Ситуации можно описать, но не назвать. (Имена походят на точки, Пропозиции на стрелки, они обладают Смыслом.)
Имя и Пропозиция для Витгенштейна различаются принципиальным образом. Имя может только называть, именовать, и поэтому у имени самого по себе нет Смысла, оно лишь указывает на предмет. За пределами витгенштейновской семантики последнее справедливо лишь для имен собственных. Так, у имени Сократ нет смысла, оно просто указывает на человека, которого оно таким образом выделяет. Поэтому подлинное Имя является логически простым, соответственно обозначая логически простой Предмет. По Витгенштейну, Имя нельзя определить, оно является исходной сущностью и не обозначает никаких свойств. За пределами витгенштейновской семантики для обыкновенных имен существительных это, разумеется, не так. Значения имен существительных (нарицательных) определяются в словарях и в обыденном общении. Но для Витгенштейна имя вроде "стул" приобретает значение только в Пропозиции (так же, как Предмет реально существует лишь в Положении Вещей- 2.0121). Словарный "стул" есть лишь некая абстракция.
Следуя логике Витгенштейна, когда мы говорим "Он сидел на стуле", то всегда следует представлять некий конкретный стул так, чтобы он стал неопределяемым именем, практически собственным именем, стулом А. Как в кинотеатре, где каждый стул задан координатами места и ряда. Стул на пересечении этих координат действительно предстает точкой, лишенной собственного смысла, но лишь указывающей на определенную позицию в логическом пространстве. Стул - это чистая номинация, отсутствие смысла, точка. "Он сидит на стуле" - это
дескрипция, наличие смысла, стрелка. Хотя, конечно, можно сказать: "Дай мне стул "или "Где же ваш стул?", и это не будет, строго говоря, дескрипцией, описанием Положения Вещей (о логике императивов и соотношении дескриптивного и модального в модальных высказываниях см. [Ross 1941, Хилпинен 1986, Stenius 1960, Руднев 1996]).Однако в "Трактате" рассматриваются более простые отношения между Миром и языком, в каком-то смысле частный случай этих отношений. По свидетельству госпожи Энком, поздний Витгенштейн говорил о "Трактате", как о часах, которые идут имманентно правильно, но показывают неправильное время: "Витгенштейн часто говорил, что в Трактате не все неправильно: он похож не на сумку, полную хлама, а, скорее, на часы, но такие часы, которые не скажут вам правильное время" [Anscombe 1960: 78].
3.202 Простые Знаки, использующиеся в Пропозиции,
называются Именами.
3.203 Имя обозначает Предмет. Предмет является его значением.
("А" тот же самый Знак, что "А").
Глагол bedeuten и отглагольное существительное Bedeutung, начиная с ключевой статьи Г. Фреге "Ueber Sinn und Bedeutung" [Фреге 1977],обозначают денотат, референт - в противоположность термину Sinn (Смысл), означающему (у Фреге) способ реализации денотата в знаке. Пример Фреге: Утренняя звезда и Вечерняя звезда имеют один денотат, но два разных смысла. По Витгенштейну, имя имеет только денотат (точнее, указывает на референт), но лишено Смысла. Смысл Витгенштейн понимает несколько по-другому, чем Фреге, - как Возможность осмысленного употребления. Поэтому Смыслом обладает для него только Пропозиция.
В последнем предложении этого раздела, взятом в скобки, кажется, что Витгенштейн просто выражает фундаментальный для логики закон рефлексивности: А равно А. Но тогда его высказывание было бы пустой тавтологией. По-видимому, Витгенштейн здесь хочет подчеркнуть, что каждый раз, когда знак "А" появляется перед нашим (мысленным) взором, он обозначает один и тот же Предмет. То есть если мы договоримся, что знак А будет обозначать Луну, то он всегда будет обозначать Луну и только Луну. Преимущества Знака перед объектом в том, что Знак не уникален. А-А-А-А- каждый раз могут обозначать один и тот же предмет, хотя в материальном смысле каждое из этих "А" - другое. Со знаками легче манипулировать, чем с предметами, их не надо нести за собой в мешке. Предмет может быть тождествен только самому себе. Знаков может быть много, и каждый из них (если он обозначает один и тот же Предмет) тождествен другим таким же знакам.
Таким образом, Витгенштейн формулирует идею тождества не Предметов, а Знаков, заключающуюся в том, что, заменяя Предметы, Знаки уравниваются между собой в любой из своих экземплификаций. В этом
смысл, в частности, витгенштейновского противопоставления Пропозиционального Знака (Satzsache, пропозиционального инварианта) и Пропозиции (Satz, конкретного знакового варианта).
