Часть 2. Не пугайте меня, я еще ничего вам не сказал 1 страница

Введение

В первой части книги проблемы пациентов только обозначались. Это всегда вызывает интерес у широкой аудитории, но не раскрывает того, как эти проблемы манифестируются в рассказах пациентов и что происходит в самом терапевтическом процессе. Эти рассказы отличаются большой неопределенностью, так как сущность их проблем в большинстве случаев не только не осознается пациентами, но нередко вообще им неизвестна — у них для этого просто недостаточно знаний. Такой же недостаточностью, но уже не знаний, а опыта, иногда страдают и коллеги, начиная свою практику. Несмотря на то, что, как правило, к этому периоду они уже много знают о «строении» психики, сознания и бессознательного, основных вариантах переноса, о сопротивлениях, психологических защитах и т. д., они только начинают сталкиваться с реальными проявлениями этих феноменов. И по собственному опыту мне известно, как непросто объединить эти теоретические знания с их практической реализацией. Поэтому вторая часть этой маленькой книги будет посвящена тому, как все обозначенные выше феноменологии проявляются в речи пациентов и как мы, терапевты, можем и должны их опознавать и использовать в интересах разрешения внутриличностных или межличностных проблем и конфликтов тех, кто обращается за помощью.

Пропала собака

Как это нередко случается и в жизни, в терапии мы также сталкиваемся с «парными» случаями. На первый взгляд они кажутся почти одинаковыми, но на самом деле у нас не бывает аналогичных случаев. Каждый глубоко индивидуален, так же как и лежащие в их основе события индивидуальной истории и обстоятельства личной жизни, фактически — начиная от рождения и до прихода в кабинет психотерапевта.

Первый случай инцеста был изложен мной предельно кратко и преимущественно в описательном варианте, и на это были определенные причины. Второй — включает практически без изменений весь материал нескольких ключевых сессий.

В использовании материала этой пациентки у меня гораздо больше свободы — она уже почти 15 лет живет в другой стране и носит другую (по ее определению — «сильно нерусскую») фамилию. Последний раз, когда мы говорили по телефону, несколько лет назад, она сказала, что здесь у нее уже никого не осталось и она не только не собирается возвращаться на родину, но даже начала забывать родной язык. И для этого жизненного сценария, как читатель увидит далее, были реальные основания.

Я не буду давать к этому материалу каких-либо дополнительных комментариев — они в основном уже сделаны в главе «Соблазненная дочь». Тем не менее, отмечу, что интерпретация событий пациенткой в этом случае имела существенную специфику, с учетом которой любой специалист легко сделает адекватные выводы. Чтобы не углубляться в историю ее семьи и ограничиться только актуальной ситуацией на момент ее появления в моем кабинете, стоит прояснить одно существенное обстоятельство— для этой пациентки секс и бизнес были органически связаны с самого раннего детства.

Для представления этого материала есть еще одна причина. Мне хорошо известно чувство тревоги и даже растерянности, которое возникает у специалистов при первом столкновении с такими ситуациями. Но я надеюсь, что после ознакомления с этим текстом встреча с подобной трагической проблемой уже не будет новой, а ее восприятие не будет настолько травматичным для моих коллег, как это не раз случалось со мной в начале практики. Сделаю еще одно примечание. Две моих пациентки (уже в достаточно зрелом возрасте) пытались рассказать об аналогичных ситуациях своим лечащим врачам, но те почему-то рекомендовали им обратиться или к психиатрам, или к сексопатологам. Надеюсь, что эта публикация будет полезной и для врачей общей практики и позволит им давать более адекватные рекомендации своим пациентам.

Эту пациентку мне никто не направлял, и встреча с ней была совершенно случайной. Мы познакомились на Мальте. Я сидел в кафе и что-то писал на компьютере, когда ко мне подошла не просто высокая, а очень крупная блондинка и, слегка наклонившись, чтобы не задевать головой солнцезащитный зонт, спросила: «Вы, вероятно, русский?». Я уже привык, что наших опознают практически везде с первого взгляда, как пояснил мне когда-то один англичанин — по «всегда озабоченному выражению лица», — и легко согласился с моей визави. Спросив разрешения присесть рядом, моя новая знакомая пояснила свое заключение немного иначе— «это Мальта, и здесь не принято работать в кафе, а русские — вечно в делах». Точнее, она сказала, что «мальки» не работают в кафе. Я уже слышал это российское определение мальтийцев от экскурсовода, когда в музее нам показывали их рыцарские доспехи — я далеко не гигант, но доспехи были мне «под мышку», а ей — они бы пришлись чуть выше талии. В процессе беседы оказалось, что мы земляки — оба из Питера, правда, она там последнее время бывала не часто («Приходилось много разъезжать по миру, семейный бизнес…»). Мы обменялись визитками, и на этом наше знакомство могло бы окончиться, но месяца через два она позвонила, и затем около 3-х лет продолжался ее анализ, преимущественно по телефону.

