества, где сохраняются права на имущество, на землю. Женятся в интересах семьи. Но брачный контракт более не соответствует изменившимся реалиям жизни, и легко объяснить, почему молодые люди живут вместе, рожают детей, но при этом не женятся. «Между нами нет никаких корыстных интересов», «вместе живем, потому что это нас устраивает, не из-за какого-то интереса».
Очень трудно убедить директоров учебных заведений, что они не должны присутствовать на собеседованиях взрослого человека, пришедшего со стороны, с учениками его учебного заведения, что нужно, чтобы ученик мог свободно и бесконтрольно высказаться.
Я предлагала свои услуги директору одного из парижских лицеев — надо было расшевелить учеников старших классов. В наше распоряжение был предоставлен актовый зал. Устраиваюсь на эстраде, поднимаю голову и различаю на балконе смутные тени. «Кажется, наверху, на балконе, кто-то есть». Молодые люди оборачиваются: «А-а, это проекторская». — «Пойдемте посмотрим». Оказалось, что там сидит директор, который смущенно заявляет: «Ведь ничего плохого нет в том, что я посижу здесь как зритель!» В полутьме прятались еще восемь преподавателей. Я встаю: «Это, конечно, хорошо, но я ухожу!» — и говорю ученикам: «Посмотрите, как тревожатся ваши учителя, родители. Их беспокоит мысль, что вы будете задавать кому-то не те вопросы, что задаете им. Но естественно, если вы зададите их мне, человеку, которого вы не видите каждый день, они и должны быть Другими. Однако такая возможность пугает учителей. Тут нет ничего смешного. Тревога — вещь мучительная, она знакома вам, потому что вы тревожитесь за себя, а ваши учителя чувствуют ее и за вас и за себя, потому что несут ответственность за вас и ваше будущее».
Соблюдать это правило — беседовать с подростками без их воспитателей и родителей — необходимо, потому что подростки не могут говорить в присутствии этих людей о том, что их беспокоит в глубине души. Гораздо легче говорить с человеком, про которого знаешь, что больше его не увидишь. Я одержала победу. На балконе зажгли свет, чтобы никто не скрывался в тени. У выхода натянуто улыбался директор. «Вы слишком беспокоились», — сказала я ему.
В лицее Монжерон, когда я собрала учеников старших классов восемнадцати-девятнадцати лет, детей разведенных родителей, чтобы спросить, что бы они хотели сделать, будь им лет четырнадцать-пятнадцать, они явились на это собрание «неподготовленными». Директриса сказала им, что будет лекция об их правах...
Столько предосторожностей с будущими студентами... Каковы же могут быть препятствия, если вы захотите поговорить с двенадцати-тринадцатилетними в стенах школы без контроля преподавателей ?
Дойдем и до этого.
В наше время преподаватели и даже директора школ или лицеев особенно боятся, что кто-нибудь из них будет обвинен — несправедливо — какой-нибудь ученицей-истеричкой в сексуальных домогательствах или покушении на девственность.
Что больше всего страшит преподавателей — так это отсутствие настоящих свидетелей: обвинение строится на свидетельских показаниях одной, двух или трех девочек. Одна начинает обвинять, за ней другая: «У меня было то же самое...»
Если обвинение звучит публично, делу быстро дается ход. Собственно, и «дела»-то нет. В одном канадском коллеже тринадцатилетняя девочка однажды заявила: «Господин такой-то меня не выносит, он не любит меня, но полюбил бы, если бы я его поцеловала...» Сказано это было при всех...
Как преподаватель мог защищаться?
А и не надо было защищаться. То, что высказывание было публичным, быстро снизило накал страстей. Манера, в которой девочка заявила: «Он меня терпеть не может, и он меня слишком любит» — была разоблачающей. Скорее это у нее самой проблемы. Ее отец оставил мать, когда девочке было одиннадцать лет, теперь ей тринадцать. Она все время думала о предательстве отца, который не интересовался ею. Все стало ясно. Девочку за это не ругали, ей просто сказали: «Ну раз так... Ты говоришь, уверена, что ему нравишься, тогда почему ты утверждаешь, что он тебя терпеть не может? Говоришь, что он хотел бы обращаться с тобой как со взрослой девушкой, которая может встречаться с мужчиной, а ты еще слишком мала для этого...»
