Conflictness and cohesion in sport teams: diagnostics and optimization of the interpersonal relations

K. Kardialis*, B. Aleksandravichute**

*Dr. sci. (pedagogic), professor, head of Laboratory of social researches of physical training and sport of Lithuanian Academy of physical training

**Cand. sci. (pedagogic), consultant of Association of sport psychologists of Lithuania, Vilnius, Lithuania

The results of testing sportsmen on conflictness and cohesion conditioned by task as well as the data of experimental research on optimization of these indices are presented. An individual program, based on gestalt principles used was in the research. 78 subjects have taken part in this study. The results support the hypothesis concerning reduction of conflictness and optimization of team cohesion by using the special program.

Key words: conflictness, cohesion, task conditioning, team, diagnostics, optimization.

стр. 78

Проблемы науки и общества. НАУКА И ПАРАНАУКА: СТОЛКНОВЕНИЕ НА "ТЕРРИТОРИИ" ПСИХОЛОГИИ

Автор: А. В. ЮРЕВИЧ

Г. А. В. Юревич

Доктор психологических наук, заместитель директора Института психологии РАН, Москва

Рассматриваются основные причины "ренессанса" паранауки, к числу которых автор относит "здесь-и-теперь-психологию" современного обывателя, распространение идеологии постмодернизма, а также успехи самой науки. Психологическая наука характеризуется как область наиболее тесных контактов науки и паранауки, обладающая наименьшей - в сравнении с другими научными дисциплинами - защищенностью от паранаучных "вторжений". Анализируется проблема демаркации науки и паранауки. Обосновывается позиция, согласно которой когнитивные критерии демаркации неэффективны, и проблема может быть решена только на основе социальных критериев.

Ключевые слова: наука, паранаука, психология, иррационализация, критерии рациональности, когнитивное, социальное, критерии демаркации.

1. РЕНЕССАНС ПАРАНАУКИ

Проблема демаркации науки и паранауки неожиданно встала с новой остротой в начале XXI в., когда человечество, окружив себя компьютерами и другими техническими изобретениями, обеспечив себе комфортный быт на основе научного знания, казалось бы, давно оставило во мраке веков всевозможные формы мракобесия.

Тем не менее паранаука сейчас переживает подлинный ренессанс, причем и в тех культурах, которые всегда славились рациональностью и прагматизмом. В конце 70-х гг. прошлого века известный канадский физик К. Саган писал: "Сейчас на Западе (но не на Востоке) наблюдается возрождающийся интерес к туманным, анекдотичным, а иногда и подчеркнуто ложным доктринам, которые, если бы были правдивыми, создали бы более интересную картину вселенной, но, будучи ложными, выражают интеллектуальную неаккуратность, отсутствие здравомыслия и траты энергии в ненужных направлениях" [23, с. 247]¹ . По его мнению, их популярность выражает активность наиболее примитивных - лимбических - структур мозга, находящую выражение в "стремлении заменить эксперименты желаниями" [там же, с. 248]. В конце 80-х гг. на "родине" Силиконовой долины - в штате Калифорния - профессиональных астрологов было больше, чем профессиональных физиков [14]. А сейчас астрологические прогнозы печатают 90% американских газет, в то время как материалы, посвященные науке и технике, - лишь 10% [там же]. Да и вообще современное западное общество переживает состояние, которое, перефразируя известное высказывание М. Вебера, можно назвать иррационализацией всей общественной жизни (напомним, что именно, говоря словами М. Вебера, "рационализация всей общественной жизни" стала одной из главных предпосылок формирования науки Нового времени [3]).

Еще большую выраженность эта иррационализация приобрела в современной России, что выглядело абсолютно невозможным еще совсем недавно, когда на ее пути стоял твердый и казавшийся незыблемым материализм советского обывателя и неусыпная бдительность советских идеологов, а любой возомнивший себя колдуном или прорицателем рисковал оказаться если не на костре, как его средневековые предшественники, то как минимум в учреждении для психически больных. Сейчас именно эти колдуны и прорицатели, к услугам которых вовсю прибегают даже такие вполне прагматически настроенные люди, как политики, оказались истинными властителями дум. По данным, которые приводят СМИ, их у нас насчитывается уже более 300 тыс.² Их гонорары совершенно несопоставимы с доходами ученых, разве что с Нобелевской премией. На одну программу, посвященную на нашем телевидении науке, приходится несколько, посвященных гадалкам и экстрасенсам. Рекламы соответствующих услуг украшают все наши коммерческие газеты. А в солидных книжных магазинах напротив секций философской или социологической лите-

¹ Образцы подобных доктрин, перечисляемые К. Саганом: астрология, учение об аурах, парапсихология, мистицизм и т.п.

