Как другие люди нарушают наше неотъемлемое человеческое право быть самими собой

Предисловие

Теория и практические навыки ассертивной терапии (Ассертивный (assertive, англ ) — настойчивый, умеющий настоять на своем.) (AT) выросли из моих занятий с психически здоровыми людьми; я пытался научить их эффективно разрешать те конфликты, с которыми все мы сталкиваемся в повседневной жизни. Толч­ком к разработке системного подхода к проблеме общения послужило мое назначение консультантом в Центр подготов­ки членов Корпуса Мира, что расположен в горах около Эскондидо, в Калифорнии, где я провел лето и осень 1969 года. Здесь я с тревогой обнаружил, что традиционные мето­ды, принятые на вооружение лечебной психиатрией, оказа­лись малоэффективны в подготовке солдат Корпуса Мира, которым предстояло столкнуться с проблемами каждодневного общения в чужих странах.

Наша неспособность помочь этим молодым энтузиастам стала очевидной, когда после 12-недельной интенсивной тре­нировки и консультаций они провели свою первую репети­цию — демонстрацию работы распылителя ядохимикатов кре­стьянам гипотетической южноамериканской страны.

Толпу латиноамериканских фермеров изображала разно­шерстная компания психологов, преподавателей иностранных языков, добровольцев-ветеранов, наряженных в соломенные шляпы, шорты, сандалии, армейские ботинки, кроссовки и просто щеголявших босиком. Новобранцы показывали лже­фермерам новое устройство, но тех оно, казалось, ничуть не интересовало. Гораздо больший интерес они проявляли к не­знакомцам, вторгшимся в их владения. Добровольцы могли достаточно подробно рассказать о агротехнике и пестицидах, ирригации и удобрениях, но все они спасовали, столкнув­шись с вопросами типа: «Кто вас сюда послал? Почему вы хотите, чтобы мы использовали это устройство? Почему вы пришли аж из Штатов, чтобы показать нам его? Для чего это вам нужно? Почему вы пришли именно в нашу дерев­ню? » и т. д. Ни один из этих молодых людей не смог спо­койно и ясно ответить: «Я просто пришел, чтобы показать вам устройство, которое может вырастить большой урожай». А необходима была именно такая позиция и твердый уверен­ный ответ. Но наши новобранцы, оказавшись в положении допрашиваемых и подозреваемых в корыстных целях, теря­лись, смущались и не знали, как себя вести. Их научили языку, дали сведения о культурных традициях, снабдили техническими знаниями, но совсем не подготовили к обще­нию с людьми, настроенными недоверчиво, недружелюбно, подозрительно. Они терялись, когда их собеседники пыта­лись узнать побольше о них самих.

Мы не научили их отвечать на подобные вопросы, пото­му что и сами не знали, чему учить. У всех были кое-какие идеи по этому поводу, но никто не смог предложить что-либо конкретное. Мы не научили добровольцев вести разго­вор настойчиво, не оправдываясь, твердо произносить: «По­тому что я хочу этого».

Несколько недель я работал с теми ребятами, кто этого хотел, пробуя различные методы и приемы. К концу срока число желающих заниматься резко сократилось. Ни одна из идей не давала не то чтобы результата, а даже надежды. Но я сделал одно важное открытие: ребята, прекрасно справ­лявшиеся с критическим самоанализом, совершенно не могли выслушивать критики из чужих уст. Я назвал это «синдром добровольцев».

Это открытие подтвердилось в дальнейшем, во время моей работы в 1969 и 1970 годах в Калифорнии, в Центре психо­терапии в Беверли Хиллз и в госпитале для ветеранов в Сепулведе. Обследуя и леча пациентов, диагнозы которых ва­рьировались от легкой фобии до сложных невротических расстройств, вплоть до шизофрении, я обнаружил, что большинство из них подвержены тому же «синдрому доброволь­цев», но в гораздо большей степени. Многие больные были совершенно не способны переносить критические высказыва­ния в свой адрес или отвечать на вопросы, касающиеся их самих. В особенности этим отличался один молодой пациент. Он проявил такое сопротивление при попытках завести раз­говор о нем, что за четыре месяца лечения от него едва ли удалось добиться нескольких слов. Из-за этого ухода в не­моту и явной неспособности к общению с людьми ему был поставлен диагноз «сильный невроз». Подозревая, что это был очень ярко выраженный случай того же «синдрома до­бровольцев», я попробовал переключить его с разговоров о нем на обсуждение тех людей в его жизни, с которыми ему было тяжелее всего. Через несколько недель я выяснил, что он очень боится своего отчима и испытывает к нему сильней­шую неприязнь. Этот человек всегда относился к пасынку с пренебрежением, ежеминутно критикуя и поучая его. К со­жалению, мой юный пациент в отношениях с отчимом всегда воспринимал себя как объект критики. В результате в его присутствии он в буквальном смысле немел — не мог произ­нести ни слова. Его невольная немота, вызванная страхом быть раскритикованным и неумением защищаться, распространилась и на других, всех тех, кто был хоть чуточку уверен в себе. Когда я спросил юношу, хочет ли он избавиться от страха и неуверенности перед отчимом, он заговорил. Мы начали экспериментировать, пытаясь ослабить влияние кри­тики отчима, семьи и человечества в целом.

Через два месяца этот «невротический немой» был выпи­сан из больницы, после того как подбил остальных молодых пациентов удрать на вечеринку, а вернувшись утром, устроил в палате черт те что. По последним сведениям, он поступил в колледж, одевается как ему нравится, ведет себя как хочет, невзирая на протесты отчима, и вряд ли снова попадет в больницу с прежним диагнозом.

