Монтень М. Опыты. Кн. 3.
На другом полюсе стоят апологеты «сексуальной революции», в большинстве случаев представители ультралевых, «немарксистских» или анархистских групп, видящие в «сексуальной свободе» залог всеобщего освобождения человечества.
Репрессивная половая мораль, внушенная человеку с раннего детства, доказывают они, лишает его внутренней свободы и мешает ему развернуть свои творческие потенции не только в сексуальной, но и во всякой иной сфере деятельности. Журналы этих групп — «Konkret» (ФРГ), «It» (Англия), «Evergeen» (США) — пестрят заголовками вроде «Сексуальность, политика и подсознание», «Сексуальность и классовая борьба», «Сексуальная революция» и т. п. В этих статьях доказывается, что «сексуальное Подавление» играет решающую роль в «поддержании сущссгиующего общества», что «борьба против хозяев общества невозможна без сексуального освобождения» и т. п.
При всей полярности своих взглядов крайне правые и ультралевые сходятся в том, что гипертрофируют значение сексуальности, рассматривая ее как нечто однозначное. «Секс» и «культура» выступают как равноправные стороны противоречия и вопрос сводится к тому, какой из них отдать предпочтение.
Такая постановка вопроса характерна и для фрейдизма. Поскольку 3. Фрейд больше всего способствовал выработке светски терпимого отношения к сексуальности, невежественный обыватель часто считает его апостолом половой распущенности. В действительности его позиция в этом вопросе была охранительно-моралистической. Конфликт между сексуальностью и цивилизацией, по 3. Фрейду, принципиально неразрешим. Инстинктивная жизнь человека направлена на эгоистическое самоудовлетворение, поэтому культура может существовать лишь ценой подавления инстинктов. Подавление либидо вызывает неврозы, но его раскрепощение означало бы всеобщую анархию и гибель культуры. Либидо, по 3. Фрейду,— единственный источник психической энергии. Подавление сексуальности позволяет переключить эту энергию на другие виды деятельности —- труд, художественное творчество и т. д. (3. Фдейд называет это переключение сублимацией). «Освобождение» либидо привело бы к тому, что люди перестали бы трудиться, сексуальность поглотила бы все их физические и психические силы. Кроме того, слишком легкое удовлетворение сексуальных потребностей (эрос) привело бы в конце концов к их обесценению, усилив другой фундаментальный импульс человеческой психики — инстинкт смерти и разрушения (Танатос), что означало бы упадок культуры. «Это верно как для отдельных индивидов, так и для народов. Во времена, когда не существовало препятствий сексуальному удовлетворению, и, вероятно, в период упадка древних цивилизаций любовь обесценивалась, жизнь становилась пустой и нужны были сильные реактивные образования, чтобы необходимая эмоциональная ценность любви могла снова возродиться. В этой связи можно заметить, что аскетическая тенденция христианства имела своим следствием такое повышение психической ценности любви, какого никогда не могла достичь языческая античность» [172]. 3. Фрейд, таким образом, решительно против «сексуальной свободы», считая ее опасной и вредной утопией.
Основная слабость культурологической концепции 3. Фрейда (к психологическим аспектам теории сублимации мы вернемся позже) в ее неисторичности. Либидо выступает в ней как постоянный инстинктивный соблазн, а труд — как постоянная внешняя необходимость, между которыми всегда существует конфликт. Однако и труд, и секс бывают разными.
Отчужденный, подневольный труд действительно заставляет человека искать эмоциональное удовлетворение в каких-то иных сферах бытия. Однако и секс бывает отчужденным, функциональным, лишенным индивидуальной эмоциональной окрашенности. Хотя репрессивная половая мораль действительно порождает неврозы, нет никаких доказательств того, что она благоприятствует половой любви. Это видно из истории того христианского аскетизма, на который ссылается 3. Фрейд.