² Для сравнения: профессиональных ученых - 400 тыс., т.е. колдунов у нас почти столько же, сколько ученых, что достаточно точно передает уровень рационализма современного российского общества.

стр. 79

ратуры располагаются секции литературы астрологической.

Таким образом, приходится констатировать, что паранаука сейчас пронизывает все сферы нашей жизни, причем и те, которые традиционно считались наиболее рационалистическими. А слабое сопротивление научного сообщества, вроде создания Комиссии при Президиуме РАН по борьбе с лженаукой, не в силах остановить ее экспансию.

При этом наука, - в истоках которой не только борьба с "ненаучным" мировоззрением, но и толерантность к непохожим на нее формам мировосприятия, не только стремление рационализировать умы, но и желание понять иррациональное, - сделала и саму иррационализацию объектом научного познания, предложив ряд ее объяснений. Эта тема заслуживает серьезного изучения. В данном же контексте, не углубляясь в нее, отметим лишь, что стремительное разрастание сообщества колдунов и т.п. нельзя объяснить лишь простыми причинами - вышеупомянутой иррационализацией всей общественной жизни (которая сама по себе нуждается в объяснении), обилием шарлатанов, стремящихся на этой иррационализации подзаработать, и т.д. Немалую роль, по-видимому, играют и такие факторы, как ослабление в западной культуре традиционных протестантских ценностей, на которые традиционно опирался рационализм, "здесь-и-теперь-психология" современного западного обывателя, проявлениями которой служат нежелание ждать, пока рациональная наука решит его проблемы, массовая вера в чудеса и т.п. (см.: [17]). Важное значение имеют также личностные факторы и ситуации, в которых иррациональное восприятие существующего миропорядка явно выполняет психотерапевтическую функцию. Например, после потери близкого человека вера в переселение душ и возможность контактов с ними спиритуалистическими способами позволяет смягчить горечь таких утрат.

Парадоксально, но факт, что и наука невольно внесла свой вклад в возрождение, казалось бы, давно побежденных ею иррациональных верований. Она породила гипотезы - о существовании биополей, о возможности экстрасенсорного восприятия, о влиянии космоса на организм человека и т.д., которые уверенно используются астрологами и экстрасенсами в качестве объяснительных принципов. Она подала им пример социальной организации: сообщества магов и колдунов явно моделируют основные способы организации и иерархизации научного сообщества, создавая свои институты (здесь трудно не вспомнить НИИЧАВО - Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства, блестяще и, как теперь выяснилось, прозорливо описанный братьями Стругацкими в романе "Понедельник начинается в субботу"), ассоциации и академии, присваивая себе ученые степени докторов парапсихологии или магистров белой и черной магии и прибегая к прочим формам самоорганизации, характерным для ученых. А главное, именно наука своими открытиями, регулярно разрушающими привычное мировосприятие, внушила массовому сознанию, что в принципе все возможно - даже то, что совсем недавно казалось абсолютно нереальным³ . И один из парадоксов современной цивилизации состоит в том, что, чем быстрее и успешнее развивается наука (а научное знание, как известно, накапливается по экспоненте), тем чаще ломаются привычные схемы мировосприятия, тем меньше у массового сознания остается стабильных точек опоры, а значит, тем большие возможности открываются перед паранаукой.

Ее "ренессансу" способствовали и события, происходящие внутри научного сообщества. В частности, либерализация некогда очень строгих правил производства научного знания и распространение идеологии постмодернизма, которая принесла с собой легализацию самых разнообразных систем познания, в том числе и непохожих на традиционную науку, толерантное отношение к ним, чем не преминула воспользоваться паранаука.

Справедливости ради надо отметить, что наука и паранаука хотя очень непохожи друг на друга (вынесем "за скобки" отчетливо выраженную тенденцию современной паранауки мимикрировать под науку), но не вполне антагонистичны, а скорее, как куновские парадигмы, "несоизмеримы" друг с другом. Напомним, что в разгар компьютерной революции в ее цитадели - штате Калифорния - профессиональных астрологов было больше, чем профессиональных физиков. Однако это не мешало физикам работать и не воспрепятствовало компьютерной революции, плодами которой, впрочем, умело воспользовались те же астрологи, рассылающие теперь свои прогнозы по Интернету, а также колдуны и т.п., заманивающие клиентуру с помощью сайтов.

