Спонтанное зарождение мифа

Юнг как-то заметил, что из всех социальных наук психоло­гия появилась последней, потому что психологические проблемы и инсайты уже содержались в великих мифах.

Основатели современной психологии, включая Фрейда и Юнга, для построения своих теорий в ochobhqm использовали психодинамические подходы и предпосылки. Однако недавно проведенные исследования говорят о том, что лишь десять про­центов американских психологов считают свой подход преимуще­ственно психодинамическим. Отдавая дань современной тенден­ции практически все измерять количественно, большинство тера­певтов предпочли бихевиоральные подходы, когнитивную коррек­цию или фармакологическую интервенцию. Хотя все эти методы, вне всякого сомнения, имеют свои достоинства, они привлекают многих людей, потому что позволяют получить результаты, под­дающиеся оценке, и концентрируются на краткосрочном решении проблем, преодолении кризисной ситуации и адаптации. Транс­формация не является их целью, ибо достижение этой цели тре­бует длительного времени и огромных усилий; оно недоступно оценке и связано с немалым риском.

Многие критики пытаются развенчать научную основу пси­ходинамической терапии, а некоторые просто называют ее псевдо­религией. Ни одно из этих критических замечаний не следует от­рицать, хотя некоторые необходимо переформулировать. Деятель­ность психики нужно считывать на символическом языке, и даже научные понятия при их буквальном понимании рискуют превра­титься в старую ересь. Их следует понимать символически, то есть видеть в них образы, выходящие за пределы своих ограничений и

Пожирание солнца

обращенные к движениям души. Такими понятиями являются метафоры, которые соединяют нас с непостижимым, и по-друго­му считают только люди, никогда не вступавшие в диалог со сво­им бессознательным.

Психодинамическая терапия появилась вследствие разруше­ния великих мифов и социальных институтов, которые поддержи­вали эти мифы. Хотя существуют и явная патология, и проявле­ния характерных симптомов, указанных в справочнике DSM-IV, они не имеют отношения к глубинной работе; первичная травма современного человека - это чаще всего душевная травма. Упав с крыши средневекового собора, мы попали в пропасть. Глубин­ная психология - это процесс, благодаря которому может про­изойти исцеление расщепленной психики, человек может узнать свой индивидуальный миф, и этот миф вытеснит культурную иде­ологию, которая потерпела банкротство. Это не догма, а скорее методология, позволяющая человеку искать возможность сопри­коснуться с внутренней трансформирующей энергией. Это не Но­вая Эра, а Древняя Эпоха, возраст которой соответствует возрас­ту архетипов.

Глубинный метод исследования психики требует серьезного наблюдения за состоянием человека, чтобы отмечать приступы страха и трепета из-за воздействия динамических сил бессозна­тельного. Древние греки отдавали дань уважения этим силам в драматургии, создав образ Медеи, которая так подчинялась воле богов, что была вынуждена убить своих детей. Древние греки со­здали и образ Эдипа, который не мог осознать самого простого -своей идентичности, а также образ Клитемнестры, которая могла быть скорбящей матерью, проницательным политиком, любовни­цей и вместе с тем мстить своему мужу Агамемнону, сначала за­манивая его в ловушку, а затем убивая.

Человеку, посвятившему себя глубинной психологии, прихо­дится часами размышлять над деятельностью психики: как в сно­видение могут вплетаться отдельные фрагменты, создавая крити­ческую канву повседневной сознательной жизни, как ребенок не­заметно проживает непрожитую жизнь родителя и как легко со­блазняется Эго, слыша то, что хочет слышать. Точно так же ана­литик размышляет над возможностью психической энергии слу­жить самоисцелению психики, а также внутреннему стремлению человека к достижению целостности, когда ему приходится пере­живать самые ужасные травмы. Этот трепет перед таинством -

Глава 3

ежедневное переживание аналитика или любого другого человека, всерьез занимающегося исследованием души.

Нам говорят, что среднестатистический человек тратит на сон шесть лет жизни. Это поразительное посягательство на время жизни - часть телеологического намерения психики. Сны отража­ют внутренний мир души и формируют процесс создания мифа у отдельно взятого человека. Сложное переплетение мельчайших подробностей, связь с законами, присущими месту и времени, син­тетическая энергия новых сочетаний фрагментов, многочисленные связи с прошлыми переживаниями - все эти свойства сновидений известны их исследователям. Работа со сновидениями удивитель­на, она часто сбивает нас с толку и всегда включает в себя таин­ство. Если человек в какой-то период времени может проследить свои сны, они обязательно укажут на внутреннее движение, пред­ставят, как человек работает над проблемами и решает их. В сово­купности эти сновидения формируют героический эпос, не хуже произведений Гомера или Данте. Погружение в «мир мертвых», ужасные чудовища, самые разнообразные персонажи, титаниче­ская борьба - все это составляет содержание мифов.

