Основной категориально-понятийный аппарат практической социальной психологии 11 страница
В отечественной психологии получены данные, которые свидетельствуют, что изменение величины межличностной дистанции в рамках культурного стереотипа носит групповой характер. Например, увеличение дистанции общения с лицами старше по возрасту, отдаление незнакомых, приближение “родственников”. При этом жесткость стереотипа культурного поведения ярче выступает у лиц с повышенной тревожностью. Высокий уровень тревожности, являясь фактором неполной адаптации, вызывает реакцию “избегания”, которая проявляется в увеличении дистанции общения. Выбор дистанции общения практически осуществляется неосознанно, но, несмотря на это, человек всегда реагирует, если реальная дистанция не соответствует норме...
Нарушение оптимальной дистанции общения воспринимается партнерами негативно, и они пытаются ее изменить, что приводит к возникновению “эффекта движущегося общения”»2. Последний представляет собой своеобразный «танец», в рамках которого на каждую попытку одного из партнеров сократить дистанцию немедленно следует ответный ход другого, направленный на ее увеличение. Совершенно очевидно, что такого рода танец, в ходе которого неизбежно возрастает напряжение обеих сторон, существенно снижает эффективность взаимодействия и, как правило, в конечном счете, способствует увеличению социально-психологической дистанции.
Еще одним важным с практической точки зрения проявлением данной взаимосвязи является так называемое личностное или персональное пространство: «По определению Р. Соммер, это пространственная сфера вокруг человека, очерченная мысленной чертой, за которую другим не следует входить. Мерой персонального пространства является расстояние, на которое к данному человеку может приближаться другой человек. Персональное пространство не является кругообразным, его удаленность в разные стороны не равна»3. В этом легко убедиться на практике.
115
Так, например, в плотно заполненном вагоне метро люди, как правило, располагаются параллельно линии движения, лицом к окну, инстинктивно стремясь тем самым избежать тесного контакта «лицом к лицу».
Несанкционированное вторжение в личностное пространство неизбежно приводит к попыткам увеличить дистанцию, либо к агрессии в адрес «нарушителя».
Размер и структура персонального пространства и персонализированной территории в значительной степени отражают такую личностную характеристику, как дистанцированность. Под дистанцированностью Э. Эриксон понимал «...готовность человека отвергать, изолировать и, если необходимо, разрушать те силы и тех людей, сущность которых кажется ему опасной. Потребность в определенной дистанции проявляется, в частности, в готовности укреплять и защищать границы своей территории интимности и общности, рассматривая всех находящихся за этими границами с фанатичной “переоценкой малейших различий” между своими и чужими»1.
Надо сказать, дистанцированность, с точки зрения концепции психосоциального развития, отнюдь не представляет собой деструктивную антитезу близости и интимности, а, скорее, является их неотъемлемой частью. Вместе с тем совершенно очевидно, что гипертрофированная дистанцированность, особенно у молодых людей, может целенаправленно эксплуатироваться авторитарными личностями и тоталитарными режимами. На это прямо указывал в своих работах Э. Эриксон: «Такая предубежденность (против “чужих” — В. И., М. Ю.) может использоваться в политике и, в частности, в военной политике, для формирования у самых сильных и самых лучших молодых людей готовности жертвовать собой и убивать. Наследуемая из отрочества опасность — оказаться там, где отношения интимной привязанности, соревнования и вражды, с одной стороны, связывают, а с другой — используются друг против друга людьми, близкими по своему внутреннему складу»2.
Кроме того, в современной социальной психологии проблема дистанцированности и социальной дистанции увязывается с таким явно дисфункциональным с точки зрения личностного благополучия и, более того, попросту опасным как для психического, так и соматического здоровья индивида явлением, как одиночество. По определению Д. Майерса, «одиночество — постоянное или временное, — болезненное сознание того, что наши социальные взаимоотношения не столь обширны или значимы, как нам хотелось бы. ... Быть одиноким — значит чувствовать, что ты исключен из группы, что тебя не любят окружающие, что тебе не с кем поделиться своими интересами или что ты — чужой среди своих»3.