Это очень неудобно для терапевта, и, несмотря на то, что мои телефонные сессии, при той же оплате, обычно в два раза короче, они требуют гораздо большего напряжения сил и намного утомительнее. Но для нее, в связи с частыми разъездами, эта форма была наиболее удобной и, думаю, более комфортной. Прежде чем позвонить мне, она, как и положено деловой женщине, просмотрела все, что можно было найти обо мне в инете и разузнать другими («окольными») путями, и честно сказала мне об этом. Первые несколько сессий мы провели, по ее просьбе, лицом к лицу, и я не настаивал на кушетке, тем более что она сразу заявила, что ей проще говорить стоя, чем лежа. К тому же она вряд ли поместилась бы на моей старой достаточно узкой и короткой кушетке. Позднее, с учетом этого опыта, я стал подыскивать более габаритную мебель для своего кабинета.

Она была моложе, чем мне показалось при первой встрече, что-то около 25 — крупные женщины всегда выглядят старше. Ее родители развелись, когда ей было всего пять лет. Мать десять лет назад вышла замуж за иностранца и жила в одной из западных стран. Отец женился после развода «еще пару раз» и совсем недавно вступил в очередной брак. Большую часть своей детской и юношеской жизни она провела с родителями отца и матери, так как ее родители были поглощены бизнесом («время было такое, надо было «ковать»»). Девушка получила хорошее образование и рано вошла в бизнес-сообщество. Точнее — родители ввели ее как полноправного биз- нес-партнера, и долгое время их отношения были преимущественно деловыми, как она сказала, «без скидок на возраст». Что примечательно, это нисколько не сблизило их (они работали в разных странах). Она была достаточно успешной (как она отметила, «стала миллионершей, правда рублевой, еще в 22 года») и внешне казалась мощной и предельно устойчивой личностью, но в начале терапии меня не покидало ощущение, что я разговариваю с 14-15-летней девочкой. Все остальное описывать вряд ли умеет- но — рассказ пациентки, как мне кажется, намного ярче и демонстративнее любых описаний. Отмечу только, что она позвонила мне после того, как ее интимную переписку с отцом обнаружила его, насколько я понял, четвертая жена, которая была лет на пять старше моей пациентки.

Я пропущу первые сессии. И перейду к выдержкам из нескольких относящихся к средней части терапии, опуская малозначимые нюансы рассказа об этой, предельно инцестуозной, семье. Многие из сюжетов этой истории повторялись неоднократно, но пациентка вновь и вновь возвращалась к ним, отторгая таким образом мучительные воспоминания и стараясь найти хоть какие- то оправдания всем участникам трагических событий — любимым, ненавистным и презираемым одновременно.

Я сессия

…Да, у меня действительно была связь с отцом. Всего одну неделю. Но я не чувствую своей вины. В этом не было ничего мерзкого… Это не первый инцест. До этого было с двоюродным братом. Это было хуже… Он помогал мне пережить одиночество. Физически это было всего один раз. Потом он познакомился с моей подругой, и до сих пор с ней… Я много об этом думала и читала. Это такие отношения с родственниками, которые — и так хороши. Но когда есть секс, это что-то большее… Хотя они не дали мне ничего хорошего.

У меня были отношения с молодыми людьми… Я разочаровалась. А когда отец стал оказывать мне знаки внимания, у меня была просто эйфория. Сейчас общение с ним затруднительно. На какой-то период… Мы поехали вместе отдыхать. Моя самооценка… Тогда какие-то обстоятельства сильно понизили мою самооценку… А тут отец. Я поняла, что чего-то стою как женщина.

