В нём щели странноглубоки. 18 страница

Тренировку с Николаем пришлось отменить. Один из моих знакомых заранее ему позвонил и сказал, что с такого-то по такое-то время у кинотеатра “Мир” меня будет ждать другой мой друг, Игорь, который хочет сделать мне какое-то очень выгодное предложение.

Я быстрым шагом направился к кинотеатру, радуясь, что Игорь выбрал для встречи столь удобное для меня место. От­туда я мог подняться на Неаполь Скифский и пройти к теле­вышке. недалеко от которой жила одна из моих любовниц, и там закончить столь насыщенно проведённый день горячей ванной и изысканным ужином со свечами и цветами.

Игорь и ещё пара моих приятелей сидели на лавочке около кинотеатра и о чём-то оживлённо переговаривались.

— Здорово, что ты пришёл, —поднялся мне навстречу Игорь, награждая меня энергичным крепким рукопожатием. —Тут под­ворачивается одно дельце, тына нём сможешь неплохо зара­ботать.

Игорь не относился к категории кладоискателей и ловцов удачи. Его бизнес был солидным, и если он что-то предлагал, это стоило послушать. Я познакомился с ним через одного из своих учеников, ставшего впоследствии директором агропро­мышленного комплекса. Игорь приходился ему каким-то даль­ним родственником. Небольшого роста, но красивый и хорошо сложенный, Игорь, возможно в силу текущей в его жилах бла­городной польской крови, причислял себя к аристократам и пытался жить в полном соответствии со своими аристократи­ческими притязаниями. Естественно, что поддержание подоб­ного имиджа в застойном Союзе требовало немалых средств, и он их зарабатывал, переправляя на Север крымские овощи и фрукты.

Дело было прибыльным, но не простым. Фрукты могли ис­портиться из-за задержки самолёта, естественно, что в нуж­ных местах приходилось подмазывать местные власти, но глав­ное—по закону Игорь не имел права просто купить фрукты, отвезти их на Север и продать. Это была бы спекуляция, кара­ющаяся долгим тюремным заключением. Можно было торго­вать только сельхозпродукцией, выращенной на собственном приусадебном участке или полученной в совхозе в качестве натуроплаты за работу по сбору урожая.

Игорь набирал ребят, организуя бригаду по сбору фруктов, Он предложил мне вступить в эту бригаду, предлагая не толь­ко оплатить мне стоимость полученной мной натуроплаты, но ещё и от себя добавить такую же сумму. Члены бригады дава­ли ему доверенность на продажу заработанных ими фруктов. и он мог лететь на Север, имея на руках абсолютно законные документы.

Хотя я нуждался в деньгах, а предложение Игоря было очень заманчивым, я, вздохнув, отказался. Время, которое я прово­дил с Ли, было для меня слишком ценным, и я не променял бы его ни на какие деньги, даже если бы мне пришлось голодать.

Ночь я провёл у любовницы, и лишь под утро заглянул домой, чтобы поцеловать маму, сменить одежду и. прихватив кое-какие вещи. снова отправиться на Партизанское водохра­нилище, на встречу с Учителем.

ГЛАВА 14

Многие психофизические тренировки и медитации, кото­рые я выполнял, имели прямое или косвенное отношение к “осознанию нити жизни” — комплексу упражнений, одной из задач которого являлось осознание себя во времени. Медита­ции воспоминаний, относящиеся к разряду “воспоминания о том, что было', представляли собой часть комплекса упражне­ний “нити жизни”. Во время тренировок на Партизанском во­дохранилище Ли неоднократно возвращался к этой теме.

После трёхчасового спарринга со Славиком, посвящённого отработке приёмов “рубки и валки бамбука”, мой напарник с сожалением покинул нас и отправился на службу, а мы с Учи­телем перешли к одному из самых приятных для меня заня­тий—разведению костра и приготовлению пищи.

