См. сцену «У ворот» в первой части «Фауста» Гёте.


метафизического «фона», то мы должны признать свою некомпетентность в данном вопросе и невозможность каких-либо доказательств в этой ситуации. В сновидении явно прослеживается тенденция создать некую психологему, то есть выразить психологическую тему, которая каждый раз появляется в новом облике и совершенно не связана с воп­росом о том, следует ли считать летающие тарелки субъ­ективными проявлениями или они существуют на самом деле. Психологема, то есть вечная и архетипическая пси­хологическая тема — это реальность в себе и для себя; она основана на реальных впечатлениях, которые не предпо­лагают физической реальности НЛО, поскольку о них бы­ло известно задолго до того, как вообще зашла речь о НЛО. Концовка сна придает высказыванию женщины особый вес, подчеркивая его серьезный, даже угрожающий аспект. На коллективном уровне элемент угрозы находит свое со­ответствие в виде часто выражаемого опасения, будто НЛО на самом деле не столь уж миролюбивы, что возможные контакты с другими планетами способны привести к не­предсказуемым последствиям. Пищей для отмеченного опасения служит сообщение (вполне правдоподобное), что компетентные инстанции в Америке препятствуют публи­кации некоторых сообщений на данную тему.

Не следует недооценивать проблему индивидуации, ко­торая стала крайне серьезной и даже угрожающей именно н нашу эпоху, когда особенно широкие масштабы приоб­рело подавление личности массой — со всеми вытекающи­ми отсюда деструктивными последствиями. В результате возникла мощная, фундаментальная альтернатива всей за­падной культуре. Несомненно, подданный государства, в котором царит диктатура, лишен личной свободы; несом­ненно и то, что аналогичное развитие политических про­цессов грозит и нам, если мы не найдем соответствующих средств защиты. Вот почему мы непосредственно сталки­ваемся с вопросом о том, согласны ли мы лишиться своей личной свободы и что мы можем сделать для предотвраще­ния подобной перспективы.

В такой ситуации обычно прибегают прежде всего к ме­рам коллективного порядка, не замечая, что тем самым лишь способствуют усилению господства массы — а ведь именно против него, собственно говоря, и ведется борьба.

Поскольку любая коллективная мера по своей природе приводит лишь к возрастанию удушающего воздействия массы, остается лишь одно средство: выделить, подчерк­нуть личность и поднять ее достоинство. Необходимо пересмотреть весь комплекс отношений с окружающим ми­ром, с самой жизнью, и по-настоящему признать человека во всей его целостности. Но все это должно быть предметом личностного интереса, делом личности как единственного и неповторимого существа; чтобы достигнуть цели, процесс должен начаться именно на данном уровне.

Таково вытекающее из общечеловеческой (коллектив­ной) инстинктивной основы сообщение, которое содержит­ся в данном сновидении и передается с его помощью рас­сказчику. Большие политические и социальные организа­ции должны являться не самоцелью, а лишь временным средством. В США уже осознали необходимость ликвида­ции больших трестов; та же тенденция к роспуску гигант­ских организаций с течением времени будет повсеместно" осознана как острая потребность, ибо такие организации, превращаясь в самоцель и приобретая автономию, стано­вятся крайне отрицательным фактором, истощающим и пожирающим человека, наподобие раковой опухоли. Они фактически держат человека под наблюдением, а сами ус­кользают из-под его контроля. Человеческое существо пре­вращается в их жертву и вынуждено подчиниться безум­ству идеи, которая больше не приемлет собственных хозя­ев. Подобная опасность реальна для любых больших орга­низаций, растворяющих человека в себе. Против этой страшной угрозы есть только одно средство: восстановле­ние достоинства личности.

