Служение при рыночной экономике

Служение – это не список того, что мы должны делать, и не этические нормы, а образ жизни. Совершать отдельные поступки служения не есть то же самое, что жить в служении. Поступать, как слуга, – это одно, а быть слугой – это совсем другое. Как и во всех областях духовной жизни, механике служения, возможно научиться не переживая внутреннего изменения, не живя в служении.

Однако недостаточно просто подчеркнуть внутреннюю природу служения. Служение должно осуществляться в условиях того мира, в котором мы живем. Поэтому постараемся познать, как выглядит служение в рыночных условиях нашей повседневной жизни.

Прежде всего, существует служение сокрытия. Если все наше служение проходит на глазах других, то мы просто пустые люди. Послушайте духовное наставление Иеремии Тейлора: „Любовь надо скрывать и мало уважать: будьте довольны недостатком похвалы, никогда не огорчайтесь, когда вами пренебрегают и вас недооценивают…"[99]. Скрытость служения – это смертельный удар по гордости.

Сначала может показаться, что тайна служения сохраняется только ради того, кому эту услугу оказывают. Но дело не в этом. Анонимное служение оказывает действие даже на тех людей, которые о нем ничего не знают. Они ощущают более глубокую любовь и сострадание среди людей, хотя не могут дать отчета в этом чувстве. Если тайное служение совершается ради них, они вдохновляются к более глубокому благочестию, потому что знают, что источник служения находится гораздо глубже того, что видимо. Это служение, к которому способны все люди, от него происходят радость и праздничное настроение в любой общине.

Существует также служение в малом. Как Тавифа, мы можем находить пути делать „рубашки и платья для вдов" (Деян. 9:39). Я хочу рассказать одну правдивую историю. Когда я находился в последней горячке написания моей докторской диссертации, мне позвонил друг. Он интересовался, не поеду ли я с ним на некоторые посещения. Пойманный, я согласился, проклиная в душе такую неудачу. Выбегая из двери, я схватил книгу Бонхоуфэра – „Жизнь вместе", думая, что по дороге я ее почитаю. Я очень сожалел о потере времени, столь для меня драгоценного. И вот наконец мы оказались на центральном рынке. Мой друг вышел, и я помахал ему рукой, говоря, что подожду его в машине. Я взял свою книгу, открыл ее и прочитал следующие слова: „Второе служение, которое один должен оказывать другому, в христианской общине – это активная помощь. Это означает прежде всего простую помощь в мелких, внешних делах. Таких вещей полно везде, где только люди живут вместе. Ни для кого этот труд не является слишком низким. Тот же человек, который беспокоится о потере времени, связанной с этими мелкими услугами, просто придает слишком важное значение своей собственной карьере"[100].

Франциск Сальский говорит, что великие добродетели и мелкие услуги – это как сахар и соль. Сахар вкуснее, но он требуется не так часто. Соль же – везде и всегда. Великие добродетели требуются редко, а служение в малом – это наша повседневная жизнь. Великие задачи требуют великой жертвы в данный момент, а мелочи требуют постоянной жертвы. „Маленькие возможности для служения возникают каждый момент. И если мы хотим быть верными в малом, то нашей плотской природе некогда будет и вздохнуть, и мы должны будем умереть для собственных наклонностей. Мы бы скорее предпочли великие жертвы ради Бога, пусть даже болезненные, при условии, что в остальное время мы будем свободны в следовании своим вкусам и привычкам во всех мелочах"[101].

В области духа мы вскоре обнаруживаем, что все действительно серьезное и важное оказывается в самых незначительных уголках жизни. Наше обольщение „великим" сделало нас слепыми к этому факту. Служение в мелочах потребует наступления на нашу лень и медлительность. Мы начнем видеть мелочи как нечто главное. Фенелон сказал: „Презрение к мелочам вовсе не говорит о духовном величии. Напротив, именно из‑за узости наших взглядов мы считаем мелким то, что имеет столь далеко идущие последствия"[102].