— Никто не знает, где и когда зарождается нить жизни, и как она заканчивает свой путь, —сказал Ли. —Она исходит из бездонных глубин прошлого, на короткий миг озаряется све­том твоего сознания, чтобы затем вновь устремиться в беско­нечность. Если взглянуть па-особому на этот мир, то можно увидеть его состоящим из мириадов пересекающихся, запуты­вающихся. связывающихся в узлы и вновь разбегающихся в разные стороны нитей жизни. Пока живое существо осознаёт себя, его нить жизни светится более ярко или более тускло, когда жизнь и сознание затухают, нить становится тонкой, прозрачной и почти неразличимой, но она не исчезает, пото­му что ничто в этом мире не может исчезнуть бесследно.

Для меня созерцание нитей жизни всегда таило в себе не­выразимое очарование, оно уводило меня в глубины знаний, чувств и открытий, которые я не смог бы получить другим путём. Нити жизни, идущие из прошлого, передавали мне опыт множества поколений людей, появившихся на этой земле преж­де, чем я появился на свет. а направленные в будущее части нитей манили меня новыми неведомыми горизонтами позна­ния.

— Сегодня перед тобой откроются новые возможности, ко­торые даёт “осознание нити жизни”,—продолжал Учитель.— Они связаны с морально-этическим осознанием себя в этом мире, с переоценкой собственного мировоззрения, сформиро­ванногона основе опыта предков, и в создании особого миро­ощущения, свойственного воинам жизни.

— Раньше, когда ты упоминал о нити жизни, я всегда счи­тал. что она пронизывает существование человека от его рожде­ния до смерти, но я не представлял её бесконечной,—сказал я.

—Я давал тебе упрощённое представление, необходимое для выполнения медитации воспоминаний, — сказал Ли. — Не забывай, что прежде, чем прийти к истинному знанию, тебе предстоит многократно пройти по кругам ложных знаний, так что не удивляйся тому, что то, что я говорю сейчас, может отличаться от сказанного тебе ранее. На смену простым схе­мам приходят схемы более сложные. Истинное знание — это отсутствие схем. но без создания схем обычный человек не способен мыслить, а ты, к сожалению, пока ещё не стал Бес­смертным. Скажи, насколько сильно ты ценишь тот факт, что ты вообще родился?

—Я думаю, что это здорово, —слегка растерявшись, отве­тил я.—По правде говоря, раньше я об этом как-то не задумы­вался. Если бы я не родился, то некому было бы сожалеть об этом. а раз я способен осознать факт своего рождения, я пони­маю и то. что это произошло, независимо от моей воли, и по­этому для меня немного странно давать оценку такому собы­тию. Я просто родился—и всё.

—В этом все вы, европейцы.—укоризненно посмотрел на меня Учитель. — Покупая в магазине новую одежду, или по­беждая в драке какого-либо тупоголового придурка, вы радуе­тесь как дети. а самый потрясающий факт—то. что вы вообще появились на свет, оставляет вас равнодушными.

—Да нет,—попытался защититься я.—Когда ты загово­рил об этом, я действительно понял, что мне повезло не только родиться, но и жить такой интересной жизнью.

—Ты понял это умом, но не душой и не сердцем, —сказал Учитель.—Пройдёт ещё много времени, пока осознание цен­ности жизни и собственной уникальности станет частью тебя. Прежде чем приступить к медитации по осознанию ценности жизни, ты сделаешь одну вещь. Ты расскажешь мне то. что знаешь о своих предках, о том, какая удивительная цепочка случайностей привела к твоему появлению на свет. Возвраща­ясь к своим корням, вспоминая предков, ты поймёшь, почему ты стал таким, какой ты есть, какая часть их осталась в тебе, и как их жизнь повлияла на твою жизнь и твоё мировоззре­ние. Подумай, сколько раз нить твоей жизни могла прерваться ещё задолго до твоего рождения.

— Но если меня ещё не было, как могла существовать нить моей жизни, и как она могла прерваться до моего рождения? — спросил я.