Но это жизненно важное средство не может быть пущено в ход произвольно и преднамеренно, по первому требова­нию, как спланированный ответ на некую хорошо осозна­ваемую ситуацию. Для этого человек слишком мал и не­мощен. Он нуждается в безотчетной вере, в побудительных мотивах, ощущаемых как метафизические по своему про­исхождению; все это не может быть воссоздано искусствен­но, только лишь благодаря добрым намерениям, объеди­ненным на основе определенного минимума понимания. Подобная метафизически ориентированная доминанта способна установиться лишь спонтанным путем. И именно такое событие лежит в основе разбираемого сна. Высказан­ного мною мнения о связи отдельных деталей картины, со­зданной рассказчиком, с феноменом НЛО, оказалось до­статочно, чтобы вызвать в нем к жизни архетипическую легенду, которая сообщает НЛО смысл нуминозного сим­вола значимости индивида — значимости, обретшей мета­физическое обоснование. Эмпирический человек далеко не умещается в границах собственного сознания. Он привле­кает к себе интерес потустороннего мира; он него ждут до­стижений, возвышающихся над областью эмпирического с ее узкими пределами. Интерес к потустороннему миру сам идет навстречу индивиду, пробуждается в недрах его су­щества и требует от него проявлений, возвышающихся над областью эмпирического с ее узкими пределами. В результате человек обретает новое, более высокое достоинство, его значимость достигает космических сфер. Такая нуминозная метаморфоза не может быть плодом осознанных на­мерений или интеллектуальной убежденности; она возникает как отклик на потрясение, испытываемое «Я» под впе­чатлением от пришедших в движение архетипических сил. Подобный опыт небезобиден, ибо он часто приводит к инфляции личности: «Я» ощущает себя как бы «размно­жившимся» и «увеличившимся в размерах», хотя на деле оно отодвинуто на задний план; инфляция отнимает у него почву, лишает опоры, но чтобы все-таки «устоять на ногах», личность парадоксальным образом испытывает огромную потребность именно в чувстве инфляции (напри­мер, в ощущении того, что она принадлежит к числу редких избранников). Возвышению подвергается не «Я», а заменяющая его, более обширная и значимая Самость — символ всего человека в целом. «Я» любит воображать, что оно и есть человек в целом; вот почему ему так трудно избежать угрозы инфляции. Последняя настолько опасна, что человеку свойственно в страхе отступать перед подоб­ными переживаниями и даже спасаться от них, как от болезней. Именно поэтому само понятие бессознательного воспринимается людьми с трудом, а необходимость заниматься им наталкивается на еще более резкую реакцию.

Совсем недавно — каких-нибудь несколько тысячелетий назад — разум людей находился на первобытном уровне, которому были свойственны свои «душевные катастрофы» — потеря души, одержимость и т. д., — угрожавшие един­ству личности, то есть «Я». Все эти опасности и угрозы еще далеко не преодолены даже в нашем цивилизованном об­ществе. Конечно, сегодня они уже не настолько пагубны для индивида, но этого нельзя сказать о целых националь­ных и социальных группах большого масштаба, о чем слишком красноречиво свидетельствует современная исто­рия. Речь идет о психических эпидемиях, уничтожающих личность. Перед лицом этой опасности есть лишь одно средство: отдаться на волю эмоции, которая, не подавляя и не уничтожая личность, ведет ее к достижению целост­ности, полноты. Последняя же устанавливается только в тот момент, когда «человек сознательный» объединяется с бессознательной частью собственного существа. Процесс объединения лишь в очень малой мере зависит от нашей собственной воли; в основном он происходит непроизволь­но. Сознание способно в лучшем случае лишь подвести нас к границе бессознательного; достигнув ее, мы можем толь­ко ждать и наблюдать за ходом событий.

С точки зрения сознания этот психологический процесс выглядит как настоящее приключение, как поиск в духе «Пути пилигрима» Джона Баньяна1; доктор Эстер Хардинг посвятила этой книге обстоятельное исследование2, в ко­тором показано, что описываемые Баньяном внутренние переживания, при всех различиях в языке и представле­ниях, вполне аналогичны тому, что испытывает современ­ный человек, сделавший выбор в пользу «тесных врат»3. Эту книгу я рекомендую любому, кто хотел бы уяснить себе смысл понятия «процесс индивидуации». На вопрос, который мне задавали тысячи раз: «Что я могу сделать?», я знаю лишь один ответ: «Стань тем, кем ты был всегда!», иными словами — попытайся достичь той целостности, которой ты обладал, сам не зная об этом, но которую ты утратил по вине обстоятельств сознательной жизни в ци­вилизованном обществе. Книга Хардинг написана настолько простым и доступным языком, что любой читатель, да­же не имеющий специальных знаний, может при наличии доброй воли понять ее содержание. Читая эту книгу, он поймет также, почему — хотя вопрос «что я могу сделать своими слабыми силами в сегодняшней угрожающей миру ситуации?» кажется ему таким важным — ему все-таки лучше ничего не делать и предоставить событиям идти сво­им путем.

Человеку свойственно воспринимать коллективные иде­алы как нечто достойное особого почтения и восхваления; в связи с этим он всячески стремится внести свой вклад в развитие больших организаций, не замечая, что они слу­жат делу уничтожения личности. Ценность группы всегда ниже средней ценности составляющих ее членов; что же говорить о группах, в большинстве своем состоящих из не­бокоптителей, лентяев и невежд? Ясно, что идеалы, про­поведуемые подобной организацией, недорого стоят. Впро­чем, согласно старой китайской пословице, лучшее из средств в нечистых руках само становится нечистым.