Другие погружения в мир мертвых приводят к созданию та­кого же мифологического материала. Фрейд в основном работал с истерией (или, говоря на современном языке, соматоформны-ми расстройствами), тогда как Юнг сначала работал с шизофре­никами. Оба они обнаружили, что людям, которых в соответствии с медицинским диагнозом поместили в психиатрическую клини­ку, всегда было что рассказать; они заслуживали уважительного отношения и усилий, необходимых для того, чтобы их понять. В третьем томе собрания сочинений Юнга («Психогенезис психи­ческих расстройств») можно прочитать об усилиях, необходимых для интерпретации смысла, который можно найти в деятельности психики с явно выраженными расстройствами. В самом начале XX века Юнг узнал о том, что несколько десятилетий спустя опи­сал Сильвано Ариетти:

«Когда боль оказывается такой интенсивной, что уже не дос­тигает порога сознания, когда мысли настолько разбросаны, что их перестают понимать окружающие, когда обрывается большая часть жизненно важных контактов с миром, - даже тогда человеческий дух не умирает и может настойчиво про­являться порыв к творчеству. Поиск, зов, тоска, возмущение, надежда - все это может существовать и все это можно рас-

Пожирание солнца 97

познать в тумане эмоциональной бури пациента-шизофрени­ка и внутри фрагментов его когнитивной структуры»¹¹⁷.

Даже слово шизофрения, как и слова миф, трагедия и герой, все чаще употребляются в обыденном контексте. Так, например, человек, пребывающий в состоянии неопределенности, говорит: «У меня шизофрения». Потеря организующего центра цивилизации вызывает в обществе анархию, низвержение организующего цент­ра «мятежными» частями психики. (Вспомним Йейтса: «Все рас­падается вокруг, и центру не сдержать распад / Анархия царит над миром»¹¹⁸.) С точки зрения отдельной личности, утрата центра, то есть потеря Эго с его способностью к обработке информации, а также потеря аффективной энергии, которая ощущается в самой крайней форме, определяет сущность заболевания, называемого шизофренией. (В начале XX века руководитель Юнга доктор Эй-ген Блейлер ввел этот термин, чтобы заменить термин dementia praecox, «раннее сумасшествие», возникший вследствие типичных ранних приступов болезни в отличие от dementia senilis.)

Этиология шизофрении до сих пор остается неясной, несмот­ря на общее согласие о присутствии в ней биохимического компо­нента. Существуют медикаменты, снижающие остроту симптомов, но в целом лечение шизофрении до сих пор не изобретено. Какие-то ее проявления могут возникать периодически или один раз в жизни, или же такое состояние может быть хроническим. Во вся­ком случае человек испытывает дезориентацию, напоминающую ощущение наших современников, утративших связь с мифом. Тог­да его искаженный взгляд на мир и свое «Я» становится таким же эксцентричным и сконцентрированным на идее, как в случаях крайней изоляции или публичного отречения. Юнг первым стал утверждать, что результаты деятельности психики, страдающей такими расстройствами, могут иметь очень важное значение и вы­полнять некую телеологическую функцию; вслед за Юнгом об этом стали говорить Р.Д. Лэйнг и Джон Уэйр Перри.

Наверное, самое полезное общее представление о шизофре­нии, подходящее для нашей цели, получается из ее описания как совокупности расстройств, которые характеризуются глубинным нарушением мышления, чувствования, восприятия и идентично­сти. Расстройства мышления проявляются в неадекватных выво-

¹¹⁷ Arietti, Interpretation of Schizophrenia, p. 14.

¹¹⁸ Гм rkttttp. ппимрчянир 17

Глава З

дах из полученного опыта и/или в связанной с ними системе бре­да. Расстройства чувств приводят к глубинной амбивалентности, резким перепадам настроения, депрессивному отчуждению и об­щему чувству одиночества. Расстройства восприятия проявляют­ся в видениях и галлюцинациях. По всей вероятности, самыми се­рьезными являются нарушения идентичности. Они указывают на то, что у центра отсутствуют сдерживающие силы и что Эго боль­ше не может интерпретировать и интегрировать материал внут­реннего ощущения и внешнего восприятия.

Аналогией ощущений шизофреника может послужить жизнь во сне. Все мы засыпаем, а затем просыпаемся, чтобы пойти на работу или куда-то еще. Можно заметить то, что мы спали, или не обращать на это внимания. В той или иной мере жизнь идет как обычно. Но шизофреник просыпается в мире, где сон все еще про­должается; Эго не обладает достаточной силой, чтобы различать внутреннюю и внешнюю реальность.

Деятельность психики часто направлена на достижение ре­зультата, который остается тайной для эго-сознания, но являет­ся очень важным для души. Иногда мы ощущаем это во сне, иног­да - через аффект возбужденного комплекса, во власти которого находится Эго. Но в любом случае, включая и шизофрению, пси­хика не прекращает свою деятельность. Согласно утверждению Г.Дж. Бэйнса,

«Существует один простой факт (который могут подтвердить все, кто изучал рисунки шизофреников), что эти пациенты имеют склонность к продуцированию определенных ключевых образов, в которых чрезвычайно важную роль играют симво­лы-диаграммы. Эти символы-диаграммы затем можно эффек­тивно применять при разыгрывании символической драмы»¹¹⁹.

