Другие аспекты личности Гитлера

Невозможно понять личность Гитлера, как и любого другого человека, сосредоточившись лишь на одной из его страстей, пусть даже она представляется самой главной. Чтобы ответить на вопрос, как этот человек, движимый страстью к разрушению, сумел стать самой влиятельной фигурой в Европе, вызывавшей восхищение множества немцев (и изрядного числа жителей других стран), надо попытаться представить структуру его характера в целом, проанализировать его способности и таланты и вникнуть в особенности социальной ситуации, в которой он жил и действовал. В дополнение к некрофилии Гитлер может служить также примером садистского типа личности, хотя черты садиста затмевает в нем всепоглощающая, неприкрытая страсть к разрушению. Поскольку я уже анализировал садо-мазохистский авторитарный тип личности Гитлера, я ограничусь здесь лишь краткими выводами. Все, что писал и говорил Гитлер, выдает его стремление властвовать над слабыми. Вот, например, как он объясняет преимущества проведения массовых митингов в вечернее время:

По утрам и даже в течение дня человеческая воля гораздо сильнее сопротивляется попыткам подчинить ее другой воле и чужим мнениям. Между тем вечером люди легче поддаются воздействию, которое оказывает на них более сильная воля. В самом деле, каждый митинг — это борьба двух противоположных сил. Ораторский дар, которым обладает более сильная, апостольская натура, в это время дня сможет гораздо легче захватить волю других людей, испытывающих естественный спад своих способностей к сопротивлению, чем это удалось бы сделать в другое время с людьми, еще сохраняющими полный контроль над энергией своего разума и воли.

Вместе с тем, со свойственной ему махозистской покорностью, он считал, что действует, подчиняясь высшей силе, будь то провидение или биологические законы. Как-то в одной фразе он выразил и свой садизм, и свою некрофилию: «Все, чего они (массы) хотят, это чтобы победил сильный, а слабый был уничтожен или безжалостно подавлен». Садист сказал бы просто: «подавлен». Только некрофил мог потребовать «уничтожения». Союз «или» в этой фразе указывает на связку садизма и некрофилии как разных сторон личности Гитлера. Однако у нас есть убедительные свидетельства, что страсть к уничтожению была в нем сильнее, чем страсть к подавлению.

Тремя другими чертами его характера, тесно связанными между собой, были его нарциссизм, уход от реальности и абсолютное отсутствие способности любить, дарить тепло и сопереживать.

Нагляднее всего в этой картине проявляется нарциссизм[353]. Все типичные симптомы нарциссической личности были у Гитлера налицо. Он интересовался только собой, своими желаниями, своими мыслями. Он мог до бесконечности рассуждать о своих идеях, своем прошлом, своих планах. Мир был для него реальным лишь в той мере, в какой он являлся объектом его теорий и замыслов. Люди что-нибудь для него значили, только если служили ему или их можно было использовать. Он всегда знал все лучше других. Такая уверенность в собственных идеях и построениях — типичная примета нарциссизма в его законченном виде.

В своих суждениях Гитлер опирался в основном на эмоции, а не на анализ и знание. Вместо политических, экономических и социальных фактов для него существовала идеология. Он верил в идеологию, поскольку она удовлетворяла его эмоционально, а потому верил и в факты, которые в системе этой идеологии считались верными. Это не означает, что он вообще игнорировал факты. В каком-то смысле он был очень наблюдательным и некоторые факты мог оценивать лучше, чем многие люди, свободные от нарциссизма. Но эта способность, которую мы еще обсудим, не исключала того, что многие его фундаментальные представления имели абсолютно нарциссическую основу.

Ханфштенгль описывает ситуацию, в которой весь нарциссизм Гитлера раскрывается как на ладони. Геббельс велел сделать для себя звукозапись некоторых речей Гитлера, и каждый раз, когда Гитлер к нему приходил, проигрывал ему эти речи. Гитлер «падал в огромное мягкое кресло и наслаждался звуками собственного голоса, пребывая как бы в состоянии транса. Он был, как тот трагически влюбленный в себя самого греческий юноша, который нашел свою смерть в воде, с восхищением вглядываясь в собственное отражение на ее гладкой поверхности». Обсуждая «культ Я» Гитлера, Шрамм приводит слова генерала Альфреда Йодля о его «почти мистической уверенности в собственной непогрешимости как вождя нации и военачальника». Шпеер показывает, как в строительных планах Гитлера проявлялась его «мания величия». Его дворец в Берлине должен был стать самой большой из когда-либо существовавших резиденций — в сто пятьдесят раз больше, чем резиденция канцлера, выстроенная во времена Бисмарка.

С нарциссизмом у Гитлера было тесно связано полное отсутствие интереса ко всему, что лично ему не могло быть полезным, а также позиция холодного отдаления. С людьми он всегда был холоден и соблюдал дистанцию. Его абсолютному нарциссизму соответствовало полное отсутствие любви, нежности или способности сопереживания. На протяжении всей жизни рядом с ним не было никого, кого он мог бы назвать своим другом. Кубичек и Шпеер приблизились к нему больше других, но все же и их нельзя считать «друзьями». Кубичек был ровесником Гитлера, но Гитлер никогда не был с ним откровенен. Со Шпеером отношения складывались по-другому. В нем Гитлер, судя по всему, видел самого себя в роли архитектора.

Через посредство Шпеера он, Гитлер, должен был стать великим зодчим. Он, кажется, был даже по-своему привязан к Шпееру. Это — единственная привязанность, которую можно отыскать во всей его биографии, за исключением, быть может, привязанности к Кубичеку. И я допускаю, что одной из причин этого удивительного явления было то, что архитектура была единственной областью, к которой Гитлер испытывал неподдельный интерес, единственная сфера за пределами его собственной личности, где он мог по-настоящему жить. Тем не менее Шпеер тоже не был его другом. Шпеер сам хорошо сказал об этом на Нюрнбергском процессе: «Если бы у Гитлера вообще были друзья, я был бы его другом». Но у Гитлера друзей не было. Он всегда был скрытным одиночкой — и в те времена, когда рисовал открытки в Вене, и тогда, когда стал фюрером рейха. Шпеер говорит о его «неспособности к человеческим контактам». Но Гитлер и сам сознавал свое полное одиночество. Как вспоминает Шпеер, Гитлер однажды сказал ему, что если он (Гитлер) однажды отойдет от дел, его вскоре забудут.

