Формулировка метода внушенных[71] эмоциональных рефлексов при дрессуре животных

Если считать открытие новых методов исследования прогрессом для науки, то выведенные мною законы эмоциональных рефлексов в настоящее время должны являться, именно, прогрессом в зоопсихологии.

Законы эти формулированы мною в сжатом виде так:

1) Эмоциональные рефлексы осуществляются без труда (в моем случае), если они передаются животному путем мысленного внушения при условии установления психического контакта между человеком и обезволенным животным.

2) Внушение эмоциональных рефлексов животным осуществляется независимо от наличия преград между взором человека и взором животного таких, как, например: экраны тканевые, деревянные, металлические, парафиновые и др.

3) Внушенный эмоциональный рефлекс, оставляя следы в мозгу животного, может осуществить затормаживание внушенного следом за ним рефлекса. В то же время первоначальный рефлекс может возбуждаться вновь при попытке к внушению последующего рефлекса, благодаря этим же следам.

4) Однажды задуманное и отмененное внушение оставляет следы в мозгу экспериментатора, благодаря чему, помимо его воли, при попытке нового внушения, животное исполняет первое внушение (отмененное). При второй попытке осуществить отмененное (первое) внушение, осуществляется второе.

5) Внушение эмоциональных рефлексов животному может осуществляться без применения со стороны человека каких-либо знаков, действий и др. обстоятельств, необходимых для руководства животному, но применение этих знаков и др. условностей значительно облегчает задачу внушения вначале и в то же время в значительной степени способствует успешности выучки, дрессировки животного впоследствии.

6) Применение болевых ощущений и длительных голодовок при механической дрессировке животных, доставляя физические страдания животным, в значительной степени уступает по своей успешности методу дрессировки путем применения внушенных эмоциональных рефлексов.

7) При дрессуре животных по методу внушенных эмоциональных рефлексов достигается прежде всего психический контакт с животным, затем получается ассоциация идей одинаковая у человека и животного. Вслед за этим животное выполняет последовательно внушенные закономерные движения – реакции.

8) При достаточно частом повторении искусственно воспитанного эмоционального рефлекса, таковой животным как бы зазубривается и затем переходит в привычку.

9) Привычка у животного со временем устанавливается настолько сильной, что искусственным торможением впоследствии можно ее лишь видоизменить, но для полного искоренения потребуется длительное время и значительные усилия.

10) Благодаря отсутствию механических воздействий при применении внушенных эмоциональных рефлексов, отсутствуют и явления торможения, отсюда метод вызывания внушенных эмоциональных рефлексов обладает максимумом чистоты и точности воздействия.

11) Новые рефлексы создаются из натуральных наличных у животного рефлексов путем парциального (дифференциального) затормаживания (и растормаживания) некоторых из частей этого рефлекса и путем закрепления, а и иногда последующего усиления или видоизменения полученной новой комбинации.

Что такое «внушение».

Я привел факты. Теперь попробую дать этим фактам посильное объяснение. Над загадочной областью внушения, стараясь объяснить это явление, я думаю давно, начиная с 1894 года, когда впервые я случайно натолкнулся на способность животного без слов понимать человека.

Сильное мысленное желание, чтобы моя «Бишка», никогда не кусавшаяся, укусила за локоть жену, привело к тому, что «Бишка», хотя и не охотно, но исполнила это внушение, крайне удивив жену, которая не знала о внушении и заподозрила «Бишку» в заболевании бешенством. Подробное описание этого случая я привожу во второй части в моих воспоминаниях.

С тех пор я думаю над этим загадочным явлением, но до сих пор не пришел еще к определенному выводу. В разное время я останавливался на различных объяснениях. Приведу эти объяснения в том порядке, как я их записывал.