Мне об отце трудно говорить. Это всегда была запрещенная тема. Мама не разрешала мне с ним общаться, а сама общалась, даже после развода, говорила — «это бизнес». Я и сама не хотела. С ним рядом всегда появлялась неуверенность. Он причинял мне очень большую боль. Я боялась любить его. А тем летом открылась…

Я предполагала что-то подобное с Ликой (новой женой отца)… Когда у меня были отношения с братом, мы смеялись, что, может, это у нас семейное? — Ко мне до этого приставал мой дядя, брат отца. Но отношения с братом отца и с отцом — это другое. Это был какой-то заряд эмоций… С дядей — это другое. И ничего с ним не было. Мне даже вспоминать о нем противно. Я вообще к нему всегда плохо относилась. Он пил. Я с тех пор не люблю пьяных вообще. Он вваливался к нам среди ночи, мы не могли его выпроводить. И этот запах от него — везде… Но потом мы с дядей общались. Он бросил пить… Лечится… Да и я изменилась. Стала спокойнее принимать людей. Больше разумом. Раньше — в основном через сердце, и в нем скопилось столько грязи! Люди видят, что я слушаю, и льют… А я не умела отказывать людям. А если отказывала, получала агрессию. Мама называла меня «тряпкой». Мне это сильно мешало в бизнесе… Я долго писала дневники, стихи, музыку. И я поняла, что больше не могу ничего «впитывать» — становилось плохо… Мне и сейчас не легче, мне понятнее — люди вокруг и в самой себе… Я раньше часто перечитывала свои дневники, те, что писала в 12, 13, 14 лет…

Раньше у меня были истерики, а сейчас я вижу, что уже прошла какой-то путь. Что- то — еще до вас.

Если бы эта ситуация с Ликой произошла года три назад, она бы меня сломала. Она, конечно, имеет какое-то право… Но это моя жизнь, и я никого не насиловала, не убивала. Я делала все, чтобы всем было хорошо, и мне, и человеку, который мне дорог. Это плохо только с общественной точки зрения. А для меня — нет…

Неправда… Я боюсь Лики. Она очень умная тетка. Но пусть бы злилась на отца. Мне непонятна ее злоба ко мне… Она не любила меня и до этого. Все это неприятно. Включая всю эту мерзость и низость, до которой она опустилась. Перекрыла весь мой бизнес…

Я никогда не называла его папой. Папа — это когда всегда с тобой. Папой был дедушка. Он умер. А он [отец] «изменил» мне, когда мне было пять лет. Как нам было бы хорошо, если бы мы жили с папой, мамой, бабушкой и дедушкой… Дедушка был замечательный мужчина. Никогда ни с кем не ругался, не спорил, не кричал. А бабушка — совсем другое дело: все время в крике, всем недовольна… Когда умер дед, я поняла, что папы у меня нет.

Да и физически его, собственно, не было. Жил всегда отдельно, виделись иногда, раз в 2~3 года. Он осязаемо появился только прошлым летом, после женитьбы на Лике. И я влюбилась. Я и сейчас ищу такого человека, как он.

Я сессия

…Моего отчима, точнее— мужа мамы, зовут так же, как моего отца, только на итальянский манер. У них такая любовь… Как в книжках. Но они давно живут за океаном. А вначале: он— там, она— здесь.

А мама без него вообще не могла. Впадала в депрессию. Приедет к нам с бабушкой и лежит весь день в темноте, плачет. Со мной вообще не хотела общаться. А когда родила своему «марчеле» ребенка, вообще… — Представляете, сказала мне: «Я еще и второго хочу родить!». То есть я— вообще не в счет…

Я после родов ее тоже года три не видела. И не хотелось. Она про мои дни рождения забывала. Это было обидно… Когда уезжала насовсем, оставила мне свой бизнес, а я тогда в нем ничего не понимала. Такой подарок, типа головной боли. Ну и на том спасибо… Я помню все ее отъезды. Это всегда было плохо. Все плакали. Даже железная бабушка… Сейчас наши отношения с мамой стали еще хуже. Из-за отца. Она тоже — «в курсе»… Вначале не было отца, а теперь и мамы нет… Я в детстве все время надеялась, что однажды она приедет с отцом, и это будет навсегда. Не получилось…

Сны меня мучают. Уже около года. Какие-то кошмары. Я плачу, страдаю, прячусь куда-то… Как на похоронах деда.

Расскажете?