Все говорили об этом и быстро становились участниками событий. Но во Франции, если девочка по секрету скажет подружкам, а потом своим родителям: «Ты знаешь, мой учитель пристает ко мне...» — семья тут же подает жалобу, и пошла крутиться юридическая машина. В Канаде было совсем не так, потому что сказано было публично... Во Франции преподаватель вынужден был бы менять работу. А на самом деле это девочка должна менять школу: «Видишь, какая ты привлекательная, как ты нравишься...»
Любопытный парадокс общественной жизни, когда преподаватели в своем подавляющем большинстве — женщины: подросток никогда не пойдет жаловаться на свою учительницу, что она хочет его соблазнить, делает ему авансы. Девочки будут меньше «разоблачать» преподавателей-мужчин, когда феномен смешанного обучения перестанет беспокоить сам преподавательский состав. В порядке подсознательной самозащиты преподаватели мужского пола враждебно относятся к свободным дискуссиям, потому что учителями владеет мысль, что если ученик критикует, то непременно чтобы оклеветать или несправедливо обвинить учителей.
Габриэль Рюссье была слишком быстро забыта. Реакция, вызванная смертью преподавательницы, обвиненной в совращении малолетнего, должна была бы вызвать к жизни какие-то изменения, чтобы подобное проявление родительской власти не повторилось во Франции при поддержке юридической машины. Эта «жертва, этот приговор подлинной любви» могли бы ясно показать, что закон можно повернуть как угодно, что он порочен, плохо составлен и плохо истолкован, если служит злой воле взрослых... Родители были воинствующие коммунисты. Они исповедовали братство. Они оказались во власти одной идеи: преследовать за совращение малолетнего ту, которая любила их сына и была любима им. Мальчик был развит не по годам. Он подтвердил, что любил эту женщину, у которой не было мужчины, когда они встретились и понравились друг другу. Это не совращение, а особый случай очень ранней любви. Они строили планы, собирались жить вместе, как настоящие супруги. В этом нет никакого кровосмешения, почему это запрещено? Потому что она учительница? Потому что ему меньше восемнадцати? Но он был физически зрелым мужчиной...
Слово «малолетний» уничижительное. Не пора ли пересмотреть лексику? Поскольку термин «малолетний» всегда вызывает ассоциации: суд присяжных по делам малолетних преступников, правонарушение, совращение малолетних. Когда преподаватель заговаривает с ученицей, тут же начинаются сплетни и имеют в виду непременно нечистые намерения. Любой мужчина, который позвал к себе в гости девочку-подростка, уже виновен...
Потому что это не происходит публично... Все принимает альковный оттенок. Разговаривают с учителем наедине, когда уроки закончены.
Почему преподаватель не скажет таким ученикам перед всем классом: «Это очень интересно, то, что ты мне сказал. Мы поговорим об этом на следующем Уроке»? В Квебеке весь класс призвали участвовать в разговоре с учителем.
Очень редко встречаются преподаватели с лесбийскими и педерастическими наклонностями. Слухи, однако, возникают быстро.
Но какое это имеет отношение к искренней любви к ученику и ученице, которые уже являются взрослыми мужчиной и женщиной и которые занимаются своим развитием? Нельзя применять один и тот же закон к педофилии и к большой любви. Взрослому кажется, что в этот момент подростки только и думают, что о заднице. Вероятно, именно это убеждение труднее всего будет преодолеть в сознании среднего человека.
А если упразднить понятие «несовершеннолетие»?
Это понятие — свидетельство ретроградного образа мыслей, которое несет в себе недоверие к человеческому существу, взрослому или ребенку, недоверие в отношениях с другими людьми. Образ мыслей, в котором укоренились страх, предрассудки, нетерпимость и недоверие. Вопросы возрастных регламентации должны были бы лежать вне зоны действия закона. В его ведении должны были бы остаться инцест, сексуальные отношения между близкими родственниками, братьями, сестрами, родителями, дядями, тетями, но в отношениях между взрослыми и детьми запрета быть не должно. В наше же время отношения «взрослые — дети» всегда на подозрении у общества.
Я привела в пример Квебек как образец отношений между учителями и учениками. Что касается семейных отношений, картина мрачная. Власти приходят в ужас от цифр, приведенных в исследованиях: число детей, изнасилованных морально или физически своими родителями, растет. В 8 семьях из 10 имеет место кровосмешение или сексуальное насилие.