Точно так же отсутствует прямая зависимость между прогрессом культуры и строгостью половой морали. Нельзя обсуждать природу сексуальных табу без учета того,, кто, кому, что, когда, с кем и насколько запрещает. Такой же конкретный подход нужен и к «сексуальной свободе». Критикуя лозунг «свободной любви», В. И. Ленин отмечал его опасную неопределенность. Терпимость — к чему? Свобода — от чего и для чего? Одно дело — освобождение интимных отношений от материального расчета, родительских запретов, социального неравенства птшов. Другое дело — освобождение индивида от ответственности за свое поведение, моральная анархия, свобода от серьезности и даже от самой любви.
Прогрессивная тенденция к индивидуализации сексуальных чувств и отношений осуществляе/гся на Западе, на фоне и в рамках индивидуалистического образа жизни. Это порождает ряд противоречий. Прежде всего, наблюдается гипертрофия рекреативной функции сексуальности, противопоставляемой другим ее функциям, а также абсолютизация генитальной сексуальности/ в ущерб целостности человеческой личности.
То, что именно эти моменты оказались в центре общественного внимания, вполне понятно, так как они подвергались наибольшим запретам в недавнем прошлом. За перестановкой акцентов стоят глубокие социальные сдвиги, прежде всего — перемещение личных идеалов из сферы труда и производства в сферу досуга и потребления. Система ценностей раннего капитализма ставила во главу угла успех, обладание, нак0пление, призывая ради этого ограничивать личное потребление и сами потребности: делу время, потехе час. /Сексуальность тоже была разрублена на две части «дело» — это прокреативный секс, составляющий долг, обязанность и осуществляемый в рамках законного брак#, а «потеха» — это уж как получится.
С ростом общественного богатства и увеличением свободного времени ценностные ориентации буржуазного общества, прежде всего его обеспеченных слоев, меняются: на первый план выходит потребление, по отношению к которому труд является лишь средством. Если бы речь шла только о том, что мотив потребления стал перевешивать мотив обладания, этот сдвиг можно было бы приветствовать. Что может быть нелепее, чем жить ради производства и накопления вещей? Не разумнее ли, потребляя их, жить в свое удовольствие? Но тут-то и сказывается ограниченность буржуазного образа мышления.
Жить только для себя — значит жить сегодняшним днем, причем растущая неустойчивость социального бытия побуждает индивидов гнаться за новыми и новыми удовольствиями. Применительно к нашей теме это значит, что секс становится в первую очередь развлечением, которое полемически противопоставляется серьезности, ответственности, долгу. Общество, где человек является, прежде всего, средством производства, неизбежно порождает репрессивную половую мораль. «Потребительское общество» подрывает репрессию, но одновременно низводит сексуальность до уровня развлечения. В результате секс рассматривается то как важнейшая сфера индивидуального самоутверждения, то как последнее убежище человека в обезличенном, стандартном мире, то как развлечение, спорт, игра. Эти мотивы своеобразно переплетаются в общественном и индивидуальном сознании.
Как справедливо заметил американский социолог Дэвид Рисмен, для многих молодых людей секс стал своего рода «последней границей», на которой они надеются утвердить свою индивидуальность. Секс стал играть более заметную роль в жизни людей, потому что в ней отсутствует многое другое. Старые узы семьи, соседства, церкви и профессии уже не так сильны и не дают удовлетворения, поэтому секс как значимая связь с другим становится средством открытия и поддержания чувства собственного Я. Многим молодым американцам половая жизнь кажется последним прибежищем индивидуальности, единственной сферой, где преодолевается общая апатия: «Я хорошо зарабатываю, но мой бизнес меня не вдохновляет. Работать больше — значит только зарабатывать лишние деньги для правительства. У нас нет ни новых миров, ждущих завоевания, ни девственных земель, которые нужно изучать; разве что Космос, но ведь не все мы — космонавты. Вы знаете, многие буквально сходят с ума, изобретая себе увлекательные хобби, вроде собирания марок или копания в саду, и убеждают себя в том, что они счастливы. Но все это — самообман. Я предпочитаю черпать вдохновение в сексе, который гораздо больше, чем хобби. Это подстегивает, интересует и возбуждает меня. И это никогда не дает мне забыть, что я жив» [269].