Есть служение сохранения репутации других. Или, как называл это Бернард Клервосский, служение милосердия. Как необходимо это служение, если мы хотим спастись от сплетен и ответных укусов! Апостол Павел учил нас „никого не злословить" (Тит. 3:2). Мы можем прикрыть свой острый ответ какой угодно религиозной благонравностью, но он останется смертельным ядом. Есть дисциплина языка, удерживающая нас от праздных и вредных слов, и она может творить чудеса в нашем внутреннем человеке.

Не следует нам также принимать участие в тех разговорах, где люди злословят друг друга. У нас в церкви заведено правило – не принимать жалоб на пасторов, а лучше предлагать пойти прямо к тому, на кого имеется жалоба. Наши члены церкви оценили это правило. Оно имело оздоровляющее действие на всю общину.

Бернард Клервосский предостерегал нас, что злой язык „наносит тяжелый удар по милосердию всех тех, кто слышит такие слова, разрушает корень и ветви не только непосредственных слушателей, но и всех тех, кому злые слова потом передаются"[103]. Беречь репутацию других людей – это глубокое и длительное служение.

Есть также особое служение – принимать служение других. Когда Иисус начал мыть ноги тем, кого Он любил, Петр отказался. Он никак не мог согласиться с тем, чтобы его Учитель выполнял для него такой низкий труд. Это звучит как смирение, но на деле это завуалированная гордость. Служение Иисуса было вызовом тому, как Петр понимал власть: если бы Петр был учителем, он никогда не мыл бы ноги своим ученикам! Позволить другим служить нам – это акт покорности и служения. В этом – признание власти Царствия над всеми нами. Мы принимаем служение, никогда при этом не чувствуя, что мы обязаны за это отплатить. Те, которые из гордости отказываются принимать служение, не могут ни понять, ни принять Богом назначенный порядок в Царствии Его.

Есть служение простой вежливости. Наше время – это время трудное для вежливости. Но мы, дети света, никогда не должны презирать те нормы поведения, которые есть в каждой культуре. Это один из немногих оставшихся в обществе способов выразить признание ценности друг друга. Как Павел советовал Титу: „… быть не сварливыми, но тихими, и оказывать всякую кротость ко всем человекам" (Тит 3:2).

Миссионеры знают цену вежливости. Они никогда не будут вторгаться в какую‑нибудь деревню и требовать, чтобы их слушали: они сначала пройдут через все обычные в данном месте формы знакомства и представления. Но в своей собственной культуре мы склонны нарушать эти правила и в то же время требовать, чтобы нас принимали и слушали. А потом мы удивляемся, что никто не хочет делать ни того, ни другого.

„Но все эти правила такие бессмысленные, такие лицемерные", – жалуемся мы. Это сказки. Правила хорошего тона полны смысла и ни в коей мере не лицемерны. Надо преодолеть свое эгоцентрическое самолюбие, говорящее нам: „Люди спрашивают: „Как вы поживаете?" и при этом вовсе не интересуются этим вопросом в действительности!" Нам нужно признать, что это американский способ признания вашего присутствия. Мы можем тоже признать их присутствие, вовсе не обязанные давать отчет в том, что у нас болела голова сегодня утром. Слова „спасибо", „да", „пожалуйста" являются служением вежливости. Правила вежливости могут меняться от культуры к культуре, но цель их всегда одна и та же: признать других и их ценность. Служение вежливости особенно необходимо в нашем обществе, где происходит быстрое падение ценности личности при общей компьютеризации.

Есть служение гостеприимства. Петр побуждает нас: „Будьте страннолюбивы друг ко другу без ропота" (1 Петр. 4:9). Павел делает то же самое и даже требует гостеприимства как необходимого качества для служения епископа (Римл. 12:13; Тит 1:8). Сегодня существует острая нужда в домах, которые были бы открыты. Старая идея о доме для гостей сейчас совершенно извращена существованием отелей и ресторанов. Я побывал в испанских миссиях в Калифорнии и дивился той милости, какую там оказывали посетителям.