Разумеется, это преувеличено, но квебекские власти считают именно так, потому что сюда же входит и близкая дружба, сексуальная привязанность братьев к сестрам и изнасилование отцом или матерью. Началась борьба мнений. Правосудие усматривает сексуальные притязания в каждом интимном жесте. Взрослые говорят, что это не так, дети—что именно так и есть. Министр Квебека по социальным вопросам развернул информационную кампанию в национальном масштабе. Я видела воспитательные фильмы, предназначенные для детей восьми лет, чтобы те могли защитить себя от попыток сексуальных посягательств на улице, в автобусе, в школе; на все случаи жизни. Власти думали, что предупреждения достаточно, чтобы уберечь детей от посягательств. Но в восемь лет уже поздно. Канадская концепция скетчей и диалогов вызывает смех во Франции. Но в Канаде она в ходу. Несмотря ни на что, мне было очень интересно следить за реакцией самих юных зрителей, когда их просили комментировать фильм. Все сценки демонстрируют взрослых, которые чувствуют себя настолько виноватыми в том, что представляют, что играют неестественно, как одержимые, или с ужасной словесной агрессией, направленной на ребенка.
Например, в автобусе маленькая девочка играет в карманную электронную игру. Пассажир обнимает ее за талию, девочка сжимается в комок, и на какой-то момент он прижимается к ней... Специалиста интересует реакция маленькой зрительницы. «Ну, ей это не нравится...» — «Но она говорит ему „да" или это означает „нет"?..» — «Это означает „нет"...»
Видно, как мужчина вытягивает шею, оглядывается, не наблюдает ли кто за ним. Потом девочка краснеет и говорит: «Нет, мсье, нет!» — и господин (эту роль играл преподаватель) убирает руку, сильно раздосадованный, смотрит на часы и выходит на следующей остановке. Девочка говорит: «Ой, как я испугалась, когда сказала ему „нет", мсье». — «Я поздравляю тебя, ты сделала то, что следовало». А если бы этот господин любезно обратился к девочке и сказал: «Надо же, какая интересная у тебя игра, покажи мне, расскажи, как в нее играть!» — малышка бы согласилась. Она ведь пошла бы с ним в ближайшее кафе поиграть там в электронную игру.
В другой сценке преподаватель физкультуры дает бесплатный урок бейсбола одному мальчику; его мама не хочет оплачивать эти уроки; преподаватель ему говорит: «Слушай, мама не хочет платить, но ты такой способный, я буду тренировать тебя бесплатно. Вот как ты должен атаковать». И, показывая мальчику, как это делается, он сжимает ему ягодицы. Мальчишка морщится: «Ой, нет. Мне не нравится, как вы сделали!» — «Что ж, хорошо, ты хочешь научиться? Я делаю так, потому что хочу показать: не нужно напрягаться, ты должен расслабиться, как я тебе показал, вот, посмотри, когда ты напряжен, видишь, как плохо получается, как будто я сжимаю тебе ягодицы...» Мальчик кое-как мирится с этим, но потом на экране появляется лицо преподавателя, искаженное от сексуального напряжения. Ученик прекрасно проводит атаку, но учитель снова сжимает ему ягодицы. Ребенок протестует: «Почему вы снова так делаете? Я же хорошо ударил!» Преподаватель: «Так ты это мне... я тут занимаюсь с тобой, а ты еще недоволен, я не возьму тебя к себе в команду, тем хуже для тебя». Ребенок расстроен, разочарован, идет домой, и мать говорит ему: «Послушай, у тебя что-то не ладится сегодня, что случилось?» — «Понимаешь, это из-за учителя...» — «Но ведь ты так любишь бейсбол...» Тогда мальчик говорит: «Да, но учитель издевается надо мной...» — «Вот как... Что же он делает?» — «Ну, он хотел позаниматься со мной, был такой любезный, а потом стал хватать меня за ягодицы!» — «Что ты сделал?» — «Я сказал ему, что мне это не нравится». — «Ты правильно поступил, молодец». — «Ах вот как, я правильно поступил! Зато, знаешь, он теперь недоволен и сказал, что не возьмет меня в команду, потому что я дурак...» Мать спрашивает: «Хочешь, я поговорю с ним?» — «Да, мама, очень хочу». Мать вместе с ребенком идет разговаривать с преподавателем: «У вас тут что-то произошло, не так ли, мсье? И вы прекрасно знаете что...» Господин смущен и растерян. «Так вот, я его мать; мой сын достаточно умен, и он все понял, так что нет нужды начинать сначала». Дальше мы видим, как этот учитель просит директора перевести его в другую школу.