Люди повернутся к тому, кто придет на его место, как только поймут, что власть у него в руках… Все его оставят. Играя с этой мыслью и преисполнившись жалости к себе, он продолжал: «Возможно, иногда меня посетит кто-нибудь из тех, кто шел со мной рука об руку. Но я на это не рассчитываю. Кроме фрейлейн Браун, я никого с собой не возьму. Только фрейлейн Браун и собаку. Я буду одинок. Почему в самом деле кто-нибудь захочет добровольно проводить со мной время? Меня просто не будут больше замечать. Все они побегут за моим преемником. Быть может, раз в год они соберутся на мой день рождения».

Из этих слов видно, что Гитлер не только отдавал себе отчет, что его никто по-человечески не любит, но и был убежден, что единственное, что притягивает к нему людей, это его власть. Его друзьями были собака и женщина, которых он никогда не любил и не уважал, но держал у себя в подчинении.

Гитлер был холоден, сострадание было ему незнакомо. Шпеер, как и Геббельс, неоднократно пытался убедить его посетить из соображений пропаганды города, которые подверглись бомбардировке. «Но Гитлер всякий раз отметал эти предложения. Теперь во время поездок от Штеттинского вокзала в резиденцию канцлера или в свою квартиру на Принцрегентенштрассе в Мюнхене он велел шоферу ехать короткой дорогой, хотя прежде предпочитал маршруты длиннее. Поскольку я сопровождал его в нескольких таких поездках, я заметил, с каким безразличием он глядел на новые разрушения, мимо которых проезжала машина». Единственным живым существом, «вызывавшим в нем проблески человеческого чувства», была его собака.

Другие люди, не столь тонкие, как Шпеер, часто в этом отношении обманывались. То, что казалось им теплотой, было в действительности возбуждением, возникавшим, когда Гитлер касался своих излюбленных тем или лелеял планы мести к разрушения. Во всей литературе о Гитлере я ни разу не нашел хотя бы намека на то, что в какой-то ситуации он проникся сочувствием к кому-нибудь, ну если не к врагам, то по крайней мере к солдатам или к гражданам Германии. Никогда, принимая во время войны тактические решения, отдавая приказы не отступать (например, во время сражения под Сталинградом), он не брал в расчет число приносимых в жертву солдат. Они были для него только определенным «количеством стволов».

Предоставим подвести итог Шпееру:

Благородные человеческие чувства у Гитлера отсутствовали. Нежность, любовь, поэзия были чужды его натуре. На поверхности он был вежлив, обаятелен, спокоен, корректен, дружелюбен, сдержан. Роль этой весьма тонкой оболочки состояла в том, чтобы скрывать его подлинные черты.

(Послесловие Шпеера к книге Ж. Бросса.)

Отношения с женщинами

В отношениях с женщинами Гитлер обнаруживал такое же отсутствие любви, нежности или сострадания, как и в отношениях с мужчинами. Это утверждение как будто противоречит факту привязанности Гитлера к матери. Однако, если предположить, что привязанность эта была злокачественной по своему типу, т.е. холодной и безличной, для нас не будет неожиданностью, что и в дальнейшем его отношения с женщинами носили такой же характер. Женщин, к которым Гитлер проявлял интерес, можно разделить на две категории, различающиеся главным образом по их социальному статусу: во-первых, «респектабельные» женщины, т.е. богатые, занимавшие высокое положение в обществе, или известные актрисы; во-вторых, женщины, стоявшие ниже него на социальной лестнице, например его племянница Гели Раубаль или Ева Браун — его многолетняя возлюбленная. Его поведение и чувства, которые он испытывал по отношению к представительницам этих групп, были совершенно различными.

Среди женщин, принадлежавших к первой группе, были немолодые богатые мюнхенские дамы, относившиеся к нему дружески и дарившие многочисленные подарки — для партии и для него лично. Что более важно, они приобщали его к великосветской жизни и обучали хорошим манерам. Он вежливо принимал их дары и их восхищение, но никогда не вступил ни с одной из них в связь и не испытывал по отношению к ним никаких эротических переживаний. Это были в его жизни фигуры материнского типа. Были и другие женщины, стоявшие в социальном отношении выше него, с которыми он был всегда робок и застенчив. Прототипом такого рода отношений послужило его юношеское увлечение (еще в Линце) привлекательной девушкой из высшего класса по имени Стефания. Как свидетельствует Кубичек, он часами бродил около ее дома и старался встретить ее на прогулках, но никогда не осмеливался с ней заговорить и не пытался сделать так, чтобы их кто-нибудь познакомил. В конце концов он послал ей письмо, в котором писал, что хочет на ней жениться, но только позже, когда чего-нибудь добьется в жизни. Письмо было без подписи. Все это поведение, отмеченное полным отсутствием чувства реальности, можно объяснять его юношеской незрелостью. Но, по свидетельству многих лиц, в частности Ханфштенгля и Шпеера, такую же застенчивость он проявлял в отношениях с некоторыми женщинами и в последующие годы. Похоже, что женщинами, которые его волновали, он восхищаются издалека. Еще в Мюнхене он любил смотреть на привлекательных женщин. Придя к власти, он любил видеть вокруг себя красавиц, чаще всего это были киноактрисы. Нет данных, что у него с кем-нибудь из них был роман. По отношению к этим женщинам «Гитлер вел себя, как выпускник школы танцев на прощальном вечере. Он был смущенно-предупредительным, действовал строго по правилам, отпускал ровно положенное число комплиментов, встречал, провожал и на австрийский манер целовал руку».

Кроме того, были женщины, которыми он не восхищался, которых не уважал, такие как Гели Раубаль и Ева Браун. Они ему подчинялись. С женщинами этого типа он, судя по всему, обычно вступал в связь.

Половая жизнь Гитлера была предметом самых различных спекуляций. Многие авторы утверждают, что он был гомосексуалистом, но соответствующих свидетельств нет, и, кажется, это было не так[354]. С другой стороны, ничем не подтверждено, что его половая жизнь была нормальной и что вообще он не был импотентом. Основным источником сведений об этой сфере жизни Гитлера являются воспоминания Ханфштенгля, который в 20-е и в начале 30-х гг. провел с ним немало времени в Мюнхене и в Берлине[355].

