Исследование - инструмент выработки отношения к гипотезам 3 страница

I.3.1. Фальсифицируемость как предполагаемый критерий демаркации

Одна из наиболее известных попыток построить критерий демаркации была предпринята К. Поппером: научное высказывание (в отличие от ненаучного) может быть фальсифицировано, т.е. обоснованно опровергнуто. Научное высказывание должно быть не только доказано; для него должно быть определено “непустое множество потенциальных фальсификаторов”, т.е. утверждений, логически несовместимых с фальсифицируемым. С этой точки зрения ненаучная теория не может быть опровергнута, а научная должна быть потенциально опровержима. Фальсификация может считаться состоявшейся только в том случае, если надежно установлен “воспроизводимый эффект, опровергающий теорию” [Поппер, 1983, с. 115]. Опровержение, как и подтверждение, должно строиться в соответствии со всеми научными нормами и ценностями (см. разд. I.2), т.е. быть обобщенным, надежным (воспроизводимым), непротиворечивым и т.д. Фальсификацию следует отличать от выявления каких-либо несогласованностей, которые могут быть устранены коррекцией теоретического построения и не опровергают его [Лакатос, 1995].

Очевидно, что критерий фальсифицируемости предписывает авторам не только готовность к риску проверки и допущение опровержимости теории, но и эксплицитную формулировку предполагаемого способа опровержения концепции. К. Поппер предложил критерий фальсифицируемости как способ избежать трудности логического обоснования индукции. Действительно, сколь угодно много полученных подтверждений не гарантируют неподтверждения при последующих проверках. В этом отношении критерий фальсифицируемости более надежен, чем критерий подтверждаемости.

Критерий фальсифицируемости направлен на выявление не только уязвимых пунктов в теоретических конструкциях, но и альтернативных концепций и тем самым ориентирует на проведение совершенно конкретных исследований, предопределяя направление развития парадигмы.

Следует различать развитый фальсификационизм и его ранние формы, такие как догматический фальсификационизм (см. подробно в [Лакатос, 1995]), который (1) признает приоритет эмпирических составляющих исследования над теоретическими: “теоретик предполагает, экспериментатор - во имя Природы - располагает” [Лакатос, 1995, с. 17]; (2) отвергает теории исключительно на основе эмпирических опровержений и требует непосредственного отказа от теории при столкновении с опровергающим фактом; (3) рассматривает фальсификацию как результат противоборства определенной концепции и эмпирического результата, который может привести к отказу от этой концепции. Именно для этого варианта фальсификационизма характерно неправомерное упрощенное представление, что факт способен опровергнуть теорию, и это упрощение традиционно используется для критики и отвержения самой идеи фальсификационизма.

С позиции развитого фальсификационизма (1) исследование, факт, сама процедура фальсификации представляет собой единство теории и эмпирии (см. подразд. Факт); (2) для отвержения теории на основе фальсификации необходимо соблюдение всех нормативов выполнения исследования, включая критерий воспроизведения результатов (см. разд. Ценности); (3) в процедуру фальсификации включены как минимум две теории, фальсификация - не способ устранения теории, а прием выбора между альтернативными концепциями (см. подразд. Исследование, Гипотеза).

Критерий фальсификации действительно эффективен и принимается во внимание - в тех случаях, когда выполнены все нормативы доказательства фальсифицированности концепции. Так, принятие второго начала термодинамики, несмотря на то, что это, строго говоря, не закон, а эмпирическая закономерность, фальсифицировала все множество концепций, предполагающих осуществимость “вечного двигателя”.