Крайние проявления одиночества Дж. Морено характеризовал как «социальную смерть». Как отмечает Г. Лейтц, «речь здесь идет не о смерти души и тела, не о том, как мы умираем изнутри, а о том, как мы умираем извне. ... Таким людям необходимо обрести новых друзей и партнеров, ибо, с точки зрения выявления причин болезни, гораздо перспективнее иметь дело с нарушениями в структуре их социального атома, нежели с их физическими или психическими недугами»4.
Совершенно очевидно, что тенденция к конфронтации в межличностном взаимодействии существенно осложняет, а в целом ряде случаев и вовсе исключает обретение новых друзей и партнеров. Не случайно, по данным целого ряда исследований, «одиноким людям часто очень трудно представить себя во время знакомства,
116
позвонить по телефону и принять участие в групповой дискуссии. ... В противоположность людям, не страдающим от чувства одиночества, во время разговора с незнакомым человеком одинокие больше говорят о себе и менее заинтересованы в собеседнике. После таких разговоров у новых знакомых часто остается негативное впечатление об одиноких людях»1.
Таким образом, социальная дистанция напрямую связана с целым рядом серьезных социальных и личностных проблем. В групповом контексте индивиды с выражено повышенной дистантностью могут существенно тормозить процесс развития группы, создавая многочисленные труднопреодолимые препятствия на пути ее интеграции.
Практический социальный психолог должен в своей повседневной профессиональной работе опираться на научно выверенную информацию о том, какова и в количественном, и в качественном плане субъективно воспринимаемая социальная дистанция между членами группы или организации, и стремиться не допустить, чтобы процесс групповой дифференциации привел к разрушению целостности группы.
Дружба — тип стабильных, устойчиво-избирательных межличностных отношений, характеризующихся взаимоприятием и взаимопринятием, позитивной эмоциональной насыщенностью взаимоотношений, высокой степенью выраженности социальных ожиданий, взаимоответных аттрационных проявлений и готовностью к повседневной поддержке, сочувствию и сорадованию. При этом, согласно неписаному «кодексу» дружбы, взаимопонимание, взаимоподдержка, взаимовыручка носят отчетливо бескорыстный характер, а открытость, искренность и даже некоторая наивная незащищенность базируются на уверенности одного в готовности другого к аналогичной откровенности. Дружеские отношения могут быть кардинально нарушены, как правило, тогда, когда кем-то их партнеров не соблюдаются нормы и правила «кодекса» дружбы. В этом случае отношения чаще всего охладевают, превращаются в поверхностное приятельство, теряют эмоциональный накал, а иногда, наоборот, могут в эмоциональном плане набрать еще большую силу, но из дружбы превратиться во вражду и даже «переплавиться» в открытую, порой агрессивную ненависть. Наиболее сензитивный для формирования и развития устойчивых дружеских отношений период — возраст от отрочества до ранней взрослости включительно. Правда, в связи с более ранним развитием эмоциональной сферы у девочек их потребность к межличностной интимности в рамках приятельских отношений по сравнению с мальчиками приводит к созданию стабильных, иногда «на всю жизнь», пар и компаний подруг, которые формируются уже в младшем подростковом возрасте. Конечно, и на других, прежде всего, более поздних этапах онтогенеза происходит складывание и поддержание подлинно дружеских отношений, хотя их уникальность постепенно стирается, чаще всего в связи с тем, что возникают семейные связи, порой вытесняющие дружеские на периферию отношенческой активности личности. В то же время дружба на протяжении всей жизни остается, как правило, одним из важнейших факторов поддержки личностной устойчивости, адекватной самооценки и Я-концепции, уверенности в себе, чувства психологической защищенности, будучи при этом не просто эмоциональной «подпиткой» самовосприятия, но и нередко поддержкой в чисто деловой сфере, так как совместные интересы, цели, общие воспоминания и позитивный опыт взаимодействия вооружают личность наличием подлинно референтной группы ценностно сплоченных и эмоционально спаянных проверенных годами единомышленников — соратников.
