Слова Вагнера из 2-й сцены («У городских ворот») 1-й части трагедии Гёте (перевод Н. Холодковского)

Затем я оказалась в помещении, похожем на студию. Там же находилось двое конкурировавших между собой ре­жиссеров — оба пожилого возраста. С каждым из них, по очереди, я обсуждала свою роль в предстоящих съемках. В обсуждении участвовало множество молодых девушек; некоторые из них были мне знакомы. Один из режиссеров руководил эпизодом с летающей тарелкой. Оба режиссера ставили научно-фантастические фильмы, а я была из­брана в качестве исполнительницы главной роли в обоих».

Рассказчица, по профессии актриса, в то время лечилась методом психоанализа от настоящего раздвоения лично­сти, которое проявлялось у нее, как обычно, главным образом в плане отношений с противоположным полом, то есть в форме конфликта между двумя мужчинами, соответствующими двум несовместимым половинам ее личности.

КОММЕНТАРИЙ К ШЕСТОМУ СНУ

Как и в случае первого и второго снов, рассказчица в курсе проблемы НЛО; последние и здесь играют роль сим­волов. Появление тарелки в определенной мере можно предвидеть, так как с самого начала рассказчица в ожида­нии стоит в «центральном» месте, на круглой площади в центре какого-то города. Таким образом, во сне четко устанавливается срединное положение, одинаково удален­ное как от правой, так и от левой крайностей, и позволя­ющее хорошо рассмотреть и прочувствовать все, что про­исходит вокруг. Тарелка появляется как еще одно выраже­ние или «проекция» той же «срединной» ситуации. В сно­видении подчеркивается свойственный тарелке характер проекции: отмечается, что она ведет свое происхождение от кинематографических опытов двух режиссеров-конку­рентов. В этих режиссерах нетрудно распознать тех двоих, между которыми колеблется сердце рассказчицы.

Так возникает фундаментальный конфликт, который должен разрешиться с появлением третьей стороны, зани­мающей посредствующее положение между двумя крайно­стями. Тарелка появляется здесь именно в роли посредни­ка, нам уже знакомой; но вскоре обнаруживается, что это просто преднамеренный кинематографический «трюк», ли­шенный серьезного смысла и посреднической функции.

Имея в виду важность той роли, которую в жизни моло­дой актрисы играет режиссер, можно сказать, что благода­ря своему воплощению в виде двух режиссеров влюблен­ные соперники как бы получили «повышение», их значи­мость резко возросла. Благодаря подобной метаморфозе они как бы специально улавливаются прожекторами, осве­щающими жизненную драму молодой актрисы, и выходят на передний план до такой степени, что тарелка полностью заслоняется ими, сходит на нет; обнаружение техническо­го трюка, вызвавшего тарелку к жизни, лишает ее всякого значения. Акцент переносится с феномена, казавшегося космическим, на режиссеров, которые просто использовали трюковые съемки. Таким образом, основной интерес сновидения концентрируется на профессиональных устремле­ниях рассказчицы; смысл сна и разрешение конфликта об­ретают точно определенную направленность.

Но неизбежно возникает вопрос — и вопрос довольно сложный: почему сон избирает эту впечатляющую картину с летающей тарелкой, чтобы потом, сразу после того, как «трюк» раскроется, довольно разочаровывающим образом отвергнуть ее? Учитывая таинственную, почти торжественную атмосферу начала сна со свойственным ей подчер­киванием идеи срединности, а также хорошо знакомый рассказчице сенсационный характер летающих тарелок, можно сделать вывод о некоторой неожиданности подобно­го оборота. Все происходит так, как если бы сновидение утверждало: «не это, совсем не это действительно важно для тебя; речь идет всего лишь о кинематографическом трюке, о забаве для научно-фантастического фильма. Бы­ло бы лучше, если бы ты думала о той главной роли, ко­торую тебе предстоит сыграть в обеих съемках».

Подобное развитие указывает на роль, отведенную тарелке, и на причину ее исчезновения. Личность рассказ­чицы занимает центр поля зрения; она находится в срединном положении, компенсирующем ее распад на две противоположности и представляющем собой средство и шанс для преодоления этой раздвоенности. Но для того, чтобы преодоление состоялось, необходимо испытать некое чувство, способное заставить человека действовать как единое целое: благодаря подобному чувству и по мере его развития колебательные движения, вынуждающие субъек­та устремляться от одного автономного полюса к другому, прямо противоположному, постепенно сойдут на нет, а вместо них воцарится состояние ясности, четкости и един­ства. В данном случае потрясающее явление летающей та­релки, которая на мгновение приковывает к себе всеобщее внимание, могло бы вызвать благотворное чувство.