Сообщение, переданное летающей тарелкой нашему рас­сказчику, касается проблемы нашего времени, проблемы, которая жизненно важна для каждого из нас. Небесные знамения появляются для того, чтобы их видел каждый. Они призывают человека вспомнить о душе и поразмыс­лить над проблемой собственной целостности, ибо именно целостность человека должна стать ответом Запада на уг­розу подавления личности массой.

1) Дж. Баньян (Bunyan) (1628-1688) — английский религиозный писа­тель.

2) Е. Harding. Journey into Self. - New York, 1956 (прим. автора).

3) Ср.: «...тесны врата и узок путь, ведущий в жизнь, и немногие находят их» — Матфей, 7, 14.

3

НЛО

В изобразительном

Искусстве

Судьбе было угодно, чтобы в тот самый момент, когда я решился предпринять работу над настоящими заметками, мне представилась возможность ознакомиться с любопыт­ным произведением одного художника, глубоко заинтере­сованного событиями современной жизни и, по его собст­венному признанию, охваченного фундаментальной трево­гой нашего времени — всеобщим, получившим всемирное распространение паническим страхом перед возможностью катастрофического разгула деструктивных, разрушитель­ных сил.

Правда, нужно сказать, что живопись уже давно зани­мается дроблением форм и «разбиванием скрижалей»1, следуя в этом своему закону, согласно которому она выра­жает в видимой форме наиболее весомые и значительные тенденции эпохи. В результате создано множество произ­ведений, из которых в равной мере изгнаны как смысл, так и чувство; произведения эти характеризуются «абсурдно­стью» и преднамеренным отсутствием связи со зрителем. Живопись полностью подчинилась духу разложения, одно­временно провозглашая новую концепцию красоты и на­ходя удовлетворение в отрицании любого смысла, любого чувства. Она целиком состоит из осколков, бессвязных фрагментов, дыр, искривлений, беспорядка, пересечений, проявлений инфантилизма и вульгарности, выходящих да­леко за рамки обычной дилетантской неловкости и ставя-

1) См.: С. G. Jung. Picasso. - Neue Zürcher Zeitung, CLIII:2 (13 Nov.), 1932.


См. сцену «У ворот» в первой части «Фауста» Гёте. - student2.ru

«Сеятель огня» (рис. 2)

щих под вопрос классическую истину: искусство начина­ется с умения. В наше время принято находить «красивой» любую, даже самую абсурдную и отталкивающую новацию в области женской моды; вот и в «современном искусстве» находят красоту, но это — «красота» хаоса. Вот что про­возглашает и превозносит это искусство: блистательную мусорную кучу нашей цивилизации.

Нужно признать, что подобная позиция содержит в себе тревожный, пугающий элемент, особенно в сочетании с по­литическими опасностями нашей эпохи, способными при­вести к непредсказуемым последствиям. Можно предста­вить себе, что в нашу эпоху «великих разрушителей» до­ставляет особое удовольствие быть чем-то вроде метлы, за­метающей в угол мусор прошлого.

Автор картины, о которой я намереваюсь говорить, на­шел в себе смелость признать наличие всеобщей и глубо­кой тревоги и выразить ее в своем искусстве — подобно тому, как другие отваживались или чувствовали себя вы­нужденными переводить в зримую форму столь же всеоб­щую, осознанную или бессознательную волю к разруше­нию. Для всех этих художников разрушение и распад, при­водящие к хаосу, стали любимой темой; они предаются ей со свойственным геростратовой страсти1 ощущением пре­восходства, которое не знает страха и не заботится о бу­дущем. Но совсем иначе обстоит дело со страхом, представ­ляющим собой признание собственной слабости: он стре­мится прочь от хаоса, к устойчивой и осязаемой реально­сти и непрерывности существования, к наполненности смыслом; одним словом, это тревога, которая стремится к культуре. Тревога эта есть признание того, что распад нашего мира вызван его собственным несовершенством, нехваткой в нем какого-то очень важного элемента, кото­рый мог бы защитить его от вторжения хаоса; фрагментар­ному облику прошлого чувство тревоги стремится проти­вопоставить ощущение полноты, целостности, благополу-

1) В 365 г. до н. э. Герострат разрушил храм Артемиды в Эфесе, стремясь таким образом обессмертить свое имя (прим. автора).

