Социальная психология. концепция социальных представлений и дискурсивная психология

Автор: Т. П. ЕМЕЛЬЯНОВА

Т. П. Емельянова, Кандидат психологических наук, доцент, зав. кафедрой социальной психологии, декан факультета психологии Тверского государственного университета, Тверь

Анализируются основные содержательные моменты двух подходов: концепции социальных представлений и дискурсивной психологии*. Раскрывается общее и различное в их методологических позициях и истоках, сопоставляются понятийный и методический инструментарии. Приводятся характерные примеры эмпирических исследований, выполненных в рамках концепции социальных представлений и дискурсивной психологии. По итогам анализа обе концепции рассматриваются как два варианта конструкционистского направления в современной социальной психологии.

Ключевые слова: социальные представления, дискурсивная психология, конструкционизм, дискурс.

МИШЕНИ КРИТИКИ

История противостояния концепции социальных представлений (СП) и дискурсивной психологии (ДП) насчитывает двадцать лет. Такая длительная и активная полемика является значимым феноменом научного дискурса и уже сама по себе интересна для осмысления. Между тем, на наш взгляд, рассмотрение истории этой дискуссии позволяет также прояснить суть процесса зарождения и становления социально-психологических подходов нового поколения. Они возникли в последней трети XX века на волне критики магистральной науки и формировали свою методологию во многом благодаря продуктивным научным спорам, направленным как вовне, так и на ближайших "соседей". ДП впервые заявила о себе как систематически оформленное направление в 1987 г. в труде Дж. Поттера и М. Уэтерелл [32]. Думается, что именно критическое осмысление других инновационных подходов в социальной психологии (теории СП, теории социальной идентичности, этогеники Харре) способствовало формулированию и продвижению собственных идей. Концепция СП возникла более чем на два десятка лет раньше ДП и к моменту начала полемики в середине 80-х годов [31] была уже сформировавшимся подходом.

Несмотря на то что концепция СП С. Московичи достаточно хорошо известна отечественному читателю, в нашей литературе анализировались большей частью ее концептуальные основы, те возможности, которые она открывает для эмпирических исследований, и ее критический потенциал как одного из "иконоборческих", по выражению И. Дойчера, направлений в современной социальной психологии [1, 3 - 5, 6, 9, 11, 12]. Пожалуй, в меньшей степени исследовалось ее место в современной науке на фоне взаимоотношений и взаимовлияний с близкими ей направлениями. Специфичность ситуации, в которой развивалась концепция, заключалась в том, что ее автор, будучи одним из активных участников западноевропейской "критической волны", и сам стал мишенью активной критики своих противников. Бурные дебаты по поводу методологического статуса этого направления, начавшиеся в 80-х годах после первых публикаций работ Московичи и его коллег на английском языке [23 - 25], не утихали до конца 90-х. Но полного признания и взаимопонимания так и не было достигнуто. Сформировалась коалиция апологетов и сторонников концепции; в их числе такие видные социальные психологи, работающие вне Франции, как У. Флик, В. Вагнер, И. Маркова, А. -М. де Роза, М. Огустинос, Р. Харре, Р. Фарр (один из первых поддержавший идеи Московичи в Великобритании), и др. Полемика началась с выяснения статуса феномена и понятия СП в научном пространстве традиционной социальной психологии: шла работа по соотнесению и сопоставлению СП с аттитюдами, стереотипами, схемами, категориями, атрибуцией, предрассудками и другими социально-когнитивными феноменами. Вердиктом критиков, настроенных на обновление социальной психологии, был вывод о промежуточном статусе концепции в континууме когнитивизм-конструкционизм (см., например, [13]).

На этой волне с конца 80-х годов и завязалась полемика представителей концепции СП с разработчиками британской и американской версий

* Понятие "дискурсивная психология" (англ. discursive psychology) используется нами вслед за разработчиком данного подхода Дж. Поттером (см. [27, 28, 30]).

стр. 16

конструкционизма на предмет принадлежности теории Московичи к данному направлению. При этом если Р. Харре был убежден в плодотворности теории СП и ее новаторстве, то приверженцы ДП Дж. Поттер и И. Литтон [31] сначала оспаривали ее принадлежность к конструкционистской парадигме, рассматривая феномен СП как рядоположенный с аттитюдами, схемами и т.п. Со своей стороны, К. Джерджен также критиковал "репрезентационизм" как версию социально-когнитивистского направления.

Подобная противоречивость в оценках со стороны признанных во всем мире специалистов заставляет задуматься о причинах этой неоднозначности. Можно предположить, что различные критики ориентируются на разные течения в рамках огромного массива исследований СП (см. об этом [6]). Нужно признать, что более чем за сорок лет существования концепции она обнаруживает не только значительную экспансию в смысле географии исследований, но и заметные расхождения в трактовке положений, высказанных в 1961 г. Московичи. Это, в свою очередь, стимулировало появление нескольких влиятельных направлений в развитии методологии исследования СП.

Если вернуться к актуальному ныне континууму когнитивизм-конструкционизм, то можно сказать, что сотни работ, которые направляются на международные конференции по СП (к нынешнему моменту их состоялось уже семь), ориентированы на исследование содержания и структуры представления исходя из идей Ж. -К. Абрика о ядре и периферии представления. Эта удобная для анализа операционализация понятия привлекает своей прозрачностью и практичностью, но делает концепцию вполне когнитивистской. Это и понятно, еще в конце 60-х годов Абрик - один из первых последователей Московичи - проводил экспериментальные исследования представлений о партнере, задаче и конфликте в ситуации игры. Именно в рамках этой методологии, диктовавшей подход к представлению как феномену, во-первых, индивидуально-психологическому и, во-вторых, рождающемуся в ситуации непосредственного взаимодействия, зародилась идея о ядре и периферии представления. Уже в начале 70-х годов статьи Абрика были изданы на английском языке и, таким образом, еще до появления англоязычных версий работ Московичи и Жодле могли создать мнение о подходе в целом. Как феномен индивидуально-психологический, репрезентирующий конкретную ситуацию в голове участника игры, СП действительно соотносились по эпистемологическому статусу со схемами и аттитюдами. Опубликованные в начале 80-х годов на английском языке упоминавшиеся статьи Московичи во многом вернули СП то наполнение, которое первоначально содержалось в его программном исследовании "Психоанализ, его образ и публика" (см. об этом подробнее [4, 5]).