— До твоего рождения существовало некое хитросплетение нитей жизней твоих предков, которые, как маленькие ручейки в реку, сливались в то, что потом стало нитью твоей жизни. Так что в потенциале нить твоей жизни существовала всегда, но если бы ты не родился, она так и не стала бы твоей, а преобразовалась бы ещё в чью-нибудь нить жизни, не обяза­тельно человеческую.

Я задумался. Действительно, с детства моё мировоззрение было не таким, как у сверстников. По своему восприятию жиз­ни я, скорее, принадлежал к старшему поколению, к поколе­нию моих родителей.

Моя мать родилась ещё до революции, а я появился на свет, когда ей было 49 лет. Отец был на десять лет младше матери, но на его долю выпало больше испытаний, чем на долю родителей моих одноклассников. И мать и отец не впи­сывались в современную жизнь, оставшись в моей памяти легендарными образами героев первых советских кинофиль­мов. прославляющих беззаветную преданность Родине и делу коммунизма.

Мои дядья, деды и прадеды тоже резко выделялись среди своего окружения несгибаемой волей, физической силой и уве­ренностью в себе. Судьба так часто проверяла на прочность моих предков, что нить моей жизни могла оборваться сотни раз ещё до моего появления на свет.

Своей фамилией Медведев я обязан прапрапрадеду по ли­нии отца, который раньше носил совсем другую фамилию и был крепостным крестьянином. По распоряжению хозяина ос­нователь династии Медведевых занимался извозом соли. Как-то в пути на него, как часто случалось в те дни, напали раз­бойники. Прапрапрадед. обладавший необычайной физичес­кой силой, переколотил всю банду, связал, сложил на воз, от­вёз в город и там сдал в жандармерию. Поражённый отвагой своего холопа, помещик дал ему кличку “Медведь”, а впослед­ствии переправил ему фамилию на "Медведев”.

Мой прапрадед прославился тем, что, мстя за смертельную обиду, убил своего помещика, а сам сбежал на Запорожскую Сечь, откуда перебрался в Крым. присоединившись к разно­языкой вольнице переселенцев из других областей и крепост­ных, бежавших, как и он. от гнёта помещиков. Единственным способом заработать на жизнь для большинства этих людей, в том числе и для моего прапрадеда оказалась работа в Аджимушкайских каменоломнях. Все члены рода Медведевых обла­дали крепким здоровьем и недюжинной силой, а также тягой к грамоте. Несмотря на то. что по традиции большинство Мед­ведевых зарабатывали на жизнь, добывая камень в Аджимушкайских каменоломнях, они собирали книги, со временем со­ставившие большую библиотеку, что было совсем не свойственно по большей частью неграмотным каменотёсам.

Поначалу рабочие каменоломен жили в небольших кельях, вырубленныхими прямо в толще известняка, где оконные стёкла заменяли растянутые и надутые бычьи пузыри. Постепенно люди стали перебираться в хижины, которые строили рядом с каменоломнями. Когда-то хижина моего отца находилась на том самом месте, где сейчас расположен вход в музей Аджимушкайских катакомб.

Я был совсем маленьким, когда отец показал мне место. где он родился, и впервые познакомил меня с удивительным миром катакомб, с этим сказочным, полным приключений и романтизма подземным городом. Помню, как меня испугали доносящиеся из глубин подземелья страшные нечеловеческие крики, искажённые многократным отражением от стен подзе­мелья. Кто-то дурачился внизу, но я, решив, что там в глубине скрывается нечто неведомое и страшное, схватил валяющийся поблизости камень и сжал его в руке.