117
Дружба является одной из важнейших форм удовлетворения жизненно важной для человека потребности в присоединении, или принадлежности (аффилиации), под которой понимается «побуждение завязывать отношения, гарантирующие постоянные позитивные взаимодействия»1. Исследования, в рамках которых проводилось сравнение мироощущения людей с малым и большим числом тесных отношений показали, что «тесная дружба с теми, кому мы можем доверить самые интимные мысли, дает двойной эффект. Как заметил философ семнадцатого века Фрэнсис Бэкон: «Она удваивает радость, а горе уменьшает вдвое». Ему вторят ответы на вопрос, заданный американцам Национальным центром по исследованию общественного мнения: “Кто были те люди, с которыми вы в последние шесть месяцев обсуждали важные для вас вопросы?”. В сравнении с теми, кто не мог назвать никого, те, кто называл пять или больше близких друзей, были на 60% более склонны чувствовать себя “очень счастливыми”»2. Другие исследования подобного типа выявили еще ряд интересных фактов, показывающих значение дружеских отношений для эмоционального благополучия человека. Так, например, «те, кто не обделен радостями тесных дружеских связей, лучше справляются с различными стрессами, включая тяжелые утраты, изнасилования, увольнения с работы, болезни и т. д. ... По сравнению с солдатами армии, служащими в крупных подразделениях с непостоянным составом, те, кто служит в компактных «сработанных» соединениях типа команд ..., состоящих из 12 человек, пользуются большей социальной поддержкой и являются психически и физически более здоровыми и более удовлетворены своей карьерой. ... Из 800 выпускников колледжей Хобарта и Уильяма Смита, опрошенных Уэсли Перкинсом, те, кто исповедовал ценности “яппи”, то есть предпочитал высокий доход и профессиональный успех тесной дружбе или браку, были склонны в два раза чаще, чем их прежние соученики, чувствовать себя в значительной степени или “очень” несчастными»3.
В свете сказанного понятен традиционный интерес социальных психологов к условиям, способствующим установлению дружеских отношений между людьми. Д. Майерс выделяет три основных группы такого рода факторов: близость, сходство и физическую привлекательность.
К первой группе следует отнести, прежде всего, пространственную близость. Хорошо известно, что в начальной школе дружеские отношения чаще всего завязываются между одноклассниками, живущими по соседству. В дальнейшем «площадкой» для завязывания дружеских отношений становится весь класс. И лишь в старшей школе, да и то относительно редко наблюдаются тесные дружеские связи между учащимися разных классов. В этой динамике проявляется так называемый эффект простого нахождения в поле зрения, или эффект присутствия. Данный эффект отражает присущую большинству людей склонность «испытывать большую расположенность и давать более позитивную оценку ранее незнакомым раздражителям после их неоднократного появления в поле зрения оценивающего»4. Попросту говоря, чем больше люди находятся рядом друг с другом, тем выше вероятность возникновения между ними аттракции, постепенно переходящей в дружеские отношения.
Эффект присутствия неоднократно был зафиксирован и подтвержден экспериментально. При этом было выявлено, что «нахождение в поле зрения приводило к чувству
118
симпатии, даже если к экспонируемому предмету внимание испытуемых специально не привлекалось. ... Во время одного из экспериментов студентки, сидя в наушниках, слушали через один из них прозаический отрывок. Они повторяли вслух слова и сравнивали их с письменной версией текста, отслеживая ошибки. При этом в другом наушнике все время звучали ранее им неизвестные музыкальные фразы. Эта процедура фокусировала внимание женщин на вербальном материале, отвлекая от музыкального. Позже, когда испытуемые слышали эти мелодии среди похожих, но не звучавших при первом прослушивании, они не узнавали их. Но тем не менее те мелодии, которые они уже слышали, нравились им больше других. В другом эксперименте людям показывали ряд одиночных геометрических фигур с интервалом в одну сотую секунды, достаточным лишь для того, чтобы различить вспышку света. Хотя позже испытуемые и не могли опознать среди других фигур те, что были показаны им вышеописанным способом, тем не менее именно эти фигуры вызвали у них наибольшую симпатию»1.