Но существование разных течений в рамках концепции СП не единственная причина неоднозначности ее восприятия в психологическом мире. Сам понятийный аппарат теории вызывает критику, прежде всего, из лагеря дискурсивных психологов: начиная с самых первых критических выступлений, они отмечали в нем "следы когнитивизма" [31], которые обнаруживаются в понятиях иконической матрицы и фигуративного ядра. В последующих полемических рассуждениях Дж. Поттер уже в соавторстве с М. Биллигом обращают внимание на процессы "якорения" и объективации, которые находятся "в прямом противоречии с утверждением Московичи о том, что представления развиваются в "непрерывном журчании" повседневного разговора. Если якорение и объективация рассматриваются как фундаментальные когнитивные механизмы, тогда теория социальных представлений будет дрейфовать к когнитивному редукционизму" [29, с. 15]. Критики, правда, допускали, что объективация СП могла бы интерпретироваться "социологически", а не когнитивно, поскольку в противном случае "риск состоит в том, что внимание будет направлено на когнитивные события внутри индивидов скорее, чем на характеристики спора и конфликта, имеющего место в рамках разговора, текстов других символических медиа и распространяемого посредством различных социальных практик" [там же].

Думается, во многом на волне этой полемики во второй половине 90-х годов начинает заявлять о себе направление, разрабатываемое В. Вагнером, австрийским сторонником теории СП, в котором акцентируется конструкционистская составляющая этой теории. Идея о социальном конструировании знания, имеющего историческую обусловленность, с самого начала существования концепции была центральной в работах Московичи. Другое дело, что эта концепция представляет собой особое направление в социальном конструкционизме, по многим методологическим позициям отличающееся от подхода как Харре, так и Джерджена. Первое и главное отличие, которое влечет за собой все другие, состоит в понимании механизма выработки нового знания - в контексте широко понимаемого общественного взаимодействия людей, содержание которого фиксируется в текстах СМИ, политическом и других видах дискурса. Субъектом, носителем этого знания являются не отдельные индивиды, а большие социальные группы. Основной исследуемый феномен общественного знания - социальное представление - вырабатывается группами в ситуациях дефицита информации, угроз разного рода и тем самым выполняет определенные социальные функции. Следовательно, теория Московичи стоит

стр. 17

особняком в конструкционистском лагере в трактовке понимания как взаимодействия, его субъекта, так и феноменов знания, исследуя их большей частью в макросоциальном контексте, в отличие от подходов Харре, Джерджена и дискурсивных психологов, ориентированных скорее на микросоциальный процесс взаимодействия.

МЕТОДОЛОГИЯ: РАЗЛИЧИЯ ИЛИ БЛИЗОСТЬ?

Идеологи ДП всегда отмечали новаторский потенциал концепции СП и высоко оценивали вклад Московичи в перестройку социальной психологии: "У него широкий, интеллектуально открытый взгляд на социальную психологию. Его работа в области социальных представлений является одним из наиболее весомых ответов на антиинтеллектуализм, который душит наиболее ортодоксальные социально-психологические тексты, особенно в "официальных" журналах" [29, с. 16].

Между тем Харре, подобно его последователям - дискурсивным психологам, будучи озабоченным "социальной" направленностью современной социальной психологии, критикуя концепцию СП, называл их в сущности индивидуально-психологическими образованиями [18]. Социальное наполнение он понимал так же, как и сторонники ДП, прежде всего в форме непосредственного анализа языковых форм взаимодействия людей. Московичи же, по крайней мере на уровне декларации, этой идеи не разделяет. Обращаясь к теме социальной природы психического, он пишет о том, что "едва ли стоит искать ее в тривиальностях интерсубъективности или лингвистических конструкций" [8, с. 6].

Харре называет ДП развитой формой прежнего этогенического подхода, предложенного им в соавторстве с Секордом [19, с. 136]. Ее родство с подходом Харре проявляется в нескольких аспектах: прежде всего в рассмотрении речи как феномена, релевантного целям социально-психологического анализа (анализ объяснений у Харре и анализ дискурса у Поттера и его единомышленников). При этом нельзя не заметить, что интерес к языку в этих подходах существенно различается. Если для Харре язык - это прежде всего основа социального действия, придающая смысл, как прямой, так и косвенный, социальному взаимодействию, то для дискурсивных психологов важнейшей является идея контекстуальной обусловленности высказывания, а сам дискурс становится центральным предметом изучения. Позднее Харре определит дискурсивный процесс как структурированную последовательность интенциональных актов, которые задействуют ту или иную знаковую систему, например, речь и результат совместной деятельности [10, с. 5]. Отсюда следует, что дискурс должен пониматься шире, чем собственно речевые действия, находящиеся в ряду с множеством других дискурсивных активностей [там же, с. 4].

Эти теоретические представления о дискурсе явно перекликаются с постмодернистской литературной теорией, в частности, с критическим методом деконструкции Дерриды, и так же, как последний, берут свое начало в философии Виттгенштейна, который по праву считается отцом постмодернизма в социальных науках. Он утверждал, что язык не имеет фиксированного значения вне того контекста, в котором он используется, а наше понимание мира формируется тем языком, которым мы пользуемся для его описания.