Это простое действие избавило меня от страха. Я вдруг ощутил, что простой осколок булыжника, зажатый в моей руке, может стать грозным оружием, и почувствовал себя спокой­ным и готовым защищаться. Отец мне уже демонстрировал своё мастерское умение метать камни. На охоте он иногда пользовался пращой, умело подбивая птиц. Идея использовать камень как оружие оставалась для меня чисто умозрительной до тех пор, пока испуг от криков не заставил меня ощутить камень частью своей руки, частью себя самого. Камень стал для меня реальным оружием, делающим меня гораздо более сильным и. как мне казалось, почти неуязвимым.

Несмотря на тяжёлые условия жизни, до революции неко­торым Медведевым удалось получить образование, и один из них даже стал смотрителем инженерных работ, что позволяло ему укрывать в одной из шахт нелегальную типографию рево­люционеров.

Обострённое чувство личной независимости и справедли­вости заставило моих дедов примкнуть к революционерам, и все они стали пламенными коммунистами.

Отец родился и вырос в условиях крайней нищеты, в семье рабочего каменоломни. Он был двенадцатым в семье, после него родились ещё пятеро детей. С раннего детства он трудил­ся в каменоломнях, и к шестнадцати годам ему сделали более десяти операций по поводу грыжи. Он пережил несколько го­лодовок, и трудности закалили его, сделав его характер жёст­ким и бескомпромиссным. Чем суровее била отца жизнь, тем с большей силой и упорством он сопротивлялся. Он научился переносить сильную боль, выживать в самых сложных услови­ях. Он мог ночевать под открытым небом и питаться улитка­ми, моллюсками и дикорастущими растениями, а также всем, что движется и чье мясо не ядовито, будь то змея, ёжик, яще­рица или дикая птица.

Отец приобрёл психику и навыки естественной жестокос­ти, сравнимые с навыками первобытных охотников, проводя­щих всю жизнь в лесах и не думающих ни о гуманности, ни от том, имеют ли животные душу, но твердо усвоивших одну про­стую истину—чтобы выжить, ты должен убивать.

Эти навыки сослужили отцу прекрасную службу во время Великой Отечественной войны, когда он с такой же лёгкостью перерезал ножом горло немецким солдатам, как когда-то уби­вал и разделывал ёжиков. В дни войны моя нить жизни могла прерваться несчётное количество раз. Отец был героем. Его фронтовые рассказы—это летопись приключений. Он начал воевать в составе Терской казачьей дивизии, служил в развед­ке, был командиром орудийного расчёта, не раз оставался на прикрытии, выходил из окружений, сходился с фашистами вру­копашную, но каждый раз, раненый, измождённый, он оста­вался в живых. Несколько раз он был единственным, кто вы­жил из разведгруппы или из войсковой части.

Ордена и медали отца. его военные истории будоражили моё сознание, и до сих пор для меня 9 мая—это великий праз­дник великого народа, людей, которые не по своей вине про-

шли через почти немыслимые лишения и страдания, и сумели всё преодолеть и победить.

Свойственная Медведевым тяга к знаниям проявилась и у него, и после войны отец закончил Тимирязевскую Академию, защитил кандидатскую диссертацию и стал преподавателем сельхозинститута. По своей инициативе он изучал многие на­родные методы лечения людей и скота, превосходно знал ле­карственные травы и в случае болезни мог поставить себя на ноги не хуже любого врача.

Даже сейчас, хотя отцу уже за 80, он остаётся тем же во­левым и несгибаемым человеком. Он продолжает жить в Кры­му, в условиях послеперестроечного развала, царящего на Ук­раине, и всё так же ходит на охоту, собирает дикорастущие растения, выращивает фрукты и овощи на крошечном дачном участке, словом, продолжает выживать так же, как он это де­лал во времена работы в Аджимушкайских каменоломнях и в период Великой Отечественной войны.

Мне вспоминаются ещё два случая из жизни отца, когда судьба буквально чудом не прервала его и мою нити жизни.