В эпоху около 1905 года было общее увлечение таинственными, невидимыми силами, спиритизмом и т. п. И вот, может быть, под влиянием царивших идей, я стал считать сущностью внушения – излияние особенного флюида, с помощью которого и передается внушение. Я думал тогда, что флюид, или энергия, во время внушения передается от внушающего воспринимающему прямо, непосредственно, помимо органов чувств, и с ним вместе передаются идеи, чувства и желания. Так, я думал, что качество или количество флюида играет первую роль при внушении. Флюид или энергия также вырабатываются организмом, как и другие силы и качества, свойственные человеку. Но энергия бывает различная, т.-е. сильная и слабая. Слабое проявление энергии, или слабый флюид, также можно определять количественно, т.-е. флюида может быть очень много и очень мало. Это одно и тоже – что качественно, что количественно; смысл один и тот же, и при внушении возможны уклонения в ту и другую сторону. От уклонения зависит и качество опыта: сильная энергия или большая энергия – и опыт яркий и точный, слабый флюид или малый – и опыт плохо, туманно, приблизительно выражен. Вот что пишет Ан. К., в журнале «Ребус»: 9-го января 1907 г. «Нормально душа и тело развиваются гармонически, параллельно, но гармония нарушается, часто проявляются уклонения в развитии и функциях души и тела. Наросты, отложения от увеличения продуктивной деятельности клеток, тканных элементов, в одной части организма нарушают целость и заставляют его функционировать анормально. Ничтожная нервная клетка, под влиянием случайной причины, может расстроить весь великолепный организм мозгового аппарата и дать начало своеобразным отправлениям. Лунатизм, истерия, галлюцинации и прочее – все это явления этого порядка; здоровый организм их не знает. Медики правильно поступают, изучая прежде здоровый организм, а потом больной. Прежде анатомия, физиология, психология, а потом патология, терапия и психиатрия».

Из этого я заключаю, что каждое отклонение от нормального дает нам что-то особенное, своеобразное, что при близком ознакомлении и изучении в свою очередь приводит нас к пониманию чего-то нового, из ряда вон выходящего, того, что обычная норма скрывает от нас.

Флюиды могут быть разные: мой, ваш, их. «Убеждения людей придают соответствующее свойство их флюиду» (говорит Ан. К). Мы теперь знаем, что есть флюид отрицательный, парализирующий флюид положительный, что интенсивность флюидов не одинакова, а в качестве их все дело. Может быть, что при случайном внушения «Принцу» был мною дан не столько качественно сильный флюид и его так было много в момент внушения, что он, не отклоняясь в сторону, прямо действовал непосредственно на подсознательный мозг «Принца», а затем при повторении опытов он был уже настолько слаб и мал, что действовал на «Принца», только раздражая его покой.

В первом случае, при гипнотизировании взглядом собаки Ланина, сила моего флюида была чрезмерная, качество энергии превосходное, – и я усмирил и покорил. Но попробуй я вторично, – наверное, мне не удалось бы, и я был бы изуродован, а может быть и умерщвлен. Инцидент с медведем тоже был только редким исключением, таким же случаем, как и со львом.

Все последующие опыты были слабые потуги проявления моего флюида.

Я в последнее время при моих опытах внушения и самовнушения уже ясно ощущаю в себе качество в данный момент энергии, т.-е. сильный ли был, или много ли было во мне флюида. При измерении моего пульса почти всегда после трех опытов он повышался до 120. Опыты самовнушения в последний год (1908) моей ужасной болезни (ангина пекторис) настолько меня облегчали, что в сравнении с прошлым годом я почти здоров.

В конце сентября 1908 г., познакомясь с работами доктора Котика, я писал:

«Доктор Н. Г. Котик пишет, что психическое и физическое соединены между собою в виде мысли и мозга» (стр. 13 – 14)[72].

Многие данные экспериментальной психологии заставляют нас предполагать участие мысли, т.-е. психических процессов, в так называемых бессознательных и даже рефлекторных актах, а такой основательный и осторожный психолог, как Джемс, принимает даже за «основной факт» своей науки то положение, что не только известные душевные состояния, как, например, волнение, но все вообще психические явления, как таковые, даже чисто мыслительные процессы и чувствования, по вызываемым ими результатам суть двигатели[73].

Раз мысль вызывает механическую работу, раз мысль есть двигатель, то она должна представлять собою форму энергии, которая вполне аналогична целому ряду других форм мировой энергии, способных также вызывать механическую работу и быть двигателями— иными словами, мысль есть одна из многих форм мировой единой энергии.