ДП, безусловно, является "специфической исследовательской областью в рамках более широкого мультидисциплинарного течения" [12, с. 52] и, с одной стороны, относится к дискурсивным направлениям (структурный анализ последовательностей речевых актов, роль дискурсов в формировании методов науки, социология знания как дискурсивная деятельность в контексте культуры [там же], конверсионный анализ Sacks'a и др.), родственным ей по предмету исследования - дискурсу. Более того, Поттер называет ДП "частным случаем дискурсивного анализа" [28, с. 784]. С другой стороны, дискурсивная психология находится в числе новейших ответвлений социальной психологии. Ее двойной статус, по-видимому, определяется той необходимостью плодотворного взаимодействия, которое обоюдно "подпитывает" и лингвистику, и психологию, отвечая запросам постмодернистской критики.

Развитие ДП, согласно Поттеру, было спровоцировано "климатом проблематизации", порожденным так называемым кризисом в социальной психологии в 70-х годах, и интеллектуальным контекстом работ Джерджена, Харре и Секорда, а также Шоттера [27, с. 235]. Говоря о вовлеченности ДП в схватку на теоретическом, методологическом и концептуальном уровнях как характерной особенности ее развития, в качестве ее оппонента он называет и теорию СП [28, с. 784]. Истоки ДП, так же, как и концепции Харре, восходят к трудам этнометодологов, заимствуя у них интерес к повседневному дискурсу, имеющему для его участников непосредственный практический смысл. Кроме того, дискурсивные психологи несомненно испытали влияние семиологии и теории речевого акта.

Борьба с магистральными отраслями социальной психологии и здесь становится ареной, где оттачивается методология этого подхода. Под огонь критики вначале попадает наиболее традиционное понятие - аттитюд: "Дискурсивная психология не принимает как должное тот факт, что мнения отражают основные аттитюды или диспозиции, и потому мы не ожидаем, что дискурс че-

стр. 18

ловека будет последовательным и связным. Вместо этого фокус интереса приходится на сам дискурс, на то, как он организован, и что он делает" [32, с. 4]. Таким образом, дискурсивными психологами выдвигается тезис о том, что стабильного и непротиворечивого внутреннего мира не существует, а люди всегда по-разному оценивают события в зависимости от контекста ситуации.

ДП, по словам Поттера, совершает движение от рассмотрения языка как абстрактной системы терминов к анализу разговора и текстов как составных частей социальных практик [28, с. 785]. Как форма использования языка или других знаковых систем дискурс формирует версии реальности. Таким образом, знание становится функцией дискурса. Поскольку изложение людьми одного и того же события практически всегда имеет свои нюансы, а то и выглядит противоречивым для внешнего наблюдателя, задача исследователя - проникнуть в контекст происходящего.

Выражая сомнение в том, что мнения людей действительно отражают аттитюды или СП как устойчивые диспозиции, Поттер и Уэтерелл предлагают в качестве альтернативного варианта понятие "интерпретационные репертуары", которое они определяют как "широко понимаемые кластеры терминов, описаний и фигур речи, часто организуемые вокруг метафор или зрительных образов. Их можно воспринимать как строительные блоки, используемые для создания версий действий, "Я" и социальных структур в разговоре... Как таковые, они представляют собой коллективно доступные ресурсы для оценок, конструирования фактических версий и выполнения конкретных действий" [33, с. 146 - 147]. Эти "риторически самодостаточные" аргументы используются гибко, а часто и противоречиво, они различным образом комбинируются для достижения вполне определенных, например, политических целей. Авторы проводят аналогию со строительством моста, при конструировании которого используются заранее подготовленные балки - это и есть "интерпретационные репертуары". Они могут подгоняться на месте, но их основа создана заранее. "Понятие интерпретационных репертуаров задумано, для того чтобы обращаться к содержанию дискурса и к тому, как это содержание организовано" [там же, с. 147].

Дискурсивные психологи утверждают, что мнения людей не могут рассматриваться как последовательные и устойчивые, так как они не опираются на аттитюды или на другие стабильные когнитивные образования, например, СП. Напротив, логика социального мышления рассматривается ими как обратная - аргументы в качестве ресурсов используются для конструирования мнений, служащих достижению определенных целей. В центр этой логики ставится процесс конструирования социальной реальности, в частности, как, например, в исследовании Уэтерелл и Поттера [39], проведенном в Новой Зеландии. В этой работе изучается то, каким образом в дискурсе проявляется стремление людей заявлять себя как либералов, отрицающих расистские взгляды по отношению к коренному населению Новой Зеландии, но при этом по существу поддерживать политику дискриминации на расовой почве. Интересно, что респондентами в исследовании были белые образованные жители Новой Зеландии, представители среднего класса. Этот выбор обусловлен целью исследования - обнаружить маскируемые тенденции оправдания расового неравенства у влиятельной группы белого населения: "С одной стороны, такие группы не хотят выглядеть расистами, в особенности в глазах симпатизирующего им либерального вида социального исследователя. С другой стороны, они, как правило, не хотят делать или поддерживать ничего такого, что сделало бы их жизнь более трудной, что подразумевало бы отказ от привилегий, существенное изменение власти или потенциально угрожающие социальные изменения" [33, с. 146]. Это своего рода ситуация "идеологической дилеммы" [там же]. Дополнительно исследовались парламентские документы и публикации в СМИ.

В рамках исследования авторы различают традиционный "расовый дискурс", восходящий к таким мыслителям викторианской эпохи, как Ф. Гальтон, и проповедующий идеи о врожденных особенностях, инстинктах, цвете кожи и расовой чистоте. Он считается архаичным в современных обществах и очень ограниченно проявлялся в материалах исследования. На первый план вышел другой тип дискурса: в его основе лежали понятия о народе маори как о культурной, а не расовой группе. При этом в ходе анализа документов выделились два вида "интерпретационных репертуаров": с одной стороны, "культура как наследие", в котором "центральной является идея о культуре маори как наборе традиций, ритуалов и ценностей, передаваемых от предыдущих поколений" [там же, с. 148]. С другой стороны, авторы выявляют вид дискурса "культура как терапия", дающий возможность молодым туземцам вернуться к своим культурным корням, чтобы снова обрести исконную идентичность.