Первый случай произошёл, когда отец был ещё младенцем. Братья, которые должны были присматривать за ним, решили отправиться на море, и, собираясь купаться, они оставили спелёнутого отца лежать на краю причала. Только собираясь воз­вращаться домой, они вспомнили о младшем брате и взгляну­ли на причал. Ребёнка не было! В недоумении мои дядья бро­дили по причалу взад-вперёд, и вдруг один из них заметил поднимающиеся со дна и лопающиеся на поверхности пузыри воздуха. Отца удалось спасти. К удивлению братьев, он даже не захлебнулся. После этого его прозвали “Бульбой”, не по ас­социации с легендарным казаком, а напоминая этим прозви­щем о том, как отец пускал пузыри, лёжа на морском дне.

Второй случай произошёл, когда отцу было пять или шесть лет. Двое братьев, ненамного старше его стреляли из винтовки по доске, прислонённой к камню. Доска всё время падала, и раздражённые этим братья попросили отца подержать мишень. чтобы им было удобнее стрелять. На резонное возражение отца. что они могут убить его, один из братьев не менее резонно заявил, что они будут нажимать на курок совсем потихоньку, и тогда пули будут лететь очень медленно и не смогут причи­нить вреда. Отец послушно взял в руки мишень, братья сдела­ли несколько выстрелов, к счастью, промазав, и тут появился мой дед, который с воплем ужаса вырвал оружие из рук несо­стоявшихся братоубийц, разбил винтовку о камень и здорово всыпал всей троице.

Судьба моей матери была не менее трудной и наполненной событиями, чем жизнь отца. Она родилась в крестьянской се­мье в городе Калач Воронежской области. Если в роду отца выделялись своим характером только мужчины, то род матери не поскупился на целую плеяду женщин, обладающих взрыв­ным, непримиримым, волевым и бескомпромиссным темпера­ментом. Такой была моя мать. теми же качествами обладали моя прабабка, бабка, тётки и сестра. В 17 лет по заданию ком­мунистической партии мама уехала в Среднюю Азию прово­дить агитработу среди местного населения, пропагандируя не­грамотным узбекам, таджикам и казахам светлые идеи комму­низма и очаровывая их горизонтами ожидающего их счастли­вого будущего.

Старший брат мамы, дядя Вася, в отличие от Медведевых, не испытывал тяги к учению, хотя научился достаточно гра­мотно читать и писать. Как особо отличившегося боевого ко­мандира, его направили в военную академию, но на вступи­тельных экзаменах он вместо сочинения написал что-то вро­де: “Я обучен рубить шашкой, и не вижу надобности писать сочинение, пока вся контра не перебита.”

Экзаменов дядя Вася не сдал, и, как красный командир, на несколько лет раньше мамы уехал в Среднюю Азию воевать с басмачами.

Хотя дядя Вася не получил академического образования, командуя отрядом, он проявил недюжинные таланты, и на его счету было больше побед, чем у других командиров. Его тай­ным оружием было то, что он называл “тактикой наоборот'. Если командование приказывало дяде Васе преследовать бан­ду басмачей в каком-то направлении, он отправлялся точно в противоположную сторону. Дядя Вася прекрасно знал, что в штабах было полно предателей, и басмачи были заранее осве­домлены о перемещениях красноармейцев. Обладая блестящим знанием местности и следуя своей интуиции, дядя Вася точно предугадывал действия противника и выходил ему наперерез.

Почта в те времена работала очень плохо, дядя Вася был не любитель писать письма, и семья потеряла его след. Когда мама приехала в Среднюю Азию, она даже не представляла, где искать своего брата.

Во время перехода в какой-то отдалённый аул, маму. пере­водчицу и двух сопровождающих их красноармейцев захватил

отряд басмачей, и, совсем как в “Белом солнце пустыни”, гла­варь банды приказал казнить их. закопав в раскалённый пе­сок. Выполнив приказ, банда ускакала.

Как раз в это время дядя Вася применил свою знаменитую “тактику наоборот” и мчался по пустыне, ведомый своей инту­ицией. Каково же было его удивление, когда в одной из торча­щих из песка и опалённых солнцем голов, он узнал свою люби­мую сестрёнку, которая, как он полагал, должна была вести мирную жизнь в городе Калач Воронежской области, сводя с ума соседских парней.