Эффект присутствия важен не только для возникновения и развития, но и для поддержания дружеских взаимоотношений, которые часто ослабевают, а то и вовсе исчезают при прекращении действия данного эффекта. Типичной иллюстрацией может служить ситуация, хорошо знакомая всем, кто когда-либо отдыхал в пионерских лагерях или их современных аналогах. В конце смены члены отряда (особенно это свойственно подросткам) оживленно обмениваются телефонами и адресами, выражая искреннюю готовность поддерживать отношения и после завершения совместного отдыха. Однако на практике все ограничивается, как правило, одним-двумя телефонными звонками сразу после возвращения домой. В дальнейшем потребность в общении быстро угасает, что обусловлено, прежде всего, именно исключением партнера из поля зрения. При этом, если на следующий год данные дети вновь оказываются в одном отряде, отношения быстро восстанавливаются и «старому знакомому» отдается явное предпочтение перед новичками.
Если простое нахождение в поле зрения является, так сказать пассивной формой социальной близости, то ее активной формой выступает взаимодействие. По словам Д. Майерса, «коллеги, которые случайно оказались соседями по рабочей комнате и, разумеется, обречены на постоянное взаимодействие, гораздо чаще становятся приятелями, а не врагами. Подобное взаимодействие дает людям возможность обнаруживать в другом свои черты, чувствовать взаимную приязнь и воспринимать друг друга как сочленов некоего социального союза»2.
Однако совершенно очевидно, что далеко не все люди, постоянно попадающиеся на глаза друг другу и, более того, вовлеченные в совместную деятельность, становятся друзьями. И здесь первостепенное значение, с точки зрения возникновения и развития дружеских отношений, приобретают факторы сходства. Причем под ними понимается не столько внешняя «похожесть», хотя и она играет определенную роль, сколько близость личностных установок, взглядов, убеждений. Склонность людей предпочтительно относиться к тем субъектам в социальном окружении, чьи установки согласуются с их собственными, в социальной психологии обычно обозначается как эффект согласия. Действие данного эффекта широко известно и на уровне обыденного сознания, что нашло выражение в идиомах типа: «Подобное тянется к подобному» и «Свой своему по неволе брат». Как отмечает Д. Майерс, «эффект согласия был проверен в ситуациях реальной жизни путем наблюдения за возникновением приязни. В Мичиганском университете психолог
119
Теодор Ньюком изучал две группы, сложившиеся из 17 незнакомых студентов, переведенных из других мест. Через 13 недель совместного проживания в общежитии те из них, степень согласия которых изначально была высокой, вступили в тесную дружбу. Одна из дружеских компаний состояла из пяти студентов-гуманитариев, все они были сторонниками политического либерализма и ярко выраженными интеллектуалами. Другая группа состояла из трех консервативных ветеранов, причем все трое были в списках инженерного колледжа. Уильяму Гриффиту и Расселу Вейчу удалось следующим образом “сократить” процесс знакомства: 13 незнакомых людей (оплачиваемые добровольцы) были помещены в убежище. Зная мнение этих людей по различным вопросам, исследователи смогли довольно точно прогнозировать распределение взаимных симпатий и антипатий внутри группы. Когда Сюзен Шпрехер и Стив Дак после “знакомства вслепую” устроили свидания 83 случайным парам студентов... участники, пожелавшие встретиться вновь — таких оказалось 16% — были особенно склонны считать себя и партнеров похожими»1.