Если для одних секс стал своего рода спортом, то другие видят в нем форму протеста против общественного конформизма и возможность практически продемонстрировать свое «непринятие» существующего общества и его морали. Вот признание одной американской студентки: «Я не хочу быть похожей на всех остальных. Все так и ждут, чтобы втиснуть тебя в готовую форму. Выйди замуж за инженера, живи в стандартном доме в приличном предместье, имей двух — трех детей, плати свои налоги и дважды в неделю спаривайся со своим законным супругом. Вставай каждое утро и заводи себя ключиком, втыкая его себе в зад, как японская механическая игрушка. Иди по жизни без мысли и чувства или делай все сама, просто отдавшись на волю волн. Нет, спасибо, это не по мне, ни за что!» [269].
Однако «овеществленный секс» так же функционален, как и все остальные. Девушка ищет поклонников не ради собственного удовольствия, а ради социального престижа. Юноша сближается с девушкой не потому, что ему этого хочется, а потому, что «так принято». Эскалация эротизма, сопровождающаяся его инфляцией, происходит и на уровне культуры. Я имею в виду коммерческий эротизм и порнографию. Многие западные ученые, психологи и медики считают, что порнография вовсе не оказывает такого губительного влияния на сексуальное поведение людей, которое ей часто приписывается; позже мы еще вернемся к их аргументации. Эта проблема не столько медико-сексологическая, сколько социальная и эстетическая.
«Секс-индустрия» давно уже стала одной из самых доходных отраслей производства. По весьма скромным подсчетам Комиссии по расследованию непристойности и порнографии в США, уже в конце 60-х годов годовой доход от «секс-индустрии» составлял до 574 млн. долл., другие авторы называли цифру 2,5 млрд. долл. [129]. Уже в начале 70-х годов более 85% американских юношей и 70% девушек приобщались к порнографии до 18 лет; более половины мальчиков знакомились с порнографией еще до 15 лет, а треть — до 12 лет [359].
Однако в потоке порнографии и низменной эротики чрезвычайно мало каких бы то ни было подлинных эмоций. Чувственность, оторванная от чувства, производит впечатление искусственной, холодной и вымученной, лишенной не только духовного, но и телесного обаяния. Смакуются физиологические подробности половых отношений, обильно освещается сексуальная патология. Однако той полнокровной телесной радости, какую испытывали, скажем, герои Рабле, нет и в помине. Подобные произведения имеют коммерческий успех по разным причинам. Одним любопытно видеть на экране подробности интимных отношений, о которых еще недавно можно было говорить только шепотом, к тому же здесь можно кое-чему научиться. Подражать ковбою, скачущему на диком мустанге, не так-то просто, а в постели может экспериментировать каждый. Другие находят в них спасение от скуки и духовной бедности. Конечно, не все изображаемое в романе или на сцене тут же переносится в быт: покажи убийство — молодежь сразу же кинется убивать, покажи адюльтер — рухнут устои семьи. За такой наивной идеалистической философией скрывается весьма низкая оценка человеческой природы: если столетия «божественных» проповедей и жития, святых не сделали человека ангелом, а отрицательный пример сразу же совращает его, то это можно объяснить только природной испорченностью, первородным грехом, с которым уже ничего не поделать. Согласно материалистическому пониманию истории, литература и искусство отражают общественное бытие, а экспериментальные исследования показывают, что люди усваивают из книг, фильмов и телевизионных передач не все подряд, а то, что отвечает их внутренним запросам, ценностным ориентациям, предшествующему опыту и т. д.
Тем не менее, вакханалия эротизма в массовой культуре далеко не безобидна, так как этим задаются образцы поведения для будущих поколений. Одно дело — понимать сложность и многообразие сексуального поведения и уметь терпимо и деликатно относиться к чужим переживаниям, другое — слышать со всех сторон, что между нормой и патологией вообще нет разницы, что быть «современным» — значит легко менять партнеров, ни о чем не задумываться и т. д. Это психологическое принуждение нисколько не лучше старой «репрессивной» морали. Если прежде рано созревший подросток втайне мучился своей «порочностью», то теперь молодые люди нередко стыдятся собственного целомудрия, якобы «не соответствующего норме».