Отличительное свойство этой энергии есть способность являться нам в виде представлений, поэтому мы назовем ее психической энергией или психоэнергией. Проникая в смысл написанного и в самого себя, я чувствую правоту научных определений д-ра Котика. Чем иным можно назвать, как не энергией, мое психическое напряжение во время опытов внушения животным! Я произвожу мысленное усилие, напрягаю, сосредоточиваю мою волю. Разве эти усилия не есть часть моей силы, затрата моей энергии? Сила, энергия и воля – вот те стимулы, которыми я произвожу мои эксперименты с животными и с самим собой (внушения и самовнушения); несомненно, что только посредством моей психической энергии я действую на обезволенных животных и на себя. Каждый раз после трех или четырех опытов у меня учащается пульс до 120 ударов в минуту, но затем наступает реакция в виде сильного переутомления.

Разве это не говорит за то, что психоэнергия есть двигающая сила?

Эту силу я беру как бы взаймы у природы и потом отдаю с процентами в виде ее упадка, иногда и головной боли, сердцебиения и болезненного сжимания сердца.

Как хорошо было бы проверить все это научными методами с свидетельством ученых.

Д-р Котик пишет: «Трата нервной энергии выражается в увеличении (усиленном выделении) продуктов распада нервно-мозговой ткани и сказывается в наступающем общем чувстве умственного утомления»[74].

«Мы признаем, – говорит Оствальд, – что энергия, связанная с сознанием, есть наивысший и самый редкий вид энергии из всех нам известных; она образуется только в особенно развитых органах – даже мозг различных людей выказывает чрезвычайное различие в количестве и деятельности этой энергии»[75].

Вот почему у многих, пробовавших внушать моим животным, ничего не выходило, или выходило наполовину. Мне самому не всегда удаются опыты, несмотря на то, что я частыми сеансами и контрольными опытами как бы развиваю в себе способность управлять мыслями. Я умею ярко, детально, с мельчайшими оттенками представить в своем воображении нужный предмет и действие. Напрягаю свою волю, как бы мысленно толкаю животное, и почти всегда одинаково, но опыты проходят не одинаково удачно. Часто, помимо моей воли, незаметно для меня, в моем подсознании происходит какой-то процесс. Я приведу пример. Агент (загадыватель) задает мне в следующей форме задание (буквально): «Внушите вашей собаке, чтобы она подошла ко мне и взяла карандаш; нет, лучше, чтобы она взяла его со стола; впрочем, пусть подойдет к стулу и возьмет эту перчатку»... Я, по обыкновению, перед тем как внушать, смотрю на то место, по которому собака должна, соскочив со стула, пройти; затем перевожу мой взор на стул и уже потом на конечную цель – смотрю на перчатку. Все это я стараюсь зафиксировать в своем мозгу, т.-е. путь, по которому собака должна идти – пол, стул и перчатку.

Затем сажаю собаку против себя и, смотря ей в глаза, все это представляю в своем воображении, затем последний приказ мысленно «и д и», и я отхожу в сторону, давая ей путь к исполнению. Собака соскочила со стула и направилась к загадывателю-агенту, тронула его руку своим носом... Я, видя, что собака идет не туда, и думая, что я недостаточно ей внушал и рано пустил для исполнения, невольно кричу: «Пик», «иси»! Тотчас же собака направляется к столу и нерешительно поднимает голову наверх, ходит около стола, описывая круг, а затем, попадая в полосу внушенного пути, быстро подбегает к стулу и так же быстро хватает перчатку.

Ясно, что помимо моей воли и совсем для меня незаметно, первое задание агента оставило след в моем мозгу, в моем подсознании как бы отпечатались вид руки агента с карандашом и стол.

Несколько раз я, раздосадованный, оставлял опыты, считая их неудачными, видя, как собака брала какой-нибудь предмет, о котором я и не думал. Но я ошибался, ибо невольно, бессознательно, как-то вскользь, все-таки я фиксировал предмет в моем подсознании. Эти результаты опыта с научной точки зрения были куда интереснее, чем эффектные исполнения заданного. В этих случаях ясно и доказательно представлялось, что другие иные побочные мысли или, лучше сказать, попутные представления картин и следы мимолетных впечатлений, тоже оставляют след и являются памятью в нашем подсознании.

