Основной категориально-понятийный аппарат практической социальной психологии 9 страница
97
уровень этого равновесия. Если сплоченность и напряжение одинаково низки, то группа будет существовать как формальное и недееспособное сообщество. Классическим примером такого рода были многие из «первичных комсомольских ячеек» в советских школах и институтах, собиравшиеся раз в год для очередных перевыборов «актива». Для полноценного развития и эффективного решения содержательных проблем баланс сплоченности и напряжения в группе необходимо поддерживать на достаточно высоком уровне.
Кроме того, соотношение «интеграция — дифференциация» само по себе является хотя и во многом определяющим, но явно недостаточным критерием для оценки уровня группового развития. Действительно обоснованный вывод такого рода можно сделать, введя еще как минимум одну переменную, например, «просоциальность-асоциальность».
С точки зрения теории групповой динамики, развитие группы представляет собой последовательность ряда универсальных стадий, характеризующихся сконцентрированностью на определенных динамических процессах. В современной социальной психологии обычно выделяется пять таких стадий: формирование, смятение и конфликт, принятие ответственности и заключение соглашения, достижения и свершения, завершение.
Первая динамическая стадия характеризуется обычно преобладанием сплоченности над напряжением (в противном случае, группа, скорее всего, попросту не «состоится») и сконцентрированностью участников на конкретизации целей совместной деятельности. При этом параллельно идет процесс формирования первичной неформальной структуры группы. Вполне очевидно, что в каждом конкретном случае такая структура будет отличаться определенным своеобразием. Вместе с тем она с достаточным основанием может быть сведена к универсальной трехчленной формуле: «герой» — «антигерой» — «электорат».
Практически в любой группе на первой динамической стадии очень быстро выделяется неформальный лидер. Как правило, такое «назначение» в значительной степени является результатом действия механизма проективной идентификации, то есть неформальным лидером оказывается человек, в чем-то отвечающий бессознательным архаичным образам «идеального героя» большинства членов группы.
Точно таким же образом, но уже вследствие негативных проекций определяется «антигерой», часто называемый в работах по групповой динамике «козлом отпущения». При этом необходимо учитывать, что так же, как многие люди сознательно стремятся в лидеры и соответствующим образом выстраивают свое поведение, нередко встречаются индивиды, сознательно провоцирующие негативное к себе отношение. Таким путем они пытаются получить специфические, но вполне реальные психологические «бонусы», связанные с положением «униженных и оскорбленных».
Эти три роли — лидер или «герой», антигерой, или «козел отпущения» и, наконец, «электорат», или основная масса участников, которая, собственно, и производит данные неформальные назначения (в отечественной традиции они обычно обозначаются как среднестатусные члены группы) являются базовыми социально-психологическими ролями, взаимодействующими в любой группе на первой стадии ее функционирования.
Вторая стадия группового развития характеризуется резким смещением динамического баланса «сплоченность — напряжение» в сторону последнего и сконцентрированностью участников на межличностных отношениях. Это связано, прежде всего, с тем, что в процессе реального взаимодействия происходит постепенное
98
разрушение «фантомов», связанных с распределением базовых ролей на первом этапе. Иными словами, реальной подоплекой многочисленных межличностных конфликтов, возникающих на данной стадии, как правило, является вопрос о власти и месте каждого участника в неформальной групповой иерархии.
В таких условиях критической ошибкой социального психолога является попытка настраивать людей на сотрудничество через апелляцию к чувству ответственности и использование техник усиления групповой сплоченности. Наиболее целесообразными в данной ситуации являются действия, направленные на перевод конфликта в открытые формы и с последующей работой по его разрешению. В результате на смену концентрации на подлинных и мнимых противоречиях приходит понимание того, что между участниками и сложившимися подгруппами есть реальные различия и, одновременно, есть потребность во взаимодействии. В связи с этим актуализируется предметная задача создания механизма совместной деятельности, учитывающего индивидуальные особенности каждого члена команды. В логике решения данной задачи приходит осознание проблем, связанных со сложившейся неформальной структурой группы и необходимости перераспределения влияния и власти в группе на более рациональных и легитимных началах, нежели это было на предшествующей стадии группового развития.
