Радость. печаль. хаос. мудрость. 14 страница
Другими словами первичная реакция проецировалась и становилась моральным суждением. Следующий шаг таков - определенные формы поведения называются обществом "плохими" и даже возводятся до статуса "преступления".
То же самое применимо к обратному. Мальчик, который не получает похвалы, делает так, что его окружение чувствует себя хорошо. Теперь на него наклеен ярлык "хороший мальчик", и он имеет право на похвалу, конфеты и медали.
Обучение, эго-границы, образование, правосудие, изменение, проекция и многие другие явления начинают становиться на свои места.
Я, ты, родители, общество, супруги говорят: "Мне хорошо в твоем присутствии, мне комфортно. Я называю тебя "хорошим". Я хочу, чтобы ты всегда был со мной. Я хочу, чтобы ты всегда был таким, как сейчас".
Я, ты, родители, общество, супруги говорят: "Мне плохо с тобой. Мне некомфортно. Если мне всегда будет плохо с тобой, я не хочу тебя. Я хочу устранить тебя. Тебя не должно быть. Там, где ты, не должно быть "ничего".
Я, ты, родители, общество, супруги говорят: "Иногда мне хорошо с тобой, иногда плохо. Когда ты хороший, я истекаю доброжелательностью и люблю тебя, и позволяю тебе разделить это. Когда ты плохой, я ядовит и наказываю, истекаю местью и ненавистью, и позволяю тебе разделить мой дискомфорт".
И мы говорим: "Мы не выносим твое изменение от хорошего к плохому и от плохого к хорошему, мы собираемся изменить тебя, обучить тебя с помощью вознаграждения и наказания. Мы обучим тебя - путем повторения хорошего поведения, пока ты, дьявол, не превратишься в ангела, или по крайней мере, в факсимиле ангела, пока ты не станешь таким, каким мы. Мы, Мы хотим, чтобы ты стал". Мы переносим ответственность на тебя. Мы снимаем свою ответственность, наше осознание нашего дискомфорта. Мы делаем вид, что твое поведение ответственно, что т ы должен отвечать за наши потребности. Мы обвиняем тебя, и мы реагируем на тебя. Мы можем быть всеприемлющими святыми, как Карл Роджерс, или гневно ощетинившимися, подагрическими мизантропами, отвергающими любое вторжение в нашу тайну. Мы могли бы убить тебя или заключить в тюрьму, если ты плох, ты должен быть изолированным, пока не раскаешься и не пообещаешь быть хорошим. Тебя отошлют в твою комнату, если ты ребенок, поместят за закрытые двери, если мы назовем тебя преступником или сумасшедшим, в концентрационный лагерь, если ты противостоишь диктатору. Если ты хороший, мы инден-тифицируемся с тобой, потому что ты индентифициру-ешься с нами. Если ты плохой, мы отчуждаем тебя. Ты не принадлежишь нам, если ты хороший, мы слиты с тобой, если ты плохой, мы воздвигаем стену между нами. Ни в коем случае мы не вступаем в контакт. Ибо контакт - это понимание различий. Слияние - это понимание тождества. Изоляция - это осуждение различий. Короче, ощущение хорошего и плохого регулирует структуру эго.
Изален вновь в кризисе. Финансовый тупик преодолен, но на карту поставлено нечто более фундаментальное. Изален стал символом, как в Штатах, так и за их пределами, гуманистически экзистенциальной революции, поиска и активизации новых путей к здоровью, росту и развитию человеческих возможностей.
Майк Мэрфи, слишком обеспокоенный тем, чтобы каждому предоставить возможность "делать свое дело" и из-за необходимости оставаться с финансовой стороны платежеспособным, не проявляет необходимой проницательности, чтобы не допустить сорняков или, по крайней мере, препятствовать им в душении цветов. Историческая миссия Изалена поставлена на карту. Неподготовленные юнцы ведут случайные группы: "Мы зависим от ЛСД. К черту диагностирование и вмешательство в пограничные случаи. К черту реакции разочарования, когда обещанная "самоактуализация" не удается".
Если бы американцы среднего класса усвоили тот факт, что они могли бы стать поистине живыми, если бы они подошли к возможности увидеть, что это более важно для жизни, чем производство, забота о вещах, штрафах.