Все эти явления необходимо проверить строго научно. Единственным средством я считаю, это продолжать работу мне не одному, а со специалистами и сделать не менее 100 последовательных опытов. Тогда цифровые данные нам укажут многое. Всю эту работу очень хотелось бы произвести как можно скорее, пока я еще жив».

Так писал я в 1908 г. Затем мне пришлось ознакомиться с работами акад. Бехтерева. Я обратил внимание на новые стороны вопроса. В процессе внушения многое, что раньше казалось мне неясным, прояснилось. Взгляды мои стали определеннее, и я писал уже следующее:

У людей уже давно под словом «внушение» установилось понятие автоматической передачи мыслей одного другому, независима от воли воспринимающего.

Под это слово подводят гипнотические явления, т.-е. внушение в особом дремотном состоянии, которое называют гипнотическим сном. Сюда же относят внушение в бодрственном состоянии при условиях особого подавления воли, например, в толпе, при сомнамбулизме и т. п. Сюда же относят и так называемое мысленное внушение, т.-е. передачу мыслей на расстоянии, без слов.

Мои опыты являются опытами внушения животным без слов, при помощи одного напряжения мысли.

Часто скептицизм свидетелей моих опытов заставлял меня, по выражению проф. Ф. Е. Рыбакова, слоняться из угла в угол и не давал мне возможности определенно и ясно возражать и доказывать скептикам наличность явлений, вызываемых моей «интуицией», да и я, по правде сказать, много лет пользуясь этими явлениями на цирковой арене, не мог объяснить их сущности. В последние годы, отдавшись серьезно молодой науке зоопсихологии (вылившейся у меня главным образом в изучении психорефлексологии, которая в настоящее время делает свои первоначальные шаги), я стал отчасти понимать и расшифровывать эти загадочные явления, проходящие по всей моей работе.

С 13-летнего возраста, т.-е. 46 лет тому назад, я впервые начал пользоваться рефлексами у животных, что я называл тогда дрессировкой. На много позднее ученые, как-то: академики Бехтерев и Павлов, обратили свое внимание и стали изучать рефлексы, выявляя их в своих лабораториях механическим оперативным путем, как-то: электрическим током, кислотой, световыми раздражениями и т. п. Я же, наоборот, оперировал, вызывая рефлексы путем психического воздействия. Это есть уже совсем другой оригинальный, мой способ, не механический, какой практикуется до сих пор в лабораториях Бехтерева и Павлова, а непосредственное воздействие на психику животного. К механическим способам мой способ имеет только косвенное отношение постольку, поскольку болевые или насильственные приемы действуют на психику живых существ (розги на ученика, кислота на выделение слюны у собак и проч.).

Самый процесс выявления некоторых реакций очень разнообразен и нами в нашем учреждении почти определен. Некоторые процессы подлежат дальнейшей разработке и определению экспериментальным путем.

К таковым реакциям относятся, по-моему, вызываемая мною у попугая «Жако» половая мимика, т.-е. токование, сопровождаемое символической мимикой (призывной свист), сопутственно-подражательная мимика белого какаду, вызванная психо-рефлекторная мимика у собак, отбрасывание ими задними ногами воображаемой земли, аналогичная психо-рефлекторная мимика у курицы (разрывание земли), использованная мною для ее игры на цитре, и ее символическая мимика передачи корма своим цыплятам, воображаемое зарывание лисицей корма носом, дутье в музыкальный рожок собаки «Дэзи», заданное количество раза лая, усыпление, почесывание, потягивание, зевота, чихание у собак и мысленное приказание им подачи различных предметов и т. д.

Я разделяю все ассоциации на 3 группы, мне известные, которыми я пользуюсь при так называемой дрессировке.

1-я группа, – это простые, мне вполне понятные рефлексы, которыми посредством вкусопоощрения, интонировки и повадко-приманки (моя терминология) я заставляю животных брать, тянуть, толкать, передвигать по нужному мне направлению различные предметы, преодолевать препятствия на пути своего следования и т. д.

Ко 2-й группе я причисляю вызывание чувств у животных, т.-е. в любой момент вызываю у некоторых животных чувства, побуждающие их на чихание, зевоту, почесывание, потягивание, различные ощущения, связанные с духовной организацией животных, вызываю различные психические переживания, как-то: радостный лай, страдальческий вой, злобу, угнетение и т. д. (См. киноленту: «И мы, как люди», разыгрываемую моими животными).