Ханфштенгль передает слова, сказанные Гели Раубаль своей подруге: «Мой дядя — чудовище. Невозможно представить, чего он от меня требует!» Это косвенным образом подтверждает другая история, рассказанная Ханфштенглю Ф. Шварцем, казначеем национал-социалистской партии в 20-е гг. Как тот утверждал, Гитлера шантажировал человек, завладевший порнографическими рисунками, на которых Гитлер изобразил Гели в таких позах, «которые отказалась бы принимать любая профессиональная натурщица». Гитлер распорядился выдать требуемую сумму, но не позволил уничтожить рисунки. Они хранились затем в его сейфе в Коричневом Доме. Никто не знает, что на них было изображено, но вряд ли это была просто обнаженная Гели, ибо в Мюнхене 20-х гг. такой сюжет не мог быть достаточно компрометирующим, чтобы шантажировать Гитлера. Вероятно, сюжеты рисунков были связаны с какими-то извращениями, и сексуальные наклонности Гитлера носили ненормальный характер. Но мы не можем с уверенностью сказать, что Гитлер был абсолютно неспособен совершать нормальный половой акт, как утверждает Ханфштенгль. Однако можно предположить, что сексуальные привычки такого холодного, внутренне скованного человека с явными садистскими и некрофильскими наклонностями, каким был Гитлер, носили извращенный характер. Впрочем, вряд ли стоит при отсутствии данных пытаться представить детальную картину его сексуальных предпочтений. Я думаю, что, как минимум, можно быть уверенным, что с женщинами, которые в социальном плане стояли ниже его, сексуальные отношения складывались по анально-садистскому типу, а с женщинами, вызывавшими его восхищение, — по мазохистскому.

Мы также ничего не знаем о его сексуальных отношениях с Евой Браун, но нам известно довольно много об их взаимоотношениях на эмоциональном уровне. Совершенно ясно, что он с ней абсолютно не церемонился. Об этом свидетельствуют, например, подарки, которые он дарил ей ко дню рождения. Он просто каждый раз приказывал своему адъютанту купить какие-нибудь дешевые украшения и дежурный букет цветов. «Вообще, Гитлер не обращал внимания на чувства. В ее присутствии он рассуждал о женщинах так, будто ее не было рядом. „У мужчины с высоким интеллектом должна быть примитивная и глупая женщина“, — говорил он».

Интересным документом, свидетельствующим об отношении Гитлера к Еве Браун, является ее дневник. И хотя местами ее почерк неразборчив, там можно прочитать примерно следующее:

11 марта 1935 г. Я хочу только одного — тяжело заболеть, чтобы не видеть его хотя бы неделю. Почему со мной ничего не случится? Зачем мне все это? Если бы я его никогда не встречала! Я в отчаянии. Я снова покупаю снотворные порошки, чтобы забыться и больше об этом не думать. Иногда я жалею, что не связалась с дьяволом. Я уверена, что с ним было бы лучше, чем здесь.

Три часа ждала я перед входом в Карлтон, чтобы увидеть, как он привез цветы… и повел ее обедать. (Приписка 16 марта: больное воображение!!!)

Он использует меня только для определенных целей, иначе это невозможно. (Позднее добавлено: чушь!)

Когда он говорит, что любит меня, это минутное настроение. Это как обещания, которые он никогда не выполняет.

1 апреля 1935 г. Вчера вечером он пригласил нас в Фиер Яресцейтен (ресторан в Мюнхене. — Э. Ф. ). Я должна была сидеть с ним рядом три часа и не могла сказать ему ни слова. Прощаясь, он дал мне, как это уже однажды было, конверт с деньгами. Как было бы приятно, если бы он еще приписал несколько теплых слов, — это доставило бы мне такое удовольствие. Но он об этом не думает.

28 мая 1935 г. Я только что отправила ему письмо, которое для меня очень важно, будет ли он… (неразборчиво).

Что ж, посмотрим. Если я не получу ответа сегодня к десяти вечера, я просто приму мои двадцать пять таблеток и незаметно… засну.

Разве это… любовь, как он меня часто уверяет, если он в течение трех месяцев не сказал мне ласкового слова?..

Господи, я боюсь, что он не ответит сегодня. Если бы кто-нибудь мне помог, все так ужасно и безнадежно. Наверное, мое письмо пришло в неподходящий момент. Может быть, я не должна была ему писать? Как бы то ни было, неизвестность сносить труднее, чем внезапный конец.

Я решила принять тридцать пять таблеток. Теперь это уже наверняка. Если бы он хотя бы попросил кого-нибудь мне позвонить.

В том же дневнике она жалуется, что он не купил ей ко дню рождения того, чего она так хотела (маленькую собачку и одежду), а лишь велел кому-то принести ей цветы. Она сама купила себе украшений примерно на двадцать марок в надежде, что ему по крайней мере будет приятно, когда она появится в них.

Есть свидетельства, что поведение Гитлера по отношению к женщинам, которые ему по-настоящему нравились, носило мазохистский характер. Ханфштенгль рассказывает, что однажды Гитлер пришел к нему в гости, и, когда хозяин иа минуту вышел из комнаты, он бросился на колени перед его женой, миссис Ханфштенгль, сказал, что он ее раб, «стал корить судьбу за то, что он так поздно встретил ее в своей жизни». Главное в этом эпизоде — мазохистское поведение Гитлера — подтверждается документом, который удалось отыскать Лангеру. Известная киноактриса Рената Мюллер рассказала своему режиссеру А. Цейслеру о том, что случилось в тот вечер, когда она была приглашена в резиденцию канцлера:

Она была уверена, что он хочет с ней переспать. Они оба уже разделись и вроде бы собирались лечь, когда Гитлер внезапно повалился на пол и стал умолять, чтобы она его ударила. Она не решалась, но он просил ее, говорил, что он ни на что не годится, обвинял себя во всех грехах и униженно ползал перед ней, как в агонии. Сцена эта стала для нее невыносимой, и она в конце концов вняла его уговорам и ударила его. Это его страшно возбудило, и он просил еще и еще, бормоча, что это больше, чем он мог ожидать, что он недостоин находиться с ней в одной комнате. Она продолжала его бить, и он все больше приходил в возбуждение[356].

Вскоре после этого Рената Мюллер покончила с собой.

Были и другие женщины из высшего класса, про которых говорили, что у них был роман с Гитлером. Но мы не знаем, как далеко заходили эти отношения. Примечательно, что многие женщины, бывшие в близких отношениях с Гитлером, покончили или пытались покончить жизнь самоубийством: Гели Раубаль, Ева Браун (дважды), Рената Мюллер, Юнити Митфорд и еще несколько более сомнительных случаев, о которых упоминает Мазер. Похоже, что деструктивность Гитлера имела отношение к этим самоубийствам.

Какой бы ни была природа извращенных сексуальных наклонностей Гитлера, какими бы ни были подробности, знание о них мало добавляет к тому, что мы уже о нем знаем. Более того, нам приходится оценивать достоверность имеющихся скудных данных об этой сфере его жизни, рассматривая их сквозь призму его характера.