Но они приходят неподготовленными. Они боятся высказываться откровенно, если с ними разговаривают об этом или о том, что такая уловка или техника - это правильный путь, и они становятся фальшивыми другим способом.
Мы только что начинаем открывать эффективные средства и пути роста, которые могут произвести изменения. Будет ли это захлестнуто волной чудачества и людьми, которые ничего не могут произвести, кроме бума? Победят ли подделки или выживут настоящие искренние люди?
Несмотря на этот рассадник, большая часть персонала здесь - настоящие люди. Они зарабатывают мало денег, но имеют привилегию быть самими собой. Многие из них прекрасные и милые. Конечно, некоторые непутевые и фальшивые люди проникают также, но обычно их выставляют рано или поздно.
Без этого Изален не был бы таким уникальным местом, каким он является. В жизни я никогда не любил и не уважал так много людей как здесь. Кроме Селига, мне хотелось бы отметить Эда Тейлора и Тэдди, двух из немногих людей в этом мире, которым я безгранично доверяю.
Эд - барбароссец, рыжебородый пианист и пекарь. Я уже писал, что он печет хлеб, который делает Изален знаменитым. Я люблю играть с ним в шахматы. Большинство шахматистов стремятся к победе, это компуль-сивные компьютеры, отнимающие много времени, становящиеся ненавистниками, когда проигрывают, забывая, что мы играем в игру.
С Эдом не так. Мы - играем. Мы развлекаемся. Сделать королю мат - для нас просто игра, одно из правил игры. Ходы не являются безвозвратными обязательствами. Мы сохраняем это для реальной жизни.
Тэдди - прекрасная женщина. Это звучит как-то старомодно. Давайте лучше скажем, она превратилась в прекрасную женщину. Я знаю, люди легко пользуются словом "прекрасный". Я пользуюсь им редко. Утонченная, нарядная, хорошо сложена. Ничего вульгарного. Такому неистовому, каким я являюсь, нравится контраст ее скромного образа жизни. Дружба с примесью любви. Восхищение и некоторое молчаливое неодобрение. С Тэдди я всегда знаю, где я.
Я не могу сказать того же о Лоре. Даже через столько лет, я по-прежнему смущаюсь. Мы познакомились около сорока лет назад с помощью Фреда, который также работал в институте Гольдштейна.
Она была самой старшей из троих. Мне нравилась ее сестра Лайзель. Когда мы снова встретились в 1936 году в Голландии, у нас было несколько любовных встреч. По сравнению с тяжеловесностью Лоры, ее интеллектуальной и артистической увлеченностью, она была просто восхитительной и кокетливой. Самым младшим был Роберт, с кем Лора, по-видимому, обращалась с презрением, как с ребенком. Роберт и я не любили друг друга, чего мы никогда не преодолели. Когда я приехал впервые в Штаты один, я жил короткое время с его семьей. Это было, мягко выражаясь, очень неприятно, как те семнадцать лет в Германии, когда я считался отверженным, который посмел вторгнуться в зажиточную семью Познеров. На самом деле все было наоборот. Я несколько раз пытался удрать от Лоры, но она всегда ловила меня.
Я уже упоминал отца Лоры, который любил ее, баловал и позволял всегда поступать по-своему. Ее мать была очень чувствительной женщиной, любящей пианино, но тугая на ухо, что являлось причиной ее замкнутости. Лора испытывала к ней глубокую неприязнь. Мне она скорее нравилась, и я нравился ей. Она посещала нас в Южной Африке и настаивала на возвращении назад, причем забрала с собой свои драгоценности, чтобы нацисты не сердились на нее.
Мне хорошо, когда я пишу о Лоре. Я всегда испытываю смесь защиты и агрессивности. Когда родилась Рената, наша первая дочь, я полюбил ее и даже начал примиряться со статусом женатого человека. Но когда позднее меня обвинили в чем-то, что было ошибочным, я начал все больше и больше отдаляться от своей роли. Они обе жили, может быть, по-прежнему живут в особенно тесном симбиозе.
Стив, наш сын, родился в Южной Африке, и сестра всегда относилась к нему, как к тупице. Он развивался в противоположном направлении. В то время как Рената была лживой, он был настоящим, медлительным, зависимым, скорее боязливым и упрямым, когда предлагали принять какую-нибудь помощь. Я был тронут, когда получил в последнее Рождество первое персональное и теплое письмо от него.