Взаимоотношения науки с паранаукой напоминают взаимоотношения науки с религией, которые в истории человечества редко принимали характер антагонизма и еще реже порождали "войны на уничтожение". Тем не менее и толерантное (точнее, высокомерно-толерантное: существует, и ладно) отношение к паранауке может науке дорого стоить, причем в прямом, т.е. в денежном смысле слова. В нынешней России, например, вышеупомянутые 300 тысяч колдунов поглощают обильные финансовые потоки, которые могли бы питать науку и базирующуюся на ней практику. К тому же переориентация нашего

³ В частности, в нем прочно отложилась история о том, как в свое время Парижская академия наук наотрез отказалась обращать внимание на сообщения о падающих с неба камнях, поскольку в те годы это казалось невозможным.

стр. 80

общества с ученых на колдунов неизбежно оборачивается его охлаждением к науке, что, в свою очередь, сказывается на ее состоянии, так как в современном обществе объемы ее финансирования в конечном счете определяет именно обыватель - в качестве избирателя и налогоплательщика. В результате вера в колдунов и экстрасенсов приобретает большой экономический вес и выглядит как "голосование кошельком" - не за науку, причем, чем беднее страна, тем разрушительнее сказываются на науке результаты такого "голосования".

Следует отметить и то, что наша российская культура никогда не была подлинно рационалистической, подчас довольно воинственно отторгала рационализм западного общества и поэтому представляла собой потенциально благодатную среду для паранауки. В частности, российской философии был свойственен ярко выраженный "германский комплекс", который проявлял себя, во-первых, "в бесконечной славянофильской рефлексии о методе своей философии - в бесконечном обсуждении вопроса о необходимости перехода русского любомудрия от чужого способа мышления ("немецкого рационального", "формально-логического") к своему "православно-русскому" [10, с. 56], во-вторых, "в превращении "немецкого типа философствования" и вообще немецкой философии в символ западноевропейского духа ... и в построении обширной системы символических противопоставлений этому "духу" -"православно-русского" духа ("живого", "целого" и т.п.)"⁴ [там же]. "Нам навязали чужеземную традицию, нам швырнули науку", - сетовал А. И. Герцен [4, с. 124]. "Для нас это (западная рациональность. - А. Ю.) - чужое платье, которое мы продолжаем носить по недоразумению", - негодовал Н. И. Кареев [6, с. 176]. "Аксакова не устраивало то, что в рамках западного рационализма "все формулируется", "сознание формальное и логическое" не удовлетворяло Хомякова, "торжество рационализма над преданием", "самовластвующий рассудок", "логический разум", "формальное развитие разума и внешних познаний" гневно порицались Киреевским" [10, с. 70]. И. А. Ильин усматривал в рационалистической западной науке "чуждый нам дух иудаизма, пропитывающий католическую культуру, и далее - дух римского права, дух умственного и волевого формализма и, наконец, дух мировой власти, столь характерный для католиков"⁵ [5, с. 440].

Для российских мыслителей "рационализм был ассоциирован с эгоизмом, с безразличием к общественной жизни и невключенностью в нее" [19, с. 12]. И поэтому закономерно, что "бунт против картезианства" [там же, с. 303] - основы и выражения западного рационализма - состоялся именно в России, породив противопоставленный ему "мистический прагматизм" - "взгляд на вещи, основными атрибутами которого служат неразделение мысли и действия, когнитивного и эмоционального, священного и земного" [там же, с. 304].

Таким образом, российская интеллектуальная культура никогда не была истинно рационалистической. Историческая последовательность: 1) русская (досоветская) философия, поставившая во главу угла нравственные, а не материальные проблемы, характерные для философии западной; 2) марксистская философия, при всей ее декларативной материалистичности, основанная на не-онтологическом мышлении ("наплевать, как на самом деле"), создававшая откровенно искаженные образы реальности и нашедшая органичное продолжение в мифе о коммунизме; 3) паранаука - выражает три последовательные и внутренне связанные между собой проявления нерационалистичности этой культуры и заключенного в ней скрытого (а иногда и открытого) мистицизма⁶ . Еще более иррациональны мы в своем поведении - как в политическом (устраивая революции, голосуя за личностей, за которых истинно рациональный человек не проголосовал бы ни при каких обстоятельствах и т.п.), так и в обыденном, совершая поступки, непонятные для представителей рациональных культур. Поэтому неудивительно, что, как только были сняты прежние запреты, иррационализм расцвел в нашей стране, создав благодатную среду и для паранауки.