Не хочу. Не сейчас (ко начинает рассказывать)… Мне снится, что умерли все члены моей семьи. Какая-то автокатастрофа. И я — с ними. У меня очень ограниченное понятие семьи — это бабушка, дедушка, мама и я. Первый раз это была паника. А дед после смерти уже не снится. Только нас трое… Нет, не так. Раньше снилось, что я — вместе с ними. А теперь — что я об этом узнаю. И я очень холодно обдумываю эту ситуацию, такое горе — без слез. Потом горе уходит, проходит много времени, и я вдруг начинаю жить какой-то своей жизнью. У меня муж, дети.

Попробуете интерпретировать сами?

Может быть, это желание уйти от семьи? От ее контроля? Я хочу чего-то своего, без них. Хотя мне ничего особенно не запрещалось. Но было чувство постоянного наблюдения за мной… И сны эти очень неприятные. Вы, может, скажете, что я не хочу их видеть?

Ничего не скажу. Это же ваш сон.

Он спонтанный. Но иногда я сама «надумываю» себе сны. И они снятся. Отец практически никогда не снится. Так, 1–2 раза за всю жизнь. Я и думала о нем редко. Так, наверно, было легче. Сейчас много думаю… Его фото у меня появилось только этим летом. Я ребенком не понимала, что он любит меня. Это сейчас я могу понять, а в детстве я всегда плакала, когда он приезжал или уезжал…

Мои две семьи, и мамина и папина, как Монтекки и Капулетти. Только Ромео не хватало… А с Джульеттой— все в порядке. Дедушки оба были хорошие. А бабушки — непримиримые. А мне всегда хотелось большой дружной семьи, где все за одним столом — и мой муж, и мои дети тоже… Может быть, так и будет… Нет, уже не будет никогда. У меня многое в жизни происходит в варианте «хорошо бы»… У меня был друг, Саша, и что очень важно — в наших отношениях, в отличие от других, сексуальный аспект не доминировал. Я бы хотела такого мужа. Он единственный интересовался: что я думаю, чего я хочу… С ним не было страха, что он пришел «на минуточку» и сейчас начнет приставать…

Я сессия

Не хотела приходить. Я как-то очень устала. Слишком много приходится сопротивляться, чтобы не сломаться совсем. Полное истощение. Плохо сплю. С трудом встаю. Ни о чем не хочется думать. Жизнь идет как какое-то чередование событий, при котором я присутствую. Нет никакого ожидания будущего. Меня как будто выжали. Нет сил…

Могу чем-то помочь?

За этим и прихожу. Надеюсь…

…Мне нравится говорить людям приятное. Они не всегда понимают. Мужчинами это часто воспринимается как заигрывание, как попытка затащить в постель. В бизнесе много таких тупоголовых. Я ему хочу помочь, а он в ответ: «Пойдем выпьем, посидим…». А мне не нужны эти мимолетные связи. Я потом себя чувствую проституткой. Мне не хватает человеческого тепла, я ищу его с жадностью. Неважно — мужчины или женщины… Не секса с ними. Просто тепла.

Хотя мне проще общаться с мужчинами. То ли они понимают лучше, или соображают лучше. И симпатичнее. С мужчинами я могу говорить на любую тему, а с женщинами нет. Мужчины — другие. Они не все могут понять, но — другие.

Сегодня пришла пораньше и гуляла возле вас. Зашла в магазин игрушек (молчит).

Что-то приглянулось?

Просто хотелось отстраниться от всего, что происходит. Я в каком-то подвешенном состоянии. Не знаю, что будет дальше. Я могла бы уехать навсегда, но пока не решила. И не хочу оставаться и все время чувствовать себя униженной. А уйти — значит, признать себя слабой. Но те, кто знает, говорят «уходи, так будет лучше».

Отец говорит: не волнуйся, я все улажу, все будет нормально… Я ему не верю. У меня нет вины в их разрыве… Но ничего он не наладит. Сейчас, скорее, я его поддерживаю. Не знаю, правильно это или нет? Я даже не знаю — переживаю ли я? (молчит).

Я знаю…

Так сказали бы…

Вы сами все говорите.

Хочется выйти из этого с наименьшими потерями. Чтобы меня это не разрывало…

Люблю смотреть на людей из окна. Интересно, какие у них проблемы? Я давно в бизнесе, там не до этого, но я уже знаю, что нет ничего важнее чувств. Если люди любят друг друга, они должны быть вместе. Но если это невозможно, я была бы счастлива, если бы тому, кого я люблю, было хорошо. Я не понимаю, если люди в добрых отношениях — почему им должно быть что-то запрещено?