Продукты бурной психической деятельности могут не счи­таться искусством в его традиционном понимании; но общее меж­ду художником и шизофреником состоит в том, что каждый из них входит в непосредственный контакт с глубинными слоями психики. Эти глубины совершенно недоступны рациональному мышлению или дискурсу; их можно распознать только через сим­волические образы, указывающие на скрытое за ними таинство.

¹¹⁹ The Mythology of the Soul, p. 92.

Пожирание солнца 99

4*

Художник, мифологическим прототипом которого является Орфей, должен иметь потребность и мужество, чтобы погрузить­ся в «мир мертвых», вступить в контакт с потусторонними сила­ми и вернуться обратно, в мир людей, с песней, рассказом или об­разом, в которых отразились бы неуловимые мгновения опасного странствия. Но шизофреник остается там, в глубине, очарованный или одержимый этой глубинной динамикой, и в результате мы по­лучаем не песню, а симптом, не цельное произведение искусства, а частицы здравого смысла. (Вспомните о словах Дали, что разни­ца между ним и сумасшедшим заключается в том, что он не сума­сшедший.)

Вникнуть в галлюцинаторное странствие шизофреника -значит оказаться рядом с таинственной деятельностью психики и непосредственно наблюдать, как энергетически формируются символы. В такие моменты мы находимся намного ближе к ядру психической жизни, чем позволяет нам интеллект или понятие. Древние люди, отдававшие должное снам и видениям, очень хоро­шо это знали. То, что мы наблюдаем в мифе, сновидении или дея­тельности воображения шизофреников, все больше сближает нас с фундаментальными процессами, происходящими в нашей внут­ренней вселенной.

Перед исследованием рисунков, внешне выражающих ощу­щения шизофреников, давайте рассмотрим сущность процесса, который можно назвать работой с мифом. В процессе работы ху­дожника над мифом символически выражается эмоциональная истина; у шизофреника сам образ является эмоциональной исти­ной; иными словами, здесь присутствует буквальность, совершен­но не свойственная художнику. Художник манипулирует образа­ми, цветами, формами, словами и звуками; шизофреник манипу­лирует материалом, с которым он работает. Художник может раз­личать разные уровни символической истины. Например, Данте сознательно использовал метафору архетипа погружения-подъема на четырех разных уровнях смысла. Шизофреник живет одновре­менно на всех четырех уровнях. Скажем, человек может вообра­зить себя римским императором и объяснять отсутствие у него соответствующих полномочий временной игрой фортуны или не­пониманием происходящего недостойным плебейским окружени­ем. Он совершенно не понимает, что императорский сан компен­сирует его отсутствующие полномочия, но бессознательно так живет, одержимый этим материалом. Данте или Дали могли бес-

Глава 3

сознательно использовать архетипический мотив или сознательно извлечь его, а ощущение шизофреника является непосредствен­ным и уникальным.

Что касается характера работы с мифом, то здесь весьма по­лезны открытия Фрейда, описанные в его труде «Интерпретация сновидений». В сновидениях бессознательное превращает совер­шенно случайные события в осознанное и внутренне важное про­зрение. Бессознательное обращает Эго к личности, времени и ме­сту. Его внешним выражением служит не когнитивное содержа­ние, а аффективно заряженные образы. Смысл таких образов во­площается в метафоре или символе.

К фрейдовскому описанию работы со сновидениями Юнг до­бавил идею коллективного бессознательного, в соответствии с ко­торой образы участвуют не только в жизни отдельной личности, но и в жизни всей вселенной. Он обнаружил также, что сновиде­ния не обязательно маскируют исполнение желаний, а часто скры­вают спонтанное отношение Самости к жизни человека. Согласно Юнгу, сны человека не только могут быть телеологическими, ве­дущими к развитию сознания и достижению целостности, но и компенсировать одностороннюю адаптацию сознания. Таким об­разом, сновидения имеют целеполагающую и корректирующую функцию; и, конечно же, дают возможность человеческому созна­нию ассимилировать их послание.

В той мере, в которой психика является вневременной и охва­тывает все человеческое, нам следует признать, что жизнь, кото­рую мы себе представляем, является неполной, фрагментарной и привязанной к историческому времени. Если, делая свой осознан­ный выбор, мы отклонились вправо, психика сразу же тянет нас влево, чтобы восстановить равновесие. К тому же сновидения осу­ществляют конфронтацию человека с непрожитой им жизнью: не с такими, какими мы стали, а с такими, какими могли бы стать; не с тем, что мы сделали, а с тем, что не смогли сделать. Зная харак­тер и мотив работы со сновидениями, мы можем увидеть этот про­цесс в работе с мифом. Как уже отмечалось, сон - это мифология отдельной личности, а миф - это сновидение всего сообщества. И миф, и сновидение спонтанно рождаются в глубине психики и от­носятся непосредственно к ее саморегулирующей деятельности. Как сны отчасти выполняют телеологическую корректирующую функцию, на которую воздействует индивидуальная психика че­ловека, продолжая таинственную миссию природы, так и миф,

Пожирание солнца

поднимаясь из тех же глубин, содержит корректирующую теле­ологию души. Соглашаясь с тем, что сновидения имеют смысл, мы можем согласиться и с тем, что деятельность шизофреника тоже имеет смысл - не только в жизни отдельно взятого человека, но и в жизни всего сообщества, ибо отдельный человек несет в себе часть универсального содержания*.