Важно заметить, что в рамках любого теоретического построения, парадигмы существуют положения, которые не доступны фальсификации в рамках данной теории, ими являются, например, аксиомы и постулаты. Это доказывается знаменитыми теоремами К.Гёделя, первая из которых (теорема о неполноте) утверждает, что любая формальная система неполна, т.е. содержит утверждения, истинность или ложность которых невозможно доказать в терминах самой системы; эта теорема была им доказана для систем, содержащих арифметику, однако позже область применимости этой теоремы была расширена. Вторая теорема Гёделя говорит о невозможности выявления непротиворечивости формальной системы средствами самой системы. Заметим, что эти ограничения не отменяют потенциальной опровержимости таких конструкций при включении данной теории в более общую теоретическую систему (см. [Клайн, 1984, Клини, 1957]).

Принятие критерия фальсифицируемости логически несовместимо с пониманием истины как ценности классической науки (см. подразд. ), поскольку этот критерий связан с фундаментальным положением о принципиальной погрешимости любого результата научного исследования, центральным положением фаллибилизма*. Следует отличать фаллибилистское значение критерия фальсифицируемости от скептицизма. Скептики отрицают саму возможность существования обоснованного знания. Скептицизм не видит различий между научным, религиозным, обыденным знанием, мистическим опытом и любыми другими формами знания. В этом отношении к скептицизму близка точка зрения П.Фейерабенда [1986].

Сформулировав принцип фальсификации, К.Поппер дал логическое обоснование нормам, зародившимся еще в исследовательской практике классического периода развития науки. Познавательные логические приемы, близкие по смыслу к критерию фальсификации применялись и до его эксплицитной формулировки К.Поппером. Сама логика выявления каузальных связей в исследовании изначально строилась как последовательное отвержение предполагаемых факторов/причин. Так, И.Кеплер пришел к представлению об эллиптичности орбит планет в результате отбрасывания трех других гипотетических кривых (а всего – четырех гипотез из пяти) (см. раздел ГИПОТЕЗА). В.И.Вернадский отмечал, что “неверные звенья нашего научного мировоззрения входили в него, пока не была доказана их невозможность..” (выделено В.И.В) [Вернадский, 1981, с. 43]. Ч.С.Пирс (1839-1914) философ, математик и физик, задолго до К.Поппера пришел к заключению, что “самая лучшая гипотеза, то есть наиболее привлекательная для исследователя, - это та, которую легче всего опровергнуть, если она ложна” (цит. по: [Фримен, Сколимовский, 2000, с. 271]). Фальсификационистские суждения при оценке собственной концепции высказывал А.Эйнштейн: «Привлекательной стороной этой теории является ее логическая завершенность. Если какой-либо ее вывод окажется неверным, то она должна быть отброшена; какая-либо модификация ее, не нарушающая всей структуры, представляется невозможной» [Собр. в 4-х томах, т. 1, 680. (проверить цитату, указать год написания)]. Заметим, что это высказывание соответствует ранним формам фальсификационизма – «догматическим». Принцип фальсификации прошел длительный и сложный путь развития - от его стихийного применения в практике исследований к “догматическому” фальсификационизму (см. [Лакатос, 1995]), и далее - к современным его формам.

Мы полагаем, что критерий фальсифицируемости не изобретен К.Поппером, а открыт им как общая черта разнообразных практик. Именно устранение, а не коррекция альтернативных решений (“гипотез”) является основным приемом селекционной работы в животноводстве и растениеводстве; в судопроизводстве коррекция гипотез, предложенных обвинением и защитой, не допускается, для их изменения требуется организация нового процесса и т.п. Важно, что критерий фальсифицируемости находится в соответствии с принципом эволюции (см. разд. II.2) [Александров, Максимова, 1997а].

Таким образом, применение принципа фальсификации, является необходимым признаком научного знания, но его недостаточно для разделения научного и других форм знания: фальсификация является эффективным приемом отбора предположений в различных областях практики и именно поэтому не обеспечивает адекватного решения проблемы демаркации.