Но появление тарелки в этом сновидении, как мы убе­дились, имело иносказательный смысл: сыграв роль предо­стерегающего знака, тарелка оказалась лишь средством, ведущим совсем к другой цели. Вот почему образ тарелки немедленно подвергся обесцениванию: это не феномен, а всего лишь трюк, и дальнейший ход развития сна направ­лен уже в сторону личной проблемы рассказчицы, ее внут­реннего конфликта, связанного с двумя мужчинами. Но когда обычная и хорошо известная ситуация неуверенно­сти в выборе между двумя мужчинами превращается в не­что более значительное, чем преходящие сердечные коле­бания, это означает, что важная с виду проблема выбора на деле не воспринимается всерьез. Повторяется история с Буридановым ослом, который не мог решить, какую из двух охапок сена нужно съесть первой; но по существу его проблема являлась фиктивной, ибо у него просто-напросто не было аппетита. Похоже, что нашу рассказчицу также по-настоящему не занимает ни один из ее партнеров; она не интересуется никем, кроме самой себя. Сновидение с полной ясностью сообщает ей о том, чего она хочет на са­мом деле: претенденты превращаются в режиссеров, и вся ситуация сводится к съемкам фильма с рассказчицей в главной роли. В действительности она стремится только к тому, чтобы играть в своей профессии главную роль: роль молодой влюбчивой «звезды», по существу совершенно равнодушной к тому, кто является ее партнером на данный момент. Но и это ей явно не удается, ибо она частично уступает искушению воспринимать своих партнеров не просто как исполнителей ролей в собственной драме, а как нечто реальное. Возникает вопрос об истинности ее арти­стического призвания и о степени серьезности ее отноше­ния к профессии. В ситуации, характеризующейся неста­бильностью на уровне сознания, сновидение указывает ей на профессиональную деятельность как на нечто, облада­ющее большей привлекательностью, чем любовь к муж­чине, и таким образом намечает путь разрешения конф­ликта.

Этот сон ни в коей мере не может способствовать разъ­яснению вопроса о природе НЛО. Тема НЛО использована здесь только как сигнал тревоги, как способ воспользовать­ся коллективным возбуждением, сопровождающим данный феномен; последний служит подчеркиванию определенной атмосферы. Как бы интересен или даже опасен он ни был, молодости свойственно уделять большее внимание пробле­ме отношений между «ею» и «им» — проблема эта оказы­вается куда более актуальной и увлекательной. В случае нашей рассказчицы подобная точка зрения, несомненно, является обоснованной, ибо для человека, которому еще предстоит расти и развиваться, земля и ее законы имеют бесконечно большее значение, нежели послания из неве­домых далей, передаваемые с помощью небесных знаков. Молодость, как известно, длится очень долго; свойственное ей состояние духа, с его неистовыми порывами, для многих оказывается наивысшим достижением в жизни. Психоло­гические ограничения, действительные в отношении моло­дых, сохраняют свое значение и для тех седеющих лично­стей, которым не дано состариться и для которых каждый новый день рождения играет роль очередного празднества и честь двадцатилетнего юбилея. В самых счастливых слу­чаях подобные люди не сталкиваются с проблемами, свой­ственными второй половине жизни, и похвальным образом сосредоточиваются на работе, на профессиональной дея­тельности. Они стремятся освободить свой разум от разного рода отвлеченных размышлений и вопросов, трактуемых Какбесполезные излишества. Но такой образ мыслей обя­зательно приводит к стагнации, от которой не защищен ни один из подобных индивидов, вне зависимости от возраста, социального положения и образования. Впрочем, челове­ческое общество, со всеми своими несовершенствами, все еще очень молодо, ибо с точки зрения становления мира три-пять тысяч лет кажутся ничтожной малостью!

Я остановился на данном сне, чтобы представить его в качестве некоего образца и показать, что отношение бес­сознательного к проблеме, которая нас занимает, часто мо-

жет сводиться к ее обесцениванию, к превращению ее в безделицу. Таким образом я хотел продемонстрировать, что символы — независимо от того, под каким углом зре­ния они рассматриваются, — никогда не бывают одно­значными; содержащийся в них смысл всегда зависит от многочисленных и очень разных факторов. Жизнь про­должает свое движение вперед начиная с той точки, в ко­торой существо находится в данный момент, а не с какой-либо иной.

В следующей главе я буду говорить о некоторых произ­ведениях живописи, имеющих отношение к феномену НЛО. Автору одного из них (см. рис. 3) я послал письмо, в котором отмечал родственность некоторых деталей его картины странным небесным явлениям. В ответ он сооб­щил мне о сне, приснившемся ему 12 сентября 1957 года.

СЕДЬМОЙ СОН

«Вместе с группой людей я находился на вершине хол­ма, откуда открывался необычайно красивый вид на по­крытую сочной зеленью холмистую местность.