К 3-й группе я отношу не совсем понятную для меня комбинацию ассоциаций, т.-е. представление в уме животного моих мозговых представлений, передаваемое в его сознание или подсознание. Эти ассоциации идей мы .называем мысленным внушением.

Прежде чем рассматривать механизм внушения, постараемся определить, в чем состоит процесс обыкновенной передачи мыслей от одного к другому при помощи словесных символов.

Словесная передача мыслей есть действие, посредством которого происходит оживление следов в корковых центрах перципиента; внешние впечатления оставляют след в мозгу, способный к оживлению как у экспериментатора, так и у перципиента. Оживление нужного следа в мозгу перципиента есть действие, наталкивающее на нужный след, который может, благодаря сцеплению одного следа е другими, привести к нужной реакции. Наталкивание на известную идею есть процесс установления ассоциаций и условных рефлексов.

У людей это наталкивание происходит посредством словесного символа, а у животных по-моему словесные символы заменяются иным языком, т.-е. пониманием движения всех живых существ, встречающихся на их пути.

Особенно обращаю ваше внимание именно на это чувство у животных, которое настолько сильно развито в особенности у доместицированных животных, что движения человека, для него самого незаметные, наталкивают животное на предугадывание последующих действий.

«Каждый след возбуждает, – пишет акад. Бехтерев («Объективная психология», стр. 328), – другой след, с ним связанный, и оживляет его.. Поэтому и в повседневной жизни впечатление постоянно восполняется целым рядом других следов, заимствованных из прошлого опыта.

Что касается передачи мыслей, то дело идет здесь о прививании при посредстве словесного символа одним лицом другому того или иного следа».

Повторяю: разве нельзя допустить, что оживление и прививание следов у людей происходит посредством словесных символов, а у животных может происходить не только посредством слова, а и посредством движений произвольных и непроизвольных, заменяющих в этих случаях словесные символы, тем более, что животные одомашненные гораздо тоньше понимают мимику, как я говорил выше, и движения человека, чем его слова, как таковые. Естественно, что животное воспринимает, усваивает сопутствующее слову движение, мимику и интонацию раньше слова, и только долгая практика заставляет его ассоциировать это движение, мимику, интонацию с данным словом.

Одомашненные животные понимают мимику и движения человека несравненно тоньше самого человека, замечая то, что для нас проходит совершенно незамеченным, чем и объясняется так называемое предугадывание животными желаний и действий человека. (См. мой зоопсихологический очерк «Мои четвероногие и пернатые друзья», стр. 46 – 53). В указанном очерке я описываю дрессировку моих морских львов. В нескольких случаях я был сам поражен, как морской лев «Лео» давал «предметный урок» другому, вновь приобретенному мною в то время морскому льву «Ваське». Его предугадывание моих желаний настолько сильно меня поражало, что я даже имел поползновение быть согласным с монистами сверху и чуть не стал объяснять поведение «Лео» в этих случаях антропоморфным, но в настоящее время, точно анализируя и восстанавливая детально в своей памяти поведение «Лео», я вижу только ясный пример особой способности предугадывания у животных. Многократные движения моего тела были усвоены «Лео» до поразительной тонкости: по незаметным для меня моим движениям «Лео» догадывался, что рыбу – цель его стремления – он получит от меня только тогда, когда «Васька» будет сидеть на своей тумбе и не будет бояться летящего к нему мяча. Косвенно помогая мне дрессировать «Ваську», «Лео», понятно, только желал получить скорее рыбу. Да много еще и других примеров из моей практики доказали мне правдивость моих предположений, что животные обладают особыми качествами, как-то: особо обостренным зрением, слухом и предугадыванием. Предугадывание животных принимается людьми, не вникающими в их психику, за какое-то предчувствие и предсказание; от этого в народе и появились различные ложные поверья, как-то: вой собаки, предсказывающий покойника, и тому подобные вздоры. Благодаря вот этому предугадыванию можно объяснить и оживление следов в мозгу животного и наталкивание, как бы подсказывание во время передачи мыслей ему, а потому я в праве утверждать, что каждое незаметное для меня мое движение, вплоть до ритма дыхания и пульсации, может содействовать в данных случаях оживлению следов в мозгу собаки и, благодаря сцеплению других следов, наталкивать на действия, требуемые от животного. Благодаря этой-то способности животных и оказывается возможным сравнительно легко внушать им без слов.

