По отношению к семейным системам 2 страница

завеса и я не могу увидеть лица. Хотя в сновидениях не было никаких сексуальных образов, меня не покидало чувство, что речь шла о сексе. Я решила пойти туда, где раньше жил мой дядя (никто не знает, где он сегодня).

Моя тревога усилилась. У меня болела грудь, возникали ужасные приступы сердцебиения и головокружения, но я продолжала работать.

Мне по-прежнему снились сны, и каждый раз я слышала приближающиеся шаги по лестнице, после чего я просыпалась. Это было в то время, когда моя подруга (у которой, как я знала, произошел нервный срыв) рассказала мне, что ее муж вступил в сексуальные отношения со старшей дочерью. Она развелась с ним после 20 с лишним лет совместной жизни и так и не простила его. Я не сознавала того, что ее рассказ выбил меня из колеи, но мне стало трудно находиться в ее обществе. Я стала ее избегать, но после этого почувствовала такое чувство вины, что сама приехала к ней и сказала, что мне стало тяжело находиться с ней рядом. После такого признания я смогла видеться с ней, но все равно испытывала напряжение.

Во сне я увидела наверху лестницы двух мальчиков-подростков с хозяйственной сумкой. В следующем сне они прошли мимо кровати, на которой я лежала. Затем в моей темной спальне у изножья кровати появился некий человек в белом нижнем белье. В следующем сне я повернула голову налево и с удивлением обнаружила, что рядом со мной, положив голову на подушку, кто-то лежал. Я говорила с этим человеком; я могла его видеть. Я попыталась рассмотреть его лицо, но оно было затемнено. В следующий раз мне снилось, что комната была светлой, я стояла на четвереньках, опираясь на руки и колени, а кто-то сзади лизал мой анус.

Затем мне снилось, что кто-то на мне лежал. Этот человек говорил, но его лицо было нечетким; тогда я решила прислушаться к его голосу, но он замедлил речь, как на пластинке, которую поставили не на той скорости. На сей раз я продолжала смотреть, и лицо приняло четкие очертания. Это был мой отец!

Хотя я знала, что такая возможность существовала, это меня ошеломило. Несколько дней я ходила сама не своя,

пытаясь разобраться в этом. Я никому ничего не рассказывала. Все это произошло примерно через год после того, как я начала заниматься терапией. Мы с сестрой считали, что отец не способен совершить такое, он никогда не смог бы с этим жить. Мы расстались с терапевтом на каникулы, как было запланировано. Однажды у нас с подругой моего брата состоялся разговор наличные темы. Я рассказала, над чем мы работаем с терапевтом, и прежде чем я сообщила, кто мне привиделся во сне, она меня опередила: «Это был твой отец!» Затем она рассказала, что он домогался также моего брата. Это вывело меня из себя. В тот вечер, когда мы расстались, я думала, что меня вырвет. Подруга моего брата взяла с меня обещание не рассказывать моему брату того, что она мне сказала. Мой брат и я только недавно стали снова общаться — через три года после того, как у меня возникли проблемы с психикой. В то время я велела ему не приходить ко мне в периоды пьянства.

Когда я узнала об инцесте, мой отец был тяжело болен. Впоследствии мой брат сказал мне, что едва не рассказал матери и младшему брату о том, что отец с ним сделал.

Мы запланировали провести сессию, на которой я должна была рассказать брату и сестре об отце в надежде, что мой брат откроется. Но мой брат так и не появился. Я рассказала об этом сестре, и все, что она могла сказать, было: «О, нет!» Она не возражала, но и не хотела в это поверить. Я была настолько расстроена тем, что не пришел брат, что рассказала сестре все, что узнала от подруги брата, и объяснила, почему было так важно, чтобы он пришел на нашу встречу. Впоследствии моя сестра сообщила мне, что когда мы впервые заговорили на эту тему, мой брат рассказал ей по секрету о том, что с ним сделал отец, и сказал, что если ей покажется, что это мне поможет, то пусть она мне об этом расскажет. Она не смогла этого сделать, потому что не хотела, чтобы все это было правдой. Я была удивлена ее признанием, но поняла, что именно она хотела сказать.

