Социальное познание и социальные изменения (теоретические походы)

Проанализированные процессы социального познания предпо­лагают стабильный социальный мир, в котором человек действует и который познает. Важнейший механизм познания — категоризация сама по себе содержит в качестве предпосылки идею стабильности: .категории и возникают как фиксация некоторых стабильных"взаи-мосвязей в окружающем мире.

А. Тэшфел, как отмечалось, оговаривал такую ситуацию, когда процесс категоризации осуществляется в условиях радикальных и быстрых социальных изменений [154]. «Социальные изменения» -эта категория социологии и социальной психологии, наиболее ча­сто употреблде.тся для описания ситуаций некоторого «отступле­ния^^ нормы_в. общественном развитии. По мнению П. Штомпки, «социальная реальность — это не статическое состояние, а дина­мический процесс, она происходит, а не существует, она состоит из событий, а не из объектов».

Социальная нестабильность — это не просто эквивалент быст­рых и радикальных социальных изменений, но возможная рассо­гласованность их, т.е. смена направления и темпа изменений, не­совпадение меры радикальности их в различных сферах общества (экономике, политике, культуре, формах человеческих отноше^ ний)] Именно сцепление этих обстоятельств приводит к социаль­ной нестабильности./Проблема осложняется еще и тем, что соци- , альная нестабильность хотя и обладает некоторыми общими чер­тами, когда возникает в определенные периоды развития в разных странах, принимает в каждом случае специфическую форму: она сочетается с особыми условиями исторического развития каждой страны, ее традициями, национальным менталитетом.

Проблему можно сформулировать так: (в условиях социальной нестабильности (ее конкретной формы) модифицируется процесс социального познания, т.е. процесс конструирования образа со- J циального мира, если учесть, что важным фактором этого про­цесса выступает активность субъекта, совершающего ментальную реконструкцию этого мира. В социальной психологии уже сложил­ся ряд подходов, которые обосновывают требование большей ком­петентности субъекта познания в нестабильном мире. В о^бщемгйНне эта идея развивается в трудах К. Гергена: поскольку процесс соци­ального познания локализуется не в индивиде, а в категориях со­циальных отношений, особое внимание должно быть уделено яды- > ку, при помощи которого оформляются категории. Герген высказывает даже такое нетрадиционное мнение, что в соци­альном познании важнее «не истина, но цщщсть», полагая, что последняя служит более надежно для ориентации в жизни [33].

Это перекликается с идеями П. Бергера и Т. Лукмана, уже про­анализированными ранее. По их мнению, язык формулирует рецеп­ты, передаваемые по наследству, он объективирует опыт, накоп­ленный поколениями и разделяемый многими [18, с. 110—114]. Этот опыт изменчив, значения слов отражают изменения, картина мира неизбежно «рисуется» всякий раз при помощи другогонабора слов и значений.

По существу те же мысли высказывает и С. Московией:, для

повышения компетентности человека, познающего социальный мир, важна его постоянная коммуникация с другими, поскольку только в ходе коммуникации мир обретает смысл₍ Человек всегда существует в социальной среде, а в ней важен знаковый, смысло­вой аспект поведения. Только коммуникация позволяет почувство­вать «пульс мира». В современных обществах этот тезис наполняет­ся особым содержанием. По мнению Московией, сегрдняшишй мир — это не конфессиональный, а профессиональный мир, в котором доминирует экспертиза, сделка, т.е. существует подчине­ние логике полезности, инструментальной рациональности. Мир, в котором торжествует рынок, наполнен «языком лжи», и, следо­вательно, для проникновения в суть существующих отношений не обойтись без развития «грамматики коммуникаций» — умения вскрывать смысл в этом «языке лжи». По мнению Московией, со­временный мир полон «опасных истин».

Развитие рассматриваемой идеи содержится в той части кон­цепции Р. Харре, которая получила название этогеника [см. 103; 104 ]. С его точки зрения, цель каждого человека — борьба за место в MHjje, (в его терминологии — за «уважение»). ДляГоШспечения успеха в этой борьбе надо уметь «читать текст», т.е. интерпретиро­вать социальное окружение. Оно характерно тем, что люди в нем совершают разнообразные поступки, которые можно толковать как последовательность эпизодов. Эпизоды разнообразны, самые важ­ные из них — проблемные, их-то смысл и важнее всего раскрыть. Единственный надежный щть при этом, как уже отмечалось, дис­курс: обсуждение, обговаривание с другими наблюдаемых эпизо­дов.