Кроме того, всякая массовая продукция обесценивается, приедается. Зрительный эротизм выполняет функцию своеобразной компенсации за скудость реальной жизни и неудовлетворенность ею, включая собственные сексуальные отношения. Однако он действует подобно наркотику: сначала обостряет ощущения, а затем притупляет их, вплоть до полной атрофии. Привыкая жить отраженным светом, человек теряет остатки непосредственности, и волшебная иллюзия «полного сексуального удовлетворения» заканчивается разочарованием. Недаром наряду с темой эротизации культуры в западной публицистике широко дебатируется проблема «десексуализации» человека, которая делает общественную и личную жизнь нейтральной, бесполой и скучной. Хотя многие из таких жалоб не выдерживают критической проверки, их распространенность довольно симптоматична.
Либерализация половой морали отнюдь не означает, что молодежь Запада отказывается от романтического идеала высокоиндивидуализированной любви. Однако реализация этого идеала предполагает также развитое чувство социальной и моральной ответственности, которое противоречит гедонистически-индивидуалистическим
установкам «общества потребления». Как пишет известный американский социолог Аира Рисе [293], «новая сексуальность» предлагает небывалое разнообразие форм сексуального самовыражения и индивидуализирует их выбор, что отвечает интересам личности и ее психического здоровья. Старая половая мораль была прокрустовым ложем. Если индивид не соответствовал ему, то общество не предлагало альтернатив, а старалось подогнать человека под заданный размер. Главное преимущество «новой сексуальности» — увеличившаяся возможность выбора, право личности самой выбирать наиболее подходящий ей стиль сексуального поведения. Чем меньше внешних запретов, тем важнее индивидуальный самоконтроль и тем выше ответственность личности за свои решения. Человек должен гораздо лучше узнать себя, свои чувства и вероятные последствия своих поступков, уметь жертвовать преходящими, временными интересами во имя более важных, т. е. повышается значение морального выбора. Хотя решение индивид принимает сам, оно непосредственно затрагивает как минимум еще одного человека, а зачастую и многих. Критикуя мелкобуржуазную теорию «сексуальной свободы», уподоблявшую удовлетворение полового влечения утолению жажды, В. И. Ленин подчеркивал в беседе с К. Цеткин [368], что питье воды — дело индивидуальное, и любви же участвуют двое и возникает третья, новая ж ишь. Рассмотрение сексуальной жизни вне связи с проблемой деторождения и воспитания детей неизбежно будет узким и односторонним: ведь именно дети придают устойчивость супружеским отношениям и наполняют их новым содержанием. Индивидуализация полового чувства и его проявлений приходит в противоречие с индивидуализмом, когда личность рассматривает другого человека только как средство удовлетворения своих потребностей. Необходимой предпосылкой гармонизации сексуального стиля будет гармонизация образа жизни.
В 1884 г. Ф. Энгельс писал: «Таким образом, то, что мы можем теперь предположить о формах отношений между полами после предстоящего уничтожения капиталистического производства, носит по преимуществу негативный характер, ограничивается в большинстве случаев тем, что будет устранено. Но что придет на смену? Это определится, когда вырастет новое поколение: поколение мужчин, которым никогда в жизни не придется покупать женщину за деньги или за другие социальные средства власти, и поколение женщин, которым никогда не придется ни отдаваться мужчине из каких-либо других побуждений, кроме подлинной любви, ни отказываться от близости с любимым мужчиной из боязни экономических последствий. Когда эти люди появятся, они отбросят ко всем чертям то, что согласно нынешним представлениям им полагается делать; они будут знать сами, как им поступать, и сами выработают соответственно этому свое общественное мнение о поступках каждого в отдельности,— и точка» [2, с. 85]. Для советского общества это сегодняшняя реальность. Однако как и всюду, где скрещиваются личные и общественные интересы, проблема далеко не проста и не однозначна. Исходный пункт коммунистической этики в этом вопросе — принцип всестороннего развития личности, которое предполагает и полноту любовных чувств и переживаний. Первый критерий нравственной оценки интимной близости мужчины и женщины — это наличие или отсутствие любви. Однако сила, длительность и устойчивость любовных чувств у разных людей не одинаковы и не поддаются внешнему контролю. Вместе с тем близкие отношения неизбежно порождают взаимные обязательства, а следовательно, и нравственные обязанности. Поскольку при этом возникает третья, новая, жизнь, появляется и необходимость в их общественной охране, т. е. институт брака. Однако ребенок сам не может о себе позаботиться, поэтому социалистическое общество берет на себя охрану интересов семьи как целого. Конституция СССР подчеркивает, что семья находится под защитой государства (ст. 53), а граждане СССР обязаны заботиться о воспитании детей, готовить их к общественно полезному труду, растить достойными членами социалистического общества (ст. 66). Об укреплении семьи много говорилось и на XXVII съезде КПСС.