Третья динамическая стадия характеризуется балансом сплоченности и напряженности на достаточно высоком уровне и сконцентрированностью участников на нормирование деятельности группы. На данной стадии фактически заново формируется интрагрупповая структура уже на рациональных и отчетливо рефлексируемых всеми членами сообщества основаниях. При этом, как правило, происходит фактическая интеграция формальной и неформальной власти в группе. Кроме того, формулируются четкие нормы, регламентирующие внутригрупповое взаимодействие, персональную ответственность за соблюдение которых принимает на себя каждый из членов группы.
На четвертой стадии группового развития сплоченность преобладает над напряжением, но последнее сохраняется на достаточно высоком уровне. Группа на данной стадии сконцентрирована на решении предметных задач, ориентированных на достижение общей цели. Важно понимать, что данная стадия жизненного цикла группы ни в коей мере не является бесконфликтной. Другое дело, что конфликты не носят здесь преимущественно личностный характер и, как правило, связаны с различием подходов к решению общей задачи.
Пятая, завершающая стадия характеризуется постепенным снижением уровня баланса «сплоченность-напряжение» и сконцентрированностью на «отделочных работах», связанных с общей целью, а также на ритуальных и эмоциональных аспектах завершения жизненного цикла группы.
Практический социальный психолог, оценивая потенции развития сообщества, жизнедеятельность которого он курирует, в первую очередь, должен определить, насколько соотнесены и сбалансированы в функционировании группы тенденции интеграции и дифференциации с тем, чтобы не допустить неадекватного превалирования одного вектора развития над другим. В противном случае никакая конструктивная психологическая программа поддержки и сопровождения попросту не может быть выстроена, так как избыточная мощность процессов дифференциации приведет к потере единства и целостности сообщества, а превалирование процессов интеграции — к стагнации и к потере вариативных способов взаимодействия малой группы с социальным окружением.
99
Гуманность [от лат. humanus — человечный] — одно из базовых личностных качеств, характеризующееся наличием отчетливо выраженной системы социальных установок индивида и его готовностью к действенно-эмоциональному сочувствованию в рамках общения и взаимодействия со всем живым и «природным», которое при этом имеет для субъекта глубокий содержательно-личностный смысл. Психологическое наполнение гуманности проявляется в обстоятельствах реальной поведенческой активности и в системе переживаний личности, прежде всего, в форме действенной групповой эмоциональной идентификации, альтруизма, феноменов сочувствия и сорадования, готовности взять на себя избыточный груз ответственности в условиях совместной деятельности, сверхнормативной активности. Гуманность как стержневая личностная черта обусловливает проявление субъектом так называемого «поддерживающего поведения», задает логику недвусмысленного принятия общечеловеческих моральных норм и ценностей как своих индивидуальных ориентиров в жизнедеятельности. Гуманность в самом широком смысле этого термина предполагает признание реальной субъектности и соответственно своеобразной «личностности» не только за другими людьми вне зависимости от их возраста, национальности, расы, пола, вероисповедания и т. д., но и за всем живым, «природным». Несколько десятилетий назад вряд ли можно было бы подтвердить подобный вывод конкретными экспериментальными данными, но сегодня целый ряд проведенных в рамках экологической психологии эмпирических изысканий может служить доказательством справедливости этого ранее гипотетического положения (С. Д. Дерябо, Н. В. Кочетков, В. И. Панов, В. А. Ясвин и др.). Еще на одном моменте в этой связи следует остановиться особо. Достаточно длительное время психологические исследования гуманности и гуманных отношений в рамках малой группы строились по схеме изучения механизмов, прежде всего, сочувствия и даже, более того, сострадания. Практические психологи в этом плане отталкивались от конструкта обыденного сознания «друг познается в беде». Правда, мало кто допускал в своей исследовательской схеме возможность, например, таких мотивов, как «хорошо, что это произошло не со мной», «посмотрите, какой я хороший» и т. д. личности, проявляющей деятельное сострадание. Конечно, сорадование существенно более наглядное, а в экспериментальном плане более «чистое» проявление гуманности. Другое дело, что несомненно именно будничное, обыденное, повседневное соучаствование в условиях совместной деятельности и общения является самым верным признаком подлинно гуманных взаимоотношений между людьми. Имеет смысл подчеркнуть, что гуманность и гуманное отношение по-разному проявляются на поведенческом уровне и по-разному содержательно насыщенны, когда речь идет о группах разного уровня социально-психологического развития. Свою психологически наиболее насыщенную форму и глубокое содержание гуманность получает в группах высокого уровня развития типа коллектива и в поведенческом плане проявляется как коллективистская (действенная групповая эмоциональная) идентификация, а в группах низкого уровня развития, например, в диффузных, ограничивается отношениями типа «симпатия — антипатия».