Я знаю пару, которая сделала служение гостеприимства центральным в своей жизни. Каждый месяц они принимали не менее семидесяти человек, одного за другим. Они верят, что Бог призвал их именно к этому служению. Может быть, большинству из нас это не под силу, но все же кое‑что мы можем сделать. Мы можем начать это делать.

Иногда мы сами себя ограничиваем, потому что делаем свое гостеприимство очень сложным. Я помню, как одна хозяйка просто с ног сбилась, искренне желая, чтобы каждому было удобно. Мой друг потряс нас всех, обратившись к ней: „Елена, я не хочу кофе, я не хочу чаю, я не хочу пирожков, мне не нужна салфетка! Я просто пришел повидаться. Не посидите ли вы с нами и не поговорите ли?". Просто возможность побыть вместе и поделиться – вот сущность гостеприимства.

Есть служение слушания. „Это самое первое служение, которое мы должны выполнять по отношению к другим в нашем с ними общении: слушать их. Как любовь к Богу начинается со слушания Его Слова, так и любовь к братьям состоит в том, что мы научаемся слушать их"[104]. Мы отчаянно нуждаемся в той помощи, которая приходит к нам через внимательное слушание друг друга. Нам для этого вовсе не надо быть опытными слушателями. Здесь больше всего требуются сострадание и терпение.

Нам не надо иметь правильных ответов, чтобы научиться хорошо слушать. В действительности часто именно правильные ответы являются препятствием к слушанию, потому что мы начинаем более заботиться об ответе, чем о том, чтобы слушать. Нетерпеливый полуслушатель – это просто оскорбление для того, кто хочет поделиться.

Слушание других успокаивает и дисциплинирует ум, чтобы слушать Бога. Оно создает такой внутренний труд в сердце, который изменяет как наши чувства, так и шкалу ценностей. Когда мы отупели, чтобы слышать Слово Божие, мы очень хорошо сделаем, если будем слушать других в молчании и смотреть, не услышим ли мы при этом Бога. „Кто думает, что его время слишком дорого, чтобы тратить его на слушание, тот скоро не будет иметь времени и для Бога, но только для себя и своих глупостей"[105].

Есть служение – носить бремена друг друга. „Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов" (Гал. 6:2). Закон Христа – это закон любви, „закон царский", как называл его Иаков (2:8). Любовь осуществляется, когда мы несем страдания и боль друг друга, плача с теми, кто плачет.

Если мы любим, то мы научимся нести скорби других. Я говорю „научимся", потому что это тоже дисциплина, которой надо овладеть. Большинство из нас считает, что все, что от нас требуется, – это принять решение носить бремена других, и мы, конечно, можем это сделать. Затем мы начинаем так поступать, и вскоре радость жизни покидает нас, мы обременены печалями других. Этого вовсе не нужно. Мы можем нести бремена других, не разрушая при этом самих себя. Иисус, Который понес на Себе бремена всего мира, мог сказать: „Бремя Мое легко" (Мф. 11:30). Можем ли мы научиться понимать печаль и боль других и отдавать в нежные руки Иисуса так, что облегчается при этом и наше собственное бремя? Конечно, можем. Для этого требуется некоторая практика, поэтому не будем спешить взять на себя бремена всего мира, а начнем более смиренно. Начнем с малого, Иисус будет нашим Учителем.

Наконец, есть служение – делиться Словом Жизни друг с другом. В „Пустынях", устроенных Кэтрин де Хек Догерти, есть следующее правило: когда кто‑нибудь удалялся в пустыню молчания и одиночества, делал это для всех других. И какое бы Слово Божие он ни получил, он должен был потом им поделиться с другими. Это милостивое служение, потому что нет такого человека, который мог бы слышать все, что Бог хочет сказать. Мы зависим друг от друга, чтобы получать Божий советы. Самый малый член общины может принести нам Слово, и мы не смеем осуждать его служение.

Здесь, конечно, есть опасность. Тот факт, что Бог говорит нам, не гарантирует того, что мы правильно понимаем послания. Мы часто смешиваем свои слова со Словом Божьим: „.,. из тех же уст исходит благословение и проклятие" (Иак. 3:10). Это предостережение смиряет нас и направляет в полную зависимость от Бога. Но мы не должны отстраняться от этого служения, потому что оно сегодня чрезвычайно нужно.