Далее мы исследуем рисунки двух пациентов с диагнозом шизофрения. Оба они еще не достигли двадцати лет и ходили в школу, пока у них не произошло нарушение процесса мышления.

Железная бабочка

Первые два рисунка принадлежат семнадцатилетней девуш­ке. Сьюзен (так я буду ее называть) выросла в семье, принадле­жавшей к среднему классу, в истории которой ранее никогда не наблюдалось психических нарушений. Она получила нормальное воспитание, в подростковом возрасте у нее возникали обычные приступы аффективного возбуждения. Сьюзен начала курить ма­рихуану, но в ее анамнезе не было наркотической зависимости. Впервые она услышала «внутренние голоса» еще в школе, они го­ворили, что девушка обладает особым даром видения, который спасет мир. Однажды у нее произошел срыв, и она прямо посере­дине четырехполосной скоростной магистрали отправилась с ви­зитом к президенту Картеру, чтобы поделиться своими планами о том, как достичь согласия во всем мире. Девушку задержала поли­ция и доставила в местную психиатрическую клинику, где ее об­следовали, назначили курс фармакологического лечения и на двадцать один день поместили в стационар.

Сьюзен отнеслась к своему пребыванию в стационаре как к заключению в тюрьму. Осознавая, что происходит нечто ужасное и совершенно неправильное, она надеялась освободиться и вер­нуться обратно к родителям. В дополнение к медикаментозному лечению и групповой терапии ее три раза в неделю посещал пси-

* В данном случае следует пояснить, что именно имеет в виду автор. С точки зрения ограниченного сознания сны можно считать психозом. Однако в них содер­жится смысл. Точно так же образы, порожденные в психотическом состоянии, ко­торое называется шизофренией, тоже имеют смысл, если у нас есть достаточно времени, чтобы их интерпретировать. - Прим. переводчика.

Глава 3

хотерапевт. Высказывания Сьюзен были относительно связными, хотя иногда по-прежнему прорывались бредовые идеи относитель­но ее величия. Она с радостью согласилась выразить свое эмоцио­нальное состояние на рисунке. Цветными карандашами она нари­совала серию фигур, которым дала название «Железная бабочка». На стр. 103 показан один из типичных рисунков этой серии.

Рис. 1.

Пожирание солнца

Сьюзен нарисовала железную бабочку, так как этот образ сильно резонировал с ее ощущением своего состояния. Она не знала, что в переводе с греческого слово «бабочка» соотносится с одним из этимологических значений слова «психика». Вполне возможно, что бабочке, как и душе, нужно пройти через опреде­ленные стадии трансформации, прежде чем она сможет достичь утонченной, неуловимой прелести, дарованной ей судьбой. К тому же это хрупкое порхающее создание оказалось в ловушке архаичного железного мира. Образы, созданные Сьюзен, являют­ся архетипическими, однако у нее не было никакого сознатель­ного представления об их глубинном смысле. Надписи на изоб­ражении бабочки отражают расщепление, которое она ощущала: надежду на «мир и любовь» - в одной части рисунка, пустоту и одиночество - в другой.

Стоит чуть «зацепить» любого подростка, и у него возник­нут такие чувства. И все же мы видим, что в целом рисунок Сью­зен словно помещен в «морозильную камеру», в которой засты­вает любое движение психики. В самом центре рисунка выраже­на надежда на благоприятное развитие: надпись «я стану силь­ной личностью», несмотря на жалобное выражение лица и ры­дания бабочки. Девушка может очень хорошо выразить напря­жение, которое она испытывает; заметно, что она ощущает рас­щепление. Это хороший знак, так как части психики, которые поддаются идентификации и с которыми можно вступить в диа­лог, можно интегрировать. Более того, в ее рисунках повторя­ется тема четверичности; число четыре архетипически предпо­лагает наличие целостности, то есть соединение противополож­ностей¹²⁰.

Рисунок Сьюзен, который она назвала автопортретом, насы­щен мифическим материалом. Хотя пациентка могла осознанно называть ощущаемые ею напряжения (что предвещало ее потен­циальное исцеление), однако она испытывала глубокое оцепене­ние и влечение к архаичному содержанию. Может быть, это было ощущение бессознательного оттока энергии, вызывавшее у нее компенсаторные ощущения собственной грандиозности. Безус-

¹²⁰ Здесь приходит в голову алхимическая Аксиома Марии, которую часто от­мечал Юнг в качестве парадигмы индивидуационного процесса: «Один превраща­ется в два, два превращается в три, а из трех следует один в качестве четвертого». (См., например, Psychology and Alchemy, CW 12, par. 26).