Я поехала к своему брату, чтобы рассказать ему о том, что я узнала в процессе терапии, о том, что мой отец меня домогался, о своих сновидениях, о том, что утаила наша сестра, и т. д. Мы поговорили обо всех суровых проблемах

нашей юности, и я попросила его прийти на следующий сеанс, что он и сделал. Я не наслаждалась душевными муками, разоблачая своего отца, но я не знаю, призналась бы я, что это случилось также и со мной, если бы сестра сразу мне обо всем рассказала.

Мне было очень тяжело видеть родителей. Я раздражалась на отца по любому ничтожному поводу. Я перестала к ним приходить, потому что у меня возникли проблемы со сном, появилась крапивница и т. д. Мой брат тоже с ними не виделся.

Мы запланировали провести совместную встречу с братом и со мной, чтобы обсудить разговор с отцом. Мой брат не появился. Он пришел на следующую сессию и согласился присоединиться ко мне и присутствовать на совместных сессиях. Потом он отказался от этого за час до встречи. Каждый раз, когда я его видела, он не хотел говорить на эту тему. Именно тогда я попросила отца прийти вместе со мной на следующую сессию (я ужасно боялась, что он будет слишком остро реагировать и убьет себя). Мне казалось, что проблема никогда не разрешится, пока я этого не сделаю. Я не хотела, чтобы все это нашло выход в гневе, и чувствовала, что смогу говорить о своей проблеме открыто. Как ни странно, всю свою жизнь мы были действительно тесно связаны, и я не хотела, чтобы это изменилось.

Мой отец пришел на следующую терапевтическую сессию. Мне никогда не приходилось бывать в таком затруднительном положении. Он говорил очень искренне, но когда я сказала ему, что он приставал ко мне и моему брату, он ответил, что такого никогда не было. Я сказала, что это было. Он ответил, что такого не помнит, но если двое его детей утверждают это, то, видимо, так и было. Он извинился передо мной. Никогда в жизни я не испытывала более сложных чувств. Я чувствовала себя так, словно разрушила отца. У меня не было добрых чувств, но в глубине души я знала, что он должен взять на себя ответственность за свой поступок, и тогда я смогу перестать ощущать себя жертвой. Мой отец признался, что в то время он много пил. Это случилось тогда, когда он пребывал в затмении под воздействием паров алкоголя. Я приняла его извинения и сердцем чувствовала, что он сожалеет.

Прошедшие тридцать с лишним лет душевных страданий никогда не будут забыты, но еще важнее для меня были предстоящие тридцать лет. Я знала: моему отцу нужно видеть, что я действительно приняла его извинения, а потому я продолжала приходить к нему домой. Он никогда не говорил моей маме об инцесте, но мне это было не важно. Все оставалось между нами. Я не сердилась на него за попытку отрицать инцест. И даже моя враждебность к матери уменьшилась.

Мой брат избегал родителей, поэтому я решила рассказать ему о сессии с отцом, о том, что он сказал и как я приняла его слова. Он, казалось, испытал облегчение и сказал, что никогда не смог бы этого сделать.

У моей матери вскоре случился удар, и через полторы недели она умерла. Это было тяжелое время для всей нашей семьи. Впервые в моей жизни я почувствовала, что смогу преодолеть приступ паники. Моя семья, переживая общую душевную боль, дала мне силы.

Я знаю, что устойчива к стрессу не больше других людей, но и чувство уверенности в собственных силах у меня не меньше других. Я знаю, что у меня будут тяжелые периоды, но я найду силы, чтобы взять себя в руки. Лучший комплимент, который мне когда-либо приходилось слышать, я услышала от моего младшего брата и его жены. Они сказали, что «моя сила» в период болезни и смерти моей матери помогла им все это выдержать. Мне была понятна душевную боль, которую они испытывали. Я действительно была когда-то очень привязана к маме, но упорно стремилась к тому, чтобы стать независимой. Я думаю, что лучший подарок, который родители могут сделать своим подрастающим детям, — это дать им независимость, т. е. они должны быть достаточно уверены в своих силах, чтобы продолжать жить, когда мы уходим из семьи. Сегодня я знаю, что моя мать была очень несчастным человеком, у нее не было никакой собственной жизни без нас, ее детей. Моя жизнь несовершенна, но я и не стремлюсь к совершенству: это лишает сил и не стоит того. Мне нравится тот человек, которым я сегодня являюсь. Я знаю, что я — хороший человек; я способна прощать. Я никогда не забуду прошлое, но это больше не причиняет мне боли.