Воскресший Христос призывает нас к служению полотенцем. Такое служение, вытекающее из нашего внутреннего человека, – жизнь, и радость, и мир. Может быть, вы захотите начать с той молитвы, которую многие из нас уже использовали: „Господь Иисус, я бы так хотел, чтобы Ты привел ко мне кого‑нибудь, кому я могу послужить!"

III. Групповые дисциплины

Дисциплина исповеди

„Исповедание злых дел – это первое начало дел добрых".

Блаженный Августин

В сердце Божьем есть желание прощать и давать. Именно поэтому Он начал весь этот искупительный труд, кульминацией которого был Крест, а подтверждением – Воскресение. Бытующее мнение о том, что содеял Иисус на Кресте, состоит в следующем: люди были такие плохие и злые и Бог так разгневался на них, что не мог простить их, пока Некто, достаточно великий и достойный, не примет наказания за всех них.

Ничто не может быть дальше от истины. Любовь, а не гнев, привела Иисуса на Крест. Голгофа явилась результатом великого желания Бога – прощать, а не Его нежелания. Иисус видел, что Своим священническим страданием Он сможет в действительности вобрать в Себя все зло человечества и таким образом исцелить его, простить его.

Вот почему Иисус отказался от обычного болепритупляющего средства, когда Ему его предложили. Он хотел совершить Свой великий труд искупления в полном сознании. Глубоко таинственным образом Он готовился войти в ту, общую всему человечеству, бессознательность. Так как Иисус живет в Вечном ныне, этот труд был совершен не только для окружавших Его, но Он вбирал в Себя всю жестокость, весь страх, весь грех всего прошедшего, настоящего и будущего. Это был Его высочайший и святейший труд, труд, который соделал возможным исповедание и прощение грехов.

Некоторые, кажется, думают, что, когда Иисус воскликнул: „Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?", это был момент слабости (Мк. 15:34). Вовсе нет. Это был момент Его величайшей победы. Иисус, Который ходил в постоянном общении с Отцом, теперь полностью отождествил Себя с человечеством, так что стал действительным воплощением греха. Апостол Павел писал: „Ибо не знавшего греха Он сделал для нас жертвою за грех" (2 Кор. 5:21). Иисусу удалось вобрать в Себя все темные силы этого злого века и победить каждую из них светом Своего присутствия. Он настолько отождествил Себя с грехом человечества, что испытал богооставленность. Только так Он мог искупить наш грех. Это был действительно Его величайший триумф.

Исполнив этот великий труд, Иисус вкусил уксуса. „Совершилось!" – сказал Он. То есть труд искупления был завершен. Он мог чувствовать, как последние капли страдания человечества протекают через Него и предаются Отцу. Последние приступы зла, враждебности, страха и гнева осушались из Него, и Он был способен снова вернуться в свет Божьего присутствия. „Совершилось". Труд закончен. Вскоре после этого Он был свободен предать дух Свой Отцу.

„Для постижения наших грехов Он был в крови;

Он закрыл Свои очи, чтобы явить нас Богу;

Пусть весь мир падет и знает,

Что никто, как только Бог, может так любить".

Бернард Клервосский

Этот процесс искупления является великой тайной, сокрытой в сердце Бога. Но я знаю, что это правда. Я знал, что это правда, не только потому, что Библия говорит об этом, но потому, что я видел его проявления в жизни многих людей, включая меня самого. На основании этого мы можем знать, что исповедь и прощение являются теми реальностями, которые нас преображают. Без Креста дисциплина исповеди была только психологической терапией. Но она бесконечно больше. Она включает в себя реальное, объективное изменение в наших отношениях с Богом и субъективное изменение в нас. Это средство исцеления и преображения внутреннего духа.