Глава З

ловно, борьба ее души за интеграцию отдельных частей своего восприятия жизни и поиск возможности выхода за границы ар­хаичного мира имеют прямое отношение к универсальному геро­ическому странствию. Однако воздействия аффектов и биохими­ческих процессов истощили ее жизненные силы и привели к ин­нервации Эго.

В сумрачном лесу

Вспомним, как начинается дантовское описание погружения в ад: «Земную жизнь пройдя до половины, я очутился в сумрач­ном лесу, утратив правый путь во тьме долины»¹²¹. Несмотря на то, что Сьюзен была еще подростком, именно этот архетипический мотив просматривается в другой серии ее рисунков, один из кото­рых приведен ниже (см. с. 106).

Читатели мифологической литературы и исследователи сно­видений быстро узнают характерный мотив, проявившийся в этом рисунке. В центре квадратичной структуры Сьюзен поместила себя («М-me»). Очень часто непроходимый лес и океан, характе­ризующие дикую, первобытную природу, символизируют бессоз­нательное. Во время погружения Сьюзен попадает в дремучий лес и сбивается с пути. Она знает о мощной силе глубинных плас­тов архаического мира и о том, что нуждается «в помощи, чтобы освободиться». Чтобы поддержать себя, она пишет христианское изречение (внизу слева), хотя при этом ощущает неблагоприятное воздействие Сатурна, вызывающее у нее депрессию и чувство тя­жести на душе. Сьюзен, никогда не слышавшая голоса коллектив­ного бессознательного, все-таки называет эту свою глубинную часть вселенской. В лесу в левой части рисунка находятся «члены семьи» (от которых она обычно получала поддержку). Ее астроло­гические ассоциации простираются от потенциального счастья, традиционно связываемого с Юпитером, до помощи трикстера Меркурия.

С одной стороны, мы видим погружение Сьюзен в архаичный мир подростковой апатии, многократно усиленной ее психотичес­ким расщеплением, а с другой - ресурсы, необходимые для «рос-

¹²¹ Данте. Божественная комедия. М.: Худ. литература., 1974, с. 18.

Пожирание солнца

Рис. 2.

Глава 3

та» и «зрелости». Верхний квадрант представляет собой ее буду­щее: «ME», лучи солнца, проникающие из-за гор, находящихся вдалеке, что указывает на продолжительность и серьезность странствия, а также на возможность пути трансформации. Другие «М-формы» ощущаются пациенткой как ее «Я» и вместе с тем как птицы, предвещающие духовную свободу и освобождение желез­ной бабочки.

В своих спонтанных рисунках Сьюзен мифопоэтически отра­зила свою внутреннюю дилемму и странствие. Она чувствовала себя загнанной в угол, но ее способность называть все части сво­ей психики позволяет предположить, что рядом с поверхностью существуют кластеры сознательной энергии, которые могут рабо­тать, ассимилируя и интегрируя расщепленные части ее психики. Над горами светит солнце как символ мудрости души, прошедшей индивидуацию.

Сьюзен заблудилась в дремучем лесу, но внутренний про­цесс продолжался. В итоге этот процесс принес ей облегчение и она успешно возобновила жизнь в семье и учебу в школе. На ее рисунках, очень похожих на детские, мы видим и цикл смерти-возрождения, и героическое странствие. Так как психика Сьюзен содержит в себе вселенную и она добралась до истоков снов и видений, ее индивидуальные образы рассказывают нам все. Сью­зен не создает миф - наоборот, миф создает Сьюзен. Ее задача похожа на ту, которая стоит перед нами: осознать этот миф и тем самым получить власть над энергией, дабы соединить свои уси­лия с таинственной телеологией души. Человек, сформировав­ший осознанное отношение к глубинным образам и постигший великое таинство, которое они воплощают, обрел смысл жизни -независимо от того, насколько бедной и скудной была его вне­шняя жизнь.

Пожирание солнца

Другому пациенту, юноше, тоже было семнадцать лет. Он родился в семье морского офицера и все свое детство провел на военных базах в разных частях света. Когда семья пациента жила в Европе, у него начались галлюцинации, которые ужасно его ис­пугали. Например, он мог увидеть страшную смерть своего отца, разбившегося на мотоцикле, или изнасилование своей матери.

Пожирание солнца

Неподалеку от базы, где он жил, можно было приобрести гашиш, поэтому, как и Сьюзен, чтобы избавиться от ужасных видений, юноша стал употреблять этот наркотик. В течение какого-то вре­мени все считали, что эксцентричность его поведения усилилась именно из-за употребления наркотика.

Когда пациента поместили в военный госпиталь во Франк­фурте, он услышал голос, побуждавший его летать. Он прыгнул в лестничный проем третьего этажа и целым и невредимым приземлился прямо перед центральным входом. После госпи­тализации стало ясно, что употребление наркотиков было вто­ричной, а не основной причиной нарушений процесса его мыш­ления.