Таланты и способности

В ходе анализа характера Гитлера он все более отчетливо предстает перед нами как человек замкнутый, склонный к нарциссизму, чуждый близости с другими людьми, не умевший трудиться и обладавший ярко выраженными чертами садомазохиста и некрофила. Непонятно, как он мог при этом достигать успеха, если не обладал исключительными способностями и талантами. Но был ли в действительности талантлив Гитлер?

К числу его очевидных способностей относилась способность к внушению, способность производить впечатление на людей и убеждать. Эта способность, как мы видели, была у него еще в детстве. Он обнаружил ее и стал использовать, выступая в роли лидера в играх с другими детьми в войну, затем во взаимоотношениях с Кубичеком, который был первым его реальным последователем, наконец — в гостиной Маннергайма в Вене. В 1919 г., вскоре после революции, военное начальство послало его с пропагандистской миссией, имевшей целью склонить солдат к правым идеям и возбудить в них ненависть к революционерам. Он вступил в небольшую группу Социалистической рабочей партии (50 членов), в течение года стал непререкаемым лидером этой партии, затем добился ее переименования в национал-социалистскую немецкую рабочую партию, изменил ее устав. Вскоре он стал одним из самых популярных ораторов Мюнхена.

Способность Гитлера влиять на людей — главный талант всех демагогов — имела несколько корней.

Прежде всего здесь надо вспомнить о том, что обычно называли его магнетизмом, источником которого, по мнению большинства авторов, были его глаза. Описано много случаев, когда люди, относившиеся к нему с предубеждением, внезапно меняли свою точку зрения после его прямого взгляда. Вот как вспоминает о своей встрече с Гитлером профессор А. фон Мюллер, читавший в Мюнхене курс истории для солдат по ведомству разведки и контрразведки.

Закончив свою лекцию, я натолкнулся в опустевшем зале на небольшую группу, заставившую меня остановиться. Слушатели стояли, как будто загипнотизированные человеком, без остановки говорившим странным гортанным голосом и со все возраставшим возбуждением. У меня возникло странное чувство, что возбуждение его слушателей тоже все время росло, и это, в свою очередь, придавало дополнительную силу его голосу. Я увидел бледное, худое лицо… с коротко подстриженными усиками и огромными бледно-голубыми сверкающими и в то же время холодными глазами фанатика.

Существует много других свидетельств, упоминающих свойственный взгляду Гитлера магнетизм. Поскольку я сам видел его лишь на фотографиях, которые именно об этом качестве могут создать превратное впечатление, задача моя облегчается тем, что у людей с сильно развитым нарциссизмом часто наблюдается специфический блеск в глазах, создающий впечатление сосредоточенности, целеустремленности и значительности (как бы не от мира сего). В самом деле, порой бывает нелегко различить по выражению глаз человека духовно развитого, почти святого и человека, страдающего сильным нарциссизмом, по сути полусумасшедшего. Единственным эффективным критерием является в таком случае присутствие (соответственно — отсутствие) теплоты во взгляде. Но все свидетели сходятся в том, что глаза Гитлера были холодными — как было холодным и выражение его лица в целом — и что ему вообще были чужды какие-либо теплые чувства. Эта черта может отталкивать — и она действительно отталкивала многих, — но может быть и источником магнетической силы. Лицо, выражающее холодную жестокость, вызывает страх. Но некоторые страху предпочитают восхищение. Здесь лучше всего подойдет слово «трепет»: оно абсолютно точно передает возникающее в такой ситуации смешение чувств. Трепет соединяет в себе ужас и благоговение[357].

Еще одним фактором, объясняющим суггестивные способности Гитлера, была его неколебимая уверенность в своих идеях, свойственная всякой нарциссической личности. Чтобы понять это явление, надо вспомнить, что во всем нашем знании есть только один непреложный факт — наша неизбежная смерть. Но сказать, что мы ничего не знаем наверняка, не значит утверждать, что мы живем лишь догадками. От обоснованной догадки к гипотезе и дальше к теории — таков путь познания; от незнания к знанию, от неопределенности к истине — посредством чувств, разума, критического мышления и воображения. Для того, кто обладает этими способностями, относительная неопределенность — вещь вполне нормальная, ибо она вызывает к жизни активизацию всех способностей. Определенность же уныла, ибо она мертва. Но если у людей этих способностей нет (особенно когда дело происходит в обстановке такой социальной и политической неопределенности, как это было в Германии в 20-е гг.), то они обращают свои взоры к фанатику, умеющему ответить на все вопросы, и готовы объявить его «спасителем».

Гитлер обладал еще одним важным для демагога даром: простотой слога. Он никогда не утруждал слушателей тонкостями интеллектуальных или моральных суждений. Он брал факты, подтверждавшие его тезис, грубо лепил их один к другому и получал текст вполне убедительный, по крайней мере, для людей, не отягощенных критической способностью разума. Кроме того, он был блестящим актером и умел, например, очень точно передавать мимику и интонацию самых различных типажей[358]. Он в совершенстве владел голосом и свободно вносил в свою речь модуляции, необходимые для достижения нужного эффекта. Обращаясь к студентам, он бывал спокойным и рассудительным. Одна манера речи предназначалась у него для общения с грубоватыми старыми мюнхенскими дружками, другая — для разговора с немецким принцем, третья — для бесед с генералами. Он мог устроить гневную сцену, желая сломить неуступчивость чехословацких или польских министров, а, принимая Чемберлена, мог быть предупредительным и дружелюбным хозяином.

Говоря о способности Гитлера оказывать воздействие на людей, нельзя умолчать о его приступах гнева. Внезапные вспышки гнева сыграли большую роль в формировании ходячего стереотипа, который был особенно распространен за пределами Германии и изображал фюрера как вечно разгневанного человека, орущего, не владеющего собой. Такой образ весьма далек от того, что было в действительности. Гитлер был в основном спокойным, вежливым и сдержанным. Вспышки гнева, хотя и довольно частые, были все-таки в его поведении исключением. Но они бывали очень интенсивными. Эти приступы случались в ситуациях двух типов. Во-первых, во время его выступлений, особенно под конец. Ярость его была при этом совершенно подлинной, не наигранной, ибо ее питала настоящая ненависть и страсть к разрушению, которым он давал свободно излиться в какой-то момент своей речи. Именно подлинность делала его гневные тирады столь убедительными и заразительными. Но, будучи подлинными, они отнюдь не были бесконтрольными. Гитлер очень хорошо знал, когда приходило время подстегнуть эмоции слушателей, и только тогда открывал плотину, которая сдерживала его ненависть.

Вспышки ярости, возникавшие во время бесед, были совсем другими. Они напоминали скорее те приступы, которые случались с ним в ситуациях фрустрации в детстве[359]. Шпеер говорит, что они были сродни капризам шестилетнего ребенка, и действительно, «эмоциональный возраст» Гитлера был где-то около шести лет. Своими вспышками Гитлер наводил страх на собеседников, но он был в состоянии их контролировать, когда это было необходимо.