Вы можете сказать: „Но я думал, что Христос на Кресте и искупление связано со спасением". Да, связано. Но спасение, как о нем говорит Библия, означает нечто большее, чем то, кто попадет в небеса или кто станет христианином. Павел сказал, обращаясь к верующим: „Со страхом и трепетом совершайте свое спасение" (Фил. 2:12). В своей проповеди на тему „Покаяние верующих" Джон Веслей говорил о том, как христианину необходимо все более входить в прощающую благодать Божию. Дисциплина исповеди поможет верующему возрастать „в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова" (Еф. 4:13).

„Но разве исповедь – это дисциплина, а не благодать?" Это и то, и другое. Если Бог не даст благодати, не может быть и искренней исповеди. Но это также и дисциплина, потому что есть вещи, которые мы должны делать. Это сознательно избранное направление действий, которое приводит нас под сень Всемогущего.

„А почему исповедь отнесена к числу общих дисциплин? Я думал, это частное дело между человеком и Богом". И снова ответ – и то, и другое. Мы благодарны за библейское учение, раскрытое Реформацией, что „един и посредник между Богом и человеками, человек Иисус Христос" (1 Тим. 2:5). Мы так благодарны за библейское учение, получившее заново высокую оценку в наше время, – „признаваться друг пред другом в проступках и молиться друг за друга…" (Иак. 5,16). И то, и другое находится в Писании, и одно не исключает другого.

Исповедь так трудна для нас еще и потому, что мы склонны рассматривать общину как собрание святых скорее, чем собрание грешников. Мы готовы признать, что любой другой гораздо дальше продвинулся в святости и что мы сами изолированы и одиноки в своем грехе. Нам невыносима мысль о том, чтобы открыть свои падения и недостатки другим. Мы воображаем, будто только нам одним никак не встать на дорогу, ведущую в небеса. Поэтому мы прячемся друг от друга и живем в завуалированной лжи и лицемерии.

Но если мы знаем, что Божий народ – это прежде всего собрание грешников, то мы свободны и слышать зов Божьей любви, и открыто исповедовать свою нужду перед братьями и сестрами. Мы знаем, что мы не одиноки в своем грехе. Страх и гордость, прилипшие к нам, липнут также и к другим. Мы все вместе грешники. В актах взаимной исповеди мы высвобождаем силу, способную исцелять. Наше человеческое не отрицается более, а трансформируется.

Власть прощать

Последователям Иисуса Христа была дана власть принимать исповедание греха и прощать во имя Его. „Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся" (Ин. 20:23). Какая чудная привилегия! Почему мы стесняемся такого жизнедающего служения? Если нам не по каким‑либо нашим заслугам, а из чистой милости была дарована власть освобождать других, как мы осмеливаемся удерживать этот дар? „Наш брат был дан нам, чтобы помочь нам. Он слушает исповедание наших грехов вместо Христа и прощает наши грехи во имя Его. Он хранит тайну исповеди, как Бог хранит. Когда я иду исповедаться перед моим братом, я иду к Богу" (Дитрих Бонхоуфэр, „Жизнь вместе")[106].

Такая власть ни в коей мере не уменьшает ни ценности, ни эффективности тайной исповеди перед Богом. Это чудесно, что у человека есть доступ к новой жизни на Кресте и без всякого человеческого посредничества. Эта истина ворвалась, как струя свежего воздуха, в дни Реформации. Она стала трубным звуком свободы от того рабства и подтасовки, которые вкрались в церковную систему исповеди. Но нам нужно также помнить и о том, что Сам Лютер верил во взаимную братскую исповедь. Он писал в „Большом катехизисе": „Когда я увещал вас исповедоваться, я увещал вас быть христианином"[107]. Нам также не нужно забывать, что, когда исповедальная система была впервые введена в церкви, она побудила к личному благочестию и святости.