2. ПОГРАНИЧНАЯ "ТЕРРИТОРИЯ"

Если в социальном (отношение к науке и др.) контексте от "ренессанса" паранауки страдает вся наука, то когнитивное воздействие первой зависит от особенностей той или иной научной дисциплины. И в этом плане психология занимает особое положение, оказавшись на своего рода пограничной "территории" между наукой и паранаукой. История науки и всего, что к ней примыкает, свидетельствует о том, что паранаука, как правило, паразитирует на "неустоявшихся" научных дисциплинах, которые еще не достигли до-

⁴ Очень похожие призывы раздаются сейчас и в отечественной психологии, например, призыв перестроить эту науку, сейчас "скроенную" по западному образцу, на христианско-православных основаниях (см.: [8] и др.).

⁵ Отметим, что это весьма необычное восприятие западной науки, традиционно связываемой не с католической, а с протестантской культурой.

⁶ Подчеркнем в данной связи, что в некоторых наших регионах сейчас практикуется соединение марксизма с паранаукой, подтверждающее их немалое сходство.

стр. 81

статочной "твердости" научного знания, а значит, не прочертили четких границ, отделяющих его от псевдо- и пара-"знания". Так, например, алхимия процветала в средние века, однако "ушла в отставку", когда сформировалась химия как наука⁷ . Нечто подобное происходило и на "территории" других естественных наук, где поначалу произрастали различные системы паранаучных (возможно, правильнее сказать преднаучнык) представлений, которые отступали сразу же, как только туда приходила наука. Когда физика или химия дает удовлетворительное объяснение, например, структуры материи, паранаука остается на этом поле не у дел и оказывается вынужденной искать "другие территории". То есть наука вытесняет паранауку из различных областей познания, но при этом не уничтожает ее, а лишь вынуждает перемещаться в другие сферы.

Разные научные дисциплины в различной степени защищены от экспансии паранаучных представлений, и эта защищенность естественным образом коррелирует со степенью их "твердости" (в науковедческом смысле слова, предполагающем разделение всех наук на "твердые" - естественные и технические, и "мягкие" - социальные и гуманитарные), наличием единой парадигмы, разделяемых всем дисциплинарным сообществом критериев адекватности знания и т.п. Психология в данном плане принадлежит к наименее защищенным дисциплинам, не обладая сколь-либо устоявшейся системой дисциплинарного знания, общеразделяемыми основаниями его построения и способами проверки (см.: [16]). Это создает благоприятные возможности для встраивания элементов паранаучного знания, подобно тому, как внутренняя нестабильность государств создает благоприятные условия для внешних вторжений.

Вместе в тем психология в плане "мягкости" и неотработанности внутридисциплинарного знания и соответственно его незащищенности перед внешними вторжениями мало отличается от других социогуманитарных наук. Поэтому закономерен вопрос о том, почему паранаука предпочитает паразитировать на психологии, а, скажем, не на филологии. Можно назвать разные причины, например, то, что представители паранауки, профессионально распространяющие всевозможную кабалистику, "в миру", т.е. в быту, как правило, являются людьми вполне материалистичными, чувствующими не только ауры, но и направления финансовых потоков. На филологии много не заработаешь, психологические же проблемы имеются у каждого, в том числе и у тех, у кого есть деньги, поэтому паранауку куда в большей степени влечет к психологии, чем к филологии. Кроме того, чтобы паразитировать на филологии, нужно как минимум уметь читать и хоть немного разбираться в текстах, что ставит на пути многих потенциальных параученых непреодолимые барьеры, в то время как специалистом по психологии может прослыть любой, обладающий психикой, т.е. в общем-то каждый.