Вот характерная сцена, описанная одним из выдающихся немецких военачальников, генералом Хайнцем Гудерианом:

С красным от гнева лицом, поднятыми вверх кулаками, весь дрожа от ярости, он (Гитлер) стоял передо мной, потеряв всякое самообладание… Он кричал все громче и громче, лицо его перекосилось. Когда он увидел, что этот спектакль не произвел впечатления на Гудериана, который продолжал настаивать на своем мнении, вызвавшем всю эту вспышку гнева, Гитлер вдруг переменился, дружелюбно улыбнулся и сказал: «Продолжайте, пожалуйста, доклад. Сегодня Генеральный штаб выиграл сражение».

Оценка, которую дает поведению Гитлера Шпеер, подтверждается многими свидетельствами.

После драматических переговоров Гитлер любил высмеивать своих оппонентов. Однажды он описывал таким образом визит Шушнига 12 февраля 1939 г. в Оберзальцберг. Он сказал, что, изобразив приступ гнева, он заставил австрийского канцлера понять всю серьезность ситуации и в конце концов уступить. Вероятно, многие из его широко известных истерических сцен были хорошо продуманным спектаклем. Вообще, Гитлер на удивление умел владеть собой. В те времена он терял самоконтроль всего несколько раз, по крайней мере в моем присутствии.

Еще одним замечательным даром Гитлера была его исключительная память. Приведем свидетельство Шрамма:

Способность, которой он вновь и вновь удивлял окружающих, включая тех, на кого не действовали его чары, была его невероятная память. Он мог легко воспроизвести любую несущественную деталь — имена героев в романе Карла Мэя, фамилии авторов когда-то прочитанных книг, даже инструкции по изготовлению велосипедов, которые он читал в 1915 г. Он точно помнил все даты своей политической биографии, гостиницы, в которых когда-то жил, названия улиц, по которым ездил.

Известно, что Гитлер легко запоминал цифры и технические детали. Он мог назвать точный калибр и дальнобойность любого оружия, количество подводных лодок, которые находятся в данный момент в плавании или стоят в гавани, и множество других подробностей, имевших значение для ведения войны. Неудивительно, что его генералы бывали искренне поражены глубиной его знаний, хотя в действительности это было только свойство механической памяти.

Здесь мы подходим к важному вопросу об эрудиции и знаниях Гитлера, вопросу, который приобретает особое звучание сегодня, когда участились попытки вновь поднять на щит образ Гитлера и воскресить атмосферу восхищения «величием» этого человека. Эта тенденция отчетливо прослеживается в широко публикуемых воспоминаниях бывших нацистов[360].

Мазер занимает в этом вопросе довольно противоречивую позицию. Он предупреждает читателя, что не следует доверять суждениям Гитлера о своей — собственной эрудиции, ибо они сомнительны и не подтверждены объективными данными. (Гитлер, например, утверждал, что каждую ночь он прочитывал одну серьезную книгу и таким образом, начиная с двадцатидвухлетнего возраста, успел серьезно изучить всемирную историю, историю искусств, культуры, архитектуры и политических наук.) Затем, игнорируя свое собственное предостережение, Мазер пишет, не ссылаясь при этом на источники, что, по словам «хорошо осведомленных» свидетелей, Гитлер начал еще в школьные годы изучать серьезные труды по науке и искусству, но более всего продвинулся в тех областях истории, в которых он и сам считал себя специалистом. Приведем лишь один яркий пример, показывающий, сколь уязвима некритичная позиция, занимаемая Мазером в оценке эрудиции Гитлера. Мазер пишет, что замечания Гитлера, приведенные в «Застольных беседах», подтверждают «то, что до этого и так неоднократно доказывал Гитлер — в публичных выступлениях и в частных беседах, — его глубокое знание Библии и Талмуда». Талмуд — большая и сложная книга. И чтобы добиться ее «глубокого знания», нужны годы. Между тем здесь нет никакой загадки: в антисемитской литературе, с которой Гитлер был прекрасно знаком, разбросано множество цитат из Талмуда, часто искаженных или вырванных из контекста, чтобы доказать порочность евреев. Гитлер запоминал эти фразы и блефовал, внушая своим слушателям, что он «глубоко изучил» Талмуд. То, что ему верили его слушатели, в общем понятно. Гораздо печальнее, что тридцать лет спустя на ту же удочку попался профессиональный историк.

Гитлер действительно мог бойко рассуждать с видом компетентного человека буквально обо всем на свете, и всякий, кто прочтет «Застольные беседы», может легко себя в этом убедить. Он без труда вдавался в проблемы палеонтологии, антропологии, любых областей истории, философии, религии, женской психологии и биологии. Но что показывает критический анализ эрудиции и знаний Гитлера?

В школе он был не в состоянии напрячься для серьезного чтения даже по истории, которая его интересовала. В венский период он в основном проводил время гуляя по улицам, разглядывая здания, делая зарисовки и беседуя. Способность к упорной учебе и серьезному, глубокому чтению могла появиться у него после войны, но, кроме заявлений самого Гитлера, у нас нет об этом никаких свидетельств. (Считается, что он пронес с собой через всю войну том Шопенгауэра. Неизвестно, однако, много ли он из него прочитал.) С другой стороны, как показывает внимательное изучение «Застольных бесед», речей Гитлера и «Майн кампф», он был жадным читателем и обладал способностью отыскивать и запоминать факты, чтобы затем использовать их при любой возможности, подкрепляя свои идеологические посылки.

Если попытаться объективно взглянуть на «Майн кампф», мы не сможем квалифицировать его как труд, написанный действительно эрудированным человеком. Это скорее умно — и очень недобросовестно — состряпанный пропагандистский памфлет. Что же касается его речей, то, несмотря на их потрясающую эффективность, они были произведениями уличного демагога, но не образованного человека. «Застольные беседы» демонстрируют его талант в искусстве вести разговор. Но и в них он предстает перед нами как одаренный, но очень поверхностно образованный человек, не знавший ничего досконально. Это был человек, который, перескакивая из одной области знаний в другую, ухитрялся, благодаря своей удивительной памяти, выстраивать более или менее связные цепочки фактов, специально выуженных из различных книг. Порой он допускал грубейшие ошибки, свидетельствующие о недостатке фундаментальных знаний. Но время от времени ему удавалось удивлять своих слушателей, хотя, по-видимому, и не всех.