Соглашаясь с тем, что переход от расового дискурса к культурному - это первые шаги к мультикультуральному обществу, авторы показывают, что "репертуары культуры продолжают выполнять важную идеологическую работу для белых новозеландцев. Репертуар "культура как наследие" может использоваться, например, для того, чтобы "заморозить" группу в ее прошлом, обесценивая ее нынешнюю реакцию на свое социальное положение и отделяя область чистого "культурного действия" от современного мира

стр. 19

политики. Протесты современных маори, таким образом, часто интерпретируются белыми политиками как "не созвучные" с "истинными" основами культуры маори" [там же, с. 149]. Вид дискурса "культура как наследие" используется для того, чтобы представлять молодых маори, городских жителей, как людей, которым чего-то не хватает, но не как неполноценных по сравнению с более "цивилизованным" белым сообществом, а ставших неполноценными маори [там же]. Большая внешняя "дружественность" культурного дискурса позволяет ему совершать ту же идеологическую работу, что и традиционный расистский дискурс: он поддерживает идею различия, представляемого естественным, и выдвигает на первый план объяснения этого неравенства со стороны группы большинства [там же, с. 150].

Нельзя не заметить, что методология этого исследования достаточно близка к теории СП: виды культурных дискурсов и феноменологически, и по способу их получения неотличимы от социальных представлений о безумии, выявленных Жодле [20]. Правда, Поттер и Уэтерелл настаивают на принципиальных различиях в подходе. (Их аргументы мы рассмотрим позже.) В чем размежевание выглядит очевидным, так это в понимании феномена расизма социальным когнитивизмом и ДП. С точки зрения Поттера и Уэтерелл, социально-когнитивистские теории рассматривают расовые предрассудки как "личностную патологию", "сбой эмпатии", а не как характеристику общества, организованного для подавления одной группы и доминирования другой [39, с. 198]. Согласно итогам дискурсивного исследования, расизм должен квалифицироваться "как социальная патология, сформированная отношениями власти и конфликтующими отношениями групп" [там же, с. 208]. Такой подход объявляет и саму социальную структуру производной от дискурса: "...дискурсивный акт создает группы, интересы, эмоции, сходства и различия, социальный пейзаж, антропологию, психологию идентичности и даже географию" [там же, с. 146].

Категоризирующая функция дискурса здесь выступает механизмом конструирования социальной реальности. Полемизируя с теорией социальной категоризации, сторонники дискурсивной психологии, впрочем, не отрицают принципиальной совместимости обоих подходов, ориентированных на работу с феноменом социальной категории. При этом дискурсивные психологи стремятся отмежеваться от теории социальной идентичности в понимании самого феномена категории. С точки зрения Уэтерелл и Поттера, социальные категории рассматриваются в теории социальной идентичности "как статичные черты предопределенного макросоциологического пейзажа" [39, с. 74]. Нужно признать, однако, что это обвинение не вполне справедливо, так как в известных экспериментах Г. Тежфела с соавторами, проведенных ими в 1971 г. в Бристоле [37] с так называемыми "минимальными группами", было показано, что эффекты межгруппового взаимодействия проявляются даже в "минимальной" группе, созданной в целях эксперимента, и, следовательно, определяются ментальными феноменами, а не заданными "макросоциологическими чертами".

Таким образом, именно в ментальном (или дискурсивном) конструировании категорий оба направления сближаются и обнаруживают единство своей принадлежности к новой конструкционистской парадигме. Правда, остается не совсем ясным вопрос о соотношении такой социальной реальности в форме ментальных конструкций и институциональной социальной реальности. Квалификация конструкционистской парадигмы как релятивистской справедлива в отношении ДП, что, впрочем, утверждает и сам Поттер: "дискурсивная социальная психология в целом является конструкционистским направлением и большей частью, хотя и не всегда, скорее связана с релятивистской метатеорией, чем с реалистической, позитивистской" [27, с. 235]. Ее статус Поттер определяет как "подход с рядом метатеоретических, теоретических и методологических элементов" [28, с. 787], но не парадигму и не метод, как ее воспринимают некоторые критики.

Отстаивая новизну и самодостаточность этого подхода, дискурсивные психологи стремятся прежде всего отмежеваться от теории СП. Действительно, точек соприкосновения между тремя этими направлениями много и все они базируются на их парадигмальной общности, а именно - на их принадлежности к конструкционистской парадигме. По-видимому, эта близость позиций и побуждает (по логике малых различий) идеологов ДП размежеваться с ближайшими соседями. Со стороны же теоретиков СП подобных тенденций не наблюдается, напротив, в их высказываниях скорее звучит покровительственно примирительная интонация, в общем адекватная для исторически более старого и сложившегося направления. Так, по мнению Флика, "дискурсивная психология должна рассматриваться как углубляющая и вносящая подробности в центральные положения теории социальных представлений" [15, с. 6], а Вагнер, говоря о дискурсивном подходе, заметил, что он является фундаментальным и важным микросоциальным дополнением для исследования социальных представлений [38, с. 316]. Даже Харре признавал методологическую близость этих подходов. Меняя, однако, приоритеты, он утверждал, что психология социальных представлений, развиваемая Московичи и другими, - это форма дискурсивной психологии [19, с. 135]. Сами же теоретики дискурсивного подхода - Поттер и

стр. 20

Уэтерелл - скорее решают задачи подтверждения специфичности ДП.