I.3.2. О специфичности социальных институтов науки

Внутринаучные социальные институты определяют нормы, установки, приемы деятельности субъектов, соответствующие целям и реализующие ценности науки как единой социальной организации. Многие институты, обеспечивающие деятельность науки, характерны и для других социальных структур, но решают в рамках науки специфические задачи. Так, опора на авторитет в социальных организациях неизбежна. Однако в научном сообществе ориентация на авторитет не только не является признанной ценностью, но даже нежелательна, поэтому канализируется сообществом в желательном направлении через институт премий, например Нобелевской премии, через включение специалистов в ученые и экспертные советы, присвоение почетных званий, выполнение научных квалификационных норм, т.е. приемами, “легитимизирующими” влияние авторитета (см. [Александров, Максимова, 1997а]).

Валидность научного знания обеспечивают специальные институты — вспомогательные дисциплины: различные формы логики, статистики, разные наборы правил, нормативы проведения исследований. Следует подчеркнуть, что эти институты обеспечивают рутинные операции научного познания и не имеют самостоятельного значения вне рамок науки. Можно предположить, что специализация служебных дисциплин будет углубляться и далее. При этом уже сейчас достаточно сложно назвать точный аналог этих институций в других областях познания.

Заметим, что некоторые структуры, сформированные в рамках науки и других социальных институтов, имеют общий генез (см. разд. I.1.) поэтому их сходство может быть весьма значительным. Сопоставимость процедур расследования (институт права) и исследования (институт науки) очевидна. Расследование преступления обеспечивает суд эмпирическим материалом, надежность и объективность которого используются для выработки отношения к альтернативным гипотезам о виновности и невиновности обвиняемого. В европейских правовых системах суд оперирует этими гипотезами вполне в соответствии с методологией К. Поппера (см. подразд. I.3.1), поскольку цель суда состоит в фальсификации одной из этих гипотез, причем их коррекция на протяжении текущего процесса не допускается (о различии современных институтов права и науки см. подразд. I.3.2). В рамках институтов права и науки строго определено, что следует считать фактами, (для права — свидетельскими показаниями, материальными уликами), четко определены ограничения способов их получения и правила установления истинности. В институте права такие правила даны в специальных кодексах (например, Уголовно-процессуальный Кодекс), в науке — в учебниках, в правилах публикаций, в форме ценностей, разделяемых членами научного сообщества. Заметим, однако, что если в институте права за нарушение правил проведения расследования специалист несет формально определенную правилами ответственность, включая уголовную, то в науке не сформировано надежных способов расследования случаев нарушения, мошенничества — от включения в авторы свадебных генералов, до простых подтасовок (см. [В мире науки, 1992, №3, с. 85-88; 1991, №8, с. 86-87]).

Различие этих институций проявляется, в частности, в несовместимости актуальных понятий “истина” в праве и “истинность” в науке (см. подразд. I.2.6), которые и в том, и в другом случае включены в число основных ценностей. Научные эксперты формулируют результаты научной экспертизы в соответствии с оценками истинности результатов в вероятностных терминах, например: “Вероятность ошибочного суждения составляет 5%”. Такое решение невозможно применить в судопроизводстве, поэтому юридическая процедура опирается на иную ценность — “истину” и требует абсолютных суждений. Поэтому результаты экспертизы, полученные при помощи генетического анализа, детектора лжи и др., принимаются судом лишь к сведению, как факультативные доказательства (см., например, [Хьюбер, 1992]).

Рассмотренные характеристики науки как социального института показывают, что проблема демаркации не может быть решена введением какого-либо одного “главного” критерия, например, критерия фальсифицируемости знания. Принадлежность какого либо специалиста, группы специалистов, парадигмы, концепции и т.п. к “сфере научного знания” определяется по тому, насколько ими разделяются основные научные ценности принятые научным сообществом, насколько они вовлечены в специфичные для науки институции.

I.3.3. Вненаучное и паранаучное знание

Используя принцип фальсифицируемости, а также нормы и ценности, регулирующие деятельность научного сообщества, можно проиллюстрировать специфику научного знания.

Обыденное знание

Обыденное знание с бытовой точки зрения не имеет альтернатив, недаром его называют “здравым смыслом”. Заметим, что именно с точки зрения здравого смысла новые научные теории часто оцениваются как “сумасшедшие”.