Терри (назовем его так) был сыном офицера, который в юно­шеском возрасте покинул свой дом, чтобы попасть на службу в военно-морские силы. Его подруга в восемнадцать лет заберемене­ла, и с тех пор, как все военные моряки, они жили кочевой жиз­нью. Гнев, который отец сдерживал еще со времен своего трудно­го детства, находил выход в пьянстве и ругани, а иногда и в руко­прикладстве по отношению к сыну. Его мать была созависимой и пассивно податливой. Терри часто чувствовал, что разрывается между родителями. Он любил и идеализировал своего отца, одна­ко считал его аутоагрессию оскорблением для себя. В его галлю­цинациях о гибели отца отразилось содержание, которое он не хо­тел осознавать. Что касается матери, она была в семье уютной и безопасной пристанью; при этом подрастающему сыну она не только казалась беженкой, но и была объектом его тайной любви. Возможности сознания юноши не позволяли ему ассимилировать смысл этой потенциальной эдиповой драмы, поэтому произошло расщепление сознания, и это содержание было воспроизведено в фантазии.

Терри тоже охотно согласился на предложение порисовать. Степень его психического расстройства оказалась гораздо выше, чем у Сьюзен, поэтому рисунки юноши получились более жутки­ми, и, как правило, он не мог связно о них рассказывать. Часто его речь становилась совершенно невнятной, у него возникали косми­ческие видения. Пациент путешествовал на другие планеты и вни­мал богам; его фантазии принимали масштабы «звездных войн». Из многочисленных рисунков Терри мое внимание особенно при­влек один, с изображением противоположностей, так как он мог послужить прекрасной иллюстрацией его внутреннего противоре-

Глава 3

чия, протекающего психодинамического процесса и архетипичес-кого характера его переживаний. Цветной оригинал рисунка дает полное представление о его драме и способности проникать в душу зрителя.

Исследуя этот рисунок (см. с. НО), нам следует иметь в виду, что наш интерес не является чисто эстетическим. Чем более при­митивным и спонтанным оказывается рисунок, тем больше он дает возможностей непосредственно наблюдать бессознательный процесс. Джозеф Кэмпбелл напоминает о содержании такой рабо­ты над мифом:

«Следует понять, что фрагментарные знаки и сигналы озна­чают, что пациент, совершенно не способный мыслить и об­щаться рационально, пытается как-то вступить в контакт. В такой интерпретации приступ шизофрении представляет со­бой возвращение в процессе его внутреннего странствия, что­бы вновь обрести то, что отсутствовало или было утеряно, и тем самым восстановить жизненное равновесие. Поэтому пусть странник отправляется в путь. Он погрузился в океан и тонет; возможно, он утонет. Вместе с тем это происходит как в древ­ней легенде о Гильгамеше, когда герой долго погружается в глубины космического океана, чтобы добыть цветок, дарую­щий бессмертие, одну из вечнозеленых ценностей его жизни, которая находится где-то в глубине. Не лишайте его этой цен­ности; помогите ему пройти через все это»¹²².

Когда Терри попросили просто изобразить, что он чувствует («нарисуй, где ты сейчас находишься»), он нарисовал быстро и совершенно не задумываясь. Отступив на шаг назад, он с удоволь­ствием оглядел то, что у него получилось. Значительно более связ­но, чем обычно, описывая фигуру животного в левой части рисун­ка (в оригинале она была оранжевого цвета), он назвал его драко­ном типа ящерицы-игуаны, проникающим сквозь пространство и время. Этот «дракон, пораженный солнечным светом», будет бро­дить по миру и «пожирать солнце»; солнцем Терри называл пур­пурную вращающуюся массу, изображенную на рисунке внизу справа. Тогда это животное умрет, а затем «оживет снова и будет ярко-оранжевым».

¹²² Myths to Live By, p. 209.

Пожирание солнца

Рис. 3.

Глава 3

По его мнению, скоро должно произойти солнечное затме­ние - на солнце видны огненные завихрения. Прямо над солнцем находится перевернутый паук, который следит за тем, что проис­ходит. (Желтое) изображение справа от «дракона» - это «опавшие желтые зимние листья, пораженные солнечным светом». (Зеленая) продолговатая фигура вверху справа - это «кобра, заранее рази­нувшая пасть». Вверху слева от нее изображен «ананас со струпь­ями, или открытая вена, или волдыри». (Хотя дословные ответы подростка и не совсем нормальны, они приводятся без изменений.) Затем Терри внезапно остановился, прикрыл рот рукой и сказал, что забыл кое-что очень важное. Он забыл нарисовать позади дра­кона половину луны (которую затем дорисовал простым каранда­шом); дракон появился именно из этой луны. Луна, сказал он, «то испускает дерьмо, то не испускает. Она просто там висит».

Прояснить до конца все мотивы этого рисунка совершенно невозможно. Но вспомним о том, что молодой человек всегда на­ходился в «подвешенном состоянии» между гневным и агрессив­ным отцом, постоянно бросающим ему вызов «вырасти и стать мужчиной», и пассивной и податливой матерью, от которой он был эмоционально зависим. Если все это вспомнить, становится ясно, что на этом рисунке показана семейная драма и драма моло­дого человека.