Между идеей всестороннего развития личности, предполагающей свободу любви, и интересами укрепления брака и семьи в принципе нет противоречия, но на разных стадиях жизненного пути влюбленность и привязанность к семье как целому имеют неодинаковое значение. Отсюда следует ряд социально-нравственных коллизий. По имеющимся данным, современные советские юноши и девушки начинают половую жизнь раньше, чем прошлые поколения. Вот как выглядят возрастные показатели этого процесса у ленинградских студентов по данным опросов С. И. Голода (табл. 3).
Таблица 3
Возраст первой интимной связи ленинградских студентов, по данным С. И. Голода (по годам опроса, в процентах)
| - | Мужчины | Женщины |
| До 16 лет | ||
| 7,0 | 1,0 | |
| 10,3 | 1,7 | |
| 11,7 | 3,7 | |
| 16—18 лет | ||
| 22,0 | 8,0 | |
| 42,2 | 12,8 | |
| 37,8 | 20,9 | |
| 19-21 год | ||
| 30,0 | 40,0 | |
| 32,8 | 50,4 | |
| 38,8 | 54,5 | |
| 22—24 года | ||
| 31,0 | 34,0 | |
| 13,1 | 27,3 | |
| 11,7 | 19,0 | |
| Старше 24 лет | ||
| 10,0 | 17,0 | |
| 1,6 | 7,8 | |
| — | 1,9 |
Данные 1957 г. (250 человек), 1964 г. (500 человек) и 1971 г. (500 человек) относятся к ленинградскому студенчеству; цифры 1957 г. ретроспективные, основаны на опросе научно-технической интеллигенции в 1964—1966 гг.; и 1957 г. эти люди были студентами. Как видно из табл. 3, как и в других странах, происходит определенное снижение возраста начала половой жизни, особенно заметное у женщин; хотя юноши в этом отношении опережают девушек, разница между ними уменьшается. Сходную картину дает и опрос 500 молодых рабочих, проживающих в общежитиях Ленинграда, проведенный С. И. Голодом [88]. Чем раньше начинается половая жизнь, тем вероятнее, что она не связана с браком. То, что интимная близость часто предшествует браку, подтверждается и статистикой добрачных зачатий. М. С. Тольц, высчитав время зачатия всех детей, рожденных в Перми в 1966 г., нашел, что у матерей 15—19 лет доля добрачных зачатий составляет 67,9% (в старших возрастах этот процент уменьшается), т. е. регистрация брака следует за фактическим сближением, хотя доля внебрачных детей у матерей этого возраста довольно велика, составляя 24,1% [77]. Сходную работу провел С. И. Голод по архивным материалам Ленинградского дворца торжественной регистрации новорожденных. Взяв данные о супружеских парах, зарегистрировавших рождение первенцев в декабре 1963, 1968, 1973 и 1978 гг., он высчитал удельный вес добрачных зачатий (в среднем за 3 мес до регистрации брака) и его динамику за 15 лет. Результаты представлены в табл. 4.