Во Франции никогда бы не показали такой фильм, где роли играли учителя, а учеников просят прокомментировать все, что они видят. Во Франции бы эти фильмы не считались даже не смешными, а скорее дурного вкуса, потому что у французов отсутствует чувство вины, в отличие от квебекцев в их пуританской Канаде. В Европе у людей, совращающих детей школьного возраста, никогда не бывает искаженного желанием выражения лица, никто не увидит, когда они начинают свои ухаживания. Учитель гимнастики не станет хватать за ягодицы ученика, он скажет: «А все-таки мускулы у тебя что надо!» — а это куда хитрее.
Другой фильм рассказывал о женской гомосексуальности. Женщина предлагает девочке-подростку причесать ее: «Ты такая красивая девочка, у тебя прекрасные волосы». Начинается с комплиментов, но потом ее воодушевление переходит в такую садистскую агрессию, что она начинает выдирать у девочки волосы и бить ее щеткой для волос. Девочка кричит: «Нет, нет, я не хочу, чтобы меня так причесывали!», женщина раздражается: «Если тебе не нравится быть причесанной...» — «Но когда вы начали меня причесывать, вы не делали мне ничего плохого...» — «Да, так было... но теперь...» Этот фильм не имел своей задачей показать, что девочка испытывает какие-то ощущения в половых органах, когда с нею проделывают такое, девочка чувствовала только одно: ей выдирают волосы, испытывая при этом садистское наслаждение. Зачем драматизировать? Ласки не всегда вызывают генитальное ощущение сексуального наслаждения. Однако этот фильм в какой-то степени отражает, как в зеркале, пуританский Квебек. И достоинство этих фильмов в том, что они заставляют детей говорить об инцесте.
Не рискуют ли взрослые при таком подходе перестараться, предупреждая молодых людей о возможной сексуальной агрессии взрослых, даже когда у тех нет и намека на совершение насилия или инцест?
Дети, которые рассказывали мне о том, что происходит в семьях, умеют отличать одно от другого: «Это очень скверный господин, и это видно, но его никто не знает. Но когда это папин друг, который приходит к нам...» Тут можно завязать с ребенком диалог: «Речь не идет о том, кого ты хорошо знаешь и кто так мил, что ты готов принять все, что он ни предложит. Тебя может увлечь кто-то значительно старше тебя и кто интересуется тобой. Если это доставляет тебе удовольствие, что тут такого — ведь это не твой отец... С отцом нельзя, если же это папин друг, который хочет быть и твоим другом, в этом нет ничего плохого, если ты хочешь того же, что и он. Но постарайся узнать его, не торопись». Нельзя запрещать отношения между подростками и взрослыми, если только это не инцест. Все остальное не должно быть наказуемо. Но воспитывать юных в сексуальном отношении необходимо: возмужание их еще не закончилось, и сексуальная жизнь только начинается. И нужен был бы закон, призванный защитить еще растущий организм, когда любовное влечение в нем уже появилось. В Канаде о любовном влечении вопрос не ставится... в фильмах его нет, есть только сексуальная агрессия. Или нарциссические комплименты красоте тела, красоте волос.
Падение рождаемости не проблема молодежи. Чем больше люди думают об этом, тем меньше они хотят детей. А когда люди молоды, они хотят иметь детей. Девочки, во всяком случае. Мальчики — в меньшей степени. Они сильно отличаются от девочек. Мальчики очень боятся заболеваний, которые передаются половым путем, но совсем не боятся сделать женщину беременной. Будь это даже их ребенок, им совершенно наплевать, им смешно.