Представление о гуманности как о важнейшей детерминанте прогрессивного развития личности и общества не только отчетливо рефлексировалось в психологии, но и послужило идейной основой для создания целого ряда самостоятельных психологических школ. В классической социальной психологии наибольшее внимание уделялось такой форме проявления гуманности как альтруизм. Под альтруизмом традиционно понимается «...мотив оказания кому-либо помощи, не
100
связанный сознательно с собственными эгоистическими интересами»1. Данный критерий — отсутствие сознательных эгоистических интересов — является определяющим и для иных форм проявления гуманности. Оказание помощи, поддержки, сочувствия «ближнему», основанное на правиле «взаимного обмена», либо ожидании вознаграждения от третьих лиц, не может рассматриваться как проявление подлинной гуманности, даже если оно носит масштабный характер (например, крупное пожертвование в благотворительный фонд) и, более того, связано с угрозой для жизни того, кто такую помощь оказывает (сотрудник правоохранительных органов, добровольно вызвавшийся вести рискованные переговоры с террористами, захватившими заложников в расчете на то, что данный поступок будет способствовать продвижению по службе, руководствуется эгоистическими мотивами, хотя это отнюдь не снижает объективной социальной ценности его действий).
Надо сказать, что в современной социальной психологии достаточно распространенной является точка зрения, согласно которой даже за внешне бескорыстным и совершенно неизбирательным оказанием помощи обычно кроется эгоистический мотив, связанный с внутренним самовознаграждением, либо снижением дистресса и избеганием чувства вины.
Д. Майерс иллюстрирует данную точку зрения историей, рассказанной биографом А. Линкольна Ф. Шарпом. Как-то, путешествуя в карете и разговаривая со своими спутниками, А. Линкольн, «после того, как ... привел доводы в пользу того, что эгоизм толкает на совершение всех хороших поступков, ... обратил внимание на то, что свинья, мимо которой как раз проезжала карета, производит ужасный шум. Ее поросята упали в пруд и тонули. Линкольн попросил кучера остановиться, выпрыгнул из кареты, бросился к пруду и вытащил поросят. Когда он вновь уселся на свое место в карете, его собеседник заметил: “Ну, Эйб, скажите-ка, какое отношение имеет эгоизм к тому, что только что произошло?”. “Да что ты, Бог с тобой, Эд, самое прямое. Я бы целый день не смог успокоиться, если бы проехал мимо и оставил бы бедную свинью волноваться за своих крошек. Я сделал это, чтобы успокоиться. Неужели ты этого не понимаешь?”»2
Безусловно, скрытые эгоистические мотивы оказывают существенное влияние на поведение в целом ряде ситуаций. Однако, как показывает целый ряд социально-психологических исследований, подлинный альтруизм все-таки существует. Обычно он тесно связан с еще одним проявлением гуманности, а именно с сопереживанием другому человеку — эмпатией.