После столь успешного, хотя и нетрадиционного лечения д-р Мэтт Баттиглери, главный психолог госпиталя Сепулведы, предложил мне попробовать этот метод и с другими пациентами и разработать программу лечения для неуверен­ных в себе людей. В течение весны и лета 1970 года методи­ка AT, описанная в этой книге, была проверена в клиничес­ких условиях в госпитале и в Центре психотерапии совмест­но с моим коллегой д-ром Зевом Вендером. С этого времени AT стала широко использоваться мной, моими коллегами и студентами, для того чтобы помочь неуверенным в себе лю­дям эффективно общаться с другими и выходить из различ­ных трудных ситуаций. Навыки AT стали преподавать в университете округа, в школах, их стали использовать в частных клиниках и при амбулаторном лечении, преподавать на пси­хологических семинарах и семинарах для специалистов. Им обучали работников сферы социального обеспечения, приме­няли в тюрьмах. Результаты AT были рассмотрены специа­листами.

Мне не важно, кто захочет воспользоваться навыками AT: здоровые люди, испытывающие трудности в общении, как в случае с добровольцами Корпуса Мира, или страдаю­щие неврозами, как мой молодой «немой» пациент. Самое главное — научиться справляться с проблемами и трудными ситуациями, а также общаться с теми, кто эти ситуации нам создает. Это суть ассертивной терапии — то, чему посвяще­на книга. Навыки AT, описанные здесь, опираются на пять лет клинических экспериментов, как моих собственных, так и моих коллег. Моя цель — дать как можно большему числу людей понимание того, что случается, когда мы не можем общаться друг с другом, и что мы можем сделать в такой ситуации.

Мануэль Дж. Смит, Вествуд Виллидж, Лос-Анджелес

Унаследованные реакции в борьбе за выживание. Варианты разрешения конфликтов

Около двадцати лет назад я познакомился с замечатель­ным человеком, честным и смелым.

Это случилось в колледже сразу после моего увольнения из армии. Джо тогда был молодым преподавателем, а я од­ним из его студентов. Тогда, как и сейчас, он преподавал психологию. Его манера чтения лекций была жесткой, само­уверенной, открытой. В объяснении поведения человека он придерживался простоты. Для него было достаточно опи­сать, как происходит нечто с точки зрения психологии, и признать, что это действительно происходит. Он использовал лишь простые предположения, побуждая и нас поступать так же. Он был убежден, что 95 процентов из того, что относят к научной теории психологии, — просто мусор, и что должно пройти немало времени, прежде чем мы узнаем истинные механизмы психологических процессов настолько хорошо, чтобы объяснять большинство из них.

Доводы Джо столь же весомы сейчас, как и двадцать лет назад… и я согласен с ним! Чтобы воспользоваться тем, что психология в действительности может предложить, гораздо важнее знать, что произойдет, а не почему это произойдет. В ходе лечения пациентов, к примеру, я обнаружил, что долго сосредоточиваться на том, почему пациент в беде, как прави­ло, бесполезно: это приведет только к отвлеченному и бес­смысленному самокопанию и может продолжаться годы без положительных результатов. Иногда это даже приносит вред пациенту. Намного полезнее сконцентрироваться на том, как пациенту следует вести себя, чем разбирать, почему он ведет себя так, а не иначе!

Джо разрушил наши представления о психологах как о новой, высшей касте жрецов человеческого поведения. Он и сам порой попадал в трудные положения. У него было достаточно своих проблем, помимо тех, в колледже, когда он ворчливо высказывал мне каждый семестр: «Студенты вечно жалуются на то, что у них слишком много личных проблем, мешающих учебе. Они что, не могут справиться с ними? Если у вас нет проблем, то вы еще и не жили!»

Спустя годы Джо стал для меня не просто коллегой, но и близким другом. Оказалось, что и у него возникали такие же проблемы во взаимоотношениях с другими, как и у меня, и примерно в тех же пропорциях. По окончании колледжа я узнавал все больше и больше специалистов в области психо­логии и психиатрии. Выяснилось, что и у них возникают трудности в общении. Оказывается, звание «доктор» не ос­вобождает человека от тех же проблем, с которыми сталки­ваются его родные, соседи и друзья, и особенно пациенты.

Какие же трудности встречаются у всех людей? Возьмем, к примеру, семейные отношения. Когда наши мужья, жены, лю­бимые по какой-либо причине чувствуют себя несчастными, они могут заставить нас почувствовать, что мы в чем-то перед ними виноваты. Делается это даже и без слов: достаточно особого взгляда, демонстративного хлопанья дверью, красноречивого молчания или ледяного тона в просьбе включить телевизор.

Родители могут заставить своих взрослых детей чувствовать себя встревоженными маленькими мальчиками и девочками. Многие из нас слишком хорошо знают свои реакции на мамино многозначительное молчание по телефону или неодобритель­ный взгляд тещи или свекрови. Не только близкие, но и друзья создают нам проблемы. Если друг предлагает развлечься вече­ром, а вас это не привлекает, но вы не хотите его обидеть, то приходится лгать, и при этом вы чувствуете себя неуютно.

Многие думают, что подобные вещи во взаимоотношени­ях между людьми — признак нездоровья. Вовсе нет. Жизнь всех нас сталкивает с трудностями, и это вполне нормально. Все дело не в наличии проблем, а в неумении адекватно их разрешать.

Весь мой опыт, а также наблюдения за тысячами других людей, с которыми я сталкивался в жизни, позволили мне прийти к следующему выводу: то, что у нас будут проблемы в жизни — вполне естественно; но столь же естественно и то, что все мы в состоянии их решать.