Пытаясь определить впечатление, которое производили «застольные беседы» на гостей Гитлера, следует помнить, что, хотя среди его слушателей были в основном образованные и интеллигентные люди, многие из них были загипнотизированы его личностью и потому готовы были не замечать существенных пробелов в его знаниях. Кроме того, их, безусловно, поражала широта его кругозора и уверенность, с которой он судил обо всем. Будучи воспитанными в традициях интеллектуальной честности, они просто не могли допустить мысли, что человек, сидящий перед ними, блефует.

Как свидетельствуют различные источники, Гитлер, за небольшим исключением, не читал ничего, что противоречило его идеологическим установкам или требовало критического и объективного размышления. Такова была структура его личности: основным мотивом для чтения было не приобретение знаний, а добывание все новых средств для убеждения и себя, и других. Он хотел, чтобы все, что он читает, его волновало, и во всем искал и находил только то, что подтверждало его идеи, и это приносило ему огромное эмоциональное удовлетворение. Так как он не интересовался музыкой Баха или Моцарта, а слушал только оперы Вагнера, он не читал книг, которые требовали внимания и раздумий, в которых совпадали истина и красота. Он буквально пожирал печатные страницы, но с очень прагматической установкой. Подобным образом невозможно читать сколько-нибудь серьезные книги. Для этого скорее годились политические памфлеты и научно-популярные сочинения, например книги Гобино или Чемберлена по расовым проблемам или популярные брошюры по дарвинизму, где Гитлер мог вычитывать как раз то, что ему было нужно. Возможно, он читал литературу по вопросам, которые его действительно интересовали, т.е. по архитектуре и военной истории, но насколько серьезно — этого мы не знаем. В общем, чтение Гитлера сводилось, по-видимому, лишь к популярной литературе (включая памфлеты), где он отыскивал цитаты из более серьезных источников, запоминал их и воспроизводил в нужный момент, создавая впечатление, что ему известны первоисточники. Действительная проблема заключается вовсе не в том, сколько книг прочитал Гитлер, а в том, приобрел ли он фундаментальное качество образованного человека — способность объективного и осмысленного усвоения знаний. Можно часто услышать, что Гитлер всего достиг путем самообразования. Я бы сказал иначе: Гитлер был не самоучкой, а недоучкой, и та часть образования, которую он недополучил, как раз и содержала знание о том, что такое знание. Необразованность Гитлера проявлялась не только в этом. У него, безусловно, была возможность приглашать немецких ученых, работающих в любой из областей наук, чтобы с их помощью расширять и углублять свои знания. Но, по свидетельству Шрамма, равно как и Шпеера, он тщательно избегал таких ситуаций[361]. Он неловко себя чувствовал в присутствии людей, стоявших с ним наравне или выше его, чего бы то ни касалось. Это типичное проявление нарциссического и авторитарного характера. Он должен был всегда находиться в положении, где он мог чувствовать себя неуязвимым. Если это было не так, общение (так же как и серьезная книга) представляло угрозу всему стройному зданию его дилетантизма.

Гитлер избегал специалистов. Единственное исключение он делал для архитекторов, в особенности для профессора П.Л. Трооста. Троост не раболепствовал перед Гитлером. Когда Гитлер приходил к нему на квартиру, Троост никогда не встречал его у входа и не провожал до дверей, когда тот уходил. Тем не менее Гитлер был в восхищении от Трооста. С ним он не был ни высокомерным, ни многословным, не вел себя как студент. Даже на фотографии, опубликованной в книге Шпеера, можно видеть, что Гитлер испытывает чувство смущения перед профессором. Я думаю, что Гитлер так вел себя по отношению к Троосту потому, что, как я уже отмечал, интерес его к архитектуре был совершенно искренним.

В музыке и живописи, так же как в истории и философии, вкусы Гитлера определялись почти исключительно его страстями. Каждый вечер после ужина в Оберзальцберге он смотрел два кинофильма. Больше всего он любил оперетты и мюзиклы. И не терпел фильмов о путешествиях, о природе или учебных фильмов. Как я уже упоминал, его приводили в восторг фильмы типа «Fridericus Rex» («Король Фридрих»). В музыке ему были интересны только оперетты и Вагнер, который был для него своего рода эмоциональным допингом. Ханфштенгль часто играл для него Вагнера, особенно когда он был в подавленном настроении, и это действовало на него как лекарство.

Мы не знаем, интересовался ли этот «бывший художник» живописью. Он предпочитал осматривать музеи снаружи, оценивал их архитектуру, но редко заходил внутрь, чтобы познакомиться с картинами. Вот как описывает Ханфштенгль их посещение Музея кайзера Фридриха в Берлине в начале 20-х гг. Первым полотном, перед которым остановился Гитлер, был «Человек с золотым шлемом» Рембрандта. «Посмотри, — сказал он, обращаясь к юному отпрыску члена партии, которого взял с собой в музей. — Это же потрясающе! Какой героизм во взгляде солдата! Какая воинственность, решимость! Вот тут-то и видно, что Рембрандт все-таки был арийцем и германцем, хотя он иногда и выбирал модели в еврейском квартале Амстердама». Гитлер-«художник» в основном копировал открытки и старые гравюры. Главным образом это были фасады зданий («архитектурная графика»), но также и пейзажи, портреты и иллюстрации для рекламы. Он руководствовался принципом спроса и, как мы знаем, повторял некоторые сюжеты, если они хорошо продавались. Качество его живописи и рисунков в общем соответствовало тому, что можно было бы ожидать от художника его уровня. Его произведения имели опрятный вид, но были безжизненны и не слишком выразительны. Лучше всего ему удавались архитектурные эскизы. Но даже когда он не копировал их (например, во время войны), они все равно отличались точностью, педантизмом и сухостью. В них никогда не было ничего личного, хотя они были «неплохо исполнены». Даже сам Гитлер признал впоследствии, что он рисовал только для того, чтобы заработать себе на жизнь, и был «маленьким художником». В 1944 г. он сказал своему закадычному другу фотографу Хоффману: «Я не хочу быть художником. Я рисовал, только чтобы жить и учиться». Отсюда можно заключить, что он был коммерческим художником, копиистом-рисовальщиком и не имел настоящего таланта к живописи[362].

Впечатление, что Гитлеру недоставало оригинальности, еще усиливается, если взглянуть на более чем сотню его эскизов, которые хранятся у Шпеера. Я не эксперт в вопросах искусства, но думаю, что всякий тонко чувствующий человек отметил бы педантизм и безжизненность этих набросков. Например, одна небольшая деталь в эскизах театрального интерьера повторяется многократно и по сути без изменений. Такие же повторы есть в серии эскизов обелиска. Иногда в карандашных штрихах чувствуется агрессия. В других случаях поражает отсутствие какой-либо выразительности, личного отношения. Было очень любопытно обнаружить среди этих рисунков (выполненных между 1925 и 1940 гг.) безыскусные изображения подводных лодок, танков и другого военного снаряжения[363].