Действенность перечисленных условий возникновения дружбы между людьми может существенно усиливаться за счет фактора физической привлекательности. В статье о влиянии уже отмечалось, что индивидам, воспринимаемым как внешне «красивые», «симпатичные» и т. д., существенно легче завоевать благорасположение окружающих. Внешность человека определяет первое впечатление о нем, которое нередко оказывается самым сильным. Причем именно от степени физической привлекательности во многом зависит готовность и отношение большинства людей к простому нахождению другого человека в их поле зрения. Как сообщает Д. Майерс, «это обнаружили Викки Хаустон и Рэй Булл, когда с помощью опытного гримера обезобразили лицо своей ассистентки рубцами, синяками и родимыми пятнами. В пригородных поездах глазгского направления пассажиры обоих полов избегали садиться рядом с девушкой, появлявшейся там с обезображенным лицом. Более того, настолько же, насколько взрослые стремятся к привлекательным взрослым, маленькие дети стремятся к привлекательным сверстникам. Если судить по времени, в течение которого продолжается взаимное разглядывание, даже грудные дети предпочитают привлекательные лица»2.
Влияние внешности объекта оценивания на атрибутивные процессы подтверждено целым рядом классических социально-психологических экспериментов. В ходе одного из них, исследователи «давали учителям пятой ступени штата Миссури идентичную информацию о мальчике и девочке, но с фотографиями привлекательного и непривлекательного ребенка. Учителя воспринимали привлекательного ребенка как более умного и лучше успевающего в учебе... Печальная истина в том, что большинство из нас соглашаются с, так называемым, “эффектом Барта Симпсона”, то есть что невзрачные дети менее способны и социально готовы, чем их прекрасные ровесники. И более того, мы искренне считаем, что красивые люди обладают несомненными привлекательными чертами характера. Мы полагаем, что при прочих равных условиях более красивые люди счастливей, сексуальней, коммуникабельней, умней и удачливей, хотя не честнее или заботливее по отношению к другим людям. Собранные вместе эти представления дают стереотип физической привлекательности: что красиво — то хорошо»3.
Если говорить о «школьной дружбе», то практическому социальному психологу, работающему в образовательном учреждении, следует детально разбираться в
120
психологических особенностях подобной формы отношений развивающихся личностей. Немаловажным показателем развивающейся у подростка избирательности в отношениях со сверстниками могут служить стихийно формирующиеся и относительно устойчивые дружеские диады и группировки. Как правило, в условиях школы складываются и параллельно существуют четыре типа таких дружеских сообществ. Первый из них представляют достаточно большие (от 4 и более человек) устойчивые группы школьников, которые формируются вокруг своеобразного центра. В качестве такового выступают либо один популярный в классе учащийся, либо сплоченная дружеская диада, в состав которой входят два популярных подростка. Одна из основных особенностей такой дружеской компании в том, что ее члены оказывают предпочтение своим взаимоотношениям с «центром», а не связям между собой, которые носят скорее приятельский, чем дружеский характер. Другими словами, отличительной чертой такой неформальной группы является наличие ярко выраженного и признанного всеми лидера (или лидеров), степень близости с которым в значительной мере опосредствует взаимоотношения всех остальных. Но подобный расклад сил далеко не всегда характеризует систему межличностных отношений в дружеских сообществах. Как показывают психологические исследования, нередко в большой устойчивой дружеской группировке, несмотря на наличие в ней наиболее популярного одноклассника, отсутствует сколько-нибудь выраженное стремление к преимущественному общению именно с ним. Группы этого, второго типа держатся не столько на лидере, сколько на значимости и привлекательности для подростков общения с группой в целом. Третий и четвертый типы групп чаще всего состоят из новичков, аутсайдеров и школьников, друзья которых переменили место учебы. В этих случаях это либо устойчивые диады, реже триады, либо «осколочные» группы, образующиеся в связи с тем, что некоторые школьники лишены возможностей завязать дружеские отношения с другими одноклассниками. Традиционно дружеские отношения в социальной психологии измеряются с помощью социометрической, аутосоциометрической, референтометрической, аутореферентометрической процедур, методики выявления мотивационного ядра выбора, методики определения уровня ценностно-ориентационного единства и др.