Если бы у нас не было врожденной способности справ­ляться со всевозможными трудностями, то человеческие су­щества как биологический вид вымерли бы давным-давно. Наши первобытные предки выжили не вопреки проблемам, а благодаря им. Мы превратились в людей из тех природных существ, которые обладали способностью успешно бороться с трудностями в жестокое время и в жестокой среде.

В наследство от предков мы получили способность при­спосабливаться к окружающей среде. Так же, как и живот­ные, особенно близкие нам позвоночные, мы прибегаем к универсальным для живого мира способам разрешения кон­фликтов: драке и бегству. Как и животные, мы нападаем или бежим друг от друга. Иногда это происходит не по нашей воле; иногда мы делаем это осознанно, иногда открыто; но чаще — в замаскированном виде. Но мы, однако, лишены клыков, острых когтей и той силы мускулов, которые позволяли бы нам столь же эффективно решать проблемы с пози­ции физической силы.

Ни вы, ни я не сможем даже так зарычать, чтобы напу­гать грабителя и, хотя я верю, что смогу убежать в критиче­ской ситуации, я не хотел бы, чтобы она возникла.

Но более всего нас отличает от предков способность сло­весного общения, которой в процессе эволюции овладел че­ловек.

Как полагают, около миллиона лет назад эволюция и борьба за существование устранили тех из предков человека, которые не смогли найти более эффективного способа со­противляться, кроме уже испытанных драки и бегства. Од­новременно у других развивалась способность общаться при помощи слов. Они-то и выжили, и воспроизвели нас, своих потомков. Новые возможности человеческого мозга позволя­ют нам общаться и работать вместе даже тогда, когда возни­кает проблема или конфликт. И, хотя мы унаследовали спо­собность либо лезть в драку, либо бежать, чтобы уцелеть, инстинкт не подталкивает нас ни к тому, ни к другому. Вме­сто этого мы можем поговорить с другими и, благодаря это­му, справиться с тем, что нас задевает.

И все же современные цивилизованные люди время от времени пытаются разрешать конфликты с помощью агрес­сии или бегства. Но они обычно не делают этого открыто. Однако, такого рода поведение не приносит ощутимых результата Причины очевидны. Как правило, с самого детства людей учат вести себя в конфликте пассивно. «Не давай сдачи», «Выстой и стерпи», «Учись быть выше этого» — все эти модели, как нетрудно заметить, пассивные. Когда кто-то выводит нас из себя, мы редко выказываем это явно. Вместо этого мы стискиваем зубы и даем бессмысленное, в общем-то, обещание позднее отомстить.

Тактика «бегства от противника» (попытки избегать об­щения с неприятным в каких-то проявлениях человеком) или скрытое сопротивление (нарочитое или непроизвольное рас­страивание его планов) только затягивает конфликт, но ни­как не способствует его решению. А ведь кто из нас ни разу в жизни не прибегал к этой изнуряющей тактике в семье, на работе или где-то еще? Ясно, что пассивная агрессия больше нервирует как раз того, кто не может поговорить со своим противником или, на худой конец, заорать на него. Так сто­ит ли страдать вдвойне? Кроме того, если вы постоянно из­бегаете кого-то во время конфликта, этот человек, скорее всего, либо сменит тактику, либо разорвет отношения с вами.

Когда мы в отношениях с людьми пользуемся только агрессией или бегством, то и сами чувствуем себя ужасно, поскольку эти модели поведения всегда сопровождаются не­приятными ощущениями гнева и страха. Чаще всего мы ока­зываемся в проигрыше: чувствуя постоянную неудовлетво­ренность своим поведением, мы расстраиваемся и в конце концов теряем душевный покой.

Триада гнев—страх—депрессия есть тот основной на­бор эмоций и чувств, который вынуждает людей обращаться к психотерапевту. Пациенты, которых я встречал в своей практике, либо слишком часто испытывали гнев по отноше­нию к другим людям, либо постоянно боялись чего-то и, как следствие этого, старались избегать других людей; либо они чувствовали себя бесконечно усталыми от вечных поражений и хронической подавленности.

Тем не менее, нельзя сказать, что гнев, страх и подав­ленность всегда указывают на болезнь. Эти ощущения за­ложены в нас физиологически и психологически. Они имеют, как ни странно, определенную ценность, как и физическая боль, предупреждающая организм об опасности. Гнев, страх и подавленность тоже имеют важное сигнальное значение.

Например, если вы раздражены, вы чувствуете, как все ваше тело «готовится к атаке». Мы не только иногда чувст­вуем это «приготовление к нападению» в самих себе, но и видим, как то же самое происходит с другими людьми.

Когда нет возможности избегнуть опасной ситуации или разрешить ее с помощью слов, то именно эта «готовность» дает нам шанс уцелеть.

С другой стороны, когда мы испуганы, то чувствуем, как наше тело непроизвольно готовится спасаться бегством. Наши шансы уцелеть увеличиваются благодаря тому, что мы можем убежать от опасности, которую нельзя разрешить словами. Когда на полутемной улице к вам приближается грабитель с ножом в руках, то ощущение паники, которое появляется в вашем ды­хании, во внутренней дрожи в конечностях, — не трусость, а естественное состояние, автоматически вызванное центрами го­ловного мозга, готовящего ваше тело к сопротивлению.

Гнев и страх помогают нам и сегодня, ибо не всегда и не все проблемы мы можем уладить с помощью слов. Скажем, жена приходит домой в дурном настроении и начинает выме­щать свои обиды на муже и детях. Они не могут сдержаться и отвечают тем же. Слово за слово, и как-то незаметно женщина «разрядилась». Дрожь в руках и во всем теле для водителя машины — верный признак того, что ситуация действительно опасная, и надо срочно принимать меры предосторожности.