У нас четверо внуков, правнуков еще нет.
Возможно, когда-нибудь я почувствую себя, так сказать, "разложенным по полкам", и напишу о своем ком-пульсивном любопытстве, направленном на созерцание эротических сцен, сосредоточенном вокруг Лоры, о ее иногда блестящей интуиции и о ее заботе обо мне, когда я бывал болен.
Сейчас для меня становится очевидным, что мы, в сущности, жили параллельно друг другу, с относительно немногочисленными взлетами ощущений сильной вражды и любви, проводя большую часть наших разговоров в утомительных играх "можешь ли ты ударить это".
Лора была, как многие наши друзья, против того, чтобы назвать наш подход гештальттерапией. Я думал о терапии-концентрации или о чем-то таком и отверг это. Это означало бы, что моя философия-терапия была бы фактически категоризирована как одна из сотен других терапий, которые на самом деле соответствуют этому.
Я стремился к позиции "все или ничего". Никаких компромиссов. Или американская психиатрия когда-нибудь воспримет гештальттерапию как единственную реалистичную и эффективную форму понимания, или иначе она погибнет в развалинах гражданской войны или атомных бомб. Лора не называла меня всуе смесью бездельника и пользы.
В 1950 году Арт Цеппос воспользовался возможностью опубликовать книгу, которая вела, как и большая часть его публикаций, по избитому пути. Он, безусловно, рисковал, и рисковал здорово. Спрос на гештальттерапию, популярность ее постоянно росла год от года. И теперь, через восемнадцать лет, популярность ее все еще растет.
Я предсказывал, что потребуется еще пять лет, чтобы протащить заглавие, другие пять лет - заинтересовать людей в содержании, еще пять лет для принятия, и другие пять лет - для гештальт-взрыва. Это приблизительно то, что происходит. Моя философия останется здесь. Сумасшедший Фритц Перлз становится одним из героев в истории науки, как кто-то назвал меня на съезде, и это происходит еще при моей жизни.
Два года назад нам едва удалось получить один список делегатов съезда АРА (Ассоциация психиатров Америки). В прошлом году я получил продолжительную овацию. У нас было волнующее празднование 75-летия со дня рождения с банкетом и собранием вкладов в гештальттерапию и фильм Дика Чейза.
Статья Джо Адамса была сюрпризом для меня. Он живет в доме на побережье и является скорее застенчивым и скромным малым. Я никогда не думал, что он ценит меня и мою работу. Он никогда не посещал мои семинары. Там была крайне познавательная дискуссия "бессмертных", и Перлз был среди них.
Другим сюрпризом была статья Арнольда Бейсера, которая по стилю и содержанию может быть названа классической. Я знаю Арни так много лет. Здравствуй, Арни. Хорошо быть с тобой, только в воображении. Я знаю, мы любим друг друга, но, однако, мы всегда свободны от самосознания, когда встречаемся. Ты выглядишь таким хрупким в своем кресле. Я никогда не спрашивал тебя, как это ощущается - невозможность вытянуть свободно свои руки, когда хочешь обнять кого-нибудь. Какая храбрость - прийти к соглашению с жизнью после того, как сильно увлекаясь спортом, заболеть детским параличом и суметь едва выжить.
Как ты поживаешь в своем тренировочном центре? Как Рита?
Я хочу сказать тебе, какую превосходную статью ты написал.
Так мало людей понимают парадокс изменения.
Я часто думал, что не буду признан, потому, что я на 20 лет опередил свое время, но вижу, что у тебя перспектива лучше. Ведь мир так быстро меняется.
Когда Клара Томпсон предложила мне стать обучающим аналитиком в Вашингтонской школе, я отклонил это. Я отказался от намерения регулировать общество, которое недостойно быть регулируемым. Поскольку школы проповедуют регулирование истории до какой-то точки, а именно - прошлое, они создают только потерянные души.
Я, мы создаем прочный центр в нас самих, мы становимся похожими на утесы, обтекаемые волнами.
Я знаю, что это слишком преувеличенная метафора. Вы предложите свое сравнение из своего опыта, и не будете пользоваться этим. Спасибо тебе, Арнольд Бейсер, за твое понимание, доверие и храбрость.