Не совсем понял эту идею?

Если человек женат, почему я не могу любить его, если он также ко мне тянется.

А я к нему. Этот человек существует только для меня, а наши отношения— только для нас. И до этого никому нет дела. И отказываться от этого только потому, что он занят — это искусственно (молчит).

Это об отце?

Если эти отношения не дали ничего хорошего, то все, что сейчас происходит, не имеет смысла (снова молчит).

«Не имеет смысла». Это о наших встречах?

Нет, не цепляйтесь! (Ответ звучит предельно эмоционально). Я о совпадении человека и ситуации. Мне нужен был даже не отец! Он никогда не выполнял эту функцию! Он просто любил меня за то, что я есть! И восхищался тем, что я есть. Физический план вообще не важен! Для Лики я — женщина, с которой он ей изменил. Но я не воспринимаю себя как его женщину! (замолкает).

А как кого?

Не знаю. Дочь. Но дочь, с которой перейдена какая-то грань… И его я как мужчину не воспринимаю.

А кто он?

Наверное, отец. Я знаю, что он любит меня. А может, он просто человек. Или брат. Нет, он не был братом. С братом не бывает секса. Но и любовником он не стал. Он — просто человек.

Что значит — «просто человек»?

Посторонний. Мужчина или женщина. Просто че-ло-век. Люди общаются иногда годами, но между ними нет никакой близости. Духовной… Я боялась его потерять, хотела удержать любой ценой… Я, если бы знала, как это «аукнется», я бы не сделала… Но я «повелась» на свои чувства, и сделала то, что хотела. И от этого мне очень плохо.

Остановимся на этом.

* * *

Я не собирался предлагать читателю каких-то интерпретаций, но все-таки сделаю некоторые примечания, исходя из того, что текст будут читать не только специалисты. Наше общение продолжалось еще около года, и, как мне кажется, мы смогли проработать ее проблему и завершить терапию к нашему обоюдному удовлетворению. Свою главную задачу я видел не только в психологической поддержке и терапии депрессивных проявлений, которые в начальный период были в полном смысле зашкаливающими. Самым главным было, как и во многих других случаях, доращивание пациентки и восстановление тех нравственных ориентиров, которые не были сформированы в связи с отсутствием реальной семьи. Как следствие, ею не была прожита реальная эдипальная ситуации, адекватное разрешение которой, как уже неоднократно отмечалась, как раз и создает предпосылки для формирования морального Я личности (Сверх-Я).

И отец, и мать пациентки на протяжении длительного периода ее жизни были некими виртуальными и отчасти фантазийными образами. Тем не менее с матерью пациентка общалась чаще и явно конкурировала с ней за отца («Мама не разрешала мне с ним общаться, а сама общалась»). Девочка не знала двух последующих жен своего отца, но с Ликой она была хорошо знакома, и с ней тоже была такая же конкуренция. Но это была конкуренция уже физически зрелой женщины, страдающей от фиксации на психологических проблемах эдипального возраста. Я не буду анализировать ее отца и его семью — я никогда не знал их, но, естественно, у меня сформировались определенные представления, которые мне не хочется и неприятно высказывать.

Мы также не увидели в этом случае достаточно хорошей матери. Она не занималась воспитанием дочери и, по сути, упоминалась пациенткой всего несколько раз. И хотя пациентка не выражала особых негативных чувств к ней, напомню — с чем были связаны ее воспоминания: «Мама называла меня «тряпкой»». «Она про мои дни рождения забывала. Это было обидно». «Со мной вообще не хотела общаться». А когда в повторном браке у матери родился еще один ребенок, пациентка вспоминает: «Представляете, сказала мне: «Я еще и второго хочу родить!». То есть я — вообще не в счет».

Весьма показательна психодинамика воспоминаний об отношениях с отцом. Приведу их в виде последовательного списка:

«Когда умер дед, я поняла, что папы у меня нет».

«…Физически его, собственно, и не было. Жил отдельно…».

«Он осязаемо появился только прошлым летом».

«…Я влюбилась».

«Я знаю, что он любит меня».

«…Любовником он не стал».