В коллективной монографии "Психология социального" они отмечают, что теория социальных представлений обладает многочисленными достоинствами перед более традиционными социально-психологическими теориями. Три из них могут быть выделены как важнейшие: акцент на содержании или смысле человеческой жизни, акцент на коммуникации как основе разделяемого социального понимания и акцент на конструктивных процессах, посредством которых вырабатываются версии мира [33, с. 139]. Однако следует их уточнение: сделав содержание конкретной культуры фокусом анализа, эта теория не свободна от когнитивного редукционизма. Другими словами, они задаются вопросом: должно ли культурное содержание рассматриваться как набор ментальных образцов, позволяющих осмыслять конкретные феномены? С точки зрения дискурсивных психологов, оно должно анализироваться как элементы взаимодействия в конкретном окружении: в газетных статьях, разговорах, политической речи [там же, с. 141]. Между тем культурные "интерпретационные репертуары" Поттера и Уэтерелл являются теми же ментальными "блоками" в анализе расизма. Едва ли кто-то сейчас возьмется решить этот спор, и вряд ли целесообразно вообще ставить вопрос о "правильных" или "неправильных" взглядах на природу культурных составляющих в социально-психологическом исследовании. Скорее имеет смысл искать здравое зерно в имеющихся понятиях: правила и планы в этогенической психологии, "культурные параметры" в кросскультурной психологии, СП, "интерпретационные репертуары" в ДП.

Признавая продуктивность акцентов на коммуникации, идею выработки представлений в разговорах, текстах СМИ, использование в исследованиях масштабных открытых интервью, Поттер и Уэтерелл тем не менее отмечают, что интерес не обращался на разговор при взаимодействии; скорее разговор расценивался как путь к скрытым представлениям. Почти не наблюдалось интереса к тому, что делает разговор, и как он организован во взаимодействии [там же, с. 141]. В противовес этому дискурсивные психологи позиционируют свой исследовательский интерес как направленный на использование дискурса для оправдания определенных точек зрения или выражения идентичности. В другом месте (см. [30, с. 448]) Поттер и Эдвардс подчеркивают, что, в отличие от теории СП, ДП анализирует коммуникацию с точки зрения практических целей, преследуемых людьми (например, оправдание дискриминации в Новой Зеландии). В действительности, в рамках теории СП есть направление, возглавляемое Абриком, которое намечает пути методологического синтеза понятий "социальное представление" и "социальная практика" [34], правда, преимущественно в логике влияния представления на поведение. Между тем вопрос связи представления и действия остается проблемным и на философском уровне. Вагнер возражает критике дискурсивных психологов, солидаризируясь с мнением Дуглас о том, что действие является интегральной частью представления [38, с. 313]. Говоря о проведенных в рамках этого подхода исследованиях, нельзя не отметить, как удачно сочетала Жодле в своем исследовании СП о безумии анализ результатов наблюдения за практическими действиями респондентов и анализ интервью.

Одним из центральных моментов критики дискурсивных психологов стало понимание самого феномена конструирования. Соглашаясь с тем, что теория СП относится к конструкционистской парадигме, Поттер и Эдвардс тем не менее замечают, что обе теории сильно различаются по природе и масштабам такого конструирования [30, с. 449]. Эта позиция проясняется и далее: дискурсивная социальная психология является конструкционистской в двух смыслах. Во-первых, она рассматривает людей как конструирующих свои миры, исходя из собственных интересов и взглядов. Во-вторых, она настаивает, что описания и интересы, которые люди используют, чтобы создать эти миры, сами сконструированы, т. е. созданы в разговоре, специальных текстах из слов, метафор и других дискурсивных ресурсов [27, с. 236]. Теория СП трактуется лишь как теория когнитивного конструирования, поскольку "она рассматривает смысл как конструируемый в голове посредством психических процессов" [33, с. 143]. Видение теории СП только в качестве когнитивистского подхода, рассматривающего процессы обработки информации [30], вызвало полемический отклик И. Марковой [21]. Она рассматривает теорию СП как одно из перспективных направлений в социальной психологии, базирующихся на диалогической эпистемологии и являющихся "надежной альтернативой традиционной индивидуалистической и статической эпистемологии, совершенно неприемлемой, как многократно говорилось, для исследований в социальных науках" [21, с. 420]. По ее мнению, теория СП изучает социальное познание, но отнюдь не в духе индивидуалистического социального когнитивизма, а, напротив, в рамках диалогизма Бахтина, причем с акцентом на "сообщество, напряженность, гетерогенность и полифонию" [там же, с. 424]. Преимуществом теории СП, выгодно отличающим ее от других современных социально-психологических подходов, Маркова считает и ее обостренный интерес к социальным изменениям, обусловленный самой диалогической природой феномена СП [там же, с. 455]. При этом она своеобразно и широко понимает диалог с Другим как диалог между группами, сообществами. Так,

стр. 21

бахтинский литературоведческий метод Маркова интерпретирует как обоснование методологии социально-психологической концепции, которую она сближает с со-конструктивистским подходом Ж. Вальсинера [там же, с. 435].

Между тем дискурсивные психологи считают свою версию конструкционизма еще более сильной: "согласно дискурсивной психологии конструкция создается в разговоре и в текстах, поскольку особые версии мира развиваются и риторически разрушаются" [30, с. 449]. Рассуждая о конструировании версий мира, Поттер и Уэтерелл считают, что дискурсивный анализ - это теория социального и дискурсивного конструирования. Он изучает то, как люди коллективно конструируют версии мира по ходу своего практического взаимодействия и как эти версии устанавливаются в качестве прочных, реальных и не зависящих от говорящего [33, с. 143]. Сравним это мнение с тем, как определяет конструкционистский смысл теории СП Вагнер: "Представление конструируется и конструктивно. Действие неотделимо от других ментальных выражений, например, разговора. Таким образом, представление не есть причина поведения в смысле причинно-следственных отношений. Сильная версия связывает групповой уровень с индивидуальным не только посредством социальных корней представлений, но также и посредством конструирования локальных миров" [38, с. 322]. Думается, что "локальные миры" Вагнера и "версии мира" Поттера и Уэтерелл близки по смыслу между собой и вместе - "жизненным мирам" А. Шюца, а их эпистемология восходит к понимающей социологии и социологии знания.