В работе с больным или с кем-то другим, кого я встречаю, я особенно насторожен к тому, хочет ли он понравиться или не понравиться, хочет ли он играть хорошего или плохого мальчика.
Если он хочет не понравиться мне, контролировать меня, бороться со мной, забавляться мной, вызывать меня, мне не интересно. На самом деле, я под контролем потому, что я не пытаюсь контролировать его. Я могу отказаться работать с ним. Часто после того, как я отпускаю его с горячего кресла или, в редких случаях, выкидываю его из группы, если он слишком деструктивен, - он, обычно, возвращается назад тут же с изумляющей готовностью работать. В конце концов, в каждом хулигане есть трус, так же, как в каждом хорошем мальчике есть злобный ребенок.
Хороший больной, как и хороший мальчик, хочет подкупить своим поведением. Если терапевта интересуют детские воспоминания, он в изобилии приносит воспоминания. Если терапевт ориентирован на проблемы, он приносит проблемы, и если истощается запас проблем, он создает новые.
Если требуются переживания, он мобилизует свою историю и раздувает свою кротовину до состояний экстаза. Он будет предлагать головоломки интерпретатору, падение в обморок - внушающему, сомнение - убеждающему, и т. д. и т. п. - что угодно, чтобы сохранить свой невроз.
Мы возвращаемся туда, откуда мы начали, к проблеме идентификации. Идентифицируемся ли мы с настоящим "я" или сливаемся с окружающей средой настолько, что ставим себя в положение скорее реагирующих, чем действующих, выражающих, опережающих. Теории регулирования отдают предпочтение социальным требованиям. Многие философии и все религии осуждают потребности организма как эгоистичные и животные. Наилучшие решения происходят, конечно, когда потребности "Я" и общества совпадают. В "общество" я включаю родителей, супругов, терапевтов, учителей и прихлебателей, как внешнее, так и внутреннее общество интроектов. Нерешенность того, кому понравиться - себе или другим - образует невротический конфликт.
Обе стороны полны опасности. Если мы на стороне ангелов, нам придется жертвовать, отказываться, отчуждать, подавлять, проектировать и т. д. большую часть наших возможностей. Если мы идентифицируемся с нашими потребностями, нас могут наказать, выбросить, презирать и оставить без внешней поддержки. Терапевтическое решение - это рациональность, осознание, что многие из наших катастрофических ожиданий не оправданы, что многие из интроектов устарели, это только бремя. Соприкасаясь с окружающей средой и с собой, больной учится различать свои фантазии и свою оценку реальности.
Пока конфликт между индивидом и обществом очевиден и известен каждому, пока конфликт между тем, продаться ли обществу или следовать своим путем, не является чем-то новым, пока разделение между подчиняющимися и бунтовщиками остается неизменным в поколении, слишком мало известно об интернализации этих конфликтов, и о том, как найти интегральное решение.
Такое решение требует понимания функции границы "я" и границы эго. Обе - границы контакта. Выражение "границы я" - корректно, термин "граница эго" ограничен индивидуумом, но его законы применимы ко всем границам контакта. Эти границы определяются дихотомией: "идентификация/отчуждение". Это исследование дает надежду привести нас к самому трудному явлению - проекции.
Мне хотелось бы прервать это скучное абстрактное обсуждение примером, проливающим свет на уместность нашего исследования.
Группа граждан вовлечена в установление границы, разделяющей черных и белых людей. Обычно положением негра и требуют отождествления негра со своими усилиями. Пока они вовлекаются в этот процесс интеграции, создается другая граница, дихотомия между борцами за свободу и борцами за антисвободу.
В течение Второй мировой войны граница пролегала между союзниками и нацистами, которая скоро сменилась другой границей, названной "железный занавес".
Я могу перечислить дюжину примеров, в которых такие границы всегда существуют между индивидуумами, семьями, кликами, кланами, нациями и слоями общества, и заключить, что цели, идеалы, подобные Объединенным Нациям и Общечеловеческому братству не имеют перспективы всеобщности и, таким образом, ведут к дурацкому оптимизму.