Обыденное знание основано на традициях. По мнению Ф.Хайека, «традиция — это результат отбора среди иррациональных или, точнее, “не поддающихся обоснованию” представлений; именно этот отбор... способствовал численному росту групп, разделявших подобные представления (что вовсе не обязательно было связано с причинами, по которым их придерживались, скажем, с религиозными)» [Хайек, 1992, с. 132-133].

Понятия обыденного знания не подвергаются систематической рациональной критике, поэтому они, как правило, неполны и противоречивы по сравнению с понятийным аппаратом науки, который вырабатывается в процессе систематического построения научного знания.

Обыденное знание фиксирует суждения о частных случаях и при формулировании этих обобщений-суждений не следует развитым строгим нормам планирования и проведения исследований, а также строгим логическим процедурам обязательным для научного знания.

Обыденное знание представляет собой “множество общедоступных и в значительной мере неявных концептуальных конструкций — принципов, максим, правил, убеждений, которые выдержали огромное множество испытаний в общественной практике, в развитии культуры и межкультурных взаимодействий” [Вартофский, 1978, с. 101], из этого следует зависимость обыденного знания от культурной принадлежности его носителей, что противоречит базовой ценности объективности научного знания.

В отличие от искусственного языка научной терминологии язык обыденного знания формируется стихийно, он нечеток, использует размытые понятия самого различного происхождения, что неизбежно приводит к эклектичности знания (см. подразд. I.2.2). Обыденный язык неявно сохраняет концепции отвергнутые в рамках научного знания, например, в высказываниях “сердцем чувствую”, “солнце восходит и заходит” выявляются наивное представление о сердце как “чувствилище души”, реликты геоцентрической, докоперниканской картины мира.

Обыденная психология

Обыденная, бытовая психология (англ. эквивалент - folk psychology), как любая система обыденного знания, складывается стихийно на основе сведений популярной психологии, неправомерных обобщений и интерпретаций данных научной психологии, религиозных, этнических и культурных установок, сложившихся в прошлом и часто имеющих характер предрассудков. Для обыденной психологии характерно смешение научных и бытовых терминов, религиозных и оккультных понятий. Пример бытового психологического суждения: “У него врожденный талант психолога, он на подкорковом уровне ощущает личность собеседника, проникает в его мысли и внушает ему радостные эмоции...”. В этой фразе, правильной грамматически и имеющей ясный обыденный смысл, ни одно понятие, претендующее быть психологическим, не использовано психологически грамотно. Проведенное сопоставление показывает, что “обыденная психология”, как одна из составляющих обыденного знания, не соответствует требованиям, нормам и ценностям построения научного знания, ни по своему происхождению, ни по способу формирования, ни по степени логической согласованности и объективности не может быть включена в состав психологии как научной дисциплины.

Парапсихология

Парапсихология (???? — греч. приставка со знач. “отступление”, “отклонение”, термин означает: “отклоняющаяся, иная психология, около-психология”) сформировалась в ХХ в. на основе оккультных практик, заимствовав у них основной предмет исследования — установление сверхъестественных или выходящих за рамки научного познания возможностей психики человека. Парапсихологи применяют методики экспериментальной психологии для решения собственных задач, но это не может служить достаточным основанием для придания парапсихологии статуса научного знания (см. подразд. I.2.4.2).

В парапсихологии основное внимание уделяют исследованию четырех групп предполагаемых феноменов:

1) телепатии (восприятия одним лицом мыслей другого лица без использования каких-либо известных сенсорных каналов);

2) ясновидения (получения сведений об объектах или событиях без использования органов чувств);

3) проскопии (предвидения будущих мыслей другого лица или будущих событий);

4) психокинеза (способности воздействовать на физические объекты или события “силой мысли”).