И здесь открывается еще один, возможно, самый главный канал проникновения паранауки в психологию, вследствие существования которого она всегда открыта для паранаучных вторжений. Этот канал цементирован обыденным опытом, имплицитно входящим в структуру любого психологического знания и составляющим основу любых действий, совершаемых профессиональными психологами. В принципе, любой человек является "наивным ученым" - в том смысле, что он не только регулярно усваивает, причем не только в школе и вузе, научное знание, но и постоянно осуществляет обыденное познание мира, которое имеет немало аналогий с научным познанием. Такой "наивный ученый" не моно-, а кроссдисциплинарен, он познает различные фрагменты окружающего его мира - как физические, так и социальные, осуществляя познание, релевантное самым различным научным дисциплинам. Но все же некоторые из них явно ближе и доступнее "наивному ученому", чем другие. Он, конечно, может ставить физические эксперименты, интуитивно фиксируя связь, например, между тем, взял ли он с собой зонт и пошел ли дождь, проводить химические опыты, скажем смешивая в одном бокале различные спиртные напитки, или заниматься техническим экспериментированием, нажимая на кнопки имеющихся у него бытовых приборов не так, как предписано инструкциями. И все же области естественнонаучного, технического или социального познания куда менее доступны (а, например, в случае технического познания к тому же и небезопасны) для него, чем познание психологическое, реализуемое с помощью интроспекции, межличностного восприятия и т.д., и если "наивный ученый" лишь эпизодически проникает на "территории" других научных дисциплин, то с "территории" психологии он вообще не уходит. С этим связаны как настойчивые попытки отграничиться от обыденного опыта, сопровождающие психологию со времен ее формирования как науки, так и признание значимости этого опыта ([2] и др.) и его превращение в объект научного психологического изучения.

Психология более близка обыденному опыту, нежели любая другая наука, чем паранаука не могла не воспользоваться. Любой представитель последней - это "наивный психолог", постоянно осуществляющий обыденное психологическое познание и в результате обладающий опытом, который при желании, ввиду отсутствия жестких границ

⁷ Следует признать, что алхимия была далеко не бесполезной и сыграла немалую роль в подготовке формирования химии как науки. (Об этом см.: [9].)

стр. 82

между научной психологией и обыденным опытом, можно выдать за научный. В результате паранаучные воззрения, проникающие на "территорию" психологии, часто имеют не собственно паранаучное, а житейское происхождение, представляя собой опыт обыденного анализа психологических ситуаций, облаченный в паранаучные категории.

Следует принять во внимание и собственные интересы тех личностей, которые действуют и зарабатывают от имени паранауки, причем интересы не только материальные. Для большинства из них, формирующих свои интересы на tabula rasa (определенной профессии, как и сколь-либо серьезного образования у них, как правило, нет), психология намного интереснее, чем, скажем, та же филология, и именно в ней они начинают видеть, причем подчас вполне искренне, свое призвание. К тому же многие из них обращаются к психологии под влиянием собственных психологических проблем - личностных или межличностных, что создает для них еще одну точку притяжения к этой науке.

Когнитивная незащищенность психологии от внешних воздействий органически дополняется ее социальной незащищенностью, отсутствием у психологического сообщества каких-либо четких границ (сейчас кто только не объявляет себя психологом) и барьеров для "чужаков". В последние годы, например, отечественное психологическое сообщество становилось для них все более открытым, чему имелись три очевидные причины. Во-первых, девальвация психологического образования, появление наряду с "настоящим", получаемым посредством пятилетнего обучения в каком-либо вузе (правда, некоторые появившиеся у нас в последние годы вузы тоже трудно назвать "настоящими"), "ненастоящего" психологического образования, распространяемого всевозможными "сокращенными" психологическими курсами, часто организуемыми теми, кто сам закончил подобные курсы, а значит, тоже не имеет подлинного психологического образования. Во-вторых, неорганизованность психологического сообщества, его разобщенность на академических и практических психологов (см.: [2] и др.) и прочие мало пересекающиеся между собой страты, отсутствие подлинно интегрирующих его организаций, способных выставить барьеры "чужакам". В-третьих, наше российское общество вообще пребывает сейчас в состоянии характерного для переходных времен социально-статусного "беспредела", выражающегося, в частности, в том, что сейчас любой гражданин имеет право создать собственную научную ассоциацию или академию вне зависимости от того, является ли он ученым и вообще умеет ли читать и писать. В подобных условиях любое научное сообщество проницаемо для дилетантов, но психологическое сообщество, в силу сочетания данного обстоятельства с другими, вышеизложенными, находится в наиболее незащищенном положении.