Зависимость — неадекватно высокая восприимчивость к тому или иному внешнему воздействию, как правило, в связи с личностной неспособностью отказаться от влияния как результата подобного воздействия. В рамках психологического знания традиционно понятие «зависимость» рассматривается в психологии развития и при этом в логике, прежде всего, неопсихоаналитической парадигмы. Следует отметить, что понятие «зависимость» разрабатывалось в рамках неопсихоаналитического подхода к интерпретации взаимоотношений ребенка раннего возраста с матерью. Индивид ведет себя зависимым образом каждый раз, когда показывает, что другие люди удовлетворяют и подкрепляют его. В американской психологии акцентируется стремление ребенка к вниманию, близости и одобрению взрослых как таковых, а не к удовлетворению других потребностей. Различают инструментальную и эмоциональную зависимость. Многие авторы включают в понятие «зависимость» поиски физического контакта; стремление быть поблизости; поиски внимания; поиски оценки и одобрения; протест против разлуки; поиск помощи; задавание вопросов — хотя мотивы двух последних видов поведения трудно толковать однозначно. Критерием может служить тот факт, что зависимый ребенок в действительности не нуждается в помощи или информации самих по себе и они служат для него средством
121
контакта со взрослыми. Основные проблемы, которые рассматриваются в связи с зависимым поведением: значение для появления зависимости как социальных и индивидуальных характеристик матери, так и индивидуальных характеристик ребенка; особенности диадического общения: стиль взаимоотношений матери и ребенка; собственная активность ребенка и его воздействие на мать; как мать понимает ребенка и как ребенок управляет поведением матери. Обсуждаются и проблемы разлуки с матерью, характер привязанности, влияющие на развитие зависимого поведения» (Н. Н. Авдеева). В то же время в последние годы понятие «зависимость» приобретает все большее звучание в социальной психологии и при этом не в связи с возрастом субъекта. Кстати, в данном случае о зависимой личности как о самостоятельном субъекте можно говорить лишь условно. Дело в том, что именно ее зависимость оказывается тем основанием, в связи с которым она в психологическом плане как раз и должна рассматриваться в качестве индивида, во многом потерявшего свою субъектность. Иначе говоря, о нем более оправдано упоминать скорее как об объекте. Другими словами, в социально-психологическом смысле зависимость личности задает исследователю тот ракурс изучения проблемы, когда в центре его внимания оказываются, прежде всего, те факторы, которые и превращают личность в объект того или иного внешнего воздействия. Следует отметить, что, как правило, подобную ситуацию в силу тех или иных обстоятельств личность «задает» себе сама, будучи еще в качестве вполне полноценного субъекта. По-видимому, в качестве одного из допустимых исключений из этого правила может быть оценена суггестивная зависимость, которая по большому счету является врожденной и практически никак не зависит от воли той или иной конкретной личности, так как решающим в данном случае является изначальная, собственно индивидная предрасположенность к «внушающему воздействию». И все же то, что в современной психологии имеет отношение к тому или иному аддиктивному поведению (данная проблематика активно разрабатывается сегодня в рамках, например, психологии здоровья), может и должно рассматриваться, с одной стороны, как свободный личностный выбор, а с другой — как выбор, может быть, и не осознанный потери собственной личностности. Следует понимать, что интернет-зависимость, зависимость наркотическая или алкогольная, зависимость от азартных игр и т. п. хоть принципиально и различаются по социальным последствиям, но в личностно психологическом плане — суть одно, а именно — готовность отказаться от субъектности во имя того, чтобы удовлетворить, как правило, актуальную потребность, неадекватным способом поддержать уровень своей самооценки, уровень притязаний, компенсировать реальные или мнимые представления о своей личностной несостоятельности.