3.323 В повседневной речи частенько происходит так, что одно
слово обозначается тем или иным образом по-разному - входит в
состав разных Символов - или два слова, которые обозначены тем или
иным способом по-разному, внешне употребляются в Пропозиции на
первый взгляд совершенно одинаково.
Так появилось слово "есть"- как связка, как знак равенства и как проявление идеи экзистенции; "существовать"- нетранзитивный глагол, как "идти"; "равно"подобно прилагательному; мы говорим о Нечто, но также и о том, что нечто имеет место.
(В Пропозиции "Зеленое есть зеленое"- где первое слово имя собственное, а второе прилагательное - эти слова имеют не только различные значения, но являются разными Символами.)
Как правило, в европейских языках слово "есть" употребляется одновременно и как связка (между подлежащим и именным сказуемым), и как выражение равенства, и в функции квантора существования (или всеобщности). Например, в предложении "Жизнь есть сон" есть является связкой между существительным-подлежащим жизнь и существительным-сказуемым сон, кроме того, оно является выразителем идеи отождествления жизни и сновидения и, наконец, указывает на то, что это предложение носит универсальный характер, то есть имплицитно содержит в себе функцию квантора всеобщности (подразумевается, что любая жизнь, или жизнь вообще, есть сон).
Пример, приводимый Витгенштейном, "Зеленое есть зеленое", является еще одной манифестацией поразительной способности Витгенштейна преодолевать кажущиеся противоречия. Совсем недавно (3.203) он утверждал: "А" тот же самый Знак, что "А". Теперь он говорит, что в предложении "Зеленое есть зеленое" зеленое и зеленое - это два разных Символа. Да, это два разных Символа, но один и тот же Знак (см. 3.321). Витгенштейн хочет сказать, что в определенном смысле в приводимом примере зеленое и зеленое - это омонимы, так как в первом случае это имя собственное (субстантивированное прилагательное), обозначающее цвет, а во втором - его признак, свойство быть зеленым. С синтаксической точки зрения это тоже разные слова. В первом случае зеленое - это подлежащее, во втором - именная часть сказуемого, то есть здесь как раз имеет место то, что Витгенштейн называет в 3.322 "разными методами обозначения".
3.324 Так с легкостью возникает основательная путаница,
которой наполнена вся философия.
По мнению Витгенштейна, именно вследствие неразграничения в языке Знаков и Символов возникают философские идеи. Философы принимают разные Знаки одного Символа за разные Символы или же, наоборот, принимают разные Символы за две знаковые манифестации одного Символа. В результате они выстраивают величественные философские системы, в основе которых лежит то же самое эпистемическое qui pro quo, которое необходимо для построения сюжета в художественном произведении (см. [Руднев 1996]).Так Витгенштейн строит свой миф о философии как болезни языка и - в следующем параграфе - провозглашает идею совершенного логического языка как метода выздоровления от философской болезни.
Чтобы избежать этих заблуждений, мы должны использовать некий знаковый язык, который исключал бы применение одинаковых Знаков по отношению к разным Символам и не применял бы одинаково Знаки, обозначающие по-разному. Этот знаковый язык подчиняется логической грамматике- логическому синтаксису.
(Исчисление понятий у Фреге и Рассела является подобным языком, правда, не исключающим еще всех ошибок.)
Именно благодаря этому разделу Витгенштейн связывается в сознании историков философии прежде всего с логическим позитивизмом - направлением в философии, которое стремилось к построению идеального логического языка с тем, чтобы избежать ошибок традиционной философии. Эти идеи разрабатывались после опубликования "Трактата" Венским логическим кружком (председатель М. Шлик), и "Трактат" признавался чем-то вроде Нового Завета для деятелей этого кружка. Правда, те из философов, которые добились наиболее позитивных и значительных результатов в этой области - в первую очередь, Р. Карнап, книги которого "Логический синтаксис языка" [Сагпар 1936]и "Значение и необходимость" [Карнап 1959]стали чрезвычайно важными событиями в истории логической семантики, - относились к "Трактату" критически и даже враждебно вследствие его слишком большой интеллектуальной перегруженности, принципиальной невписываемости ни в какие концептуальные философские рамки, а также большого количества противоречий, иногда мнимых и легко снимаемых, но порой достаточно глубоких.
3.332 Ни одна Пропозиция не может свидетельствовать о самой себе, поскольку пропозициональный Знак не может содержаться в самом себе (вот и вся "Theory of Types").