В Дурбане у нас был национальный клуб белых, негров и индейцев. Мы прекрасно ладили с неграми и индейцами, но все попытки собрать вместе двух последних провалились. В Соединенных Штатах реальной границей является не раскол между демократами и республиканцами или между управлением и трудом, или между белыми и группами национальных меньшинств, или придерживающимися закона гражданами и бунтарями. Граница лежит между "соответствующими" и "несоответствующими". Я пользуюсь этими терминами умышленно, чтобы избежать моральных приговоров, таких, как хороший и плохой, правильный или неправильный.
Чтобы понять идею решения, нам необходимо осознать, что включило бы в себя замысел, по своей значимости подобный многомиллиардной аэрокосмической программе, но в отличие от нее, это использование денег сохранило бы в конце концов много миллиардов. Более того, он может быть выполнен, или, по крайней мере, обсужден любым учреждением, стоящим у власти.
Я сомневаюсь, однако, что в технократическом обществе, которое почти неограничено в своем планировании "вещей", гуманистическое мероприятие такой важности могло бы быть понято. Единственная надежда заключается в признании, что мы не имеем возможности отделаться от гуманистической проблемы гигантских размеров из-за взрывной силы возможности открытой гражданской войны.
За малым процентом исключений, каждый гражданин принадлежит к одной из трех этих категорий:
а) Соответствующие. Они производят, продают и обслуживают "вещи" и заботятся о производителях, торговцах и обслуживающих "вещи". Они сами поддерживают в финансовом отношении себя и образуют довольно плотно организованное общество;
б) Несоответствующие. Они представляют очень неорганизованное общество и ошибочно воспринимаются как множество разных и независимых категорий: преступники, сумасшедшие, асоциальные, исключенные, безработные, хиппи, бедные, наркоманы, больные, жители гетто. В финансовом отношении они - бремя для соответствующих, поскольку их приходится поддерживать или заключать в тюрьму;
в) Промежуточный класс. Те, кто заботится о несоответствующих. Они также оплачиваются и используются соответствующими. Они включают полицию, рабочих бла- готворительные учреждения, персоналы больниц и тюрем, психологов, докторов, министров.
Значение имеет сама идея, а не мелкие детали, кто куда относится.
Значение имеет то негодование, которое соответствующие испытывают по отношению к несоответствующим из-за огромного количества налоговых денег, которые тратятся на них.
Значение имеет то негодование и ненависть, которые несоответствующие испытывают к своей зависимости и отсутствию понимания.
Направление, которое существовало всегда - обратить несоответствующих в соответствующих лечением, раскаянием и обучением.
Сделайте несоответствующих самоподдерживающимися! Соответствующие, примите существование!
По крайней мере, взгляните на проблему. Используйте ваши компьютеры!
Сделайте предварительное исследование. Где-нибудь на свете должен быть социолог, который мог бы принять ответственность за социокосмическую программу. И! Генералы, имейте в виду: концентрационные лагеря - это не ответ.
Границы контакта, признание различий - да. Стены, осуждение различия - нет. Сила или здравый смысл? Или: применение силы, чтобы восстановить здравый смысл. Было бы хорошо. Но она будет, как всегда, злоупотреблением.
Хотя моя фантазия увлекается, концепция границы всплывает четко. Границы "я" можно было бы назвать явностью чувств. Чувства соприкасаются. Они не проникают за поверхность, чтобы идти глубже, нам придется нарушить поверхность, это очевидно. Быть в соприкосновении это значит быть ориентированным на поверхность. Это одна из основных характеристик гештальтте-рапии.
Не принимая во внимание поверхность, мы проникаем внутрь и анализируем до бесконечности, ибо как бы глубоко мы ни проникли, мы всегда будем наталкиваться на другую поверхность. Подобно луковице, когда очи- щается один слой и возникает другой, потом еще и еще, пока мы Tie достигаем нечто.
Фрейд говорил о подавлении и возвращении в бессознательное. Если мы понимаем язык очевидного, нам не нужен этот двусмысленный разговор. На самом деле ничто не подавляется. Возникают все соответствующие гештальты, они находятся на поверхности, они очевидны, как и обнаженность короля. Наши глаза и уши узнают их, при условии, что ваш компьютер анализа-мышления не ослепляет вас, при условии, что вы остаетесь на невербальном уровне самовыражения, движения, позы, голоса и т. д. Не нацеливаясь на поверхность, на границу "я", вы безнадежно остаетесь вне соприкосновения - и еще копия вне достижения - разделение стеной толстых слоев многословия.