Сам Терри идентифицировался с драконом. Исторически солнце ассоциировалась с Богом Неба, Отцом Мироздания, сим­волом солярного сознания, принципом логоса. Сила солнца - все­силие отца, чей гнев проецировался на ребенка, - была слишком велика. Давление на мальчика, заставлявшее его становиться муж­чиной, - это тяжкое воздействие Сатурна, наносившее ему глубо­кую эмоциональную травму.

Без старейшин племени, посвящающих мальчика в таинства любви и мудрости, ему совершенно некуда податься в этом чужом для него мире под названием «мужская зрелость», в нем нет ни одного места, куда бы ему хотелось попасть. Вместе с тем он не может продолжать прятаться за материнскую юбку, ибо оставать­ся там - значит погибнуть, распростившись с героическим стран­ствием¹²³. Солнце создает мощный поток энергии, который может

¹²³ См. мою книгу «Под тенью Сатурна», особенно главу 2 («Дракон ужасен») и главу 4 («Жажда отца».) Там подробно обсуждается вопрос о том, как мужчи­ны, не прошедшие в сообществе ритуал инициации, оказываются пленниками на этой «немужской территории».

Пожирание солнца

оплодотворять, порождать жизнь, сознание и божественность, но избыток этой энергии способен высушить и погубить все нежное и утонченное, все, что нуждается в поддержке.

Луна - это воплощение бессознательного, материнского на­чала, приливов и отливов в циклах продолжительностью 28 дней, всеобщего источника, временной передышки и песнопений сирен, зовущих к регрессии. Как мы уже знаем из мифа о вечном возвра­щении, море эроса может возрождать, но может и привести чело­века к тому, что он начинает «тонуть» в ностальгии (этимологи­чески слово «ностальгия» означает «болезненная тоска по дому»). Серебряная чувственность луны воплощает интуитивное созна­ние, тогда как солнечные лучи символизируют рациональное на­чало.

Образ дракона, с которым идентифицировался Терри, - это творение первобытных сил. Их происхождение явно свидетель­ствует о связи с матерью; но наряду с этой связью Терри был при­вязан и к отцу. Чтобы выжить, ему приходилось избегать силы притяжения материнского комплекса и каким-то образом проти­водействовать негативному воздействию отцовского комплекса. (Мать и отец - это реальные люди, и вместе с тем человек инте-риоризирует их образы в виде энергетически заряженных комп­лексов, за которыми скрываются архетипы Матери и Отца). По желанию Терри, раскрывшемуся в его галлюцинациях, отец дол­жен умереть, никому не причинив при этом боли, - то есть Терри должен был лишить силы отцовский комплекс, не проявляя агрес­сии к родному отцу. Следовательно, его задача состояла в «пожи­рании солнца» - в том, чтобы ассимилировать негативизм, уме­реть в качестве прежней эго-идентичности и возродиться как ав­тономная, уникальная личность.

Паук ассоциировался с матерью; на рисунке он перевернут, что указывает на возможность применения ее энергии в геройском поединке. Кобра также связана с матерью. Что касается ананаса, то этот образ очень часто символизирует гостеприимство и воз­вращение домой. Юноше крайне трудно собрать воедино энергию, необходимую для того, чтобы справиться с энергией солнца, а сле­довательно, наличие расщепленных энергетических компонент предполагает повсеместное воздействие материнского комплекса. Дракон все еще обладает огромной силой.

Движение дракона слева направо - это движение из бессоз­нательного к росту осознания. Движение по спирали вниз, чтобы

Глава 3

съесть солнце, которое «снова оживет», - это другой известный архетипический паттерн, уроборос, который символически вопло­щается в образе змея-дракона, поедающего собственный хвост. Этот символ довольно часто повторяется в разных древних куль­турах - как восточных, так и западных. Он воплощает мотив смер­ти-возрождения, который, несомненно, связан со способностью змеи сбрасывать старую кожу и наращивать новую. В литературе очень широко распространен образ змеи (или змея) как символа смерти и возрождения, а также как проводника душ и признака протекания архетипического процесса. (Стоит поразмышлять об эмблеме медиков, на которой змея обвивает чашу с ядом.) Как и все архетипические образы, он является амбивалентным, ибо име­ет характерную особенность выражать разные стороны одной про­блемы. Змей-дракон может обвивать, разрушать, пожирать, а так­же исцелять, направлять и превращать¹²⁴.