«Он — просто человек. Посторонний». Здесь явно прослеживается желание оправдать и себя, и отца, и постепенное осознание, что, при всем многообразии представлений о развитии ситуации и чувств, окончательный вывод пациентки хотя и носит оттенок прощения («он— просто человек»), но звучит уничижительно («посторонний»).

Подсознательно обвиняется не только отец, но и вся семья, которая должна понести наказание за то, что с ней случилось. Пациентка не вербализует эту идею, но ее сновидение более чем красноречиво: «…Мне снится, что умерли все члены моей семьи. Какая-то автокатастрофа. И я — с ними. У меня очень ограниченное понятие семьи — это бабушка, дедушка, мама и я». Обратим внимание, что главный виновник ее страданий вообще вне семьи. Не менее информативна и одновременно трагична ее другая фраза: «Мне не хватает человеческого тепла, я ищу его с жадностью. Неважно— мужчины или женщины… Не секса с ними. Просто тепла».

А она мечтала о хорошей семье: «…Мне всегда хотелось большой дружной семьи, где все за одним столом — и мой муж, и мои дети тоже… Может быть, так и будет… Нет, уже не будет никогда». Никто в семье не интересовался, о чем она думает или чего хочет. Понимание трагизма ее отношений с семьей еще больше усиливается, когда она идентифицирует себя с Джульеттой, а родительские семьи — с Монтекки и Капулетти.

Там не хватало только Ромео. И он должен был появиться, и появился — к сожалению, совсем не в том обличье. Эта тема звучала в процессе сессий неоднократно. Все знают, как закончилась история Джульетты, и у меня было много тревоги по поводу возможного выбора моей пациентки.

В конце средней части терапии включились защитные механизмы, и она начала отрицать переживания, иногда — как бы аннулируя их («Я даже не знаю — переживаю ли я?»). И буквально через одну фразу добавляет: «Хочется выйти из этого с наименьшими потерями. Чтобы меня это не разрывало…». На некоторых предыдущих сессиях психологические защиты (примитивного уровня) были даже более яркими: «Я иногда думаю — а было ли это на самом деле?». К этому же варианту можно было бы отнести некоторые поведенческие феномены: «Сегодня пришла пораньше и гуляла возле вас. Зашла в магазин игрушек… хотелось отстраниться от всего, что происходит», — что можно было бы интерпретировать как желание вернуться в ранее детство или хотя бы в тот период, когда этой ситуации еще не было.

На одну из последних сессий она пришла и сообщила — сегодня утром услышала по радио одну старую песню, и она ко мне привязалась. Весь день в голове. Помните, была такая «Пропала собака…». Я спросил: «Мне нужно это интерпретировать?»— и обрадовался, когда услышал: «Уже научилась сама…». Это была уже не та 15-летняя девочка, с которой мы встретились 3 года назад.

Все завершилось как в ее сновидении, которое она рассказала на одной из сессий: «…Горе уходит, проходит много времени, и я вдруг начинаю жить какой-то своей жизнью. У меня муж, дети».

Читатель, скорее всего, спросит: «А, может быть, все и так бы постепенно прошло и забылось?». — Возможно, но вероятность такого варианта ничтожно мала. К счастью для этой пациентки, она обратилась к терапии в «остром» периоде — на пике ее интрапсихического и межличностного конфликта. В двух других подобных случаях, с которыми мне приходилось сталкиваться, когда первая встреча с терапевтом состоялась только через 15–20 лет после психической травмы, ситуация была намного печальнее. Длительные и безуспешные попытки самостоятельного преодоления ее последствий сопровождались целой чередой межличностных конфликтов, сексуальных дисгармоний и психосоматических расстройств и в конечном итоге потребовали обращения к помощи психиатров и онкологов.

Мертвые женщины

— … Мой отец был очень известным артистом. Правда, недолго. Тогда, в середине восьмидесятых, таких было много. На сцене и в «ящике» он выглядел лет на тридцать, хотя ему уже тогда было за пятьдесят. Моя мать пела в самом главном в нашем городе привокзальном ресторане и была одной из его фанаток. Такая молодая дура…

Она рассказывала мне историю их любви, каждый раз с новыми подробностями, но, думаю, они переспали раз-другой в какой-нибудь зачуханной гостинице, типа нашей «Центральной». Кроме нее у нас еще есть «Колхозная», ну она — совсем «колхозная».