Как отмечает Ч.Хэнзел, эти феномены представляют собой описание в терминах “некоторого систематического языка ... верований, которые давно уже относятся к области фольклора и суеверий” [Хэнзел, 1970, с. 18], т.е. по своему происхождению основные понятия парапсихологии восходят к обыденному знанию древности. По замечанию Б.Рассела, “при своем возникновении большинство наук были связаны с некоторыми формами ложных верований, которые придавали наукам фиктивную ценность. Астрономия была связана с астрологией, химия — с алхимией” [Рассел, 1993, т. 1, с. 53]. Добавим, что ложные верования и фиктивные ценности, связанные с алхимией, утрачены в результате развития науки химии, а соответствующие астрологии и сакральным (священным) представлениям о душе сохранились в формах современной астрологии и парапсихологии.

По мнению многих исследователей, парапсихологические явления выявляются лишь в условиях нестрогого опыта, и по мере увеличения строгости исследования феномены обнаруживаются все реже; положительные предварительные результаты перестают подтверждаться при переходе от поисковой стадии к строгому исследованию [Хэнзел, 1970, с. 291; Прокоп и др., 1971]. Для парапсихологических исследований характерно отсутствие воспроизводимости результатов [Хэнзел, 1970, с. 293]. Важно, что при проверке парапсихологических гипотез практически не применяется эксперимент как наиболее строгий тип исследования, который мог бы дать недвусмысленный ответ на вопрос о существовании парапсихологических явлений. Судя по данным литературы, в парапсихологических исследованиях не применяется принцип фальсификации. Все эти наблюдения показывают, что для парапсихологии характерно отклонение от строгих норм проведения научных исследований.

Среди крупнейших ученых, которых упоминают как сторонников парапсихологии или допускающих существование парапсихологических феноменов, бросается в глаза отсутствие психологов-профессионалов (см. напр. [Хэнзел, 1970, Прокоп и др., 1971]). Это указывает на принципиальные трудности достижения согласия профессионального психологического сообщества с целями и оценкой результатов парапсихологических исследований. Заметим, однако, что и члены физического дисциплинарного сообщества считают результаты парапсихологических исследований не пригодными к рассмотрению до тех пор пока они не смогут быть “(1) воспроизводимыми (2) независимыми, скептически настроенными учеными (3) в строго контролируемых условиях (4) с применением неоспоримых приемов статистической обработки. Достаточно странно, что парапсихологи, заявляющие о получении положительных результатов исследований, неизменно отвергают эти условия” [Anderson, 1990].

Паранаучное знание сложилось не только на периферии психологии. Это явление характерно и для других научных дисциплин и практик, построенных на основе научного знания. В качестве примеров приведем “парамедицину”, пытающуюся обосновать уринотерапию (лечение мочой), иридодиагностику (диагностику заболеваний по особенностям рисунка радужной оболочки), применение астрологии в лечении заболеваний (см. сборник обзоров [Снежневский, 1971]). К области паранауки относятся поиски “снежного человека”, реликтовых ящеров (“Лохнесское чудовище”, “Несси”), объяснения исторических событий влиянием внеземных цивилизаций и т.д. Для всех приведенных примеров характерны те же черты, определяющие их паранаучность, что и для парапсихологии.

II
Основные объЯснительные принципы
и предмет психологиЧеского
исследованиЯ

Применимость общенаучной методологии к психологическому исследованию можно оценить по степени соответствия объяснительных принципов психологической науки общенаучным принципам. Принципы объяснения — основополагающие положения, предпосылки теории, концепции и другие познавательные конструкты, применение которых позволяет в универсальной форме и содержательно описывать предполагаемые свойства и характеристики объекта исследования, строить процедуры для получения эмпирического материала, его обобщения и интерпретации. В принципах объяснения совмещаются важные стороны различных стадий исследования, поэтому при некоторых изменениях в формулировках принципы объяснения могут приобрести форму “принципов понимания”, “интерпретационных принципов”, “принципов построения гипотез”, “принципов получения фактов” и т.д.