Говоря о принципиальных различиях между ДП и теорией СП, дискурсивные психологи упоминают и об используемых ими методах. Значительное место среди них занимают этнографические методы анализа документов, видео- и аудиозаписей. Кроме того, применяются фокус-группы и неструктурированные интервью [28, с. 787]. Нельзя не заметить, что качественные методы широко распространены и в исследованиях СП. По-видимому, различие состоит не столько в перечне методов как таковых, а в предмете изучения: у исследователей СП им является не дискурс, а содержание, динамика и структура СП.

Уже упоминалось о метафоре конструирования моста, используемой Поттером и Уэтерелл, которая должна была наглядно продемонстрировать методологическое различие между обоими направлениями. Эти авторы утверждают, что ДП, в отличие от теории СП, изучает не только ресурсы, которые люди используют для конструирования версий - "интерпретационные репертуары", т.е. заранее приготовленные "балки моста". В конструировании "моста" "другие материалы придется изготавливать на месте, например, конкретные опоры, которые должны подходить к контурам ландшафта" [33, с. 143]. Дискурсивные психологи упрекают теорию СП в невнимании к этим опорам, обращая внимание на то, что в данной теории фигурируют люди, понимающие разделяемые представления, но изолированные друг от друга. Упрек справедливый только отчасти. Действительно, преобладающая часть исследований в рамках теории проводилась на больших социальных группах и сам феномен СП разрабатывался Московичи как атрибут социальной группы. Однако это не исключает возможности изучения процесса выработки представления не только в СМИ (как это делал Московичи), но и в непосредственной коммуникации (как в работе Жодле о безумии). Это направление исследований активизировалось в последние годы (см. [36]).

Внимание к "опорам моста" в ДП воплощается в выявлении того, каким образом респонденты комбинируют аргументы из общего "интерпретационного репертуара" и в последующем анализе и квалификации полученного дискурса. Опасность релятивизма, субъективного прочтения такого дискурса возрастает пропорционально снижению валидности подобной интерпретации. На примере анализа новозеландского дискурса хорошо просматривается относительность этого прочтения (в полном соответствии с конструкционистским видением научного знания), выражающего либерально-демократические позиции западной интеллигенции конца XX века.

У ДП и теории СП, на наш взгляд, все же гораздо больше общего, чем различного. Их объединяет прежде всего общая методологическая платформа, что реализовалось в интересе к обыденному знанию, к идее выработки разделяемых ментальных объектов, принципам конструкционизма как к обновленной программной идее социальной психологии. Именно эта идея вдохновляла представителей обоих направлений на кропотливую работу по размежеванию с традиционными направлениями в социальной психологии XX века. При этом если идеологам теории СП пришлось вести в 60 - 70-х годах острую полемику с бихевиоризмом, а в 80-х - с социальным когнитивизмом, то дискурсивная психология уже в 90-х годах начала отвоевывать право на самостоятельность в полемике с теорией СП.

ОБЩИЕ ПРЕДШЕСТВЕННИКИ

Московичи с самого начала (и значительно раньше, чем Харре и Джерджен) преследовал цель обновления бихевиористской и когнитивистской социальной психологии, ставил и решал проблему активности социального познания в выстраивании версий реальности (которыми и являются СП), относительности и исторической изменчиво-

стр. 22

сти знания. Небезынтересен, на наш взгляд, вопрос о том, на какой теоретической базе осуществлялась постановка всех этих проблем, в целом аналогичных тем, которые решались в британском конструкционизме. Как утверждает Московичи, такой базой послужила французская социологическая школа [26]. На первый взгляд это вполне логично и закономерно: французская социологическая традиция порождает современную социально-психологическую концепцию.

Но, думается, выведение всей методологии концепции СП непосредственно из дюркгеймовского "социологизма" было бы не вполне корректным. Безусловно, влияние французской социологической школы ощущается не только в заимствовании центрального понятия "коллективные представления". Дюркгейм как верный продолжатель традиции Конта выступал прежде всего и против психологизации социальных наук, последовательно проводя принцип "социального реализма": общество - это реальность, существующая независимо от составляющих его индивидов. Психологизация для Дюркгейма, т.е. примат индивидуального сознания над коллективными представлениями - недопустимая редукция высшего к низшему. У Московичи эта мысль выражена достаточно определенно: "Невозможно объяснить социальные факты исходя из психологии индивидов" [26, с. 84]. При этом Московичи солидаризируется с Моссом, который противопоставляет эту точку зрения той, что доминирует в Англии и Германии [там же]. Реальность СП, по Московичи, это и есть социальная, а не индивидуально-психологическая реальность, которая конструируется в микро- и макросоциальном взаимодействиях. Как атрибут социальной группы, СП и служат этой группе, участвуя в социальных процессах. Впрочем, уже здесь начинаются различия между представлениями по Дюркгейму и по Московичи. В социологии Дюркгейма коллективные представления рассматриваются как элемент "коллективного сознания". Корни этого подхода можно видеть в философии истории Дж. Вико с его противопоставлением общего разума индивидуальному и в идеях П. -Ж. Прудона о противоречиях между требованиями индивидуального и общего разума как движущей силе истории. Вероятно, не без влияния этих авторов родоначальник французской социологической школы выдвигал идеи общественной солидарности, социальной интеграции, а также коллективного сознания.