Как отмечает Д. Майерс, «когда мы испытываем эмпатию, мы обращаем внимание не столько на наш собственный дистресс, сколько на страдания других. Подлинное сочувствие и сострадание мотивируют нас помогать другому человеку в его собственных интересах. Такая эмпатия возникает естественным путем. Даже младенцы одного дня от роду начинают плакать сильнее, когда слышат, как плачет другой ребенок. ... Похоже, мы появляемся на свет с врожденным чувством эмпатии»3.
В начале 80-х гг. прошлого века в США под руководством Д. Батсона была проведена серия экспериментов, направленная на выявление «удельного» веса гуманистических и скрытых эгоистических мотивов поведенческого акта: «Чтобы отделить эгоистическое стремление к уменьшению собственного дистресса от альтруистической эмпатии, исследовательская группа Батсона провела изучение того,
101
что вызывает эмпатию. Затем исследователи обратили внимание на то, будут ли встревоженные люди уменьшать собственный дистресс путем уклонения от ситуации или же придут на помощь другому человеку. Результаты последовательно свидетельствовали об одном: эмпатия людей в этом случае увеличивается, они обычно идут на оказание помощи.
Во время одного из экспериментов Батсон со своими коллегами заставлял студенток Канзасского университета наблюдать за молодой женщиной, страдающей от якобы полученного удара электрическим током. Во время паузы в эксперименте явно расстроенная жертва заявила экспериментатору, что в детстве упала на электрифицированную ограду и с тех пор стала чувствительной к ударам электрическим током. Сочувствуя, экспериментатор предложил одной из наблюдавших студенток (истинных объектов опыта) занять место испытуемой и принять на себя оставшиеся удары током. ... Других же заставили поверить, что их участие в эксперименте закончилось, поэтому им в любом случае наблюдать за страданиями женщины не придется. Тем не менее эмпатия возросла. По существу, все эти студентки-наблюдатели готовы были занять место жертвы»1.
Хотя работы Д. Батсона подвергались критике со стороны, в частности, Р. Чалдини и некоторых других социальных психологов, справедливость его выводов находит подтверждение в проявлениях альтруизма в реальных ситуациях, попросту исключающих влияние эгоистических мотивов. Например, в многочисленных случаях самопожертвования солдат ради спасения жизни своих товарищей, имевших место практически во всех армиях мира, или в действиях людей, принадлежавших к разным национальностям и социальным группам, с риском для собственной жизни укрывавших евреев от нацистов.
С точки зрения социально-психологической практики, большое значение имеет тот факт, что подлинно гуманное отношение в целом ряде случаев оказывает сильнейшее позитивное воздействие как на отдельных индивидов, так и на целые группы. Яркий пример такого рода мы находим в известном романе Г. Сенквича «Камо грядеши». Римский трибун Марк Виниций сообщает в письме своему другу Гаю Петронию о следующем, поразившем его случае, произошедшем с ним по возвращении домой после длительного отсутствия. «Когда я ...возвратился к себе, дома меня не ждали. Думали, я в Беневенте и вернусь не скоро, поэтому я застал беспорядок, пьяных рабов за пиршеством, которое они себе устроили в моем триклинии. Явился я неожиданно, как внезапная смерть, и, пожалуй, ее они бы меньше испугались. Ты знаешь, дом я веду твердую рукой, и вот все, как один, упали на колени, некоторые от страха потеряли сознание. И знаешь, как я поступил? В первую минуту хотел потребовать розги и раскаленное железо, но тут меня обуял стыд и — веришь ли? — жалость к этим несчастным; меж ними есть и старые рабы, которых еще мой дед М. Виниций во времена Августа привел с берегов Рейна. Я заперся в библиотеке и там у меня появились еще более странные мысли, а именно: после того, что я слышал и видел у христиан, мне не подобает поступать с рабами как прежде, они ведь тоже люди. А челядь моя несколько дней была в смертельной тревоге — они думали, что я медлю для того, чтобы придумать более жестокое наказание, а я их так и не наказал — потому что не мог! Третьего дня созвал их всех и сказал: «Я вас прощаю, а вы постарайтесь усердной службой искупить свою вину». Они бросились на колени, обливаясь слезами, с воплями простирая ко мне руки, называя меня владыкой и отцом, так что я — говорю это тебе со стыдом — тоже был
102
растроган. ... А что до рабов моих, меня удивило одно. Полученное ими прощение не только не возбудило в них наглость и не расшатало послушание — напротив, никогда страх не принуждал их служить столь усердно, как это сделала благодарность»1. Хотя в данном отрывке и присутствует некоторая гиперболизированность, свойственная художественному произведению, с подобными явлениями, пусть и не в столь яркой форме, сталкивался едва ли не каждый человек, включенный в иерархические отношения, вне зависимости от занимаемой им статусной позиции.