Образ дракона как символа этой архаической инерции, кото­рую следует преодолеть, присутствует в мифах древнего Китая, а также в финикийских, саксонских и многих других мифах. Апол­лон, Кадм, Персей, Зигфрид, Святой Георгий и Святой Михаил -все эти герои одолевали дракона-тирана, который ассоциировал­ся с огромной хтонической силой и регрессией. Кроме того, змей-дракон символизирует часть великого цикла смерти-возрождения. Например, в ацтекском мифе о сотворении мира тучный змей-Бог наносит себе рану и отдает людям свою кровь, питающую их жизнь. Разные гностические рисунки иллюстрируют роль змея-дракона как предвестника рождения. Существует множество ми­фов, в которых герой возрождается из утробы чудовища: гречес­кий Ясон, Вишну в индуистском мифе, ветхозаветный Иона. В каждом из них используется мифологема возрождения из той сущности, которая сначала гибнет.

Такое амплифицированное обобщение лишь позволяет уви­деть след мощного резонанса архетипического мотива дракона как постоянно повторяющегося символа. Но что предполагает эта ам­плификация и чем она может быть полезна для человека, который должен помочь юноше, находящемуся в смертельной опасности?

Прежде всего повсеместная распространенность этих симво­лов подтверждает существование сильно резонирующей бессоз-

¹²⁴ Там же (в книге «Под тенью Сатурна»), стр. 38-39, так как страх людей проецировался на змея именно вследствие тех глубин, в которые он тянет.

Пожирание солнца

нательной жизни, которая находит свое внешнее выражение в об­разах, и каждое ее проявление представляет собой продолжение вневременной драмы души. Зная, что появление дракона из лу-нарных, материнских глубин и последующее пожирание патриар­хального бога-солнца непосредственно относится к мифам, обна­руженным в древнем Китае, на Яве в XV веке, в средневековой ев­ропейской алхимии и во многих других местах и в разные эпохи, -мы можем себе представить, что Терри, как и Сьюзен, не создавал миф - миф сам создавал его. Из-за радикального разрушения Эго, центра, утратившего сдерживающую силу, Терри живет в мифи­ческом пространстве.

Оказавшись привязанным к своим «специфическим» родите­лям и травмированный ими, Терри пошел по собственному пути индивидуации. Однако он присоединился к длинной череде лю­дей, совершающих странствие, которое происходит внутри каждо­го из нас. Коран напоминает нам: «Вы думаете, что можете войти в Сад Блаженства, не пройдя по тем тропинкам, по которым про­шли те, кто был перед вами?»¹²⁵

Это странствие содержится у нас в крови, и совершить его мы обречены судьбой - независимо от того, помогает или мешает нам рок или осознанный выбор. Индивидуальная и архетипичес-кая задача, стоящая перед Терри, заключается в том, чтобы встряхнуться, освободившись от воздействия затягивающих глу­бин бессознательного, символически уничтожить сатурнианского Отца-Солнце и умереть для заповедника детства*. Этот самый древний образ, воплощающий энергию разрушения и обновления, живет в психике Терри, пожирает свой древний хвост и дышит огнем.

На приведенных рисунках мы увидели воображаемый логос души, находящейся в состоянии, которое Карл Ясперс назвал по­граничным¹²⁶. И Сьюзен, и Терри совершили первый великий пе­реход, открыто отказавшись от родительской зависимости ради временной неопытности, - но собственной неопытности. В той культуре, где они выросли, им неоткуда ждать помощи, ибо в ней не существует ни священных переходных ритуалов, ни мудрых старейшин, которые помогли бы им совершить этот переход. Оба

¹²⁵ Цит. по: Joseph Campbell, The Power of Myth, p. xvii.

* Чтобы затем произошло его возрождение. - Прим. автора.

¹²⁶ Philosophy and the World, p. 24.

Глава З

страдают радикальной иннервацией способности Эго интегриро­вать их осмысленные ощущения в связное ощущение «Я». К тому же на их рисунках мы видим, что самые глубинные психические процессы являются динамическими и автономными; и в том и в другом случае они воодушевляют человека и ведут его на поиски целостности.

На рисунках Сьюзен и Терри мы увидели уже знакомую нам стихию - два великих мифологических мотива: цикл жертвопри­ношения-смерти-возрождения и героического странствия от рег­рессивной власти природы, через дремучий лес, к дифференциа­ции и индивидуации. Как могло получиться, что эти два подрост­ка, становящиеся взрослыми, не прочитав и не узнав ни одной древней истории, смогли нарисовать эти образы? Единственный ответ заключается в том, что психика, которая раньше служила нашим предкам, теперь служит нам. Она спонтанно рождает эти образы, чтобы активизировать нашу энергию, направить ее и при­дать ей смысл. Если бы мы забыли эти образы, они бы канули в никуда. Как писал Рильке в седьмой Дуинской элегии,

Нет вселенной нигде, любимая, кроме как в нас. Жизнь, преображаясь, идет, и внешний мир убывает¹²⁷.

Поэтому трансформирующая энергия все равно движет нами, осознаем мы это или нет. Насколько более осмысленной могла бы быть жизнь, если бы мы могли знать такие истории и согласовы­вать с ними свою волю и энергию?

¹²⁷ Рильке Р.-М. Седьмая Дуинская элегия // Рильке Р.-М. Часослов: Стихо­творения. М.-Харьков: ФОЛИО, ACT, 2000, с. 317.

Глава 4