Что же касается депрессии, то она, пожалуй, мало чем может помочь. В состоянии подавленности мы делаем лишь то, что необходимо, чтобы поддерживать функции нашего организма. Обычно в этот период мы не занимаемся любо­вью, не пытаемся отвлечься другими приятными делами, не ходим в кино, не хотим узнать что-нибудь новое, не пытаем­ся решать своей проблемы, не делаем многого дома и на работе. Если депрессия не слишком глубока, а, скорее, напо­минает грусть, то обычно она связана с тем, что мы лиши­лись чего-то или что-то уже расстроило нас до этого. Глубо­кая депрессия возникает, когда мы перенесли большую поте­рю или были очень сильно кем-то или чем-то расстроены. Подавленное состояние — это результат действия импуль­сов, посылаемых из отдельных центров головного мозга, за­медляющих большинство нормальных процессов организма, необходимых для повседневной деятельности.

Возможно, и для нас, как когда-то для наших предков, иногда подавленность бывает благотворной в том отношении, что в этот период мы как бы временно отступаем, чтобы потом успешно справиться с тяжелыми условиями или опас­ными обстоятельствами. Отступить, чтобы переждать, нако­пить энергию и жизненные силы, пока не наступит более благоприятное время для решительных действий. Однако со­временная жизнь не позволяет слишком долго пребывать в «зимней спячке».

Опыт лечения депрессий показывает: гораздо полезнее помочь таким людям начать что-нибудь делать и восстано­вить их связь с тем хорошим, что происходит в жизни, чем просто «переждать» депрессию. Лечение Дона, 33-летнего разведенного бухгалтера, страдающего повторяющейся дли­тельной депрессией, иллюстрирует это предположение. В дет­стве родители никогда не позволяли ему делать, что он хо­тел. Они очень редко хвалили его или вообще не хвалили за выполнение домашних обязанностей, но сурово наказывали и заставляли чувствовать себя виноватым, когда у него что-то получалось плохо.

Когда мальчику захотелось иметь велосипед, ему обстоя­тельно объяснили, почему ездить на велосипеде в его возра­сте опасно: велосипеды дорогие, а такой беспечный ребенок, как Дон, не сможет о нем хорошо заботиться. Он так и не получил велосипеда. Позже ему захотелось научиться во­дить машину, ему сказали, что подростки — плохие водите­ли и ему придется подождать.

Дон женился на женщине, которая была похожа на его мать. Жена никогда не хвалила его и всегда, казалось, была готова найти повод поругаться. К моменту начала лечения прошло почти три года, как они развелись. Вскоре после развода у него начались периоды депрессии, которые каж­дый раз становились длиннее. Лекарства уже мало помогали, даже вызывали побочный эффект, делая его нервным и раз­дражительным.

Взамен лекарств я предложил Дону составить список того, от чего он обычно получал удовольствие до того, как впал в депрессию. Его задача состояла в том, чтобы по меньшей мере два раза в неделю предаваться былым удовольствиям (из его списка), как бы он ни был подавлен. Вдобавок, как бы ему ни казалось, что у него что-то плохо получается на работе или просто в общении с людьми, он не должен был «бежать» от ситуации, впадая в депрессию и, уйдя в себя, отправляться домой. Он должен был закончить дело, кото­рое начал, даже если у него пропадало желание это делать. При таком лечении хроническая депрессия, длившаяся пять месяцев, прошла в течение четырех недель.

Как мы уже говорили, состояния раздражения—агрес­сии, страха—бегства, депрессии—ухода сами по себе еще не служат признаками психического нездоровья. Вместе с тем, и польза от них невелика. Они — первичные реакции орга­низма и ни в какое сравнение не идут со способностью человека решать проблемы на словесном уровне, на уровне мышления и речи. Более того, они могут даже создавать определенного рода препятствия. Когда мы рассержены или напуганы, низшие центры мозга «перекрывают» большинст­во операций, которыми заведует кора головного мозга. Про­исходит отток крови из головного мозга; кровь проникает в мышцы, чтобы подготовить их к физическим действиям. Ра­бота сознания, таким образом, тормозится. В таком состоя­нии человек не может эффективно думать, а это чревато ошибками. К тому же, наши обычные, повседневные отноше­ния с окружающими не требуют ни физической борьбы, ни бегства

И в самом деле: эти примитивные реакции оттесняют нашу способность словесного разрешения проблем на второй план. Большинство из нас отстаивают себя словесно только тогда, когда уже достаточно раздражены и сердиты. Гнев ослабляет нашу позицию в конфликте. Когда мы сердимся, другие склонны сводить нашу обиду к следующему: «Он просто выпускает пар. Когда он успокоится, все будет в по­рядке. Не обращай внимания». Ситуация конфликта — со­всем не то, что аварийная ситуация на дороге. Здесь прими­тивные реакции (страх, бегство) попросту бесполезны. Они, скорее, создают новые проблемы, а не решают старых.

Если исходить из того, что в арсенале у человека имеется три главных способа поведения в конфликте (два унаследо­ванных от животных — агрессия и бегство, а третий, челове­ческий — словесное общение), то почему многие люди все-таки раздражаются или пугаются; почему они используют лишь агрессию или бегство, сталкиваясь с проблемами?