Поразительно, как далеко мы продвинулись: когда я возвращаюсь в отчий дом, я стираю белье моего папы, помогаю ему с документами, и он невзначай сообщает мне, что звонил мой брат, просто чтобы узнать, как он сегодня себя чувствует. Это моя семья, самые важные для меня люди в этом мире.

Анализ случая

Когда случается инцест, нарушается настолько строгое табу, что такое событие обычно становится семейной тайной. Ребенок, вовлеченный в инцестуозные отношения, ощущает не только физическую и психологическую угрозу со стороны совершившего насилие родителя, но и часто испытывает чувства вины и стыда как из-за того, что произошел инцест, так и из-за смешанных негативных и позитивных чувств к насиловавшему его родителю. Дети и взрослые, пережизшие в детстве инцест, часто не помнят этих болезненных переживаний. Нередко механизм диссоциации себя от своего тела используется как средство, чтобы продолжать жить, несмотря на груз агрессивных сексуальных экспериментов со стороны родителя, дяди или брата.

Очевидно, что в семье Б. инцестуозные отношения между отцом и его детьми, г-жой Б. и ее братом, являлись семейной тайной. Г-жа Б. прожила много лет, не думая об инцесте на сознательном уровне. Она «забыла» о нем, и, как следствие, у нее возникли многочисленные нарушения функционирования, которые проявлялись в супружеских отношениях и в таких симптомах, как тревога и депрессия.

С точки зрения теории семейных систем, все симптомы можно понять через вовлечение в триангулярные отношения. Тревога г-жи Б., связанная с инцестуозными отношениями со своим отцом, лишь на короткое время (но недостаточно успешно) снижалась, когда она фокусировалась на своих индивидуальных симптомах и межличностных проблемах в браке.

Другими словами, треугольник включал г-жу Б., сфокусированную на своих эмоциональных симптомах, ее отца и переживание инцеста, занимающее дистантную, внешнюю позицию в треугольнике. У г-жи Б., как и в других аналогичных

случаях, возникновение физических, социальных и эмоциональных симптомов подкреплялось наличием тайны, поскольку тайна являлась механизмом, предохранявшим семью от непосредственных контактов друг с другом.

Случай семьи Б. показывает, что при инцесте, как и при других эмоциональных проблемах, вовлеченными в эту ситуацию оказываются все члены семьи, причем в разной степени и на разных уровнях. В браке родителей г-жи Б. существовал явный конфликт, сопровождавшийся холодностью в отношениях. Мать г-жи Б. имела внебрачные отношения как с мужчинами, так и с женщинами. Очевидно, попытка самоубийства отца г-жи Б., по крайней мере частично, явилась реакцией на неверность жены и отсутствие близости между ними. Возможно, алкоголизм отца способствовал физическому и эмоциональному отстранению жены, и в то же время был способом реагирования на возникшие проблемы. По всей видимости, уровень эмоциональной зрелости, или дифференциации, у обоих родителей был одинаково низким.

В центральном детско-родительском треугольнике г-н Б. сосредоточил свое эмоциональное внимание на своей дочери, г-же Б., и, возможно, в несколько меньшей степени — на ее младшем брате. Таким образом, один из основных треугольников, существовавших многие годы в родной семье г-жи Б., состоял из родителей, которые эмоционально и физически были отдалены друг от друга, а также из отца и г-жи Б., находившихся в чересчур близких отношениях, характеризовавшихся враждебным слиянием. Аналогичный треугольник, возможно, существовал с братом г-жи Б., который находился в сходной позиции по отношению к своими родителям. Основываясь на результатах последующей терапии с братом, проведенной этим же терапевтом, можно сделать вывод, что и он тоже страдал серьезными симптомами, возникшими из-за того, что он являлся объектом сексуального насилия со стороны отца. В треугольниках, включающих г-жу Б. и ее родителей, а также ее среднего брата и родителей, мать воспринималась как отстраненная, недоступная и незащищенная. В ходе последующей терапии, которая проводилась тем же терапевтом с младшим братом и его женой, стало очевидно, что «ма-