Мне было лет двенадцать, когда матери удалось доказать его отцовство и он со мной познакомился. Но вначале не он, а его старший сын, по его просьбе. Отец, как я потом узнал, в это время лечился в психушке. По возрасту брат тоже мог бы быть моим отцом, и тоже пьющий. Я тоже… Я тогда уже был в детдоме.

Брат посидел со мной полчаса в кафешке, купил мороженое, что-то сказал про «похож», и подарил несколько порножурналов. Скорее всего, он ничего не собирался мне дарить, просто отдал то, что было в его портфеле. Встречаться с матерью он не захотел.

Эти журналы оказались целым сокровищем. Я давал их посмотреть за мороженое, за билет в кино или на аттракционы. Это сейчас все есть в инете и в любом секс-шопе, а тогда это была редкость, во всяком случае в нашем райцентре.

Вы когда-нибудь смотрели порножурналы?

Я знаю, что это такое.

Мне тогда, как всем пацанам, очень хотелось узнать — как устроены женщины и что там у них… За девчонками подглядывали в раздевалке… Иногда ловили их в темном углу… А что там увидишь. В крайнем случае — сиськи. А в тех журналах все было очень откровенно. И это были не какие-то малолетки, а зрелые женщины. И я мог их разглядывать сколько хочу. И я мог делать с ними — что хочу. Ну и делал, конечно. Даже кончал на их лица.

* * *

Это была уже не первая сессия. Но лучше начать с нее, потому что до этого мы долго преодолевали недоверие моего пациента и блуждали по каким-то темным коридорам его прошлого, которые никуда не вели. Несколько раз он намекал на какой-то «грязный секрет», но никак не мог его открыть. Периодически он вспоминал, как уже обсуждал эту неизвестную мне вначале проблему с женщиной-психологом, но когда он попытался рассказать о ней более конкретно, ему было рекомендовано обратиться к сексопатологу. Я был его второй, и хорошо понимал, что, скорее всего, теперь уже — последней попыткой. Поэтому я не торопил его и лишь демонстрировал свою готовность слушать.

Позднее я узнал, что когда мы встретились, эти «самые первые» журналы все еще хранились у него, как напоминание о чем-то чрезвычайно приятном и одновременном постыдном. Но его проблема была в другом.

Его биологические родители были живы, и он изредка встречался с ними, но ощущал себя брошенным и никому не нужным. В принципе, так оно и было. Его мать уже давно не пела. Какое-то время она работала официанткой в том же ресторане, но после демонстративного суицида устроиться на работу в маленьком райцентре стало трудно, и она перебивалась какими-то временными подработками. Восемь лет назад он уехал из своего родного города, и теперь навещал мать раз в два-три года («без особого удовольствия»), оставляя ей какие-то незначительные суммы, которые тут же пропивались. Но, как он отметил, именно этот гнетущий образ матери сдерживал его, чтобы самому «не запить вчерную».

Своего известного отца он увидел в первый раз по телевидению. Мать тыкала пальцем в экран и кричала: «Смотри, это твой отец!». В костюме, расшитом блестками, он показался ему каким-то неземным существом, но это ощущение исчезло уже в процессе первой встречи.

Отец неожиданно появился в детском доме примерно через год после знакомства моего пациента со старшим братом. От него пахло потом, табаком и алкоголем. Но моего пациента тогда поразили не столько эти запахи, к которым он, периодически общаясь с матерью, давно привык, а то, что его звездный отец был в поношенном свитере с широким вырезом, надетом на голое тело, и в каких-то цветных кроссовках — без носков. Потом было еще несколько встреч, и каждая завершалась слезами. Пациент отметил, что сам-то он плакал «за компанию», а отец, как казалось, делал это искренне, но поскольку трезвым он не приезжал, понять, были ли это пьяные слезы или слезы сожаления, было трудно. На прощанье отец всегда говорил, что еще заедет, может, даже завтра, но Леонид (назовем его так) никогда не знал, когда он снова увидит своего звездного отца.

Несколько лет назад на «Горбушке» он купил кассету с концертными записями отца и какое-то время просматривал их почти ежедневно, пытался подражать ему и «исполнял» его песни под его же «фонограмму» перед зеркалом. Пару раз он пробовал устроиться в одну вокальную группу («ведь родители были, вроде бы, небесталанные»), но кастинг не прошел.