Если наша исключительно человеческая способность раз­решать проблемы столь ценна для выживания, то почему многие из нас ее очень плохо используют? Назначение этой вступительной главы — помочь найти ответ на столь непро­стой и важный вопрос. Ответ на него поможет нам понять, почему многие из нас нуждаются в раскрытии своей способ­ности словесно разрешать проблемы, с которой мы роди­лись, но которую так часто теряем на каком-то этапе. Для начала обратимся к тому, что происходит с нами в детстве.

В раннем детстве мы ведем себя уверенно и настойчиво. Первое независимое действие младенца — протест. Если про­исходит что-то, что ему не нравится, он тут же дает знать об этом посредством звукового отстаивания своих прав — при помощи плача, крика и воплей в любое время дня и ночи. Мы все в этом возрасте были очень упорны и сообщали о своем недовольстве до тех пор, пока его причина не устранялась. Научившись ползать, мы упорно и настойчиво делали то, что хотели: исследовали все и вся. Если бы малыши не были бы ограничены физически или не спали бы, они не давали бы ни секунды покоя окружающим. Только изобретение детской кроватки, манежа и няньки позволило родителям делать что-то еще, кроме как постоянно «пасти» младенца.

Скоро, однако, младенец превращается в маленького ребен­ка, умеющего и ходить, и говорить, и понимать, что ему гово­рят его родители. С этой поры физически ограничения его по­ведения уже не эффективны. Контроль над ним со стороны родителей с физического меняется на психологический. Вспом­ним знаменитое детское упрямство. Ребенок может даже пре­рвать любимое занятие, чтобы сказать «нет». Еще бы! Ведь в детском упрямстве проявляется врожденная человеческая спо­собность словесно отстаивать себя. Что делают родители? Мно­гие из них, к сожалению, принимают ответные меры: они при­учают детей ощущать себя беспокойными, ничего не знающими и виноватыми. Но с какой целью? Для того, чтобы было легче психологически контролировать их поведение.

Итак, родители заставляют своих детей переживать эти негативные эмоции по двум причинам. Во-первых, чтобы эф­фективно контролировать их природное упорство, иногда раздражающее и взрывоопасное. И это ни в коей мере не говорит о том, что родители бесчувственны или безразличны к своим детям. Они ошибаются, принимая детское упорство в отстаивании своих прав за врожденную агрессивность, ко­торую дети проявляют, когда они рассержены. Во-вторых, родители используют этот метод психологического контро­ля, потому что их родители в свое время также приучили их испытывать беспокойство, ощущать свое невежество и вину.

Приучить к этим чувствам довольно легко. Достаточно вну­шать уверенность в том, что именно твое поведение вызывает ощущение раздражения, что ты — невежда, и что ты виноват. Воспитание исходит от обоих родителей, но мама выполняет большую часть «грязной» работы, поскольку она проводит с вами гораздо больше времени, чем отец. Когда ребенок наводит порядок в своей комнате и убирает на место игруш­ки, мама обычно говорит: «Вот хороший мальчик!» Когда ей не нравится то, что он делает, она говорит: «Ну, что ты за ребенок? Только непослушные дети не убирают свою комна­ту!» Вскоре вы привыкаете к тому, что слово «непослушный», что бы оно ни значило, относится именно к вам. Когда звучит это слово, мамин голос и настроение предвещают нечто ужасно неприятное. Мамы часто говорят своим детям, что они плохие, ужасные, кошмарные, грязные, дурные, несносные, испорчен­ные или даже злые. Но все эти слова означают одно и то же: «Ты! Кто ты такой? Маленький, беспомощный и многого не знающий. И ты должен испытывать беспокойство, испуг и, конечно, свою виновность».

Используя слова «хороший» и «плохой» для контроля поведения ребенка, мама тем самым отрицает свою ответст­венность за то, что она заставляет его делать то, что она хочет (например, чтобы он убрал свою комнату). Эффект, который оказывают на маленького ребенка слова «хороший», «плохой», «правильно», «неправильно» оказывается таким, как если бы мама сказала: «Не делай кислое лицо. Это не моя прихоть, чтобы ты убрал свою комнату. Бог хочет, что­бы ты прибрался!» Здесь подразумевается апелляция к не­коему авторитету, создавшему правила, которые все мы долж­ны выполнять.

Подобный способ контроля — «плохой—хороший маль­чик» — очень эффективен, но по сути это контроль испод­тишка. И честное общение возможно только тогда, когда мама прямо и, опираясь на свой авторитет, говорит, что это она хочет, чтобы ребенок это сделал. Тем не менее, маме кажется, что будет правильнее научить ребенка различать между «хорошо» и «плохо» с помощью таких общепри­знанных авторитетов, как Бог, правительство, полицейский, злой дядя и тому подобное — с помощью всех тех фигур, которые по-детски воспринимаются главными судьями в об­ласти «плохого» и «хорошего».

Мама редко говорит: «Спасибо. Мне очень нравится, как ты убрал свою комнату». Или: «Я, наверное, надоела тебе своей просьбой убраться, но я действительно хотела, чтобы ты это сделал». Таким признанием мама учит вас тому, что все, что хочет мама, важно уже потому, что она этого хочет, а не поли­цейский. И это правильно. Мама учит вас, что никто не прове­ряет вас, кроме нее — и это правда. Вы не должны чувствовать, беспокойство, вину или нелюбовь к себе только потому, что вам не нравится пожелание и просьба мамы. Вас ведь не учат: все, что любит мама, — хорошо, а что не любит — плохо. Если мама прямо говорит: «Я хочу», в этом нет скрытой угрозы. Это вовсе не значит, что «хорошие» дети любимы, а «плохие» — нет. Вам даже не нужно любить то, что хочет от вас ваша мама, вы просто должны сделать это!