Граница контакта, например граница эго, является слишком запутанным предметом, пока не будет принята в своей простоте. Граница эта подобна прокрустову ложу.
Прокруст, человек из Древней Греции, который любил играть в игры соответствия и регулирования. У него было только одно ложе. Так, если его гость был слишком длинным, он отсекал его ноги, если он был слишком коротким - он вытягивал его до тех пор, пока тот не соответствовал длине ложа.
Это то, что мы делаем с собой, если наши возможности не соответствуют нашему образу себя.
Не все границы так жестки, как это ложе. История из жизни Древней Палестины демонстрирует как жесткую так и смещающуюся границу.
В деревне жила проститутка. Однажды жители деревни решили побить ее камнями. Я не знаю причины. Может быть, она запросила чрезмерную плату у клиента или заразила его венерической болезнью. Как бы то ни было, пока они собирались побить ту девушку камнями, шел один малый с белокурой бородой и длинными волосами, похожий на настоящего хиппи. Он поднял указательный палец правой руки и произнес: "Кто без греха, пусть бросит первый камень". Все выронили камни, молчание... Потом (единственный) стук единственного камня. Девушка обернулась: "МАМА!" Что случилось? Для поступка матери не было препятствий. Но пауза? Они, действительно вдруг задержались. Они решили уравнение грех=грех? Они действительно осознали свою проекцию?
Все это возможно, но теряется суть. Суть в том, что они очнулись от транса бешенства, что они пришли в соприкосновение с реальностью, что они пережили один из типов сатори.
У нас славное "бабье лето". Чуточку даже жарко. У меня была короткая сиеста, которую пробудило живое сновидение прощания с семьей Рундов, семьей моей матери. Прощание с моим дедушкой кажется безвозвратным. Я вижу других снова, без него. Я сижу довольно далеко от него, целую его руку и ясно понимаю, что он сидит здесь, и рядом со мной есть рука, не связанная с человеком. Очень мужественная рука.
Мне надоело, и я зеваю. Я слишком ленив, чтобы сделать что-нибудь с этой рукой.
Скука и усталость. Вы помогали мне раньше.
Я не хочу ни разыгрывать сновидение в стиле Перлза, ни ассоциировать в стиле Фрейда. Я хочу остаться в этой атмосфере. Прощание и мое почтение к нему несет что-то лживое и натянутое.
Я просматриваю образы, зеваю, сравнивая его с моим отцом, сравнивая свои объятия, когда я фальшивый и когда я реален. Возникает изменение моего сексуального любопытства.
Мое компульсивное стремление смотреть на женские гениталии, трогать их, манипулировать ими изменило свой характер.
Я проснулся. Что-то замкнулось. Пустая компульсив-ная жажда - экстаз, продиктованный мощным стимулом - никогда не удовлетворенное Сверхкомпенсиро-ванное отвращение, к тому же бесконечное любопытство. Брезгливое подглядывание и страх быть пойманным. Последние дни я бодрствую. Подглядывание сменилось на свободное и свободное-от-вины рассмотрение, интересующееся различными особенностями различных гениталий.
Я говорю перед концом своей жизни: "Нет конца интеграции". Он сказал бы: "Ты всегда можешь анализировать и открывать новый материал".
Я говорю: "И всегда что-то, что ты можешь ассимилировать и интегрировать. Всегда есть возможность для роста".
Фрейд: Интеграция заботится о себе. Если ты освобождаешь подавления, они становятся доступными.
Фритц: Они могут стать доступными при условии, что они просто входят шеренгой, как интересные проникновения - я достаточно часто видел, что подавленный и освобожденный материал не прокладывал себе дорогу, как ты точно требовал, а оставался еще отчужденным и проективным. Я видел это более часто у Райха и других разрушителей брони.
Фрейд: Я не ответственен за них.
Фритц: В тех способах, которыми пользовался ты, ты поддерживал теорию "освобождения эмоции". Ты был последователен, когда в своей изумительной работе о печали показал, что печаль, труд оплакивания, является полным значения процессом активизации жизненности, а не просто освобождением.