То обстоятельство, что Гитлер не проявлял интереса к живописи, не означает, что его интерес к архитектуре не был подлинным и искренним. Это очень важно для понимания личности Гитлера, ибо, по всей видимости, архитектура была единственной сферой, которая его по-настоящему интересовала в жизни. Дело в том, что интерес этот не вытекал из его нарциссизма, не был проявлением его деструктивности и не являлся блефом. Конечно, трудно судить о подлинности интересов человека, в такой степени привыкшего выдавать себя не за того, кто он есть. Тем не менее я считаю, что у нас есть свидетельства, неопровержимо доказывающие неподдельность его интереса к архитектуре. Самым знаменательным в этом отношении фактом является его готовность, о которой говорит Шпеер, без конца обсуждать архитектурные проекты. Очевидно, что при этом он был движим реальной заинтересованностью в чем-то, что лежало за пределами его персоны. И он не менторствовал, а задавал вопросы и по-настоящему принимал участие в дискуссии. Я убежден, что только в такие моменты этот властолюбивый, бесчувственный разрушитель начинал участвовать в жизни, хотя общение с ним все равно оставляло Шпеера без сил, ибо он имел дело с его личностью в целом. Я не утверждаю, что, говоря об архитектуре, Гитлер в корне менялся, но это была ситуация, в которой «чудовище» больше всего становилось похоже на человека.

Это не означает, что Гитлер был прав, когда утверждал, что внешние обстоятельства не позволили ему стать архитектором. Как мы видели, ему надо было сделать совсем немного, чтобы достичь этой цели, но он этого не сделал, потому что стремление к власти и разрушению оказалось в нем более сильным, чем любовь к архитектуре. Вместе с тем гипотеза о подлинности его интереса к архитектуре не отрицает того факта, что у него была гигантомания и дурной вкус. Как отмечает Шпеер, Гитлер предпочитал стиль нового барокко 80-90-х гг., особенно в той декадентской форме его выражения, которую любили приветствовал сам кайзер Вильгельм II. Не следует удивляться, что в архитектуре вкусы Гитлера были такими же примитивными, как и в других областях, ведь вкус неотделим от характера. Гитлер был грубой, примитивной, бесчувственной натурой, он был слеп ко всему, что не касалось его лично, и потому вряд ли мог обладать изысканным вкусом. И все же, я думаю, важно было отметить подлинность его интереса к архитектуре, поскольку это был единственный конструктивный элемент в его характере и, быть может, единственный мостик, который связывал его с жизнью.

Маскировка

Анализ характера Гитлера будет неполным, если мы упустим из виду, что этот терзаемый страстями человек был дружелюбным, вежливым, сдержанным и почти застенчивым. Он был особенно обходительным с женщинами и никогда не забывал послать им цветы по случаю какого-нибудь торжества. Он ухаживал за ними за столом, предлагал пирожные и чай. Он стоял, пока не садились его секретарши. В предисловии к «Застольным беседам» Шрамм пишет, какое впечатление производил он на окружавших его людей. «В кругу приближенных к нему людей бытовало убеждение, что шеф проявляет заботу об их благополучии, разделяет их радости и печали, что он, например, заранее думает о том, какой подарок человеку будет приятно получить на день рождения…» Д-р X. Пикер, молодой человек, который, до того как попал в окружение Гитлера, «видел его только издали, в роли „государственного мужа“», был чрезвычайно поражен той гуманной атмосферой, которую Гитлер создавал в своем узком кругу, покровительством, которое он выказывал к подчиненным, его готовностью смеяться вместе со всеми… Да, в этом кружке Гитлер, одинокий человек, не имевший семьи и друзей, был хорошим «товарищем», а что такое товарищество, он узнал во время первой мировой войны и принес это знание в мирную жизнь. Люди, окружавшие Гитлера, знали, как нравятся ему красивые и хорошо одетые женщины, знали о его любви к детям, видели, как он был привязан к своим собакам и как он наслаждался, наблюдая поведение этих животных.

Эту роль дружелюбного, доброго, чуткого человека Гитлер умел играть очень хорошо. И не только потому, что он был великолепным актером, но и по той причине, что ему нравилась сама роль. Для него было важно обманывать свое ближайшее окружение, скрывая всю глубину своей страсти к разрушению, и прежде всего обманывать самого себя[364].

Кто взялся бы утверждать, что в поведении Гитлера не было ни одного доброго элемента, что в нем вовсе отсутствовала благонамеренность? Мы должны допустить, что такие элементы в нем были, ибо, наверное, не бывает людей, в которых нет ни крупицы любви и добра. Вместе с тем то, что было в нем доброго, могло иметь отношение только к внешней оболочке его личности. Так, забота Гитлера о подарках к дням рождения своих сотрудников контрастирует с его поведением по отношению к Еве Браун, на которую он не собирался производить впечатление своей обходительностью. Что касается смеха Гитлера, то здесь Пикер оказался недостаточно проницательным, чтобы правильно оценить природу этого смеха. Чтобы понять, чего стоит пресловутое чувство товарищества у Гитлера, приобретенное, по словам Пикера, на войне, процитируем вслед за Ханфштенглем рапорт офицера, командира Гитлера, где он пишет, что, хотя тот является примерным и дисциплинированным солдатом, «он был исключен из списков на присвоение очередного звания из-за высокомерного отношения к товарищам и раболепства перед начальством». Любовь к детям — замечательная черта, которую слишком часто эксплуатируют политики: в личной беседе Шпеер выразил серьезные сомнения в том, что у Гитлера воистину была такая любовь.

Столь же сомнительной оказывается и его любовь к собакам. Шрамм пишет, что Гитлер приказал соорудить в своей штаб-квартире полосу препятствий вроде тех, на которых тренируют пехотинцев. Здесь она использовалась для испытания смелости и сообразительности собак. Офицер, который был приставлен к собакам, показал Шрамму, с какой быстротой они могут реагировать на команды «стоять» и «лежать». В связи с этим Шрамм замечает: «У меня возникло впечатление, что передо мной машина, а не собака. И мелькнула мысль, что, дрессируя псов, Гитлер даже их стремится лишить воли».