Проблеме утраты человеком своей субъектности большое внимание уделял создатель гуманистического психоанализа Э. Фромм. Он считал ее одной из ключевых проблем современного общества, превращающего человека в своего рода одушевленный придаток современных технологий и массового производства: «Человек превращается в предмет, похожий на шестереночку огромной машины, и перестает быть человеком. Он проводит львиную долю своего времени на работе, которая его совершенно не интересует, с людьми, которые ему абсолютно неинтересны, изготавливая вещи, к которым он совершенно равнодушен, а те изделия, которые он не производит, он потребляет. Он вечный ребенок с открытым ртом, который без всяких усилий со своей стороны, без какой-либо внутренней активности принимает все то, что предлагает ему индустрия, разгоняющая скуку (и скуку же порождающая), — сигареты, алкоголь, кинофильмы, телевизионные передачи,
122
спорт, лекции — причем все это жестко ограничено его платежеспособностью». Подобный инфантилизм и инертность человека в современном индустриальном обществе Э. Фромм считал «...одной из самых патологических черт его характера», являющейся при этом лишь отражением «...синдрома всего общества, который можно было бы назвать синдромом отчуждения»1.
При этом как считает Э. Фромм, «под отчуждением понимается такой способ восприятия, при котором человек ощущает себя как нечто чуждое. Он становится как бы отстраненным от самого себя. Он не чувствует себя центром своего мира, движителем своих собственных действий, напротив, он находится во власти своих поступков и их последствий, подчиняется или даже поклоняется им. Отчужденный человек утратил связь с самим собой, как и со всеми другими людьми. Он воспринимает себя, равно как и других, подобно тому, как воспринимают вещи, — при помощи чувств и здравого смысла, но в то же время без продуктивной связи с самим собой и внешним миром»2.
Механизм развития отчуждения и связанного с ним состояния зависимости как следствие акта отказа от собственной субъектности ради удовлетворения актуальных потребностей неадекватными способами Э. Фромм отчетливо показал на примере такого универсального социогенетического явления, как идолопоклонство: «Основное различие между моно- и политеизмом заключается не в количестве богов, а в факте самоотчуждения. Человек тратит свою энергию и художественные способности на сооружение идола, а затем поклоняется этому идолу, представляющему собой не что иное, как результат его собственных человеческих усилий. Его жизненные силы перелились в “вещь”, которая, превратившись в идола, воспринимается не как результат его собственных созидательных усилий, а как нечто отдельное от него, возвышающееся над ним и противостоящее ему, вещь, которой он поклоняется и подчиняется. ... Идолопоклонник преклоняется перед творением своих собственных рук. Идол представляет в отчужденной форме его собственные жизненные силы. ... В идолопоклонстве человек склоняется перед отражением своего собственного отдельно взятого свойства и подчиняется ему. Он не ощущает себя центром, из которого исходят активные деяния любви и разума. Точно так же, как и его боги, он сам и его ближний тоже становятся вещами»3.
Совершенно аналогичный механизм действует и в случае отказа индивида от собственной субъектности «в пользу» другого лица, организации, политической партии, идеологической доктрины и т. д.
«В этом смысле каждое проявление смиренного поклонения — это акт отчуждения и идолопоклонства. То, что обычно называют «любовью» — нередко всего лишь почти тождественное идолопоклонству явление отчуждения с той только разницей, что объектом подобного поклонение служит не Бог, не идол, а другая личность. При этом типе подчинения любящий человек переносит на другого всю свою любовь, силу, свои мысли и воспринимает любимого как существо высшее, находя удовлетворение в полном подчинении и преклонении. Это означает его неспособность не только воспринимать любимого человека как человеческое существо в его или ее истинной сущности, но и ощущать полностью свою собственную сущность как носителя созидательных человеческих сил. Как и в случае религиозного идолопоклонства, он переносит все богатство своей личности на другого
123
человека и теперь уже воспринимает это богатство не как свое собственное, а как нечто отчужденное от себя и вложенное в кого-то другого; обрести связь с этим богатством он может, только подчинившись другому человеку или растворившись в нем. Это же явление наблюдается в случае раболепного подчинения политическому лидеру или государству. На самом деле и вождь, и государство есть то, что они есть, лишь с согласия руководимых ими. Но они превращаются в идолов, когда человек переносит на них все свои силы и поклоняется им, надеясь с помощью покорности и почитания вновь обрести частицу своих же сил»1.