Рис. 2: «Сеятель огня», картина Э. Якоби

чия. Но поскольку настоящее явно не в состоянии удовлет­ворить подобное стремление, современный человек лиша­ется возможности хотя бы вообразить себя в качестве це­лостного существа.

Ввиду того, что человек нашего времени проникнут скептицизмом, химерические идеи, направленные на улучшение мира, резко упали в цене. Старым, не оправ­давшим себя рецептам доверяют лишь частично или не до­веряют вообще. Отсутствие идей глобального масштаба, способных принести пользу или хотя бы заслуживающих доверия, порождает ситуацию «чистого листа», на котором может возникнуть все что угодно. Феномен НЛО, по всей видимости, принадлежит именно к таким явлениям.

Отчасти отдавая себе отчет в наличии определенной ана­логии с летающими тарелками, художник1 в вечернем небе над городом изобразил некое округлое тело, огненный вра­щающийся шар. Наивное стремление к персонификации заставило его придать шару едва заметные признаки лица; шар, таким образом, превратился в голову, которая одна­ко, отделена от тела, что подчеркивает ее независимость. Как голова, так и тело состоят из огня. Это — громадная фигура призрачного сеятеля в ночи. Но сеятель этот усы­пает землю огнем; последний, подобно дождю, падает с не­ба. Впрочем, здесь имеется в виду, судя по всему, невиди­мый «философский» огонь2, ибо город не охвачен пожара­ми и кажется спокойным. Искорки огня падают там и сям без всяких признаков целенаправленности, подобно сыпя­щимся семенам. Бесплотный сеятель обходит городские до­ма; два мира проникают друг в друга, не вступая в непо­средственное соприкосновение.

«Философы», то есть старые мастера алхимии, уверяют, будто их «вода» одновременно есть «огонь». Их Меркурий — «гермафродит», воплощение «двойственности», соедине­ние противоположностей (complexio oppositorum), вестник богов, являющийся «единым» и одновременно «совокуп-

1) Надо сказать, что он отнюдь не является «адептом» НЛО и не знаком с относящейся к этому явлению литературой (прим. автора).

2) Здесь и ниже я неоднократно обращаюсь к символам средневекового происхождения, возможно, неизвестным читателю. Необходимые ис­торические сведения он сможет найти в некоторых моих работах, в особенности в: С. G. Jung. Psychologie und Alchemie, 1952 (прим. ав­тора) .

ным» существом. Кроме того, это Hermes katachtonios («подземная ртуть») — Дух Земли, излучающий ясность и пылающий жаром, более тяжелый, чем металл, и более легкий, нежели воздух, отравляющий и исцеляющий, змей и орел. С одной стороны это панацея, эликсир жизни; с другой стороны он представляет смертельную угрозу для несведущих. Образованный человек прошлого (в культур­ном багаже которого, кстати, содержалась и алхимическая философия; ее считали даже настоящей «религией лека­рей») нашел бы в анализируемой здесь картине множество скрытых намеков и без труда определил бы ее место в кру­гу своих понятий. Что же касается нас, то подобную кар­тину мы воспринимаем как нечто странное, не поддающе­еся объяснению; наши попытки сравнивать или сопостав­лять ее с другими явлениями тщетны ввиду того расхож­дения, которое существует между сознательной мыслью и бессознательной интенцией.

В картине запечатлена несоизмеримость двух миров, проникающих друг в друга, не соприкасаясь. Сеятель, ко­нечно же, засевает своим огнем землю, но ему безразлично — падают ли «семена» на город или на пустынные окрест­ности; для всех земных существ происходящее остается не­замеченным. Данную картину можно сравнить со сновиде­нием, пытающимся втолковать человеку, что, с одной сто­роны, его сознание существует в разумном и обыденном мире, но с другой стороны, в непосредственной близости от него, возникает ночное и призрачное видение Homo ma­xim us, «человека величайшего».

Рассматривая гигантскую фигуру сеятеля как зеркаль­ное отображение личной психологии автора, мы увидим в ней всего лишь нечто вроде психологического эквивалента брокенского призрака1. Придерживаясь подобной точки зрения, следует предположить, что художнику присуща мания величия, вытесненная по причине той тревоги, ко­торую она причиняет своему носителю. Вся проблема, таким образом, ограничивается патологическим аспектом, а произведение имеет смысл лишь как «добровольное при­знание» невротика. Тревожная мысль об апокалиптиче-

1) Гора Брокен (Гарц) в традиционных представлениях — место, где раз­ыгрывались мистерии нечистой силы; см., в частности, сцену Валь­пургиевой ночи в «Фаусте» Гёте.