Вот счастливая ситуация: вы готовы ругаться и ворчать на маму и папу, но знаете, что они все равно любят вас! А при­учать вас чувствовать вину, чтобы потом манипулировать ва­шим поведением — то же самое, что заставлять вас любить вкус аспирина до того, как он снимет вашу головную боль. К счастью, когда родители берут на себя роль авторитета в ре­шении вопроса, что их детям можно делать, а что — нельзя, они тем самым учат своих детей: когда вы вырастете, вы не только сможете делать то, что захотите — так же, как папа и мама, но и многое из того, что вам совершенно не нужно — подобно тому, как приходится это делать папе и маме.

К сожалению, детей приучают испытывать чувство гнева, а также ощущение собственного невежества и вины во мно­гих ситуациях. Например, дочь играет с собакой в гостиной, а мама хочет прилечь. Мама приступает к управлению эмоци­ями девочки при помощи следующих слов: «Почему ты все­гда играешь с Джеком?» Предполагается, что дочь должна ответить, почему она всегда в гостиной играет с собакой. Не зная других причин, за исключением той, что ей нравится и что это занятно, девочка чувствует свое невежество: если мама спрашивает о причине, то она обязательно должна быть. Ведь мама не спросила бы о том, чего нет, правда? Если дочь правдиво, но робко ответит: «Я не знаю», мама отпарирует: «Почему ты не идешь в комнату сестры поиграть с ней?» Отсутствие «хорошей» причины того, почему она предпочи­тает играть с собакой, а не с сестрой, вновь заставляет ее чувствовать себя неуютно. Пока она ищет причину, мама пре­рывает ее бормотанье: «Кажется, ты совсем не любишь иг­рать с сестрой. А она хочет играть с тобой». Девочка чувст­вует себя виноватой и продолжает молчать, а мама тем вре­менем наносит смертельный удар: «Раз ты не хочешь играть с сестрой, она не будет тебя любить и не захочет играть с тобой». Теперь дочь, кроме всего, обеспокоена тем, что ее сестра, возможно, на нее в обиде. И она отправляется из гостиной, чтобы занять подобающее место в жизни — рядом с сестрой и подальше от маминых ушей.

По иронии судьбы, все мамины попытки убедить девоч­ку, что она должна любить играть с сестрой, сильно колеб­лют ее природную стойкость и уверенность в себе. Было бы лучше, если бы мама прямо, но вполне по-человечески по­нятно, ворчливо сказала: «Убирайся-ка вон из гостиной, я попытаюсь поспать. И забери этого облезлого и безмозглого пса с собой!» Хотя, надо признать, подобным высказывани­ем она показывает ребенку реальность без прикрас: жить с другими людьми ой как трудно!

Часто люди, которых вы любите и которые вам не без­различны, относятся к вам жестоко, потому что они всего лишь человеческие существа. Они могут любить вас и забо­титься о вас и тем не менее сердиться на вас. Жизнь с други­ми людьми не бывает все время легкой и замечательной. Так что периодическими проявлениями гнева в повседневной жизни мама готовит вас в дальнейшем справляться с парадоксами человеческого поведения.

Манипулирование негативными эмоциями продолжается и вне дома. Более старшие дети уже знают, что с помощью этих эмоций можно контролировать поведение других. И они используют это средство, чтобы заставить меньших или бо­лее слабых детей делать то, что они хотят. Учителя подхва­тывают начатое мамой и контролируют поведение учеников в классе также с помощью негативных эмоций. В конце концов, когда вы уже очень хорошо приучены к тому, что вас в воспитательных целях заставляют испытывать негативные эмоции и не дают возможности проявить свою волю, вы начинаете использовать пассивную агрессию, пассивное бег­ство или ответное манипулирование, с тем чтобы достичь контроля над собственным поведением.

Ваши собственные ранние манипуляции, к примеру, зву­чат так: «Мама, почему так происходит, что сестра всегда сидит в своей комнате, когда я убираюсь во дворе?» Тем самым предполагается, что у мамы есть любимчики. В раннем возрасте вы еще недостаточно знаете об умении манипулиро­вать и не можете соперничать в этом с мамой. А вот подростки уже достаточно наловчились, чтобы играть на присущих родителям чувствах беспокойства и вины. «Отец Марка купил ему компьютер. Разве вы беднее их? » И, хотя порой их мани­пуляции еще не очень умелы, их вполне достаточно, чтобы заставить родителей обороняться. В том же духе, в каком сын критиковал ее (завуалированно), мама отвечает: «Твоя сестра помогает мне по дому. Этого достаточно, поэтому ей и не приходится работать во дворе. Должен же ты хоть что-нибудь делать! Девочки убираются в доме, а мальчики — в саду». Здесь снова, спрятавшись за спасительным занавесом своих манипуляций, мама тонко намекает, что сын — закон­ченный бездельник, и что не ее в том вина, что сыну неприятно выполнять свои обязанности.

Попробуем вместе проанализировать скрытый смысл это­го взаимодействия между сыном-подростком и матерью. Мама имеет в виду, что она только следует некоему сложному набору правил, который составляла не она, и которого дети еще целиком не понимают.

Столкнувшись с неразрешимой на уровне слов пробле­мой, мальчик находит, что легче удалиться во двор и там долго ворчать, пассивно выражая свое раздражение. Мама управляет эмоциями и поведением детей, исходя из оценок «правильно», «ошибочно», «пристойно», и тем самым при­учает вас мыслить в соответствии с некими туманными пра­вилами, которым должно следовать.