Таблица 4
Добрачные зачатия первенцев у ленинградских супружеских пар (по данным С. И. Голода)
| Время, декабрь | Общее число пар | Добрачные зачатия |
| 1963 г. | 69 (24%) | |
| 1968 г. | 196 (23%) | |
| 1973 г. | 240 (28%) | |
| 1978 г. | 243 (38%) |
Среднее число внебрачных рождений около 7%. Увеличение терпимости к добрачным связям отмечают и при изучении ценностных ориентации молодежи. Вот как выглядит это по данным С. И. Голода [88] (табл. 5).
Таблица 5.
Оценка добрачных сексуальных отношений по данным опроса С. И. Голода (1964—1966 гг., в процентах)
| Суждения | Студенты, 500 человек | Научные сотрудники, 120 человек | ||
| мужчины | женщины | мужчины | женщины | |
| Оправдываю | ||||
| Осуждаю | ||||
| Безразлично |
Как видно из этих данных, советские молодые люди относятся к возможности вступить в половую близость несколько строже, чем зарубежные сверстники. Однако основной принцип моральной оценки отношений усматривается не в том, связаны ли они с браком, а в наличии или отсутствии любви. С. И. Голод предлагал группе ленинградских рабочих и служащих (126 человек) выразить свое отношение к возможности добрачных связей с любимой (-мым) и просто со знакомой (-мым). Разница оказалась существенной: вступить в связь с любимым человеком считают возможным для себя 91% мужчин и 81% женщин, а со знакомым — 60% мужчин и только 14% женщин [88].
Вообще мотивация ухаживания, кульминацией которого является интимная близость, сегодня в значительной мере автономна и даже независима от матримониальных планов. В рамках крупного обследования студенческой молодежи (3721 студент из 18 вузов страны) был задан вопрос: «Как вы думаете, с какой целью юноши и девушки вступают сегодня в интимные отношения?» Из 9 предложенных ответов нужно было выбрать только один. Основные мотивы (в процентах к общему числу респондентов) распределились так [26]: взаимная любовь — 36,6, приятное времяпрепровождение — 15,4, стремление получить удовольствие — 14,2, желание эмоционального взаимодействия — 9,8, предполагается вступление в брак — 7,0, любопытство — 5,5.
Разумеется, конкретные цифры варьируют в зависимости от ряда обстоятельств, но общий порядок, ранг, этих мотивов оказался не зависящим ни от половозрастного состава респондентов, ни от величины города, где находится вуз, ни от национальной принадлежности (в выборке представлены не только русские, но и украинцы, белорусы, Туркмены, лезгины, аварцы), ни от места жительства Студента до поступления в вуз, ни от его социального Происхождения, ни от наличия (или отсутствия) сексуального омыта.
Такое поведение и мотивация явно противоречат требованию, чтобы половая жизнь начиналась только в браке, по сегодня это требование мало, где соблюдается |227|. Да и в прошлом, как мы видели, ухаживание, сексуальность и брак были связаны далеко не так тесно, как представляется некоторым ревнителям старины.
Ориентация на любовь устойчиво занимает у советских юношей и девушек первое место, опережая гедонистические мотивы. Это доказывает, что молодежь отнюдь небезразлична к вопросам морали, но насколько серьезно и глубоко молодые люди взвешивают свои чувства и основанные на них решения?
Если интимная близость предваряет брак, то это личное дело любящей пары. Однако 7% первенцев, рожденных вне брака,— уже социально-нравственная проблема, на которую нельзя закрывать глаза.