ленький» брат был инфантилизирован из-за слишком большой близости с матерью и отстраненных отношений с отцом. Похоже на то, что матери г-жи Б. стало известно, что ее муж совершил сексуальное насилие над одним или над обоими ее старшими детьми. Ее гиперопека «малыша», в том числе стремление держать его вдали от отца, возможно, была обусловлена страхом того, что и над ним тоже отец может совершить сексуальное насилие. В треугольнике, включающем младшего сына, она находилась вместе с ним в симбиотических отношениях, а отец — в отстраненной позиции как по отношению к жене, так и по отношению к сыну. Отношения старшей сестры г-жи Б. со своими родителями характеризуются, по-видимому, определенной функциональной дистанцией от обоих родителей. Она несколько лет скрывала от г-жи Б. тот факт, что брат рассказал ей о сексуальном насилии над ним со стороны своего отца. Она рассказала об этом только тогда, когда вместе с г-жой Б. стала проходить семейную терапию. Эта скрытность, по-видимому, была связана с желанием защитить своих родителей и не дать проявиться существующей эмоциональной проблеме.

Как и в случае семьи А., так и в большинстве других случаев, в которых терапевт сталкивается с последствиями инцеста, злоупотребление алкоголем рассматривается как фактор, подталкивающий отца к инициированию сексуальных контактов со своими детьми. Г-жа Б. описывает отца как человека, страдавшего «затмениями». Вполне возможно, что отец г-жи Б. не помнил о своем сексуальном поведении из-за «затмений» и общего состояния алкоголизации, в котором он находился в то время. Но даже если это и так, то отец все же должен был отвечать за свое поведение. Утверждение, что вся семья является реци-прокно функционирующей эмоциональной единицей, отнюдь не ставит под сомнение юридическую, моральную или этическую ответственность того или иного человека. Речь скорее идет о системе координат, позволяющих понять и разрешить эту сложнейшую проблему с эмоционально нейтральной позиции.

Ключевым фактором в данном терапевтическом случае, как и в любой работе с семейными системами, явилось

умение терапевта контролировать собственные эмоциональные реакции, благодаря чему он смог занять эмоционально нейтральную позицию. Терапевт был способен занимать эту позицию не «притворяясь» и не позируя. Он смог избежать обвинений и не спровоцировать чувства стыда у г-жи Б., ее отца, матери, сестры и братьев. Терапевт стремился подходить к семье в целом как к эмоциональной единице, члены которой не были ни демонами, ни ангелами. Скорее, семья Б. рассматривалась терапевтом как система, боровшаяся с болезненными проблемами отношений всеми доступными для нее способами, которые помогали ей с ними справляться.

Вначале терапевт работал над созданием условий, при которых г-жа Б. была способна рассуждать более здраво, т. е. с меньшими эмоциональными искажениями, и могла менее бурно реагировать на свои проблемы и не относиться к себе как к беспомощной жертве. В результате ее тревога начала уменьшаться. Она стала обсуждать свои эмоциональные симптомы и в большей степени их контролировать. Затем она смогла обсуждать проблемы, возникшие в супружеских отношениях со своим мужем, в том числе его пьянство. Когда супружеские отношения были более или менее стабилизированы, г-жа Б., тревога которой снизилась, смогла «посмотреть» на инцест и свои отношения с отцом. Сновидения явились той формой, в которой г-жа Б. начала говорить о «немыслимом» и «невообразимом» инцесте со своим отцом. Сны не интерпретировались психоаналитически или с использованием каких-либо других теоретических концепций. Скорее, они являлись «окном», через которое г-жа Б. была способна видеть свои переживания, связанные с инцестом.

Терапевт не пытался помочь членам семьи «восстановить» воспоминания. Скорее именно стремление г-жи Б. прояснить свою безотчетную тревогу и непонятные эмоции позволило ей «увидеть» во сне лицо своего отца и идентифицировать отца как человека, вступавшего с ней в сексуальную связь. Сны возникали в ответ на изменения, происходившие с г-жой Б., которая переходила от ситуативного управления своими симптомами тревоги к большей гибкости и менее выраженным отношениям слияния

в браке. В дальнейшем она оказалась готова начать проработку ситуации родительского треугольника, в частности, проработку эмоционально заряженных отношений с отцом, отстраненности ее матери и инцестуозной связи.