Практический социальный психолог, имея целью максимально повысить уровень социально-психологического развития вверенной его попечению группы, должен учитывать, что ни социально-психологический климат, ни эффективность групповой деятельности не могут быть оптимизированы без учета степени гуманности отношений в реально функционирующем сообществе.
Депривация [от лат. deprivatio — потеря, лишение] — психическое состояние, возникновение которого обусловлено жизнедеятельностью личности в условиях продолжительного лишения или существенного ограничения возможностей удовлетворения жизненно важных ее потребностей. Понятие «депривация» в содержательно психологическом плане является родственным, но не тождественным понятию «фрустрация». По сравнению с последней депривация существенно более тяжелое, болезненное и иногда личностно разрушающее состояние, отличающееся качественно более высоким уровнем жесткости и устойчивости по сравнению с фрустрационной реакцией. В различных обстоятельствах депривированными могут оказаться различные потребности. В связи с этим термин «депривация» традиционно рассматривается как родовое понятие, объединяющее целый класс психических состояний личности, возникающих в результате длительного ее отдаления от источников удовлетворения той или иной потребности. Несмотря на разнообразие видов депривации, их проявления в психологическом плане содержательно схожи. Как правило, психическое состояние депривированной личности обнаруживается в ее повышенной тревоге, страхе, чувстве глубокой, нередко необъяснимой для самого человека неудовлетворенности собой, своим окружением, своей жизнью. Эти состояния находят свое выражение в потере жизненной активности, в устойчивой депрессии, прерываемой иногда всплесками неспровоцированной агрессии. В то же время в каждом отдельном случае степень депривационного «поражения» личности различна. Решающее значение здесь имеют выраженность и соотнесенность двух основных групп факторов: 1) уровень устойчивости конкретной личности, ее депривационный опыт, способность противостоять воздействию ситуации, т. е. степень ее психологической «закалки»; 2) степень жесткости, модификационной мощности и мера многоаспектности депривационного воздействия. Частичное ограничение возможностей удовлетворения какой-то одной из потребностей, особенно в случае временной депривационной ситуации, по своим последствиям принципиально менее опасно для личности сравнительно со случаями, когда она попадает в условия длительной и практически полной невозможности удовлетворения этой потребности. И все же однонаправленное депривационное воздействие, каким бы жестким оно ни было, порой может быть в существенной мере ослаблено благодаря полноценному удовлетворению остальных основных потребностей данной личности. В психологии принято выделять следующие виды депривации: двигательная, сенсорная, материнская и социальная. Двигательная депривация является следствием резкого ограничения в движениях, вызванного
103
либо болезнью, увечьем, либо такими специфическими условиями жизни, которые приводят к ярко выраженной хронической гиподинамии. Психологические (собственно личностные) деформации, к которым приводит двигательная депривация, по своей глубине и труднопреодолимости ни в чем не уступают, а порой и превосходят те физиологические аномалии, которые являются прямым следствием болезни или травмы. Сенсорная депривация — следствие «сенсорного голода», т. е. психическое состояние, вызванное невозможностью удовлетворить важнейшую для любого индивида потребность во впечатлениях в связи с ограничением зрительных, слуховых, осязательных, обонятельных и др. стимулов. Депривационная ситуация здесь может порождаться, с одной стороны, определенными индивидуальными физическими недостатками, а с другой — комплексом экстремальных обстоятельств жизнедеятельности субъекта, препятствующих адекватному «сенсорному насыщению». В