Человек, который через исповедь испытал прощение и освобождение от неотвязного греха, должен чувствовать огромную радость от очевидности Божией милости. Но есть и другие, с которыми этого не произошло. Я опишу, как это бывает. Мы молили, умоляли о прощении, и, хотя мы надеемся, что мы были прощены, мы не испытали освобождения. Мы усомнились в своем прощении и отчаялись в своей исповеди. Мы боимся, что, возможно, мы исповедались только сами перед собой, а не перед Богом. Преследовавшие нас печали и раны прошлого не были исцелены. Мы пытались убедить себя, что Бог прощает только грех, Он не исцеляет память, но глубоко внутри себя мы знаем, что должно быть нечто большее. Нам говорят, что нам нужно верой принять прощение и не звать Бога лжецом. Не желая называть Бога лжецом, мы изо всех сил стараемся взять это верой. Но так как в нашей жизни остаются и страдания, и горечь, то мы снова отчаиваемся. В итоге мы начинаем верить либо в то, что прощение – это только пропуск в небеса и никак не отражается на нашей сегодняшней жизни, либо же в то, что мы не заслуживаем прощающей благодати Божией.

Те из нас, которые в какой‑то степени имеют подобные переживания, могут радоваться. Мы не истощили ни свои ресурсы, ни Божию благодать, когда мы решились на личное исповедание. Мы читаем следующие ободряющие слова одного пастора, вслед за призывом к испытанию самого себя и покаянию: „Если есть тот, кто не найдет в этом успокоения своей совести, но нуждается в дальнейшем утешении или совете, пусть он придет ко мне или к любому другому служителю Божьего Слова и откроет свою печаль…"[108]. Бог дал нам наших братьев и сестер, которые стоят, как Христос, перед нами и делают Божие присутствие и прощение реальным для нас.

Писание учит нас, что все верующие являются священниками перед Богом. „Вы –г род избранный, царственное священство" (1 Петр. 2:9). Во время Реформации это называлось „всеобщим священством верующих". Одной из функций священников Ветхого Завета было осуществлять прощение грехов через святую жертву. В Послании к Евреям, конечно, объясняется, что Иисус – это последняя и достаточная жертва. Но Он дал нам Свое священство, служение, назначенное к тому, чтобы делать эту жертву реальной в сердцах и жизни других человеческих существ. Именно через голос наших братьев и сестер слово прощения услышано и укоренено в наших сердцах. Бонхоуфэр писал: „Человек, исповедующий свои грехи в присутствии брата, знает, что он более не одинок, не оставлен сам с собой; он испытывает присутствие Бога в реальности другого человека. Пока я сам по себе в исповедании моих грехов, все остается во тьме, но в присутствии брата грех выводится на свет"[109].

Формально этот вид помощи был назван исповедью или таинством покаяния. Хотя многие из нас, включая и меня самого, чувствовали бы себя неловко в такой форме исповеди, она все‑таки имеет некоторые преимущества. Во‑первых, определенная форма напечатанной исповеди не оставляет места ни для извинений грехов, ни для смягчающих обстоятельств. Человек должен признать, что он согрешил по собственной вине, по собственной весьма горькой ошибке. Наши грехи не могут быть названы ошибками суждения, нельзя винить в них наше воспитание, семью или плохих соседей. Это высшего сорта лечение реальностью, потому что мы так склонны обвинять в своих грехах всех и все, прежде чем возьмем на себя личную ответственность за них.

Вторым преимуществом формальной исповеди является то, что слово прощения ожидается и дается в отпущении грехов. Слово Писания или же слово, подобное ему, действительно произносится вслух. „Если исповедуем грехи наши, то Он, будучи верен и праведен, простит нам грехи наши и очистит нас от всякой неправды" (1 Ин. 1:9). Кающемуся тогда ясно и авторитетно сказано, что он полностью прощен и освобождается от своего греха. Уверенность в спасении запечатлевается в духе, когда это вслух произнесено нашим •братом или сестрой во имя Христа.

Есть и третье преимущество установленной исповеди, а именно – раскаяние. Если раскаяние рассматривается как способ получения прощения, это, конечно, опасно. Но если оно рассматривается как возможность на мгновение остановиться и поразмыслить над серьезностью своего греха, тогда оно имеет истинное достоинство. Мы сегодня очень легко относим все свои грехи на счет Божьей любви. Если бы у нас была хоть слабая тень того отвращения ко греху, которое чувствует Бог, мы бы подвиглись к более святой жизни. Бог умоляет нас: „Не делайте этого мерзкого дела, которое Я ненавижу" (Иер. 44:4). Цель – помочь нам глубже понять греховность греха.