Существует и ряд "особых", связанных со спецификой развиваемых в психологии исследовательских областей, обстоятельств, делающих ее особо привлекательной для паранауки. В данном контексте необходимо прежде всего упомянуть исследования экстрасенсорного восприятия (ЭСВ), которые, будучи выполненными на строго научной основе, так и не дали однозначного ответа на вопрос о том, существует ЭСВ или нет (см.: [15] и др.). Отсутствие однозначного, а значит, и отрицательного ответа паранаука, а вместе с ней и массовое сознание поспешили расценить как ответ положительный (тот самый упомянутый выше случай, когда выдвинутые наукой гипотезы паранаука трансформирует в доказанные истины и даже в объяснительные принципы).

Такие области исследования, как изучение ЭСВ, являются пограничными между наукой и паранаукой и поэтому служат одним из главных каналов проникновения паранауки на "территорию", казалось бы прочно обжитую наукой. Причин привлекательности этой области для паранауки как минимум две. Во-первых, она очень интересна для обывателя, многократно обыграна в научно-фантастических романах, кинофильмах и т.п., и, когда представители паранауки подвизаются в этой области, они приобретают прекрасные возможности попасть в фокус общественных интересов, а следовательно, оказаться и в эпицентре финансовых потоков. Во-вторых, отсутствие однозначного ответа научной психологии на вопрос о том, возможно или невозможно ЭСВ, открывает широкий простор для легитимизации деятельности экстрасенсов. При этом материалистически настроенные люди тоже начинают верить в ЭСВ, по-видимому поддаваясь не прямому влиянию паранауки (они с нею, как правило, не вступают в прямые контакты), а воздействию СМИ, которые вносят немалый вклад в распространение этой веры. И вообще тема участия СМИ, по понятным причинам проявляющих обостренное внимание к наиболее "интересному", а не к наиболее достоверному, заслуживает особого обсуждения, которое, впрочем, выходит за пределы основных задач данной статьи.

3. КРИТЕРИИ ДЕМАРКАЦИИ

В подобных условиях неудивительно, что психологи обнаруживают повышенную озабоченность демаркацией их науки и паранауки, причем даже те из них, кто не принадлежит к числу "методологических ригористов" и придерживается либеральных постмодернистских стандартов.

На вопрос о критериях демаркации, поставленный в самом общем виде, даются два прямо

стр. 83

противоположных ответа. Один состоит в том, что между наукой и паранаукой вообще не существует сколь-либо четких границ, и то, что на одном этапе развития познания считается паранаукой, может, как отдельные элементы алхимии или изучение "падающих с неба камней", быть признано наукой на этапах последующих. Второй ответ заключается в том, что демаркационные критерии между ними не только возможны, но и необходимы, а их отсутствие чревато не только эррозией науки, но и внесением полного хаоса в систему познания.

Основная часть научного сообщества, как психологического, так и представляющего другие науки, естественно, предпочитает второй вариант ответа. Но при этом демаркационная линия между наукой и паранаукой обычно прочерчивается интуитивно, а анафема паранауке выносится по принципу: "этого не может быть потому, что этого не может быть никогда". Соответствующая позиция, в общем, выражает вполне здравое материалистическое сознание представителей научного сообщества, но при этом сама выглядит не вполне "научно", делая критерии демаркации крайне неопределенными и не выходящими за пределы интуитивных представлений о том, что "научно", а что - нет. Эти критерии при любом способе их выстраивания едва ли могут быть абсолютно строгими, но все же при перенесении вопроса из области интуитивных ощущений в более характерные для науковедческого анализа когнитивную и социальную плоскости научной деятельности становятся более ясными.

Поиск критерия демаркации в когнитивной плоскости эквивалентен поиску наиболее общего основания знания - критерия его рациональности, который позволил бы отличить науку от паранауки. Следует отметить, что, как правило, границу между наукой и паранаукой пытаются прочертить именно данным способом, при этом сталкиваясь с рядом трудноразрешимых проблем.

В современной методологии науки хорошо известно, что нормативные основания построения знания и общие критерии его рациональности исторически изменчивы и релятивны. В частности, "никакой единственный идеал объяснения ... не применим универсально ко всем наукам и во все времена" [12, с. 163]. Критерии рациональности обладают как "пространственной", так и "временной" изменчивостью. Их "пространственная" (или "географическая") изменчивость проявляется в том, что разные культуры вырабатывают разные критерии рациональности, наиболее яркой иллюстрацией чему могут служить западная и традиционная восточная, прежде всего индийская и китайская, наука. А "временная" релятивность этих критериев проступает, например, в том, что в истории западной науки отчетливо обозначаются три последовательно сменявших друг друга типа рациональности, которые В. С. Степин называет классической, неклассической и постнеклассической наукой [11]. А. Кромби, объединив два "измерения" рациональности, выделил в истории человечества ее шесть основных типов [18]. Видимо, их можно насчитать еще больше или меньше, в зависимости от того, каким способом и на основании какого критерия выделять сами эти критерии. Но при любом способе их вычленения очевидным остается одно - невозможность обозначить некий неизменный и универсальный критерий рациональности, общий для всех времен и народов.