Рассел разработал "Теорию типов" для снятия парадокса теории множеств. Вот как он сам излагает ее суть в "Моем философском развитии": "Проще всего проиллюстрировать это на парадоксе лжеца. Лжец говорит: "Все, что я утверждаю, ложно". Фактически то, что он
делает, это утверждение, что оно относится к тотальности его утверждений, и только включив его в эту тотальность, мы получаем парадокс. Мы должны будем различить суждения, которые относятся к некоторой тотальности суждений, и суждения, которые не относятся к ней. Те, которые относятся к некоторой тотальности суждений, никак не могут быть членами этой тотальности. Мы можем определить суждения первого порядка как такие, которые не относятся к тотальности суждений; суждения второго порядка - как такие, которые отнесены к тотальности первого порядка и т.д. ad infinitum. Таким образом, наш лжец должен будет теперь сказать: "Я утверждаю ложное суждение первого порядка, которое является ложным". Он поэтому не утверждает суждения первого порядка. Говорит он нечто просто ложное, и доказательство того, что оно также и истинно, рушится. Такой же точно аргумент применим и к любому суждению высшего порядка" [Рассел 1993: 25-26].
По мнению Витгенштейна, "Теория типов" излишня, так как необходимо, чтобы логическая запись сама, не прибегая к сильной прагмасемантике, показывала противоречивость того или иного суждения.
3.333 Функция не может быть собственным аргументом, поскольку Знак Функции уже содержит в себе Протокартину своего аргумента, которая не может содержать самое себя. Предположим, например, что Функция F (fx) могла бы быть собственным аргументом; тогда должна была бы иметь место Пропозиция: "F (F (fx))", и в ней внешняя Функция F и внутренняя функция F должны обладать разными значениями, так как внутренняя Функция имеет форму 0 (fx), а внешняя у (0 (fx)). Общим у них является лишь буква "F", которая сама по себе ничего не означает.
Это сразу становится ясно, когда мы вместо "F (Ри)"напишем "(30): F (0u) х 0u = Fu". Тем самым устраняется парадокс Рассела.
Витгенштейн исходит из того, что Знак Функции (переменной) содержит в себе Протокартину (прототип, образец) своего аргумента, то есть, скажем, Знак Функции "X - жирный" содержит в себе возможный аргумент "свинья". Эта Протокартина не может содержать самое себя, так как она уже не является переменной. Таким образом, нельзя построить Функцию функции, потому что иначе получится свинья свиньи. Но что будет, если попытаться построить такую саморефлексирующую функцию? Это будут просто две разные функции. Вот как подробно комментирует это место "Трактата" Х.О. Мунк:
"Может ли в функции "х - жирный"сама функция (х) занять позицию своего аргумента "х"? Допустим, что может. Тогда ее можно записать как F (f). Но, говорит Витгенштейн, то, что занимает эти две позиции, является не одним символом, а двумя. Тождество знака, как надо помнить, гарантируется не его физической наружностью, но употреблением. Знаки, имеющие совершенно различную наружность, но одно и то же
применение, являются одним и тем же символом; знаки, которые имеют одинаковую наружность, но по-разному применяются, являются различными символами (см. 3.32.-3.323. - В. Р.). Но в случае, когда знак "F" находится за скобками, он является другим символом по сравнению с тем случаем, когда он находится внутри скобок, поскольку он имеет разное применение. Однако тогда мы не сможем построить выражение, в котором один и тот же символ выступает одновременно и как функция, и как ее собственный аргумент. Идея Витгенштейна состоит в том, что в корректной записи будет видна невозможность такой конструкции, и именно это и устраняет расселовскую теорию типов. Другими словами, в корректной записи нельзя построить самореферирующую пропозицию без того, чтобы не стало очевидно, что внутренняя пропозиция содержит функцию, отличную от функции, содержащейся во внешней пропозиции. Но тогда станет очевидным, что нельзя построить самореферирующую пропозицию. Ибо, совершая такую опрометчивую попытку, мы с очевидностью убеждаемся, что у нас получается не одна самореферирующая пропозиция, но две разные пропозиции. Короче, теория типов совершенно необязательна, поскольку в корректном символизме проблема, с которой имел дело Рассел, просто не возникает. Она исчезает в самой операции со знаками" [Mounce 1981: 55-56].
Анализ "Теории типов" Рассела Витгенштейном служит ярким примером практического применения витгенштейновской теории, разграничивающей то, что может и должно быть сказано, от того, что может быть только показано, или обнаружено, в логической структуре пропозиции или любой другой Картины. Следуя бритве Оккама, Витгенштейн как бы говорит: язык, если его правильно применять, сам обнаруживает невозможность самореференции - никакие теории тут не нужны.