Неожиданно летающее «блюдце» пролетело перед нами и остановилось на уровне наших глаз. Солнце освещало его. Оно было похоже не столько на машину, сколько на округлую и плоскую глубоководную рыбу огромного разме­ра (примерно 10-15 метров в диаметре). Его корпус был усеян синими, серыми и белыми крапинками. Его борта беспрестанно дрожали и трепетали; казалось, они вы­полняют функцию весел и руля.

Это существо начало описывать круги вокруг нас; за­тем, подобно пушечному ядру, оно вдруг взмыло прямо к голубому небу, с головокружительной скоростью верну­лось обратно и вновь начало вращаться вокруг нашего холма. Было очевидно, что эти движения каким-то обра­зом относятся к нам (когда аппарат прошел особенно близко, он показался значительно менее крупным, похо­жим скорее на молот-рыбу).

И вот аппарат приземлился недалеко от нас. Из него вышел пассажир и направился прямо ко мне (это суще­ство походило на земную женщину). Люди, бывшие со мной, в страхе убежали и наблюдали за нами с почти­тельного расстояния.

Женщина сказала мне, что там, в другом мире (откуда она прибыла), меня хорошо знают и следят за тем, как я выполняю свое задание (свою миссию?).

Она говорила суровым, почти угрожающим тоном; ка­залось, что она придает большое значение возложенному на меня поручению».

КОММЕНТАРИЙ К СЕДЬМОМУ СНУ

Это сновидение возникло в связи с тем, что в ближайшие дни рассказчику предстояло нанести мне визит. В экс­позиции сна показано позитивное чувство ожидания и надежды. Драматическое действие начинается с неожидан­ным появлением летающей тарелки, которая самым откро­венным образом демонстрирует свое намерение привлечь внимание наблюдателя. Внимательный осмотр летательно­го аппарата показывает, что он представляет собой не ме­ханизм, а живое существо, нечто вроде огромной глубоко­водной рыбы — ската; известно, что некоторые разновид­ности скатов способны выпрыгивать из воды и получили название «летучих рыб»¹. Перемещения существа подчер­кивают наличие взаимосвязи между ним и наблюдателем. Попытки приблизиться завершаются приземлением. Из тарелки выходит некто человекоподобный, что указывает на возможность основанной на разуме, человеческой связи между летающей тарелкой и теми, кто наблюдает за ней. Это впечатление усиливается благодаря женственному облику появившегося существа; неясность, таинственность этого облика свидетельствует о том, что он принадлежит «аниме». Нуминозный характер данного архетипа вызыва­ет у части «присутствующих» паническую реакцию: рассказчик отмечает субъективное стремление бежать. Последнее обусловлено той требующей особого внимания

Строго говоря, автор допускает неточность: «летучие рыбы» (семейство Exocoetidae) не родственны скатам и не принадлежат к числу глубо­ководных рыб. Очевидно, здесь имеется в виду другая рыба — так на­зываемая гигантская манта (Manta birostris), действительно способная «выпрыгивать» из воды.

общностью, которая существует между анимой и судьбой: анима — это Эдипова Сфинкс¹, Кассандра, посланница Грааля, Белая дама, возвещающая о смерти и т. п.

Эта общая концепция анимы в данном сне подтвержда­ется ее обращением: она прибыла из другого, потусторон­него мира, где рассказчика хорошо знают и внимательно следят за тем, как он выполняет свою «миссию».

Известно, что анима персонифицирует коллективное бессознательное², «царство матерей»³; эта сторона челове­ческого существа обладает неустранимой тенденцией ока­зывать влияние на сознательное поведение благодаря гиб­кому взаимодействию, основанному на живом и интуитив­ном понимании человеком своей собственной природы. Ес­ли же сознание не поддается подобному влиянию, анима не останавливается даже перед насильственным вторжени­ем в его сферу — вторжением, в результате которого со­знание сталкивается с элементами психического содержи­мого, ведущими свое происхождение из «царства матерей» и расцениваемыми как нечто совершенно чуждое и непо­нятное. Согласно нашему сну летающие тарелки являются одним из таких элементов — настолько чуждым, насколь­ко это вообще возможно. В данном случае интеграция в сферу сознания кажется настолько сложной, что обычные ресурсы понимания ничем не могут помочь. Вот почему ра­зум — еще до обретения настоящего знания об увиденном — обращается к объяснениям мифического порядка, при­влекая обитателей небесных тел, ангелов, духов или богов. Нуминозность подобных представлений достигает настоль­ко высокой степени, что даже не возникает вопроса о том, что они являются результатом субъективного восприятия коллективных бессознательных процессов.

Согласно расхожему мнению, любое субъективное на­блюдение может быть либо «истинным», либо «ложным»; в последнем случае оно является не более чем иллюзией или галлюцинацией. Но большинству людей (не считая

1) Не следует забывать, что термин «сфинкс» (или «сфинга») обозначает существо женского рода.