Специальный акцент на том, какое это имеет значение в ситу­ации нестабильности, делает А. Тэшфел: фундаментальная харак­теристика окружения человека в современном обществе — это со­циальные изменения. Поэтому для человека всегда является про­блемой взаимодействие социального изменения и выбора поведения.Но выбор поведения обусловлен пониманием своего окружения. Следовательно, нет другого адекватного выбора поведения, кроме как умение столь же адекватно оценить сущность происходящих в обществе изменений. Заметим попутно, что Тэшфел делает далеко идущие выводы из этих соображений относительно характера со­циальной психологии как науки в изменяющемся мире. Весь на­копленный ею опыт, все теоретические и экспериментальные раз­работки так или иначе апеллировали к стабильному обществу. Та­кая переменная, как «стабильность—нестабильность», практически никогда не фигурировала в исследованиях. Непризнание и ныне значения этих категорий порождает опасность оказаться разору­женным перед лицом глобальных общественных трансформаций: аппарат социальной психологии, ее средства не адаптированы к тому, как исследовать социально-психологические феномены в изменяющемся мире.

К этому можно добавить, что постмодернистская пара­дигма в социальной психологии в конце XX столетия также активно апеллирует к этой идее. Здесь она выходит за пределы социальной психологии (и тем более за пределы психологии социального позна­ния), а привязана к глобальным рассуждениям о судьбах мира на рубеже тысячелетия.

Справедливо отмечено В. А. Ядовым, что, в частности, особен­ность российского трансформирующегося общества не в том, что оно трансформируется (преобразуется вся миросистема), но ско­рее в том, что «мы находимся в высокоактивной стадии соци­альных трансформации, когда нестабильность трансформируемой социальной системы близка к состоянию "динамического хаоса" (по И. Пригожину)» [112а, с. 7]. Кроме того, новая возникшая в России ситуация оказалась особенно сложной психологически по­тому, что в прежний период, в тоталитарном обществе, стабиль­ность декларировалась официальной идеологией и всей организа­цией общественной жизни. Весь стиль жизни в прошлом содержал позитивную оценку всякой незыблемости устоев, заданное™ их объективным ходом истории, несокрушимой верой в правильность принимаемых на уровне общества решений. Стабиджосдъ j^jipo4-ность воспринимались как норма, а всякое расшатывание их — как отклонение от этой нормы. В становящемся новом типе общества его нор­мы — плюрализм мнений, допустимость различных вариантов эко­номических решений, права человека — обозначают поистине но­вый образ общества, и заменить один, устоявшийся образ на дру­гой, резко от предыдущего отличающийся, трудная задача для массового сознания и для сознания отдельных индивидов.

Для обыденного человека — субъекта социального познания — нестабильность общества воспринимается прежде всего как абсо­лютная; неопределенность, ситуации и, следовательно, невозмож­ность даже ближайшего прогнозирования своей судьбы, карьеры, просто элементарных решений по частным вопросам/.£_Привычка большинства членов общества в прошлом к достаточно жесткому социальному контролю теперь вызывает чувство paciepaswee^H представляется, что какой бы то ни было контроль вообще отсут-ствует,(Новые механизмы социальной регуляции не воспринима­ются, а если воспринимаются, то как крайне неэффективные. От­сюда увеличивается недоверие к власти и вместе с тем полностью исчезает уверенность в том","что от рядового человека вообще что-нибудь может зависеть в этой жизни.

Для социального познания это имеет серьезнейшие следствия: если человек не ощущает себя субъектом своих действий и поступков, он отказывается видеть и понимать проблемы общества. Его рассуждения по поводу складывающейся ситуации неизбежно ста­новятся еще более упрощенными, и все свойственные социально­му познанию пристрастия, сверхупрощения начинают доминиро­вать в построении образа мира.