См.: Н. Т. Wilkins. Flying Saucers on the Attack, p. 138 (прим. автора)

и суеверия (утренний паук — неприятность, вечерний па­ук — надежда). О «тронутом» человека по-немецки гово­рят: «У него на потолке паук», «У него на чердаке паути­на». Наш соотечественник Иеремия Готтхельф¹ в своей книге «Черный паук» великолепно описал тревогу, кото­рую могут внушить человеку пауки. Подобно любым хо­лоднокровным животным и животным, не имеющим цереб­роспинальной нервной системы, они входят в ряд онириче­ских (связанных с видениями и галлюцинациями) симво­лов, представляющих в высшей степени чуждый человеку психический мир. Насколько я могу судить, они обычно выражают такое содержимое, которое, будучи действен­ным, тем не менее еще долго не сможет стать осознанным; это содержимое как бы не входит в сферу цереброспиналь­ной нервной системы и остается на более глубоко скрытом уровне симпатической и парасимпатической нервной сис­темы.

Мне вспоминается сон одного пациента, испытывавшего большие трудности и оказывавшего активное противодей­ствие, когда он пытался вызвать в собственном представ­лении идею психической субстанции как высшей, всеорга­низующей целостности. Эту идею он почерпнул, читая одну из моих книг; характерно, что он оказался не в сос­тоянии различить понятия «Я» и «Самость». Наслед­ственность пациента была отягощенной, вследствие чего он был подвержен опасности патологической инфляции². В такой ситуации ему приснился следующий сон:

«В поисках какого-то предмета я рылся на чердаке сво­его дома. В слуховом окошке я обнаружил замечательную паутину с большим пауком-крестовиком в центре. Тело паука было синего цвета и сверкало, подобно алмазу».

Этот сон произвел на пациента большое впечатление. Фактически он представляет собой яркое изображение опасности, подстерегающей личность, которая отождеств-

Швейцарский писатель, писавший на немецком языке (1797-1854; настоящая фамилия — А. Битциус).

Под психической «инфляцией» (Inflation) Юнг понимает выход «Я» за нормальные индивидуальные пределы, неумеренную гордыню, дохо­дящую до стремления к самоотождествлению с Божественным. См. также Предисловие.

ляет «Я» с «Самостью». Опасность возрастает в связи с отя­гощенной наследственностью, так как в подобных случаях имеет место реальная слабость «Я» — слабость, не позво­ляющая допускать в адрес больного каких бы то ни было намеков на приниженность его общественного положения. Намеки эти нанесли бы самоощущению больного смер­тельный удар; необходимо было избегать их любой ценой. Субъект мог бы найти убежище в иллюзиях, но и они, бу­дучи нездоровыми и далекими от жизни, рано или поздно неизбежно причинили бы ему ущерб. Вот почему сон пытается внести поправку — но, подобно Дельфийскому оракулу, поправку с двойным смыслом. По сути сон утвер­ждает следующее: «Помеха, находящаяся вверху, в твоей голове (на «чердаке») — это неизвестное тебе драгоценное сокровище. Но это сокровище ведет себя как чуждое тебе животное; символично, что оно окружено многочисленны­ми концентрическими кругами, напоминая таким образом центр малого или большого мира — приблизительно так же, как глаз Бога на средневековых изображениях Все­ленной».

В присутствии подобной аналогии здравый смысл запре­тил бы субъекту идентифицировать себя с этим центром ввиду опасности параноидального самоотождествления с Богом. Любой попавший в эту паутину будет опутан ею и погибнет. Он будет изолирован и исключен из сообщества людей. Для людей он станет недостижим, и сам он не смо­жет вступать с ними в контакт. Его ждет одиночество твор­ца мира, который есть все и вне которого ничего нет. При наличии психически больного отца опасность того, что субъект утратит рассудок, сильно возрастает; поэтому паук имеет зловещий облик, и данное обстоятельство не следует упускать из виду.

Есть все основания полагать, что металлический паук из разбираемого сна о летательном аппарате имеет аналогич­ный смысл. Этот паук явно уже успел поглотить опреде­ленное количество людей, или, иначе говоря, душ, и может вскоре стать опасным для тех, кто живет на Земле. Вот почему молитва должна побудить «божественного» (по­скольку являющегося адресатом молитвы) паука вести души «вниз», то есть на Землю, а не в небо, и «держать» их там «крепко», — ведь эти души еще не умерли, они принадлежат живым земным существам и должны достой­но завершить свое земное бытие, не допуская духовной ин­фляции, которая отправит их прямо в чрево паука. Дру­гими словами, люди не должны возносить свое «Я» на пье­дестал, стремясь сравняться в величии с высшим сущест­вом; они обязаны всегда сохранять сознание того, что «Я» — не единственный хозяин в доме, что оно со всех сторон окружено тем, что мы называем бессознательным.

Впрочем, мы не знаем, чем именно бессознательное яв­ляется в действительности. Мы знаем лишь его парадок­сальные проявления. Наша задача — познавать природу, и нет смысла сердиться на нее за то, что она такая «слож­ная» и неудобная. Еще недавно некоторые светила меди­цины не хотели верить в существование бактерий, и эта позиция врачей стала только в Германии фактической причиной смерти двадцати тысяч молодых женщин, пав­ших жертвами послеродовой горячки — при том, что ее вполне можно было бы избежать¹. Душевные срывы, при­чиняемые умственной инертностью людей, которые имеют репутацию «компетентных», не учитываются статистикой; поэтому с легкостью делается вывод, что их не существует вообще.

Призыв остаться внизу, на земле, вскоре парадоксаль­ным образом сменяется просьбой: «Вознеси нас на небо». Здесь сразу вспоминаются слова Фауста: «Тогда спустись! Или: "Направься ввысь",— / Я б мог сказать»²; следует иметь в виду, однако, что рассказчица отделяет движение вниз от восхождения четко выраженной смысловой цезу­рой. Этим она показывает, что речь идет не о coincidentia oppositorum (совмещении противоположностей), а о чере­дующихся событиях; данное обстоятельство, несомненно, обусловлено моральной природой происходящего процесса, который включает в себя фазы нисхождения (катабасис) и восхождения (анабасис). Сновидение напоминает о семи ступенях, ведущих вниз и семи ступенях, ведущих вверх,

Юнг имеет в виду открытие венгерского врача И. Ф. Земмельвайса (Semmelweis, 1818-1865), задолго до Пастера доказавшего инфек­ционную природу послеродовой горячки и предложившего соответ­ствующие методы лечения. Работы Земмельвайса не были признаны при его жизни, а сам он лишился рассудка.