Тэдди: Вся эта болтовня не помогает мне. Я хочу понять различие между границей "я" и границей "эго".
Фритц: Хорошо. Ну, Тэдди, как далеко ты простираешь себя?
Тэдди: (поднимая руки): Так далеко!
Фритц: Сейчас даже до потолка.
Тэдди: Я могу видеть потолок.
Фритц: Можешь видеть сквозь потолок?
Тэдди: Конечно, нет.
Фритц: Ты охватываешь столько, сколько могут твои руки, глаза, уши. Так?
Тэдди: Так.
Фритц: Эго не вовлекаешь?
Тэдди: Насколько я могу охватить, нет.
Фритц: Ты охватываешь потолок. Ты пытаешься соприкоснуться с потолком?
Тэдди: Да.
Фритц: Твое эго пытается дотянуться до потолка?
Тэдди: Звучит бессмысленно. Очевидно, я делаю это. Фритц: Сейчас у тебя есть граница "я". Философия очевидного. Я обманываю в этой истории. И я сомневаюсь, что кто-то заметил это.
Когда Тэдди пытается дотянуться до потолка, она делает вид. Не было ничего на потолке, чего бы она хотела достать.
Он идентифицирует его с "другом" и пропускает через границу.
Он отвергает или разрушает врага. Друг - хороший, враг - плохой.
Принцип границы распространяется от границ между нациями до поведения электронов. Конденсатор имеет изолирующую пластину, где положительные и отрицательные заряды противостоят друг другу. Граница контакта также является разделяющей границей. В пределах границы предметы и люди имеют положительное значение, за пределами - отрицательное. Я использую "положительный" и "отрицательный" в юридическом смысле, причем "положительный" означает принятие, говорящее "Да", "отрицательный" означает отвержение, говорящее "Нет".
Индивидуальный Бог - это Бог правильных, верующих людей. Другие Боги - это правители еретиков. Солдаты нашей родной страны - это герои и защитники, армия противника - захватчики и насильники.
Я знаю всю эту чепуху. Каждый фильм группы "В" полон хорошими парнями и плохими парнями. Это нам действительно нужно. Зачем весь этот мусор о границах и, особенно, граница "я" против границы "эго". Это может быть предметом для философии семантиков, но не для меня. Почему ты не даешь нам что-нибудь более личное, что-нибудь возбуждающее, например, из моей сексуальной жизни.
Тут мало что можно сказать. Только два момента достойны упоминания - то, что дедушка долго оставался со мной, до тех пор, пока я не осознал, что он олицетворяет работу и отсутствие радости. Он жил исключительно в пределах границы своей семьи, своего храма. Мой отец жил, в основном, за пределами семейной границы. Дома он был гостем, которого следовало обслуживать и почитать. У моих родителей было много оже- сточенных схваток, включая физическую драку, когда он бил ее, а она драла его великолепную бороду. Он нередко называл ее "куском мебели" или "куском дерьма".
Шаг за шагом он изолировал себя, в то время как мы переезжали с места на место.
В Германии все многоквартирные дома имели фасадные и дворовые квартиры. Фасадные квартиры с видом на улицу имели мраморные лестничные клетки и ковры и специальный вход для прислуги. Дворовая квартира имела, по крайней мере, маленький сад, где прислуга выбивала пыль из ковров. Электричества не было, не было пылесосов и холодильников.
Моя мать использовала эти выбивалки для ковров для меня. Она не сломила мой дух: я ломал эти выбивалки.
Я был свидетелем наступления современности. Владелец дома вывесил электрические звонки в нашем доме. Электричество поступало из аккумуляторов. Их обслуживал мой кузен Мартин, которого я очень любил. Его интересовали все виды ремесел, и приборчики, которые все меня страшно привлекали. По-видимому, он никогда не интересовался девушками. Он покончил с собой, и я всегда фантазировал, что он сделал это в отчаянии, потому что не мог преодолеть "грех" мастурбации.
Трамваи тянули лошади, пока не было проведено электричество. Когда строили берлинское метро, я часами наблюдал за гигантскими молотами, вгонявшими прочные сваи в землю. Я наблюдал первые полеты братьев Райт на большой, нарядной императорской площади, сейчас там знаменитый аэродром. Тогда самолет разгонялся до скорости 40 миль в час.