Внушение отличается от простой передачи мыслей тем, что при внушении оживление следов совершается автоматически, помимо участия воли и критической мысли воспринимающего. Чтобы это произошло, необходимо, чтобы воля так или иначе была подавлена. При гипнотическом внушении подавление воли происходит через посредство наступающего гипнотического состояния. При жизненных случаях в бодрственном состоянии воля может быть подавлена влиянием авторитета, силой привычки и тому подобное. В моих опытах внушения животным воля подавляется главным образом при помощи доместикации, одомашнивания. Чем выше мой авторитет в глазах животного и чем более, говоря вообще, оно меня привыкло слушать, тем скорее осуществляется внушение.

Собака при этом как бы читает мои мысли, пользуясь своей способностью предугадывания, но моим непроизвольным движениям, по интонации голоса и т. п. Привыкнув вообще меня слушаться, она не оказывает внушению внутреннего сопротивления, и мысли непосредственно вызывают требуемые действия.

Однако для подавления воли животного мне обыкновенно приходится еще производить некоторое внутреннее волевое напряжение. Вот это-то внутреннее напряжение, желание мое во что бы то ни стало оживить у животного требуемый след, ведущее к подавлению воли животного, и составляет, в сущности, главный момент внушения.

Попробую проследить за одним из актов внушения: предположим, мне необходимо внушить собаке, чтобы она зевнула. Уловив момент спокойного состояния собаки, я прежде всего вызываю различными приемами ее сосредоточенное внимание на меня, без коего невозможно ни одно внушение (так же, как и у людей). Понятно, животное должно быть раньше воспитано для восприятия внушения, т.-е. необходимо стать для него авторитетом, так же как и для гипнотизируемых людей.

Сосредоточенное внимание, как у людей, так и у животных подготовляет почву для различных внушений, и если внушение есть действие, посредством которого происходит автоматически оживление следов в мозгу, и если внешние впечатления у животных так же, как и у людей, оставляют след в корковых центрах, способных к оживлению, – то животное так же, как и человек, должно поддаваться внушению.

Вернемся к акту внушения зевоты. Фиксируя собаку взглядом, я представляю в своем воображении акт зевоты, сам невольно и незаметно для себя сокращаю на своем лице мышцы, принимая вид, соответствующий этому акту. Как известно, очень часто у людей бывает особая мимика на лице, выражаемая в стискивании челюстей при подавлении зевоты. Собака напряженно смотрит на меня, старается уловить, угадать, предугадать мое желание и, видя, предположим, особенное сокращение мышц на моем лице и зная по предыдущим опытам все последующие движения лица при зевоте, невольно как бы заражается и воспринимает образы зевоты, оживляя тем у себя соответственный след, и, понятно, с его оживлением получает чувство от этого следа. Понятно, это только моя гипотеза. Затем получается ассоциация чувств, которая тотчас же и выразится в яркой реакции, т.-е. за навязанным чувством зевоты появляется и самая зевота. Эта реакция тотчас же мною закрепляется вкусопоощрением. После второго, третьего опытов реакция уже переходит в сложный эмоциональный рефлекс. На «процессе оживления следов основана, между прочим, и наклонность к повторению внешних реакций одного и того же рода, переходящих затем в привычку», как сказал Бехтерев в своей «Объективной психологии», стр. 295.

Итак, с точки зрения сравнительной психологии – если сопоставить внушение человеку с внушением животному – получится аналогия, но неполная. Животное поддается внушению легче, чем человек, и вот почему: как известно, важнейшие психические признаки во время внушения выражаются в подавлении воли. У человека воля в процессе внушения сопротивляется внушающему. Происходит борьба сомнений и вместе с тем внимание рассеивается, что сильно отражается на результатах внушения. У животных сомнений такого рода быть не может. Колебаний и рассуждений животное не знает, и воля его гораздо подавленнее, чем у человека, на что в большой степени влияет и доместикация. Внешняя реакция, переходящая в привычку у собак при внушении, настолько ярко видна, что не оставляет сомнений. Мы видим перед собой «Марса» после моих внушений, который постоянно почесывается, потягивается и т. д. Рисуется картина больше привычки, чем органической потребности. В подтверждение этого могу сказать, что тщательные исследования- ветеринарным врачом П. М. Иловайским поверхности кожи у «Марса» не оставили ни малейшего сомнения о здоровьи его кожи; не оказалось и следа экзем, чесоток и т. п. И после двух ванн почти под ряд собака так же чесалась, как и до ванны. Наступающий зимою холод, во время которого паразиты проявляют себя гораздо слабее, ни на одну йоту не изменил частых почесываний собаки. Ясно – установилась привычка.