Группа медиков из Монпелье опрашивала мальчиков и девочек вместе, но врачи считают, что эксперимент неудачен и причина бравады мальчиков заключалась в присутствии девочек. Несмотря на совместное обучение, которое ставит мальчиков и девочек в одинаковые условия, определяет для них одни и те же программы, совместные размышления, совместная дискуссия откровенными не получаются. Особенно если вопрос касается судьбы каждого из них. Разница в реакциях имеет под собой биологический фундамент... Обилие сперматозоидов таково, что мальчикам нет никакого дела до какой-то там одной клетки, которую они произвели. Подросток совсем не мечтает создать семью, имея в виду появление потомства. Он не думает о том, чтобы из-за чего-то там ограничивать свои желания. Когда человек задумывается о том, что он не вечен, только тогда он начинает думать о потомстве, не раньше. Но когда дебаты на эти темы проходят отдельно среди мальчиков и отдельно среди девочек, они более продуктивны, потому что в конечном счете именно разная биологическая данность соответствует разному уровню сознания. Было бы только желательно, чтобы мальчики все-таки знали о том, что думают девочки этого же возраста, то есть чтобы они знали: у девочек на воспроизведение потомства совсем другая точка зрения. Опрос в Монпелье никак не затрагивал область чувств. Медики говорили только о вопросах физиологии, о менструальном цикле, оплодотворении и беременности. Они нарочно ничего не говорили о чувствах. И, несмотря на это, реакция не была ни нейтральной, ни пассивной. Реакция девочек — это реакция серьезных слушательниц, реакция мальчиков — насмешливое неприятие. Когда они отвечали на вопросы, то перебрасывались непристойностями. Опыт же шведов, которые пытались отделить чувство от полового акта, совершенно провалился. Даже странно, что в Западной Европе, среди педагогов, занятых воспитанием и информированием молодежи, еще бытует миф об абсолютно объективной информации, как будто нет никакого повода сомневаться в этом, ведь скандинавский опыт — это опыт провала. Состояние общества таково, что, если начинать говорить о половом акте, нельзя ограничиваться только этой информацией. Специалисты Монпелье беседовали со школьниками всех уровней. Уровнем же познаний женщин-преподавательниц в области физиологии своего тела, менструального цикла, противозачаточных средств они были просто поражены: он был ниже уровня информированности тринадцати-четырнадцатилетних девочек. Даже те, кто прослушал курс, ничего не запомнили. Так что только первичное воспитание что-то оставляет в памяти, позднее же, во взрослом состоянии, чужой опыт ничему не учит, потому что у человека уже есть опыт, который нельзя зачеркнуть. Опыт свершившегося факта. Мы видели учительницу, которая зачала своего первого ребенка, не догадываясь об этом. Она была обеспокоена тем, что происходит, и рикошетом ее обеспокоенность выражалась в агрессивном отношении К девочкам-ученицам.
Почему учителя испытывают такое отвращение к информации по сексуальным вопросам? Они боятся, что если молодые будут знать о зачатии, о сексуальной жизни, то совершенно потеряют всякий интерес к учебе. Любой предмет станет, по их мнению, менее интересным, если школьники узнают о сексе. Но разве только это и интересно? Все вышесказанное только доказывает, до какой степени школьники подавлены и что они будут чувствовать себя подавленными еще больше под угрозой прослыть развратными: «Они перестанут делать уроки».
Нельзя ли рассмотреть вопрос получения информации о половой жизни, которое будет организовано самими подростками? Может быть, об этом должны говорить сами подростки без взрослых?
Исследователи из Монпелье оставляли учеников одних, чтобы они могли поговорить, собравшись группами, и слышали всякие небылицы, которые те рассказывали друг другу. То немногое, что они знали, отдавало идеями времен наших бабушек.
Молодежи не нужен Гарлем. В антирасизме вся молодежь единодушна. Но вместе с тем известно, что среди молодежи есть тенденция воспитывать в самих себе новые формы сегрегации [Сегрегация — политика принудительного отделения по какому-либо признаку. — Примеч. ред ] — возрастной.
Это единодушие относительно смешения рас в пользу единого многонационального общества со смешением всех культур в какой-то степени имплицирует борьбу разных возрастных классов в обществе. Молодежь отвергает всех, кто не их возраста. Это следствие того, что взрослые боятся подростков. Ведь это именно взрослые относятся к подросткам как к людям из другой эпохи. Учителя к тому же говорят: «Помолчи, ты еще ребенок». Правда, официального «тыканья» становится меньше. Возможно, это страх учителя — чтобы самому не превратиться в жертву... Но я думаю, подростки забегают вперед, исключая взрослых из общения, потому что те сами научили этому. Ко всему прочему, если они больше не горят желанием говорить со своими родителями, то с людьми того же возраста, что и родители, лишь бы не с родителями, они говорят. А вот родители не стремятся к контакту с ровесниками своих детей. Так что сегрегация во многом идет от взрослых мужчин и женщин, которые боятся молодых, боятся, что почувствуют себя униженными, если встанут на одну доску со своими детьми: «У тебя молоко на губах не обсохло», «Помолчи, ты ничего не видел в жизни». Взрослые думают, что опыт — это достояние зрелости. На самом же деле жизнь с самого начала есть непрерывное приобретение опыта. Она без конца что-то изобретает, все новые переживания и дает новый материал для изучения. Вот почему в рассматриваемую эпоху подростки кажутся своим родителям инопланетянами.