Изъян такого подхода в том, что эти правила настолько абстрактны, что их можно интерпретировать как хочешь в одних и тех же обстоятельствах. Эти правила не имеют ниче­го общего с вашим собственным представлением о том, что вам нравится и не нравится. Они указывают, как люди долж­ны чувствовать себя и вести по отношению друг к другу, независимо от реальных отношений между ними. Они часто догматичны и надуманны, не имеют никакого отношения к нашей природе. С чего вдруг, к примеру, мальчики должны заниматься уборкой двора, а их сестры — нет?

Было бы более полезно, если бы мама выразила в своем ответе свое личное мнение. В этом случае она не наказывает ребенка и не вступает в состязание с ним. Она могла, например, возражая на его критику, твердо и многозначительно ответить: «Я вижу, ты считаешь нечестным, что трудишься во дворе, в то время как твоя сестра играет. Это, должно быть, сердит тебя, но я все-таки хочу, чтобы ты прибрался во дворе сейчас». Таким своим решительным и безапелляционным ответом на по­пытку манипулирования ею, мама говорит нечто эмоционально убедительное. Она говорит: хотя тебе и придется делать то, что не хочется, ты имеешь право чувствовать себя недовольным..

Все мамы, которых я встречал в своей практике, говори­ли о дискомфортных ощущениях в общении с детьми. Глав­ных источников их беспокойства было два. Во-первых, они были сбиты с толку разными методами воспитания детей: Спок говорит им одно, Геселл другое, а знакомый врач — третье. Во-вторых, все мамы ошибочно считают, что если они решили выступать от своего имени (не взывая к авторитетам и общепринятым правилам), то у них есть два пути: либо быть тираном, либо «тряпкой» в общении с детьми. Сталки­ваясь с таким неприятным выбором, они возвращаются к испытанному способу манипулирования эмоциями, которому их научили их родители, вместо того, чтобы взять прямую ответственность и власть на себя: «Я хочу, чтобы ты… »

Взять на себя роль авторитета с тем, чтобы, воспользо­вавшись этим, облегчить самим себе и своим детям преодоление стрессов, — проще, но в эмоциональном отношении это очень нелегко. Одна мама, например, с оттенком враждебности спро­сила меня: «Как, вы нарушаете обещание, данное ребенку?» По тону, которым она задала вопрос, было ясно, что эта мама, как и многие другие, считала обязательным поддержи­вать образ человека, все знающего и никогда не нарушающе­го своего слова. Позднее, после моего разговора с ней, выяс­нилось, что я был прав. Она пыталась быть «совершенной, не делать ошибок, и при этом ей хотелось, чтобы ее не считали идиоткой. Однако своим поведением она сама себя ставила в идиотское положение. Претендуя на роль суперма­мы, она имела все шансы проиграть. Когда-нибудь ей бы все равно пришлось нарушить обещание: потому, что она не мог­ла либо выполнить его, либо не хотела. Если бы она смогла отказаться от роли «совершенной мамы» и честно признать­ся, что нарушит данное дочери обещание, это уменьшило бы дискомфортные ощущения у обеих. Она могла бы, к приме­ру, сказать: «Я знаю, с моей стороны было глупо дать тебе обещание, которое я не могу сдержать, но нам придется отложить поездку в Диснейленд, которую мы планировали на субботу. Твоей вины никакой нет, ты не сделала ничего дурного. Давай прикинем, когда мы сможем поехать в другой раз, хорошо?» Такого рода отказом она дала бы понять сво­ей дочери, что иногда даже мама может ошибиться. Следова­тельно, если мама не может быть всегда безупречной, не может быть такой и дочь. Главное, дочь поймет, что мама — тоже живой человек, по каким-то причинам они не могут поехать в этот раз, и они не поедут.

Подводя итоги этой главы, можно сказать следующее: и вас, и меня, и большинство живущих на этой земле с того самого момента, как мы начинаем говорить и понимать, что нам говорят, пытаются контролировать, манипулируя нашими эмоциями. Когда мы ведем себя настойчиво, в нас пытаются вызвать ощущения беспокойства, почувствовать свои неве­жественность или вину за свое поведение. Этим нас как бы удерживают от реальной или воображаемой опасности, а на деле облегчают жизнь окружающим нас взрослым.

Однако такая игра на наших эмоциональных струнах имеет и побочный эффект. Когда мы вырастаем и становимся от­ветственными за свое поведение, эти эмоции нас не покидают. Мы все временами испытываем беспокойство, переживаем свое незнание чего-то и вину, а это может быть использовано и используется против нас другими людьми, чтобы заставить нас делать то, что нужно им.

Цель этой книги — помочь вам если не полностью из­бавиться от привитых нам в детстве эмоций, то хотя бы ослабить их проявление при общении с другими людьми.

Как другие люди нарушают наше неотъемлемое человеческое право быть самими собой

Представьте, что ваш друг просит вас встретить его тетю, прилетающую из южного курорта в воскресенье в шесть ча­сов вечера. Больше всего на свете вы «мечтали» о том, чтобы тащиться по битком набитой трассе в аэропорт, а потом пы­таться поддерживать разговор с той, о ком ничего вообще не знаете, и при этом не подавать вида, что вам весьма жаль, что она не задержалась там подольше. Однако, вы уговари­ваете себя: «Друг есть друг. Он бы сделал для меня то же самое». Но вторгаются и другие мысли: «Правда, я-то ни­когда не просил его кого-нибудь встречать. Я всегда делал это сам. Тем более так и не объяснил, почему он не может ее встретить. Почему этого не могла сделать его жена? »