психологии подобные условия описываются с помощью термина «обедненная среда». Наиболее интенсивно изучаемым в психологии видом депривации является материнская депривация и, прежде всего, госпитализм — синдром патологии детского психического и личностного развития, являющийся результатом отделения младенца от матери. Психическое состояние, традиционно обозначаемое понятием «социальная депривация», является следствием по тем или иным причинам произошедшего нарушения контактов индивида с социумом. Такие нарушения всегда сопряжены с фактом социальной изоляции, степень жесткости которой может быть различной, что в свою очередь определяет меру жесткости депривационной ситуации. Формы социальной депривации различны не только по степени ее жесткости, но и по тому, кто является ее инициатором, кто именно задает депривационный характер отношений группы с широким социумом — она сама или же общество, целенаправленно создавая для решения определенных задач в той или иной мере закрытое от других человеческих сообществ объединение людей. По этому признаку можно выделить: 1) вынужденную изоляцию, когда группа в целом и каждый ее член в отдельности оказываются оторванными от социального окружения в силу сложившихся обстоятельств вне зависимости от их собственного желания или воли общества (например, попавшая на необитаемый остров команда потерпевшого крушения корабля или заблудившаяся в тайге или в пустыне экспедиция и т. п.); 2) принудительную изоляцию, когда вне зависимости от желания людей, а нередко и вопреки их воле, общество сознательно обособляет их, изолируя в рамках закрытых групп (примерами таких сообществ могут быть: а) группы людей, подвергнутых своеобразному временному остракизму — осужденные в условиях различных исправительных учреждений, подследственные, находящиеся в стенах следственных изоляторов, больные, подвергнутые принудительному лечению от наркомании, токсикомании, алкоголизма, кожно-венерологических заболеваний; б)закрытые группы, членство в которых (во всяком случае официально) не предполагает какое бы то ни было ущемление в правах и не подразумевает низкий социальный статус человека — солдаты срочной службы в условиях всеобщей обязательной воинской повинности, воспитанники домов ребенка, детских домов, школ-интернатов для «социальных» и реальных сирот); 3) добровольно-вынужденную, или добровольно-принудительную изоляцию, когда достижение какой-то значимой для людей цели связано с неприятной, а нередко и тягостной необходимостью резко ограничить свои контакты с привычным окружением (примером тому могут служить разнообразные профессиональные закрытые группы, а также профессионально-специализированные учебные учреждения интернатного типа, но при этом в определенном смысле элитарного характера — интернаты для
104
особо одаренных детей и подростков, спортивные школы-интернаты, нахимовские и суворовские училища и т. п.); 4) добровольную изоляцию, когда люди по собственному желанию сами объединяются в рамках закрытых групп, не будучи напрямую стимулированы к подобному «социальному затворничеству» требованиями социума (примером такого добровольного выхода из социума могут служить монахи, отшельники, сектанты, отселяющиеся в глухие труднодоступные места и т. д., то есть те, для кого именно отчуждение от общества, разрыв связей с ним воспринимаются как обязательное условие сохранения своей личностности). В то же время сама по себе социальная изоляция еще не предопределяет фатально социальную депривацию. Так, нередко в условиях, прежде всего, добровольной и добровольно-вынужденной, или добровольно-принудительной изоляции при наличии подлинно значимой для индивида цели нравственного, интеллектуального, профессионального и т. д. становления и развития нередко происходит бурное и крайне продуктивное формирование зрелой, внутренне богатой и духовно стойкой личности и не проявляется какой бы то ни было депривационный синдром.