Когда г-жа Б. была достаточно спокойна, чтобы обсуждать проблему инцеста и не так бурно на нее реагировать, встречи с ней, на которых присутствовали ее брат и сестра, проходили без эксцессов. На этих сеансах ее брат и сестра смогли подтвердить факт инцеста, преодолеть страх позора и чрезмерных семейных защит. Они смогли подтвердить болезненную реальность существования в прошлом инцестуозных контактов, но без взаимных упреков и обвинений или постановки вопроса о необходимости распада семьи.

На этой стадии терапии г-жа Б. была готова непосредственно обсуждать проблему инцеста, а не критиковать своего отца. Это была не попытка достичь катарсиса, а скорее попытка быть более правдивой с самой собой и в отношениях со своей семьей. Она была настойчива в своем стремлении к правдивым и открытым отношениям, несмотря на то, что сначала отец отрицал, что он вступил в сексуальные отношения с ней и ее братом. Поскольку г-жа Б. смогла воздержаться от нападок на отца и не проявлять чрезмерную эмоциональность, ее позиция помогла отцу признаться в инцесте.

Сессия с г-жой Б. и ее отцом не стала драматическим событием; если говорить об эмоциональности, то не было ничего особенного. Это явилось плодом более чем двухлетних настойчивых усилий, предпринятых г-жой Б. для того, чтобы лучше узнать себя, снизить свою тревогу, более объективно воспринять свою семью и дифференцироваться в рамках как ядерной, так и родительской семьи. Эти усилия привели к уменьшению слияния с членами своей семьи без эмоционального отстранения от них. Напротив, как было отмечено г-жой Б., после непосредственного разговора с отцом об инцесте эмоциональный тупик был устранен. Постепенно она начала испытывать более позитивные чувства к отцу и более комфортно чувствовать себя, общаясь с ним. Г-жа Б. заставила отца взять на себя ответственность за свое сексуальное поведение,

27 Теория

но не отвергала его в роли отца. Хотя г-жа Б. возлагала на отца ответственность за то, что он с нею сделал, она смогла также признать, что он заботился о ней, а она — о нем.

ЛИТЕРАТУРА

Вегекоп В., Steiner G.A. (1964). Human Behavior: An Inventory of Scientific Findings. New York: Harcourt, Brace, and World.

Bowen M. (1978). Family Therapy in Clinical Practice. Northvale, NJ: Jason Aronson.

Lumsden C, WilsonE.O. (1984). Promethean Fire. Cambridge, MA: Harvard University Press.

Murdock G.P. (1949). Social Structure. New York: Macmillan.

Smith W.H. (1994). Child Abuse and Family Emotional Process. Presented at the 1994 Pittsburgh Family Systems Conference and Symposium. Western Pennsylvania Family Center, Pittsburgh, Pennsylvania.

TriversR. (1985). Social Evolution. Menio Park, CA: Benjamin Cummings Publishing Co.

Wilson E.O. (1980). Sociobiology: The Abridged Edition. Cambridge, MA: The Belknap Press.

ВЛИЯНИЕ СТАЛИНСКИХ

РЕПРЕССИЙ КОНЦА 30-Х ГОДОВ

НА ЖИЗНЬ СЕМЕЙ В ТРЕХ

ПОКОЛЕНИЯХ¹

Кэтрин Бейкер, Юлия Б. Гиппеырейтер

Политические репрессии, которым положила начало Октябрьская революция в России, достигли своего апогея в конце 30-х годов. «Великий террор» в Советском Союзе, проводимый в жизнь широкой сетью государственного, партийного и полицейского аппарата, унес, по разным оценкам, от 20 до 40 млн. человеческих жизней (Conquest, 1990; Daniels, 1985). Этот беспрецедентный в истории XX столетия акт массовых убийств и преступлений продолжает переживаться и осмысливаться его жертвами (увы, немногими уже оставшимися в живых), свидетелями, а также их потомками. В нашей стране и за рубежом написаны об этих событиях многие десятки книг мемуарной, художественной и публицистической литературы (Адамова-Слиозберг, 1993; Бейкер, 1991; Волков, 1989; Гинзбург, 1991; Доднесь тяготеет,

¹ Настоящее исследование было поддержано президиумом IREX (International Research and Exchange Board) за счет средств, предоставленных Государственным департаментом США (секция VIII). Авторы выражают глубокую благодарность за эту поддержку, без нее данный проект вряд ли мог быть реализован.