Приведу еще пример: предположим, усыпление собак. Приступая к усыплению (замечу – в первый раз) какой-либо собаки, я брал голову животного в руки и фиксировал ее взглядом. Естественно, собака протестует, стараясь освободить голову, но как только она делает усилие освободить ее, я тотчас же сильнее нажимаю пальцем ее кожу. По мере ослабления протеста с ее стороны, ослабляю и я свой нажим. Легкое придавливание пальцами на кожу помогает усыплению. Здесь наблюдается явление, подобное каталепсии. То же самое явление наблюдалось мной и у Капибары в свое время. При легком поглаживании и прикосновении моих рук, животное впадало в неподвижное сонливое состояние. Эти физические, чисто механические воздействия. Напоминают пассы, применяемые к людям. Для той же самой цели, кроме пассов, служат и слуховые ощущения, т.-е. наступающая перед опытом тишина. При вторичном опыте фиксация взгляда, пассы, тишина наталкивают на идею сна. Последующие за вторым опытом эксперименты служат уже установлением и закреплением ассоциаций идеи сна. Как у людей, слова: «Вы сейчас уснете!» служат стимулом к гипнотическому сну, так и у животных, вместо словесных символов, служат движения экспериментатора, посадка животного на определенное место, фиксация взглядом, наступающая тишина и т. д. – есть стимул сна.

При повторении различных опытов, для установления рефлексов, – стоит только мне бессознательно, как-то особенно посмотреть собаке в глаза (как я делал это при усыплении) – она уже начинает настораживаться, вопросительно приподнимает уши и почти тотчас же щурит глаза. Частые повторения усыпления, т.-е. вызывание оживления одних и тех же следов, переходит в привычку (см. ак. Бехтерев «Объективная психология», стр. 295).

На одном из наших запротоколированных заседаний я поминутно усыплял и будил «Марса» несколько раз.

Вызываемый мною искусственно сон «Марса», являющийся, по моему, одним из видов эмоциональных сочетательных рефлексов, все прочнее и прочнее устанавливается, переходя эволюционным путем в привычку. С людьми происходит то же самое. Первые сеансы усыпления требуют затраты более продолжительного времени; последующие же все менее и менее. Отсюда видно: вызванный сон первоначально ассоциировался со слуховыми эффектами (тишина), зрительными (фиксация взгляда) и осязательными (надавливание кожи – субъективное ощущение). При последующих опытах слуховые эффекты (тишина) исчезали, и собаки усыплялись при шуме и игре на рояле. Далее я переставал надавливать на кожу, и было только достаточно одного взгляда. Для оживления следов достаточно было вызвать хотя бы один из целого сцепления следов, чтобы получилась нужная реакция. Итак, наталкивание на оживление следов постепенно упрощалось, оставалось одно из раздражений, которое при частых повторениях настолько укреплялось, что один только намек на это ощущение вызывал нужную реакцию, переходящую в привычку.