Для психологии как дисциплины, в настоящее время представленной множеством парадигм, которые, как правило, находятся в отношениях конкуренции, роль общепсихологических принципов могут выполнить лишь обобщения достаточно высокого порядка. Использование таких обобщений в исследовательской практике поддерживает единство психологии, независимо от того, приняты эти принципы в форме позитивного или отвергаемого образца.

II.1. Принцип взаимодействия/развития

Взаимодействие и развитие — два неразрывных аспекта взаимного влияния объектов, неизбежного в силу пространственно-временной структуры мира. Свойства целостности, структурного разнообразия и преобразования объектов и явлений, эффекты развития, формирование нового получают объяснение на основе этого фундаментального принципа. Рассматриваемые далее принципы или непосредственно вытекают из принципа взаимодействия/развития, или являются различными формами его конкретизации.

Взаимодействие — наиболее общая форма связи объектов, взаимное влияние объектов, неизбежное в силу пространственно-временной структуры мира.

Неразделимость взаимодействия и развития проявляется в том, что взаимодействие возможно только как развитие, а “развитие — способ существования системы взаимодействующих систем, связанный с образованием качественно новых... структур... за счет развивающего эффекта взаимодействия” [Пономарев, 1983, с. 14]. Взаимодействие объектов приводит к их видоизменению; произошедшие взаимодействия фиксируются в структурах взаимодействующих объектов. Структуры, с этой точки зрения, представляют собой фиксированные этапы развития систем.

Для психологии важно выделение как самого процесса взаимодействия/развития, так и продуктов этого процесса — структур, фиксирующих информационные модели совершившихся взаимодействий.

Принцип взаимодействия/развития получил выражение в фундаментальной концепции эволюции. Эволюция — процесс накопления изменений в структуре взаимодействующих объектов и увеличения их разнообразия во времени. Вопреки распространенной точке зрения эволюционная теория не является собственно биологической, она была сформирована и развивалась как междисциплинарная общенаучная концепция. Согласно этой концепции эволюционируют физические, биологические и социальные системы, биогеоценозы, планетные системы, галактики и Вселенная в целом.

Эволюция и развитие как процессы порождения нового необратимы и лежат в основе феномена необратимости времени [Пригожин, Стенгерс, 1991]. Эволюционный процесс совершается в два этапа: (1) формирование многообразия и его фиксация; (2) отбор новых форм по их адаптивной ценности.

В процессе эволюции у живых организмов формируются специализированные структуры, фиксирующие модели совершившихся взаимодействий, накопленных как в истории вида (в филогенезе), так и в уникальной индивидуальной истории взаимодействий с миром (в онтогенезе). В процессе фило- и онтогенетического развития происходит не замена старых компонентов структуры новыми, а “наслаивание” вновь приобретенных компонентов на фиксированные ранее.

Компоненты таких структур представляют модели именно целостных взаимоотношений организма с миром, но не отдельных аспектов* целостных взаимоотношений: не объектов как таковых (атрибутивный аспект), не воздействий на них (операциональный аспект), не воздействий объектов на организм (стимульный аспект), не цели (интенциональный аспект) и не результата взаимоотношения (прагматический аспект).

Принятие эволюционной концепции развития обосновывает отказ от идеи преформизма*(объясняющего появление нового как развертывания приготовленного ранее, по сути отрицающего возможность возникновения нового) в пользу идеи эпигенеза* (т.е. представления о том, что дефинитивные формы развиваются из форм предшественников в результате их взаимодействия с окружающей средой, основанного на реализации генетической информации).

Для описания эволюции и развития как необратимого процесса порождения нового принципиально недостаточно установления последовательности состояний (траектории) изменяющегося объекта (например, методом “срезов”); такие траектории описывают обратимые во времени процессы. Для адекватного описания необратимого процесса развития должны быть выявлены условия и моменты возникновения неравновесных состояний; даны оценки множества (ансамбля) траекторий развития, которые порождаются в этих состояниях; охарактеризованы отбор и реализация некоторых из потенциально возможных траекторий (см. [Пригожин, Стенгерс, 1986]).