При статистической обработке результатов мы пользовались профессиональными консультациями и непосредственно помощью А.Н. Рудакова, А.Т. Терехина и С. Уигерт (в США), которым выражаем глубокую благодарность.

Авторы приносят искреннюю благодарность Г.Н. Воробьевой, А.А. Рудакову, М.Л. Сороке и А.В. Терентьевой за проведение интервью и участие в обсуждениях.

27*

1989; Разгон, 1989; Солженицын, 1991), исторические и социологические исследования (Франкл, 1992; Conquest, 1986; Conquest, 1990; Forche, 1993; Hochild, 1994; Malia, 1994; Remnick, 1993). На этом фоне выглядят редкими исключениями попытки научного анализа психологических феноменов, связанных с репрессиями в тоталитарных режимах: поведение и мотивация преследователей, способы физического и личностного выживания жертв и т. п. Из зарубежной литературы здесь могут быть упомянуты книги выдающихся психиатров и психологов В. Беттельхайма (Bettelheim, 1989) и В. Франкла (Франкл, 1992) авторы которых прошли через испытания нацистских концентрационных лагерей и сумели не только достойно выжить, но и проводить систематические наблюдения и потом подвергнуть их профессиональному анализу.

В отечественной психологической литературе подобные исследования практически отсутствуют. Долгое время они были невозможны ввиду тщательного сокрытия советским государственным и партийным аппаратом тайны о совершавшихся преступлениях. Информация о них сначала просачивалась через устные истории о преследованиях, доносах и арестах, шепотом рассказываемых родными и свидетелями самым доверенным близким, затем стали появляться подпольные издания рассказов и воспоминаний жертв репрессий, прошедших тюрьмы и лагеря и чудом там уцелевших, наконец, с начала периода гласности хлынул поток открытых, «разрешенных» публикаций — такими были хорошо известные этапы постепенного проникновения в сознание широких масс граждан Советского Союза и России правды о недавних политических злодеяниях, о трагедиях жертв и их семей. Наверное, нужно было пережить шок этой правды, чтобы наконец появилась готовность исследователей заняться изучением жизни семей, переживших трагедию.

1. ПРЕДМЕТ И ГИПОТЕЗА ИССЛЕДОВАНИЯ

Предметом нашего исследования стала «память» семьи о репрессиях конца 30-х годов. С этой целью проводились глубинные интервью с представителями третьего поколе-

ния, т. е. внуками репрессированных. Они были главными источниками собираемых сведений.

Вопросы, которые им задавались, касались событий, связанных с самой репрессией и ее последствиями для семьи, а также реакций ее членов: способов физического и социального выживания, эмоционального переживания и осмысления случившегося. Особая группа вопросов касалась настоящей жизни опрашиваемого: его семейной ситуации, отношения к происходящим процессам в России, удовлетворенности работой, отношения к будущему.

Фактически непосредственным объектом нашего исследования явилась жизнь третьего поколения с точки зрения возможного влияния на нее репрессии, случившейся в истории семьи. Через анализ обстоятельств жизни и прямых ответов наших респондентов мы предполагали выяснить следующие дополнительные вопросы: какие психологические факторы и типы взаимоотношений помогали выжить трем поколениям семьи? Какие ценности и жизненные установки оказались для них в этом смысле полезными и бесполезными? Какие ресурсы семьи передавались от дедов родителям и затем внукам? Какую возможную эмоциональную (психологическую) цену платили поколения за физическое выживание?

Теоретической основой работы послужили некоторые представления, разработанные в рамках семейной терапии М. Боуэна.

Два понятия были использованы из системной теории семьи Боуэна (BSFT): 1) процесс трансляции в поколениях (multigenerational process) и 2) отрыв (cut off).