ской ситуации в мире сводится к эгоцентрическим страхам существа, подверженного тайной и тщательно лелеемой мании величия — страхам, в основе которых лежит опасе­ние, что воображаемому величию при соприкосновении с реальностью может быть нанесен ущерб. Так гора рождает мышь, а мировая трагедия оказывается не более чем коме­дией жалкого, тщеславного человека. Трагикомедии и ма­скарады этого рода известны нам слишком хорошо.

Но у нас нет достаточных оснований для того, чтобы уви­деть здесь только climax a majori ad minus (сведение вели­кого к малому). Мысль о том, что образ сеятеля полон смысла, подсказана нам не только его огромностью и нео­бычностью, но и нуминозностью породившего его бессоз­нательного «фона», полного символических ассоциаций. Если бы в картине не выражалось ничего, кроме чувства личного тщеславия или инфантильной потребности в само­возвеличивании, был бы уместнее выбор иного символа: лица, конкурирующего с автором в его профессии. В этом случае автор, движимый завистью к успехам конкурента, возвысил бы его в ранге и, как показывают относящиеся к аналогичным случаям наблюдения, сообщил бы тем самым особую значимость самому себе.

Но на деле в нашей картине ничего этого нет; как раз наоборот, изображенная на ней фигура, как я уже говорил, целиком архетипична. Подобно архаическому царю или богу, она бесконечно превосходит по размерам обычного человека; она сделана не из плоти и крови, а из огня; ее голова — округлой формы, подобно небесному телу или ангелу Апокалипсиса (см. Откровение, 10, 1): «над голо­вою была радуга, и лице его как солнце, и ноги его как столпы огненные». Кроме того, голова фигуры напоминает средневековые изображения богов, олицетворяющих пла­неты, чьи головы выглядели как звезды. Голова отделена от тела, что подчеркивает ее независимость; в этом плане она аналогична таинственной субстанции алхимиков — философскому золоту (aurum non vulgi = «не простое золо­то») , «элементу-голове» (elementum capitis) или «элементу омега» (греческая буква омега идентифицировалась с го­ловой; этот символ восходит к Зосиму Панополитанскому, III в. н. э.). Дух — это странник, который бродит по земле, сея огонь; в этом он похож на тех богов или богочеловеков, которые обходят страны, совершая чудеса, разрушая или принося исцеление. В Псалме 103 сказано, что Господь «служителями Своими» творит «огонь пылающий»; Бог сам есть «всепожирающий огонь». Этот «огонь» выражает и обозначает интенсивность чувства; это — символ Святого Духа, который в день Пятидесятницы чудесным образом изливается с неба в виде огненных языков1.

Архаические признаки буквально переполняют картину; частично они восходят к известной автору библейской тра­диции, частично же проистекают из его наследственной предрасположенности к воспроизведению аналогичных, но автохтонных мыслей и представлений. Более или менее осознанное привлечение феномена НЛО проливает свет на внутреннее родство этих двух комплексов идей: один из них объясняет другой, поскольку оба имеют общее проис­хождение.

Интересно, что в другой картине того же автора обнару­живается мотив (выписанный в голубых и белых тонах), сопоставимый с тем, что мы уже встречали в связи со вто­рым сном. Речь идет о весеннем пейзаже, где голубой не­бесный свод оттенен серебристой дымкой. Но в одном месте тонкий покров облаков содержит округлое отверстие, сквозь которое можно видеть глубокое синее око чистого неба. Небольшое, горизонтально растянутое по обеим сто­ронам отверстия белое облако сообщает целому форму гла­за. Внизу находится шоссе, по которому движутся весьма реалистически изображенные автомобили. Художник объ­яснил мне, что «сидящие в автомобилях не видят глаза». На этой картине традиционный «глаз Бога» — глаз, смот­рящий с небесной высоты, — занимает место НЛО.

Во всех упомянутых символических представлениях мы встречаем архетипические образы, родившиеся отнюдь не в связи с наблюдениями над НЛО; образы эти существова­ли всегда. Мы располагаем историческими свидетельства­ми об аналогичных фактах, насчитывающими десятки, а то и сотни лет. Тридцать лет назад, когда проблемы «ле­тающих тарелок» вообще не существовало, мне стал изве­стен целый ряд очень похожих сновидений, например: множество маленьких солнц или золотых монет, нисходя-

Наши рекомендации