Шрамм пишет, что у Гитлера было два лица — дружелюбное и внушающее ужас — и что оба были настоящими. Когда говорят, что в каком-то человеке сидят два человека, сменяющие друг друга, как Джекиль и Хайд[365], предполагается, что оба являются подлинными. Однако уже со времен Фрейда такое представление не может считаться состоятельным с точки зрения психологии. Существует различие между бессознательным ядром и ролью, которую человек играет: эта роль включает рационализации, компенсации и другие формы защиты, скрывающие настоящую глубинную реальность. Даже если не апеллировать к фрейдизму, теория двойственной личности поразительно и опасно наивна. Кто не встречал людей, которые обманывают не только словами, но всем своим поведением, манерой держаться, интонацией, жестами? Многие люди умеют искусно изображать персонаж, которым они хотят казаться. Они так мастерски играют роль, что нередко вводят в заблуждение людей проницательных и психологически искушенных. Не имея никакого внутреннего стержня, никаких подлинных принципов, ценностей или убеждений, Гитлер мог «играть» доброжелательного джентльмена и сам не сознавать того, что всего лишь играет роль.

Гитлеру нравилась эта роль не только потому, что он хотел кого-то обмануть. Она была ему навязана ситуацией, в которой он рос. Я даже не имею в виду, что его отец был незаконнорожденным ребенком, а мать не имела образования. Социальная ситуация этой семьи была особенной и по другим причинам. Отчасти из-за работы отца, отчасти по другим соображениям семья жила в разное время в пяти разных городах. Кроме того, будучи имперским таможенным чиновником, отец держался несколько особняком в местном обществе, принадлежавшем к среднему классу, хотя с точки зрения доходов он вполне мог в него вписаться. Но где бы они ни жили, семья Гитлеров никогда не была полностью интегрирована в местную социальную ситуацию. И хотя они вполне сводили концы с концами, в культурном отношении они принадлежали к низшему слою буржуазии. Отец происходил из низов и интересовался лишь политикой и пчелами. Свободное время он проводил обычно в таверне. Мать была необразованной и занималась только семьей. Будучи тщеславным юношей, Гитлер должен был ощущать социальную незащищенность и стремиться к признанию в более обеспеченных слоях среднего класса. Уже в Линце он почувствовал вкус к элегантной одежде: он выходил прогуляться в костюме с иголочки и с тростью. Мазер пишет, что в Мюнхене у Гитлера имелась фрачная пара и что его одежда всегда была чистой, выглаженной и никогда не была потрепанной. Затем проблему одежды решила военная форма, но его манеры остались манерами хорошо воспитанного буржуа. Цветы, внимание к интерьеру своего дома, поведение — все это указывало на несколько назойливое желание продемонстрировать, что он «принят» в хорошем обществе. Он был настоящим Bourgeois-Gentilhomme, нуворишем, стремящимся доказать, что он джентльмен[366].

Он ненавидел низший класс, потому что ему надо было доказывать, что он к нему не принадлежит. Гитлер был человеком без корней, и не только потому, что он был австрийцем, изображавшим немца. У него не было корней ни в каком социальном классе. Он не был рабочим, не был буржуа. Он был одиночкой в социальном, а не только в психологическом смысле. Единственное, что он смог в себе обнаружить, это самые архаические корни — корни расы и крови.

Восхищение, которое вызывал у Гитлера высший класс, — явление довольно распространенное. Такая установка — обычно глубоко вытесненная — встречается и у других социалистических деятелей того периода, например у Д.Р. Макдональда. Будучи выходцами из низших слоев среднего класса, эти люди в глубине души мечтали быть «принятыми» в высший класс — класс промышленников и генералов. Мечты Гитлера были еще более нескромными: он хотел заставить власть имущих поделиться с ним властью и даже встать выше их и командовать ими. Гитлер, бунтарь, лидер рабочей партии, обожал богатых и их образ жизни, несмотря на то, что произнес в их адрес немало нелестных слов, пока не пришел к власти. Гитлер играл роль доброго и предупредительного человека. Реальностью было только желание быть «джентльменом», быть «принятым», «принадлежать». Гитлер был в определенном смысле гротескной фигурой: человек, одержимый жаждой разрушения, человек без жалости и сострадания, вулкан, кипящий исконными страстями, и в то же время человек, старающийся казаться благовоспитанным, милым, безвредным джентльменом. Неудивительно, что ему удалось обмануть многих, кто по различным причинам не хотел противиться обману (был «сам обманываться рад»).

Гротескным символом этой мешанины корректного буржуа и убийцы стало его бракосочетание с Евой Браун в бункере, незадолго до их смерти. Законный брак — высшее отличие, которое мог предложить мелкий буржуа Гитлер своей подруге. И для нее, воспитанной в традициях буржуазной морали, это тоже было высшим достижением. Надо было соблюсти все формальности. Для совершения церемонии нужен был чиновник, ведающий актами гражданского состояния, найти которого оказалось непросто в той маленькой части Берлина, которая еще не была занята советскими войсками. Но глава государства не чувствовал себя вправе изменить бюрократическую процедуру, назначив таким чиновником кого-нибудь из присутствующих. Пришлось ждать несколько часов, прежде чем его отыскали. Церемония прошла по всем правилам, подавали шампанское. Гитлер-джентльмен вел себя безукоризненно, но было ясно, что только неотвратимость близкой смерти могла заставить его узаконить отношения со своей подругой. (Если бы у него была хоть крупица здравого смысла, не говоря уж о любви, он мог сделать это несколькими неделями раньше.) Вместе с тем Гитлер-убийца не переставал действовать. Женитьба на Еве не стала препятствием для вынесения смертного приговора ее шурину, которого он заподозрил в предательстве. Незадолго до этого он приговорил к смерти своего врача, д-ра Карла Брандта, лечившего его с 1934 г. Приговор был вынесен трибуналом в составе Геббельса, генерала СС Бергера и молодежного лидера Аксманна. Сам Гитлер выступил одновременно в роли прокурора и верховного судьи. Причиной смертного приговора, на котором настаивал Гитлер, было то, что Брандт оставил свою семью в Тюрингии, где уже были американцы, вместо того чтобы привезти ее в Оберзальцберг. Гитлер заподозрил Брандта в том, что он использует свою жену для связи с американцами. (Жизнь Брандту спас Гиммлер, который в ту пору сам пробовал снискать доверие американцев.)

Какими бы психологическими и социальными причинами ни объяснялись особенности оболочки личности Гитлера, надо признать, что она играла важную роль. С ее помощью он успешно обманывал тех лидеров немецкой промышленности, армии и националистического движения (равно как и многих политиков в других странах мира), которых могла оттолкнуть его грубая и разрушительная натура. Конечно, многие видели в нем не только этот фасад. Но остальные позволили себя обмануть и тем способствовали созданию условий, позволивших Гитлеру беспрепятственно следовать по пути разрушения.