Когда с нами случаются похожие ситуации, мы склонны думать: «Когда я говорю „нет", я чувствую себя виноватым, но если я говорю „да", я себя ненавижу». Ситуация кажется безвыходной. Что тут можно сказать? «Заденет или обидит моего друга, если я скажу „нет"? Он больше не будет меня любить? Что, если он решит, что я эгоист или плохой друг? Если я не выполню его просьбы, не буду ли я „сукиным сыном"? Если я скажу „да"… Но почему я всегда делаю одно и то же? Я что, кретин? Или я чего-то не понимаю в жизни? »

Налицо конфликт между вами и другим человеком. Вы хотите сделать одно, а наш друг, сосед или родственник предполагает, надеется, ожидает, хочет или даже умело за­ставляет нас сделать что-то другое. Это вызывает внутрен­ний кризис: вам хотелось бы отказаться, но вы боитесь, что ваш друг обидится и, быть может, даже откажется от вас. Возможно, вы опасаетесь, что причины для отказа недоста­точно «обоснованны» (у вас не сломана нога и вы не нахо­дитесь под наблюдением федеральных властей, так что поче­му бы вам и в самом деле не поехать в аэропорт?). Вы даете возможность другим людям заставить вас чувствовать беспо­койство или вину, или незнание чего-то. Эти три эмоцио­нальных проявления боязни, привитые нам с детства, мы испытываем всякий раз, когда не делаем того, чего хотят от нас другие.

Трудность разрешения подобного конфликта для людей с личностными проблемами состоит в том, что их с детства контролировали при помощи отрицательных эмоций. Одна­ко, ситуация, подобная приведенной, не безвыходна. Ключ к ее решению — природные упорство и твердость. В против­ном случае, попытавшись манипулировать кем-то из своего окружения, вы получите в ответ то же самое. Вот как, на­пример, мог бы выглядеть «манипулятивный» диалог между вами и вашим воображаемым другом.

Вы: Ты знаешь, Гарри, я очень устаю к вечеру. (Попытка вызвать у друга ощущение вины, имея в виду: «Как можно просить усталого человека продираться по трассе в воскрес­ный вечер?») Возможный ответ: Черт! Я каждый вечер пре­одолеваю тот же поток машин в пять часов вечера.

Гарри: Хрупкие пожилые женщины могут растеряться в незнакомом аэропорту, где их никто не встречает. (Попытка заставить вас почувствовать свою вину, подразумевая: «Что за человек может заставить пожилую даму пройти через это только из-за того, что он немного устал!» В это время вы думаете: «Откуда эти рассказы о хрупкой пожилой даме? Никогда не слышал ни от Гарри, ни от его жены, что их мать нездорова!»)

Вы: Ну хорошо, придется отложить дела. (Попытка вы­звать ощущение вины намеком: «Я и в самом деле постра­даю, если ты заставишь меня сделать это». Одновременно Гарри про себя: «Ничего с тобой особенного не случится».

Гарри: Если бы мне пришлось встречать ее, я бы не успел даже к 7 часам 30 минутам. (Подразумевается, что вы не осознаете фактов. Имеется в виду: «Мой путь был бы на­много длиннее и труднее, чем твой». Вы, в свою очередь, думаете: «Откуда и после чего он собирался ехать? Он, ве­роятно, ближе к аэропорту, чем я!»)

Исход этого обмена ударами—контрударами зависит не от вашего желания, а от того, кто сумеет заставить почувст­вовать другого более виноватым.

В результате вам, скорее всего, не избежать раздраже­ния, беспокойства или огорчения. Подобные неразрешенные внутренние конфликты (а их много у людей, бессильных перед манипуляторами) приводят к потере самоуважения. Тем, кто манипулирует нами, мы как бы уступаем свое достоинст­во, самоуважение, контроль над собственным поведением и ответственность за управление нашим существованием. Пред­ставление о том, как «надо» вести себя с манипуляторами, предполагает знание основных прав личности.

Право отстаивать свое мнение — основа для здорово­го проявления личности в любых человеческих отно­шениях.

Первый шаг обретения уверенности в себе — это осознание того, что никто не сможет управлять вашими эмоциями, если вы не допустите этого.

Чтобы избавиться от манипулирования своими чувствами и поступками, вы должны прежде всего признать, что вами дей­ствительно пытаются манипулировать. Проанализируйте их до­воды и поступки {тех, кто пытается манипулировать), а также их влияние на ваше поведение. Вам придется, кроме того, под­вергнуть сомнению сформированные в детстве представления и идеи, в которых были воспитаны многие из нас и которые позволяют другим людям управлять нами.

Способов манипулирования много, но можно их обобщи­ть. Посмотрим, что же представляет собой этот «универ­сальный набор манипуляций», и как можно сопротивляться (как следует вести себя, чтобы избежать состояния гнева— агрессии и страха—гнева, то есть тех примитивных реакций, которые-то и приводят к тому, что мы вынуждены посту­пать вопреки желаемому. )

Право отстаивать свое мнение — основа для здорово­го проявления личности в любых человеческих отно­шениях.

Это фундамент, на котором мы создаем позитивные от­ношения с людьми — такие, как доверие, сострадание, теп­лота, близость, любовь. Права личности придают нам уве­ренность в себе. Без уверенности доверие уступает место подозрительности, сострадание превращается в цинизм, теп­лота и близость исчезают, а то, что мы называем любовью, приобретает «оскомину».

В основе бесспорных и неотъемлемых прав личности ле­жат следующие положения: мы — люди; мы несем ответст­венность за самих себя и за наше собственное благополучие. Давайте рассмотрим наше главное право, из которого выте­кают все остальные.

Человек имеет право быть последним судьей над са­мим собой и над своими поступками.

Посмотрим, как оно нарушается в манипулятивном об­щении.