До появления спасителей казнённые провели в песке не­сколько часов. Оба красноармейца умерли, переводчица со­шла с ума, и только матери удалось сохранить жизнь и рассу­док. Маму спасла её брезгливость. Всю жизнь она отличалась маниакальным пристрастием к чистоте, и даже в преклонном возрасте мыла руки по пятьдесят раз на дню и протирала плат­ком дверные ручки после того, как к ним притрагивался отец.

Невообразимая грязь и вонь, царящая в кишлаках и аулах, где мать проводила агитацию, доводили её почти до умопоме­шательства. Стремясь уберечься от мириадов микробов и ви­русов, так и кишащих вокруг, она достала комбинезон из чёр­товой кожи, напоминающий современные костюмы химзащиты и надевала его поверх обычной одежды под кожаную курт­ку. Конечно такое облачение было слишком жарким, но глав­ное—микробы держались от неё подальше. Переводчица была одета только в кожаную куртку, а красноармейцы—лишь в матерчатые гимнастёрки, и жар, идущий от песка убил их пер­выми.

Дядя Вася отдал приказ нескольким бойцам позаботиться о пострадавших, а сам во весь опор помчался за басмачами, пылая жаждой мести. Басмачей он догнал, и уничтожил их банду, на этот раз не взяв ни одного пленника. Верхние слои кожи сошли у матери вместе с одеждой. Она повредила лёгкие. и вскоре у неё начался туберкулёз. Маму направили в Крым на лечение, и в течение нескольких лет она восстанавливала раз­рушенное здоровье.

В своих медитациях воспоминаний я часто возвращаюсь к этой истории. Хотя она абсолютно правдива, мне до сих пор кажется просто невероятным, что всё это произошло с моими родственниками. Такие совпадения обычно случаются только в кино, жизнь редко балует нас столь удивительными стечениями обстоятельств. Но чудо, которое всё-таки произошло, зас­тавляет меня особенно остро чувствовать нити жизни, свою и своих родителей, и осознавать, какая цепь невероятных слу­чайностей привела к моему появлению на свет, и это застав­ляет меня с ещё большей силой удивляться и восхищаться чуду человеческого существования и моей собственной жизни.

Дядя Вася дожил до глубокой старости, по-прежнему отда­вая все силы служению людям и борясь за то, что он считал правильным и справедливым. До конца верный коммунисти­ческим идеалам своей юности, дядя Вася стал знаменитой лич­ностью в Харькове, где он поселился после войны. Люди люби­ли его, и истории о дядиных подвигах вызывали к нему глубо­кое уважение. Неугомонный характер бывшего красного ко­мандира проявлялся ещё не раз, и даже в семьдесят лет тяже­ло больной дядя Вася ухитрился задержать двух уголовников, которые собирались убить участкового милиционера, в своё время отправившегоих в тюрьму.

Дело было тёмной ночью, и дядя Вася, угрожая бандитам расчёской, которую они с испугу приняли за пистолет, конво­ировал их до отделения милиции.

В Крыму мать впервые вышла замуж и родила Лену, мою единственную сестру, которая на двадцать лет меня старше.

Во время войны фашисты расстреляли отца Лены, а мать с сестрой, спасаясь от оккупантов, пешком пробиралась через горную часть Крыма, пережив множество опасностей и при­ключений. Она едва не погибла, столкнувшись с предатель­ством крымских татар, перешедших на сторону врага и отрав­лявших источники питьевой воды. Ей пришлось побывать под пулями татарских охотников за людьми, в первую очередь за беженцами. С тех пор мама на всю жизнь возненавидела татар.