Введение принципа развития в практику исследования предполагает (1) переход к селективным концепциям (2) реализацию принципа эпигенеза в неусеченном варианте (не единичный шарик катится по преформированному неизменному ландшафту, а пучок траекторий (эпигенетических стратегий) реализуется одновременно в формирующемся ландшафте); (3) системогенез вместо органогенеза.

II.3. Принцип детерминизма

Согласно этому принципу, все существующее возникает, видоизменяется и прекращает существование закономерно. Детерминация, или причинность — генетическая связь явлений, порождение предшествующим (причиной) последующего (следствия), поэтому принцип детерминизма имеет прямое отношение к принципу развития. Последовательность двух событий, даже устойчивая, не является достаточным основанием для вывода о том, что первое из них является причиной, а второе — следствием (в этом случае возможна логическая ошибка “после этого, значит по причине этого”, лат. — “post hoc, ergo propter hoc”). В отличие от иных типов закономерных отношений, связывающих явления, например, корреляций, причинная, или каузальная, связь асимметрична — она приводит к порождению нового и как процесс развития необратима. (Дать определения других видов связей) Именно отношение генерации, порождения между причиной и следствием, а не их последовательность во времени — отличительная черта причинно-следственной связи (ср. [Вригт, 1986, с. 79]).

Причинно-следственным связям, которые позволяют объяснить последовательность, генетическую преемственность и развитие событий, диахронические процессы, иногда противопоставляют связи, реализующие синхронические связи объектов (типа корреляций), и придают объяснениям, основанным на отношениях этого типа, такой же статус, как и каузальным объяснениям (см., например, [Будон, 1998]). Однако представление о синхронности в постклассической науке не совпадает с классическим и тем более с интуитивным, обыденным. Установление синхронности зависит от системы отсчета и разрешающей способности инструментов наблюдения. Динамика корреляций между компонентами системы (согласованности их поведения во времени) находится в определенной связи с моментами возникновения неустойчивостей, порождающих необратимый процесс развития [Пригожин, 1985, с. 261 и далее], т.е. корреляции оказываются подчиненными причинно-следственным отношениям.

Необратимость как важнейшее свойство каузальной связи не является обязательной чертой типа детерминации, который описывает взаимодействия объектов в классической механике – «линейного детерминизма», наиболее развернутую версию которого разработал П.С.Лаплас. Согласно этой концепции, описывающей объекты и их отношения в терминах импульсов и траекторий, “Мы должны рассматривать современное состояние вселенной как результат ее предшествовавшего состояния и причину последующего... Разум, который для какого-нибудь данного момента знал бы все силы, действующие в природе, и относительное расположение ее составных частей... обнял бы в единой формуле движения самых огромных тел во вселенной и самого легкого атома; для него не было бы ничего неясного, и будущее, как и прошлое, было бы у него перед глазами” [Лаплас, 1982, с. 364-365]. Это означает, что независимая переменная в уравнениях классической механики - время обратимо, а одни и те же события при рассмотрении «по ходу времени» являются причинами, а «при обратном ходе времени» - следствиями [Пригожин, Стенгерс, 1994]. Таким образом, «линейный» детерминизм представляет «усеченное» представление о причинности. Объяснение этого состоит в том, что классическая физика (механика), рассматривала физический мир как статическое, не развивающееся образование (см. подразд. I.1.2; ПРИНЦ.Развития). Механика, изучая статику или динамику объектов и их взаимоотношений, не обладала теоретическим аппаратом для описания их развития и эволюции [Пригожин, Стенгерс, 1991]. Заметим, что интерпретации закономерностей, выявленных в психологических исследованиях, в терминах именно “классико-механической” причинности, не описывающей развитие, поэтому-то и усеченной, считают “физикалистскими* объяснениями”.