Либерализация половой морали в сочетании с низкой сексуальной культурой и отсутствием полового просвещения порождает ряд серьезных последствий. Во-первых, рост числа нежелательных беременностей и как следствие этого абортов. По данным М. С. Тольца и соавт. [79], в 1981 г. на каждую 1000 беременностей у ранее не рожавших пермских женщин пришлось 272 аборта, 140 рождений вне брака (матери-одиночки), 271 рождение в первые месяцы брака (так называемые вынужденные браки); только 317 новорожденных были зачаты в браке. Большинство абортов было, естественно, у незамужних. Во-вторых, сексуальная неразборчивость, частая смена партнеров способствуют распространению венерических заболеваний и других инфекций, передаваемых половым путем (например, СПИД). В-третьих, рост количества разводов: их число в СССР выросло с 67 000 в 1950 и 270 000 в 1960 г. до 930 000 в 1980 г.; число разводов на 100 браков составляло соответственно 3, 10 и 34 [64]. Ориентация на любовь занимает у молодежи ведущее место среди мотивов не только ухаживания, но и заключения брака. Между тем брак — не просто эмоциональный союз, а сложный социальный организм, функции и ценности которого меняются в ходе его собственного развития. Судя по данным некоторых социологических опросов, браки по любви далеко не всегда оказываются самыми счастливыми и прочными; иногда они уступают в этом отношении бракам, заключенным «по стереотипу* или «по расчету», т. е. на основе каких-то рациональных соображений. Это побуждает советских социологов и демографов пересматривать тезис о любви как единственной основе брака. Как ни велика нравственно-психологическая ценность страстной любви, удовлетворенность браком, а следовательно, и семейное благополучие в гораздо большей степени зависят от ориентации супругов на основные цели семейного союза, включая хозяйственно-бытовые функции и особенно воспитание детей. Взаимоотношения супругов всегда были, есть и будут отношениями ответственной зависимости и должны с самого начала осознаваться как таковые. Именно этого не понимают многие молодые люди.
Абстрактная установка «на любовь» может быть хороша в начале жизненного пути, но, не сочетаясь с чувством ответственности за себя и особенно за другого, она легко перерастает в откровенный эгоизм, чреватый тяжкими личными и социальными последствиями. «Свобода» от серьезности и ответственности в любовных отношениях неизбежно приводит к крушению самой любви. Мы видели, как это происходит на Западе. Социалистическое общество не может пойти по тому же пути. Однако социально-нравственные принципы социалистического образа жизни не реализуются автоматически, сами собой. Их эффективность определяется тем, как они преломляются в сознании и самосознании конкретных индивидов, поэтому от социокультурных проблем пола и сексуальности мы переходим к их психологии.
ГЛАВА 4
ПСИХОЛОГИЯ СЕКСУАЛЬНОСТИ
ПОВЕДЕНИЕ И ВООБРАЖЕНИЕ
До сих пор речь шла преимущественно о социальных нормативах и эталонах сексуального поведения. Однако как эти эталоны преломляются в нашем сознании? Что лежит в основе сексуальной мотивации индивида? Традиционная «психогидравлическая» теория либидо отвечала на этот вопрос просто: половое влечение — природный инстинкт, удовлетворение которого сводится к разрядке спонтанно возникающего в организме психофизиологического напряжения. «Нервная система,— писал 3. Фрейд,— это аппарат, функцией которого является избавление от достигающих его стимулов или сведение их к минимальному возможному уровню, так, чтобы, если бы это было возможно, она сохраняла бы себя в совершенно невозмутимом состоянии» [173].
Как справедливо замечает Г. Шмидт, эта концепция покоится на двух неверных предпосылках [310]. Первая — «гипотеза аккумуляции стимула», согласно которой сексуальная мотивация питается постоянно и спонтанно накапливающимся внутренним беспокойством, основанным на неудовлетворенной физиологической потребности, требующей периодического удовлетворения, подобно голоду или жажде. Вторая — «гипотеза редукции стимула», согласно которой удовлетворение сексуального желания тождественно разрядке или угасанию напряжения и установлению равновесия в организме по аналогии с механизмом гомеостаза. Однако даже удовлетворение голода и жажды — не просто биологический процесс. Что же касается высших человеческих потребностей (потребность в творчестве, познании, любви, самоактуализации), то они вообще не являются адаптивными и направлены не на то, чтобы «успокоить» человека, а на то, чтобы пробуждать его творческую активность, заставлять стремиться вперед и выше. Изучение этой неадаптивной, «сверхситуативной» активности занимает сейчас центральное место в советской (да, пожалуй, и в мировой) психологии, и это полностью применимо к психологии сексуальности.