Если разрушительные для личности последствия двигательной и сенсорной деприваций во многих случаях могут быть с успехом компенсированы как за счет действия внутриличностных компенсаторных механизмов (например, сублимации жизненных потребностей, ограничиваемых двигательной депривацией, через творчество), так и усилиями современного общества (развитие медицины, социальная работа, распространение интернет-технологий и т. д.), то материнская депривация не только представляет серьезную психолого-социальную проблему сама по себе, но и является мощным патогенным фактором в отношении целого ряда серьезных личностных расстройств. По данным отечественных исследователей, «в условиях полной материнской депривации наблюдаются следующие варианты психической патологии: 1) нарушение формирования личности; 2) нарушение психического и интеллектуального развития; 3) психические расстройства»1. При этом, на практике полная материнская депривация в форме отказа от ребенка, как правило, влечет за собой раннюю социальную депривацию — помещение в закрытое воспитательное учреждение (приют, дом ребенка с последующим перемещением в детский дом и т. п.). Тем самым, значительно усугубляется патогенное воздействие собственно материнской депривации.
Как отмечают Б. Е. Макиртумов, А. Г. Кощавцев и С. В. Гречаный, «чем раньше возникла депривация, тем тяжелее возникающая патология. Для раннего возраста характерными являются преобладания расстройств эмоционально-волевой сферы, неравномерность отставания интеллектуального развития с преимущественным нарушением развития речи (особенно экспрессивной). Значительно чаще, чем у семейных детей, выявляются патологические привычные действия... признаки депривационной (апатической или маскированной) депрессии, явление депривационного псевдоаутизма. После 3 лет психическая патология представлена в основном характерологическими нарушениями и задержками интеллектуального развития. Во всех возрастных группах у депривированных детей отмечается малая дифференцированность и поверхностность в общении с окружающими, недостаточность развития высших эмоций — чувства жалости, сочувствия, соучастия, способности сознавать свою вину, испытовать чувства стыда, а также низкая работоспособность, расстройства внимания, памяти...
Характерный для депривированных детей симптомокомплекс в виде недостаточности развития аффективной стороны личности, задержки или искажения
105
формирования психических функций, парааутических проявлений и др. называется синдромом «сиротства»1.
Из сказанного ясно, что материнская депривация существенно повышает риск социальной депривации в зрелом возрасте. Это обусловлено как выраженной тенденцией к самоизоляции, неспособностью устанавливать полноценные социальные отношения, так и тем, что у депривированных детей наблюдается повышенная склонность к агрессивному и криминальному поведению: «Ранняя эмоциональная депривация закладывает основы будущего социального и психического неприятия окружающей среды и ее ценностей, ожидание угрозы со стороны окружающего мира»2. Существенно важно, что подобные деструктивные установки личности по отношению к внешнему миру, в основе которых лежит дефицит базисного доверия, могут быть следствием не только полной, но и частичной материнской депривации, поскольку, как отмечал Э. Эриксон, «...степень доверия, определяемая самым ранним детским опытом, по-видимому, не зависит от абсолютного количества еды или демонстраций любви, а зависит от качества связей ребенка с матерью. Матери формируют у своих детей доверие при таком типе отношения к ребенку, который сочетает тонкую реакцию на индивидуальные запросы младенца и твердое чувство собственной уверенности в контексте взаимного доверия их совместного стиля жизни»3. В противном случае имеет место частичное, а иногда и полномасштабное патогенное развитие, характерное для ситуации полной материнской депривации.
В то же время практическому социальному психологу, в рамках своей профессиональной деятельности сталкивающемуся с отдельными личностями и с целыми группами и организациями, оказавшимися в депривационных условиях, следует, во-первых, диагностировать характер и степень депривационного давления, во-вторых, попытаться выявить социально-психологические последствия подобной ситуации личностного и группового развития, в-третьих, выстроить коррекционную программу и программу дальнейшего психологического сопровождения активности отдельных членов сообщества и жизнедеятельности в целом группы их членства.