В моём отношении к татарам присутствовали обе стороны медали. Татары, фигурирующие в рассказах мамы, были вра­гами, негодяями и предателями. Семья же отца поддерживала с ними самые тёплые и дружественные отношения. Отец знал татарский язык и рассказывал о своих друзьях как о добрых. щедрых и трудолюбивых людях. Отношение, с детства сфор­мированное во мне двойственным восприятием татарского на­рода со временем перенеслось и на все остальные нации и национальности. Я понял, что нет хороших или плохих наций, а есть просто люди, выбирающие свой путь в зависимости от обстоятельств и уверенные в том, что поступают правильно. С тех пор меня перестали волновать вопросы расовой и нацио­нальной принадлежности.

Чудом оставшись в живых, мать с Леной добралась до Ялты. Там по радио передавали объявление, что коммунистов и чле­нов их семей просят собраться в порту и погрузиться на паро­ход “Червона Украина” для эвакуации.

Интуиция подсказала маме. что тут что-то не так, и она отправилась в порт. убеждая людей, что эта провокация, и что ни в коем случае нельзя ехать на этом пароходе. Естественно, что на неё смотрели как на безумную, но мама твердо стояла на своём, и так и не села на пароход. Вскоре после выхода из порта “Червону Украину торпедировали, и все находящиеся на борту пассажиры погибли. Мать бежала из Ялты и через некоторое время оказалась в осаждённом Севастополе.

Вокруг бушевала война. В Севастополе закончились запа­сы воды, но ещё оставались винные погреба, заполненные шам­панским. Вместо воды люди пили шампанское и купались в нём. И снова судьба улыбнулась маме. В неё без памяти влю­бился красивый морской офицер. Он спрятал её с дочерью на военном корабле, куда было строго-настрого запрещено брать пассажиров, и вывез из окружения.

Дальше были эшелоны с беженцами, и, наконец, мама вновь оказалась в Средней Азии, на этот раз на “барже смерти”. Мест­ные власти, измученные притоком беженцев, отказались при­нимать новых людей и, ссылаясь на то, что надо выдержать карантин, отправили баржу с несчастными на середину широ­кой реки. а на берегу выставили вооружённые посты, чтобы никто вплавь не добрался до берега. Люди умирали как мухи от болезней, голода и недостатка воды.

Мама, оставив Лену знакомым, оказалась единственной, кто рискнул-таки переплыть реку и выбраться на берег. Не знаю. как ей удалось убедить местные власти, но на следую­щий день оставшимся в живых разрешили высадиться и раз­местили их на постой. Потратив последние деньги, мама поку­пала еду для больных и самоотверженно ухаживала за ними.

Учитель внимательно слушал мой рассказ, время от време­ни одобрительно покачивая головой. Когда я остановился, не зная, стоит ли продолжать, я подумал, что всё сказанное мной было всего лишь небольшим предисловием к истории жизни членов моей семьи, наполненной страданиями, трудностями и опасностями. Только сейчас до меня действительно дошло, сколь ничтожна была вероятность моего появления на свет, и каким стойким, сильным и героическим оказался характер моих род­ных. Они прошли через войну, голод, разруху, нечеловеческие лишения и все же выжили и сохранили невероятный заряд жизнелюбия, оптимизма и искренней деятельной любви к людям. У меня на глаза навернулись слезы. Мелкие житейские проблемы и неприятности, случавшиеся в моей жизни показа­лись мне столь ничтожными в свете того, что довелось пере­жить моим родителям, что мне стало стыдно за себя. за то, что я часто спорил с матерью, считая её слишком придирчи­вой и властной, во многом старомодной и неспособной понять мои жизненные цели и интересы. По сравнению с тем, через что прошла она, мой жизненный опыт был ничтожен. Я ро­дился в спокойное мирное время и не знал ужасов голода. разрухи и бомбёжек. Эта почти безмятежная уютная жизнь одновременно вызывала у меня чувство радости и стыда.