Если для науки прежних времен была характерной смена критериев рациональности, то для современной науки, переживающей вместе со всем современным миром интенсивный процесс глобализации, характерны их сосуществование и достаточная толерантность друг к другу. Так, например, для западных ученых единственно возможным видом науки долгое время была западная наука, а в конце XIX в. М. Вебер писал: "только на Западе существует наука на той стадии развития, "значимость" которой мы признаем в настоящее время" [3, с. 44]. Однако в следующем веке западная наука признала восточную - причем именно в качестве науки, а не в качестве полезной, но ненаучной системы познания, и вообще в концу XX столетия сложилась подлинно интернациональная система познания, хотя и построенная в основном по западному образцу, но впитавшая в себя многие "восточные" элементы. Все это и привело к формированию постмодернистской методологии научного познания, одним из ключевых атрибутов которой служит толерантность науки к самым различным системам познания, сколь бы непохожими они ни были на нее.

В условиях характерной для современной цивилизации размытости границ между научным и ненаучным, рациональным и иррациональным паранаука, естественно, чувствует себя очень вольготно. А когнитивная толерантность нашей цивилизации - признание самых различных форм познания - органически дополняет ее социальную толерантность, выражающуюся, например, в том, что современных колдунов не сжигают на кострах, как некогда делали на Западе, и не подвергают принудительному лечению, как когда-то поступали в нашей стране.

Сосуществование и легитимность различных критериев рациональности открывают перед паранаукой выбор среди этих критериев и предоставляют ей возможность тоже считаться рациональной системой познания, но только "иной", нежели официальная наука. В частности, активное использование таких "сырых" понятий, как биополе, позволяет паранауке помещать в свои основания хотя и недоказанные и весьма сомнительные, но вполне

стр. 84

материалистические представления и в результате выглядеть вполне рационалистически. А отчетливо наблюдающийся процесс рационализации паранауки, т.е. использование ею понятий и объяснительных принципов, весьма напоминающих понятийный аппарат рациональной науки, - это закономерный результат плюрализма критериев рациональности, среди которых всегда найдется критерий, позволяющий считать рациональной даже самую экзотичную систему представлений.

В результате кредо "годится все" (everything goes), сформулированное П. Фейерабендом в качестве одного из главных принципов "методологического анархизма", не только было использовано для "внутреннего пользования" самими учеными, но и вышло за пределы науки, послужив инверсии в нее самых различных ненаучных, в том числе и паранаучных, воззрении⁸ . Это породило естественную защитную реакцию научного сообщества. В постмодернистской науке даже среди признанных "методологических либералов"⁹ стали распространяться опасения о том, "а не переборщили ли мы с этим либерализмом?", настроения, выражаемые формулами: "все-таки не все должно быть можно, а что-то должно быть и запрещено", "методологический либерализм нельзя путать с методологической анархией" и т.п. Это привело к настойчивому поиску критериев между тем, "что можно", и тем, что даже в предельно либеральной постмодернистской науке "все-таки нельзя". И с сожалением приходится признать, что нащупать эту грань в когнитивном поле науки пока не удалось, что неудивительно, поскольку, как свидетельствует история мысли, предельно либерализованные системы познания можно запретить извне, но их, как правило, уже не удается "ужесточить" изнутри.

Однако задачу демаркации науки и паранауки вполне возможно решить в другой - социальной - плоскости научного познания. В социальном плане ученый - это субъект, принадлежащий к научному сообществу, т.е. в условиях современной, институционализированной, науки, получивший соответствующее образование, работающий в одном из научно-исследовательских или образовательных учреждений, имеющий публикации в научных журналах и т.п. Не обладающего этими атрибутами человека мы вряд ли сочтем принадлежащим к научному сообществу вне зависимости от того, кем он сам себя ощущает и что именно - членство в каких мифических академиях, например, - обозначено на его визитке.