Доказательством выше приведенного может служить и следующее, недавно мною замеченное. Перечитывая протоколы наших заседаний, я невольно обратил внимание на следующие действия «Марса». В протоколе было отмечено, что собака после подготовительных приемов к внушению, т.-е. посадки на кресло и фиксации взглядом, вместо исполнения задания два раза соскакивала с кресла и оба раза брала одно и то же место, укладываясь (как она это постоянно делает перед сном) «калачиком». Чем больше я вдумывался, почему собака не исполняет внушаемого, а тотчас же ложится, приготовляясь спать – тем понятнее мне становилось ее поведение. Ясно, что только после того, как собака замечала устремленные на нее мои глаза (как это я делал при внушении сна), у нее тотчас же проявлялся след на сон, и она, повинуясь, шла спать. Я сейчас припоминаю, что такого рода действие «Марс» проявлял и раньше, т.-е. сначала брал верное направление и вдруг уходил под стол и там ложился, приготовляясь спать. Это, мне кажется, происходило вследствие того, что я или слишком долго или слишком коротко фиксировал его взглядом. Тут невольно приходит на ум вывод, что первые опыты усыпления и частые повторения одинаковых внешних раздражений как бы выпирают последующее какое-либо внушение и несмотря на то, что я второй и третий раз понукаю словами и движениями, стараясь изменить неверное направление собаки, она не обращала на это никакого внимания и стремилась опять на то же место, чтобы уснуть. Я думаю, что это стало происходить после частых опытов усыпления (см. протоколы № 33 и 34).

В обыденной же жизни «Марс» всегда исполняет мои приказания и повинуется мне.

Предполагаю, что после этого сеанса «Марс» все хуже и хуже стал поддаваться внушениям, т.-е. исполнять различные наши задания. Частые внушения сна все время преобладали и мешали собаке в последующих внушениях. Напоминаю вам, что. первые внушения «Марсу» выполнялись почти безошибочно до опытов над его усыплением. У людей наблюдается то же самое. Перед усыплением – спокойное, удобное положение тела, словесные символы: «Вы сейчас уснете»... «У вас уже тяжелеют веки»... «Вы не можете открыть глаз» и т. д. При повторении подобных опытов слова эти уже заменяются одним словом «спать», и пациент тотчас же впадает в сонное состояние.

Предлагаю в ближайшем будущем поставить следующие опыты: внушать до усыпления, после усыпления, и найти способ внушать в процессе усыпления, как это происходит у людей. Я думаю, что, применяя вкусопоощрение и наталкивая на оживление другого следа, можно получить интересные результаты.

Вот, например, как установилась случайно ассоциация чесания у «Дэзи» в процессе усыпления. Летом, в жаркие дни, когда я в греческом зале на высокий стол сажал собаку, фиксировал ее взглядом и усыплял, отмечая продолжительность времени усыпления, стремясь усыпить в наиболее короткий срок, как впоследствии и достиг в 2 минуты, я досадовал на то, что, впадая в сонливое состояние, собака часто просыпалась от укуса назойливых мух. «Дэзи» вздрагивала, открывала полузакрытые глаза и чесалась. Снова мне приходилось, напрягая энергию, усиленно фиксировать глазами. Прошли жаркие дни, изгнаны мухи, посажена собака на прежнее место и начался сеанс усыпления. Собака медленно опускает, качая в дремоте, голову. Я мысленно, следя за ней, приказываю: «Ну, спи скорей!» Моментально возникает опасение, как бы случайно не укусила муха. Вслед за моей мыслью собака начинает чесаться. Таким образом, повторялось также и в другой и третий раз; к моей досаде, несмотря на то, что не было мух, мой фиксирующий взгляд заставлял ее моментально чесаться. Установилась крепкая ассоциация. Для меня непонятно одно: оказывали ли влияние мои мысли об укусах, или установилась ассоциация чесания с фиксацией взгляда. Для проверки себя я пробовал через дверь музея внушать чесание «Дэзи», находящейся на столе греческого зала, и она в большинстве случаев чесалась. Также для меня непонятными остались до сих пор опыты внушения собакам, когда они исполняли задания, не видя меня, входя в другую комнату. Загадочным является также для меня факт исполнения заданий при заграждении меня экранами.

Итак, мои тезисы таковы: явления внушения у животных существуют, как и у людей. Внушение можно определить как действие, автоматически наталкивающее на оживление следов, независимо от воли воспринимающего. Животные обладают особой способностью, недооцененной людьми, подмечать и предугадывать различного рода движения и изменения в окружающей обстановке, вплоть до атмосферических изменений, вследствие чего они и понимают внушение без слов. Необъяснимыми для нас являются, надеюсь, пока факты успешного внушения на расстоянии за экранами. Наука только не успела дать им своего объяснения. Будем работать и надеяться, что это «только» скоро будет вычеркнуто для нас навсегда.