Что же касается концепции Московичи, существования какого-либо коллективного сознания она не предполагает, а СП рассматривает как ментальные феномены, "разделяемые" членами социальной группы, и, таким образом, придает им статус групповых социально-психологических феноменов. Анализ философских основ социологии Дюркгейма [4, 5] позволяет нам предполагать, что идеей социального реализма, выразившейся в утверждении примата социального над индивидуальным, и общим центральным понятием "представление" теоретическое сходство концепций Дюркгейма и Московичи практически заканчивается. Действительно, Дюркгейм обычно рассматривается как представитель структурно-функционального подхода в социологии, характерные черты которого во многом могут быть противопоставлены методологии концепции Московичи.

Такой вывод заставляет идти дальше в поисках корней этой французской социально-психологической концепции. Развитие национальных традиций социологии, заложенных в работах Дюркгейма, Мосса, Леви-Брюля, Хальбвакса, утверждается теоретиками концепции как характерная черта их подхода [35]. Между тем концепция СП аккумулировала гораздо более широкий спектр идей, чем то, что заимствовано ею от французской социологической школы. А именно: хотя Московичи нигде прямо не акцентирует методологического родства своей концепции с феноменологической традицией, нам это представляется бесспорным.

Анализируя рассуждения Московичи, когда, говоря о сути процесса социальной репрезентации научного знания, он подчеркивает, что "индивидуальные или социальные представления делают мир таким, каким мы думаем, что он есть или должен быть" [22, с. 57], следует обратить внимание на цитату, взятую им для подтверждения своей мысли, из работы В. Келера "Психологические ремарки по поводу некоторых вопросов антропологии": научные идеи "мало-помалу стали аспектами такого мира, каким мы его воспринимаем" [там же]. Известно, что методологической базой гештальтпсихологии была феноменология. Мысли Московичи о реконструировании объектов в процессе их репрезентации, при котором "создается впечатление "реализма", материализации абстракций" [там же, с. 56], весьма близки, в частности, к идеям социологии знания.

Но это не единственная точка соприкосновений: в одном из важнейших для концепции пунктов, а именно при обсуждении путей проникновения психоанализа в общество, Московичи обращается к коммуникации посредством разговора, коммуникации "неспецифической, лукавой, утонченной и часто решающей для того, чтобы сформировать точку зрения, направить поведение" [там же, с. 97]. Для подтверждения мысли о важности этого пути распространения информации Московичи обращается к работе П. Бергера и Т. Лукмана "Социальное конструирование реальности" (русский перевод см. [2]) и цитирует из нее следующее высказывание: "Важнейшим средством поддержания реальности является разговор-

стр. 23

ное общение. Можно рассматривать повседневную жизнь индивида в терминах непрерывной работы аппарата разговорного общения, который постоянно поддерживает, видоизменяет и реконструирует его субъективную реальность" [22, с. 97]. Это наводит на мысль о том, что Московичи разделяет и общий контекст рассуждений Бергера и Лукмана, состоящий в утверждении первостепенного значения разговора для формирования и поддержания основных элементов социальной реальности [2, с. 247 - 251]. Такая типично феноменологическая идея очень созвучна тому, как Московичи представляет логику проникновения научных психоаналитических идей в обыденное сознание.

Интерпретируя методологию концепции СП в упоминавшейся работе [21], Маркова подробно рассматривает истоки диалогической эпистемологии, к которой она относит и традицию исследования СП. По ее логике, предшественниками Московичи являлись Дж. Мид, М. Бахтин и неокантианские религиозные философы [там же, с. 424]. Близость методологии концепции СП к интеракционизму и феноменологической традиции подтверждается не только ссылками самих теоретиков концепции, но и мнением независимого американского аналитика, еще в 70-х годах проявившего интерес к новой французской концепции. Это И. Дойчер, видный американский социолог и социальный психолог, написавший предисловие к первому англоязычному изданию коллективной монографии по СП. В своей статье, опубликованной в этом издании, он тщательно анализирует теоретико-методологические основания как дюркгеймовской социологии, так и неодюркгеймианской (как он ее называет) социальной психологии Московичи, сопоставляя их позиции и находя в последней больше общих черт с символическим интеракционизмом, чем со структурно-функциональным подходом Дюркгейма. Первое, что он отмечает, - это именно трактовка реальности. Дойчер, цитируя Блумера, обращает внимание на его видение реальности: ""мир реальности" существует только в человеческом опыте, и он появляется только в той форме, в которой человеческие существа "видят" мир" [14, с. 94]. Эта позиция, унаследованная феноменологической социологией, близка, как мы видели, и Московичи.

В методологическом плане Дойчер также отмечает, что "Московичи занимает неортодоксальную методологическую позицию, распространенную среди интеракционистов. Он различает верификацию теорий и открытие в науке, признавая приоритет за открытием. Интеракционисты предпочитают избегать проверки теории и больше склоняются к тому, что Глазер и Страус называли "заземленной теорией". Такая теория основана на прямом эмпирическом наблюдении социального феномена. Это влечет за собой скорее индуктивную логику, чем дедуктивную, опирающуюся на проверку теории" [14, с. 97]. Нам представляется очень важным такое наблюдение, тем более что именно здесь прослеживается общность концепции СП не только с символическим интеракционизмом, но и с современной ДП, также ориентированной на "индуктивную логику" и "придающей меньшее значение гипотетико-дедуктивизму" [27, с. 240] в своей методологии.

Можно сказать, что, с одной стороны, подобная склонность к релятивизму, отсутствие определенных онтологических ориентиров, идея построения социальной реальности в процессе взаимодействия, а с другой - критическое отношение к гипотетико-дедуктивной методологии, сближающие дискурсивные направления и концепцию СП, рассеивают последние сомнения в их принадлежности к одной и той же парадигме. В том, что касается использования самого понятия "социальное представление", думается, можно согласиться с высказыванием Дойчера: "Заимствовать единичное понятие в изоляции от его контекста - не значит использовать его согласно традиции" [14, с. 98].