Процесс трансляции, по М. Боуэну, определяет функционирование как отдельных индивидов, так и семьи в ряду поколений. По словам М. Керра, теория предполагает, что индивидуальные различия в функционировании и самофункционирование в нескольких поколениях семьи закономерно связаны. Хотя «каждая семья, будучи прослежена в достаточном количестве поколений, имеет тенденцию порождать людей на обоих полюсах оси функционирования, равно как и индивидов в любой точке этой оси», вариации в функционировании членов семьи обычно не очень различаются в течение такого

короткого периода, как три поколения (Kerr, Bowen, 1988, p. 221). Тревога, поведенческие и эмоциональные структуры передаются от одного поколения к другому через взаимоотношения между дедами (бабушками), родителями и внуками. Понятие отрыва в теории М. Боуэна описывает степень контакта и утраты его между членами семьи. Это может относиться как к вертикальным (между поколениями), так и к горизонтальным (внутри одного поколения) связям. До определенной степени отрыв может быть естественным процессом, благодаря которому дети приобретают автономию от своих родителей, оказываясь способными образовывать свою взрослую семью и производить потомство (Бейкер, 1991, с. 10). Отрыв (отделение) может быть географическим или физическим, эмоциональным, психологическим или социальным. Он может случиться по причинам внешних событий или внутренних эмоциональных процессов в семье. Интенсивный эмоциональный отрыв определяется как полный эмоциональный разрыв с важными членами семьи. Причиной его обычно бывает тревога. М. Керр замечает, что люди отстраняются от членов своей семьи, чтобы снизить дискомфорт, возникающий от эмоциональной близости с ними (Kerr, Bowen, 1994; Paul, Grosser).

Согласно предположению М. Боуэна, феномен отрыва связан с благополучием-неблагополучием существования человека или с эффективностью его функционирования. Интенсивный эмоциональный отрыв должен коррелировать с более тяжелыми психологическими, социальными и физиологическими проблемами. Напротив, спокойный баланс автономии и контакта между поколениями должен сочетаться с менее тяжелыми проблемами в семье. Отрыв и функционирование не находятся в линейной причинно-следственной связи, но между этими факторами существует сильная корреляция.

Советская политическая и социальная системы создавали режим, который способствовал отрыву членов семьи от репрессированных близких. Жертвы репрессий физически отделялись от своих семей через аресты, ссылки, расстрелы. Для оставшихся же родственников было

чрезвычайно опасно пытаться установить или поддерживать связь с ними и даже хранить память о них.

Основная гипотеза настоящего исследования состояла в том, что семьи, которые отрывались физически и эмоционально от своих репрессированных членов и забывали о них, должны были обнаружить менее успешное функционирование в поколении внуков. Напротив, семьи, в которых поддерживалась связь с репрессированными и память о них, должны были оказаться более успешно функционирующими в поколении внуков.

Иными словами, предполагалось, что сохранение и передача в трех поколениях чувства связи, семейной идентичности, семейных ценностей могут поддерживать жизнь семьи даже в стрессовых условиях жестоких 30-х гг. и последующих десятилетий жизни в СССР и России.

Ввиду отсутствия каких-либо исследований на выбранную тему наш проект был задуман как пилотажный. Мы предполагали собрать первоначальный материал, проверить высказанную гипотезу и наметить проблемы для дальнейших исследований.

2. МЕТОД И ПРОЦЕДУРА ИССЛЕДОВАНИЯ

Как уже говорилось, исследование было основано на глубинных интервью, которые проводились в течение зимы 1993-1994 гг. в Москве. Респондентами были внуки жертв репрессий конца 30-х гг. По крайней мере один представитель первого поколения семьи каждого опрашиваемого (дедушка или бабушка по материнской или отцовской линии) был жертвой репрессии.

В исследовании не было контрольной группы, главные сравнения делались внутри выборки испытуемых на базе различий реакций разных семей на репрессию.

Ответы респондентов основывались на их собственной памяти, впечатлениях, знаниях и переживаниях относительно событий жизни своей, своих родителей и родителей этих родителей. Первичные данные копировались и обрабатывались независимо в Москве и Вашингтоне.

2.1. Методика

Для проведения интервью авторами был создан опросник из 58 вопросов с закрытыми и открытыми ответами. Вопросы предполагали получение двух видов информации: объективной — такой, как даты, состояние здоровья, образование, профессия и т. д., и субъективной, например удовлетворенность жизнью, профессией, отношение к будущему, взаимоотношения в семье и т. д.