Все это, конечно, может быть достигнуто и без формальной исповеди. В действительности, когда мы знаем, чего мы хотим, это огромное преимущество – видеть, что исповедь является общим достоянием Божьего народа. Как это сделать? Возможно, живой пример поможет сделать это учение более конкретным.

Дневник исповеди

Хотя я читал в Библии о служении исповеди в христианском братстве, я никогда не испытывал его, пока не стал пастором моей первой церкви.

Я сделал этот трудный шаг по обнажению своей внутренней жизни перед другими вовсе не оттого, что чувствовал тяжесть греха. Я не чувствовал ни малейшего угрызения совести, кроме одного момента. Я жаждал иметь больше силы для совершения Божьего труда. Я ощущал, что не отвечаю многим отчаянным нуждам, которые вставали передо мной. Во мне должны были быть гораздо более богатые духовные ресурсы, чем те, которые у меня были (а они у меня были! Назовите что хотите из духовного опыта, у меня оно было!). „Господи, хочешь ли Ты принести что‑то большее в мою жизнь? – молился я. – Я хочу, чтобы Ты победил меня и правил мною. Если в моей жизни есть какое‑либо препятствие для Твоей силы, открой это мне". И Он открыл. Не было никакого голоса, не говорил Он мне и через людей, но просто во мне росло ощущение, что, возможно, в моем прошлом было нечто, препятствующее потоку Его жизни. Итак, я разработал план. Я разделил свою жизнь на три периода: детство, юность, взрослый период. Относительно первого я пришел к Богу в молитве и размышлении, с карандашом и бумагой в руке. Приглашая Его открыть мне что‑то в моем детстве, что нуждалось либо в прощении, либо в исцелении, либо в том и другом, я ожидал в полном молчании минут десять. Все, что только приходило мне на ум относительно моего детства, я записывал. Я не пытался ни анализировать, ни осуждать. Я был уверен, что Бог откроет мне все то, что нуждается в Его целительном прикосновении. Закончив, я отложил эту бумагу на день. На следующий день я сделал то же самое с годами моей юности, и на третий день – с периодом моей взрослой жизни.

С бумагой в руках я затем отправился к дорогому брату во Христе. Я ему сообщил об этом за неделю, так что он понимал цель нашей встречи. Медленно, и иногда с болезненным чувством, я читал свои листы, добавляя только те комментарии, которые бы делали мой грех яснее. Когда я кончил, я начал складывать свои бумаги в портфель. Но как мудро сделал мой советник‑исповедник: он мягко остановил мою руку и взял эти листы. Без единого слова он достал мусорную корзину, порвал бумаги и бросил их туда. Это безмолвное прощение грехов было потом сопровождено простым словом отпущения. И я знаю, что мои грехи были удалены от меня, как восток от запада.

Затем мой друг, возложив на меня руки, помолился молитвой об исцелении всех печалей и ран прошлого. Сила этой молитвы пребывает со мной и сегодня.

Я не могу сказать, что я пережил нечто драматичное. Нет. Собственно, весь этот опыт был чистым повиновением, без какого‑либо возбуждения чувств. Но я убежден, что это дало мне такую свободу, какой я прежде не знал. Похоже было на то, что я получил способность гораздо полнее пользоваться Духом. Именно вслед за этим событием я начал входить в некоторые из описанных в этой книге дисциплин, и это тоже стало моим новым опытом. Была ли здесь случайная связь? Я не знаю и, откровенно говоря, не хочу знать. Достаточно повиноваться внутреннему побуждению, пришедшему свыше.

Был при этом и интересный побочный эффект. Моя откровенность со всей очевидностью явилась некоторым „зажиганием" и для моего друга‑советника и его освобождением, потому что вслед за его молитвой за меня он оказался в состоянии исповедать свой собственный глубокий и тревожащий его грех, чего он не мог сделать раньше. Свобода зажигает свободу.