С самого начала своего существования обе концепции решали одну и ту же задачу - размежевание с магистральной социальной психологией, которую представляли бихевиоризм и социальный когнитивизм. Те модели "психологии социального", которые предлагались ими, хотя и различаются в деталях методологии, в гораздо большей степени объединяются на основе общих теоретических источников. Как бы ни складывались их взаимные оценки, та полемика, свидетелями которой нам довелось быть, способствовала рефлексивным процессам в социальной психологии, наметив ее новые рубежи и возможности.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Андреева Г. М. Психология социального познания. М., 2000.

2. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: Трактат по социологии знания. М., 1995.

3. Брушлинский А. В. Социальная психология в России и теория Сержа Московичи // Московичи С. Век толп. М., 1998. С. 5 - 20.

4. Донцов А. И., Емельянова Т. П. Концепция социальных представлений в современной французской психологии. М., 1987.

5. Емельянова Т. П. Концепция социальных представлений в современной французской социальной психологии (критический анализ): Автореф. дисс. ... канд. психол. наук. М., 1985.

6. Емельянова Т. П. Социальное представление - понятие и концепция: итоги последнего десятилетия // Психол. журн. 2001. Т. 22. N 6. С. 39^7.

7. Джерджен К.-Дж. Движение социального конструкционизма в современной психологии // Соци-

стр. 24

альная психология: саморефлексия маргинальности. М., 1995. С. 51 - 73.

8. Московичи С. Социальное представление: исторический взгляд // Психол. журн. 1995. Т. 16. N 1. С. 3 - 18. N2. С. 3 - 14.

9. Российский менталитет / Под ред. К. А. Абульхановой, А. В. Брушлинского, М. И. Воловиковой. М., 1997.

10. Харре Р. Вторая когнитивная революция // Психол. журн. 1996. Т. 17. N 2. С. 3 - 15.

11. Шихирев П. Н. Современная социальная психология. М., 1999.

12. Якимова Е. В. Социальное конструирование реальности: социально-психологические подходы. М.: ИНИОН РАН, 1999.

13. Augoustinos M. & Walker I. Social cognition: An Integrated Introduction. L., 1995.

14. Deutscherl. Choosing ancestors: some consequences of the selection from intellectual traditions // Social representations / Ed. by R.Farr & S. Moscovici. Cambridge-Paris, 1984. P.71 - 100.

15. Flick U. Introduction: social representations in knowledge and language as approaches to a psychology of the social // The psychology of the social / Ed by Uwe Flick. Cambridge, 1998. P. 1 - 12.

16. Harre R. The ethogenic approach: Theory and practice // Advances in experimental social psychology / Ed. by L. Berkowitz. N.Y., 1977. V. 10. P. 284 - 314.

17. Harre R. Rituals, rhetoric and social cognition // Social cognition: Perspectives on everyday understanding / Ed. by J.P.Forgas. L., 1981. P. 211 - 224.

18. Harre R. Some reflections on the concept of "social representation" // Social research. 1984. V. 51.P. 927 - 938.

19. Harre R. The epistemology of social representations // The psychology of the social / Ed by Uwe Flick. Cambridge, 1998. P. 129 - 139.

20. Jodelet D. Madness and social representations. L., 1991.

21. Markova I. Amedee or how to get rid of it: social representations from a dialogical perspective // Culture & Psychology. 2000. V. 6(4). P. 419^460.

22. Moscovici S. La psychanalyse son image et son public. Paris, 1976.

23. Moscovici S. On social representations // Social cognition: Perspectives on everyday understanding / Ed. by PJ.Forgas. L., 1981. P. 181 - 209.

24. Moscovici S. The myth of the lonely paradigm: a rejoinder// Social Research. 1984. V. 51. P. 939 - 967.

25. Moscovici S. The phenomenon of social representations // Social representations / Eds. M. Fair & S. Moscovici. Cambridge-Paris, 1984. P. 3 - 69.

26. Moscovici S. Des representations collectives aux representations sociales: elements pour une histoire // Les representations sociales / Sous la direction de D. Jodelet. Paris, 1999. P. 79 - 103.

27. Potter J. Discursive social psychology: From attitudes to evaluative practices // European review of social psychology. 1998. N 9. P. 233 - 266.

28. Potter J. Discursive psychology: between method and paradigm // Discourse & Society. 2003. V. 14(6). P. 783 - 794.

29. Potter J., Billig M. Re-representing representations // Ongoing production on social representations. 1992. V. 1(1). P. 15 - 20.

30. Potter J., Edwards D. Social representations and discursive psychology: from cognition to action // Culture & Psychology. 1999. V.5(4). P. 447 - 458.

31. Potter J., Litton I. Some problems underlying the theory of social representations // British J. of Social Psychology. 1985. N24. P. 81 - 90.

32. Potter J., Wetherell M. Discourse and social psychology: beyond attitudes and behaviour. L., 1987.

33. Potter J., Wetherell M. Social representations, discourse analysis and racism // The psychology of the social / Ed by Uwe Flick. Cambridge, 1998. P. 138 - 155.

34. Pratiques socials et representations / Sous la direction de J. -Cl. Abric. P., 1994.

35. Les representations sociales / Sous la direction de D. Jodelet. Paris, 1999.

36. Social Representations and communicative processes / Ed. by M. Chaib, B. Orfali. Jonkopping, 2000.

37. Tajfel H., Billig M., Bundy R.P., Flament C. Social categorization and intergroup behaviour // European J. of social psychology. 1971. N 1. P. 149 - 178.

38. Wagner W. Social representations and beyond: Brute facts, symbolic coping and domesticated worlds // Culture and psychology. 1998. V. 3 (4). P. 297 - 329.

39. Wetherell M., Potter J. Mapping the language of racism: Discourse and the legitimation of exploitation. L., 1992.