—Ты становишься человеком только после того, как осоз­наешь ценность жизни родителей и твоих предков. Лишь тог­да ты сможешь оценить уникальность факта своего рождения. — сказал Ли.

—Ты хочешь, чтобы я продолжил рассказ?—спросил я.

—Ты должен рассказывать его себе. а не мне,—ответил Учитель. — Тебе ещё предстоит в медитациях прожить жизнь своих родителей, без этого твоё осознание нити жизни не ста­нет полным.

— Что я должен для этого сделать?

—Для начала выбери случай из жизни твоего отца или ма­тери, который затрагивает самые глубокие струны твоей души. например случай, когда один из них мог погибнуть. Войди в медитацию, и проживи его так, как его пережили твой отец или мать, словно ты сам прошёл через это. Сделай это прямо сейчас.

Я закрыл глаза и расслабился, вспоминая фронтовые рас­сказы отца. Перед глазами у меня возникали и исчезали смут­ные расплывчатые образы, из которых постепенно вырисовы­вались контуры высоких холмов с заснеженными склонами. Неровный гул голосов вокруг перекрывался свистом пуль и отдалённой оружейной канонадой. С флангов подходили не­мецкие танки. Моя часть отступала. Я с товарищем оставался в окопе, пулемётным огнём прикрывая её отход.

Шинель отсырела от пота и влажного снега. Было холодно и хотелось есть. Я был спокоен и зол. Я услышал короткий вскрик, и повернулся к другу. Он оседал на землю. На бурой ткани шинели в верхней части груди проступила кровь.

—Слава Богу, ранен.—мелькнула мысль, и я оглянулся вокруг, надеясь, что ещё не все подводы ушли. Я заметил по-

вара, мчащегося мимо меня в последней оставшейся двуколке и, бросившись наперерез, я успел вцепиться в повод и отчаян­ным рывком остановил лошадей.

— Быстрей, твою мать! — заорал повар с искажённым от ярости и страха лицом, осыпая семиэтажным матом неотвра­тимо надвигающиеся справа танки.

Одним махом я подхватил раненого, здоровенного мужика, и забросил его в двуколку, по горячке даже не ощутив его тя­жести, Повар хлестанул лошадей, а я рванулся к пулемёту и вновь принялся поливать огнём вражескую пехоту.

Отстреляв последнюю ленту патронов, я обернулся назад. Последние тачанки Терской казачьей дивизии приближались к вершине горы, белый склон которой, как муравьями, был сплошь покрыт бегущими вверх людьми, превратившимися в чёрные мечущиеся пятна на сверкающей белизне снега. Над­вигающиеся справа танки расстреливали их придельным ог­нём. Можно было уходить.

Подорвав гранатой пулемёт, я побежал к склону, и тут уви­дел обезумевшего от шума и взрывов коня без всадника. Осед­лав его, я помчался вдоль склона, рассудив, что вдали от ос­новной массы людей у меня будет меньше шансов попасть под пулю.

Пулемётная очередь ударила совсем рядом, и я, вонзив каб­луки в рёбра коня, успел укрыться за оказавшимся поблизости сараем. Там уже отсиживались несколько отставших от других частей бойцов.

—Ты на коне. Попробуй отвлечь фрицев и прорваться, а мы тем временем побежим в другую сторону. Иначе нам не спастись, — предложил один из них.

Скорее надеясь на случай, который уже неоднократно спа­сал мне жизнь, чем веря, что у меня есть шанс уйти из-под обстрела, я стегнул коня и рванулся вперёд.

Первая же очередь прошила коню бок. Он повалился на снег. накрыв меня своей тушей. Пуля следующей очереди раз­дробила мне пальцы, державшие повод. Я попытался отполз­ти, но тяжесть мёртвого коня, придавившего мне ногу, не да­вала мне сдвинуться с места Сердце колотилось, как бешеное. Я прижал раненую руку к груди, чтобы остановить кровотече­ние и замер в тщетной надежде, что немцы сочтут меня мёрт­вым.