2) Когда «Тень», низшая личность, в значительной степени бессознатель­на, бессознательное представляется мужской фигурой (прим. автора).

3) Ср. сцену «Темная галерея» из 1 -го акта второй части «Фауста» Гёте.

страдающих откровенными патологическими расстройст­вами) трудно постичь, что иллюзии и галлюцинации могут представлять собой истинные в своем роде феномены, чья истинность может быть обоснована посредством более чем достаточных мотивировок. По сути дела даже в рамках нормы существуют настолько «реальные» и впечатляющие проявления бессознательного, что у субъекта возникает инстинктивное чувство протеста против стремления других усматривать в его ощущениях всего лишь ошибки органов чувств или ложную игру воображения. Но именно ин­стинкт в данном случае прав: ведь ощущения могут быть направлены не только снаружи внутрь, но и, так сказать, в противоположную сторону — когда внутренний процесс не распознан как таковой, не интегрирован, и в результа­те, как это часто бывает, оказывается «спроецированным» наружу.

Как правило, сознание мужчины проецирует все исхо­дящие из сферы бессознательного (персонифицированного и облике женщины) ощущения, образы и устремления на некое существо, воплощающее его аниму, то есть на ре­альную женщину из плоти и крови; с ней его отныне объ­единяет связь, по своей интенсивности, непосредственно­сти и прочности аналогичная связи между сознанием и со­держимым сферы бессознательного. Таковы обстоятельст­ва, придающие аниме значение судьбы — значение, наме­ченное в анализируемом сне в виде вопроса: «Как ты вы­полняешь возложенную на тебя задачу, «миссию», ради которой ты существуешь, которая является целью и смыс­лом твоей жизни?».

Здесь мы сталкиваемся с проблемой индивидуации — главным, ключевым вопросом судьбы, адресуемым челове­ку; этот вопрос в ребяческой, невразумительной форме за­гадки Сфинкс стал роковым для не сумевшего его правиль­но понять Эдипа (трудно вообразить себе разумного афинянина, который, присутствуя на представлении трагедии, мог бы оказаться сбитым с толку «страшными загадками» Сфинкс). Чтобы разрешить загадку, столь зловещую в своей детской простоте и легкости, Эдип не прибег к по­мощи разума; в результате судьба его оказалась трагичной именно потому, что он решил, будто правильно ответил на вопрос. Ему следовало отвечать самой Сфинкс, а не ее об­манчивой видимости¹.

В рассматриваемом сне анима появляется как квинтэс­сенция летающей тарелки — подобно Мефистофелю, вы­ступающему как квинтэссенция пуделя². Мефистофель представляет собой всего лишь часть Фауста; точно так же и анима служит всего лишь частью целого, представленно­го таким трудным для понимания образом, как «глубоко­водная рыба» округлой формы. В данном сновидении анима играет роль посредника между бессознательным и созна­нием; этот образ, подобно Сфинкс, двойствен, и воплоща­ет, с одной стороны, чисто инстинктивную, «животную» природу (тело), а с другой стороны — природу сугубо че­ловеческую (голова). В теле кроются глубинные силы, определяющие судьбу, а в голове — возможность созна­тельно воздействовать на них. Эта фундаментальная идея позднее будет подтверждена на примере созданной нашим рассказчиком картины. Анализируемый сон использует выразительность мифологического языка, выдвигая пред­ставление о потустороннем мире и об ангелоподобных су­ществах, с интересом следящих за делами и поступками людей. Так в образной форме находит свое выражение симбиоз сознания и бессознательного.

Таково объяснение, кажущееся нам наиболее естествен­ным и удовлетворительным. Что же касается возможного

Для лучшего понимания этого места стоит привести следующую ци­тату из статьи современного исследователя: «Во фрейдовской интерп­ретации мифа об Эдипе нужно все поменять местами, чтобы добиться правильного смысла: Эдип не потому претерпевает свою судьбу, ока­зываясь носителем экстраординарного знания (загадка сфинкса) и экстраординарной власти, что его неудержимо влекло к реализации Эдипова комплекса, но напротив: в убийстве отца и сожитии с матерью мифомышление, в соответствии со своими имманентными за­конами, обретает символ для характеристики его выходящего из нор­мы бытия» — С. С. Аверинцев. «Аналитическая психология» К. Г. Юн­га и закономерности творческой фантазии. - О современной буржуаз­ной эстетике, вып. 3, М., «Искусство», 1972, с. 120. «Экстраординар­ность» бытия Эдипа, очевидно, заключалась в неумеренной гордыне, «инфляции» (пользуясь термином Юнга), связанной с недооценкой собственной сферы бессознательного, «анимы» (персонифицирован­ной в образе Сфинкс), которая не преминула ему жестоко отомстить.