Паранаука, как было отмечено выше, сейчас явно копирует институциональную организацию науки, обрастая своими собственными институтами и академиями, обнаруживая большую любовь к ученым степеням и званиям, но она произрастает как совершенно иной социальный институт, не пересекающийся с социальным институтом науки. И то, что представители паранауки выступают от имени того или иного НИИ или академии (как правило, имеющих очень экзотические названия), может ввести в заблуждение только обывателя, но не представителя научного сообщества, который знает или без труда может узнать, что соответствующего НИИ или академии в науке не существует. Подобную селективную функцию могут выполнять и публикации в научных журналах, выступления на научных конференциях и т. д., а паранаучные суррогаты этих видов деятельности не могут ввести в заблуждение. Наиболее естественной квинтэссенцией описанного служат автобиографии (CV) людей, занимающихся наукой, которые являются обязательными при приеме на работу за рубежом, а у нас почему-то заменяемые трудовыми книжками. По автобиографиям (их, конечно, можно сфальсифицировать, но можно и проверить) не всегда возможно оценить научный уровень ученого: много публикаций, например, может иметь и бездарность. Но по ним всегда можно безошибочно судить о том, принадлежит человек к научному сообществу или нет, и данный вид информации способен служить своего рода синтетическим социальным критерием принадлежности к науке. Кроме того, те, кто подвизается в сфере паранауки, как правило, имеют весьма специфические биографии, отмеченные непрофильным для занятия наукой образованием или отсутствием всякого образования, постоянной сменой самых разнообразных профессий, а нередко и парой-другой судимостей за мошенничество и тому подобное. А это еще больше облегчает демаркацию по социальным критериям.

Социальные критерии демаркации исправно "работают" и в тех случаях, когда сами ученые предлагают идеи, на первый взгляд мало отличимые от паранаучных и отвергаемые основной частью научного сообщества как ненаучные. Таких идей в современной - постмодернистской - науке, где ученые все чаще отходят от традиционных стандартов научности, становится все больше. Их образцами, выращенными на психологической "почве", могут служить психология души, христианская психология, психология молитвы и др. Но все же, наверное, наиболее яркий и приобретший

⁸ Поэтому неудивительно то раздражение, которое "анархистские" идеи этого исследователя науки вызвали у многих представителей научного сообщества, в том числе и у психологов. В. М. Аллахвердов, например, пишет: "П. Фейерабенд же - иногда кажется, что исключительно из желания сказать нечто несусветно неожиданное или даже из PR-соображений, - просто смешивает науку с грязью" [1, с. 262], "г-н Фейерабенд, да простят меня его поклонники, имеет большой литературный талант, неплохое знание истории физики, но не имеет научной совести" [там же, с. 260].

⁹ Данная характеристика была дана и автору этих строк ([1] и др.).

стр. 85

наддисциплинарную известность пример такого рода - это теория, предложенная академиком А. Т. Фоменко и поставившая сообщество наших историков в очень сложное положение. С одной стороны, данную теорию это сообщество не могло принять даже к обсуждению, ибо она подрывала не только привычные для него представления об истории, но и принятые в нем основания рациональности. С другой стороны, ее автор, будучи академиком, не мог быть признан не-ученым, а предложенная им теория истолкована как "дилетантская чушь" или паранаука.

Такие ситуации, время от времени случающиеся в науке, обычно порождают у научного сообщества своеобразный когнитивный диссонанс, который, как и классический когнитивный диссонанс (описанный Л. Фестингером и др.), не только выражается в существовании внутренне противоречивых когнитивных структур (ученый разработал теорию, которая не является научной), но и стимулирует настойчивые попытки его преодолеть [19]. В данной ситуации у научного сообщества есть два варианта преодоления диссонанса: 1) признать крамольную теорию хотя очень спорной и скорее всего неверной, но все-таки научной (однако это потребовало бы отказа от многих слишком привычных представлений о "научности"); 2) отлучить ученого-ренегата от научного сообщества за нарушение какой-либо из норм научной деятельности, например, за построение и проповедование ненаучной (эпитеты могут быть и другими: "лженаучной", "псевдонаучной", "антинаучной" и др.) теории¹⁰ . Имеется и еще один выход: простое игнорирование крамольной теории. В случае А. Т. Фоменко научное сообщество предпочло именно данный вариант как наиболее приемлемый, ибо как принятие этой теории, так и лишение академика его регалий вызвало бы большие сложности, нежели простое игнорирование его идей.

В принципе эта (наиболее простая, наименее "затратная" и наименее конфликтная) модель используется и в большинстве других диссонантных ситуаций, когда признанный и достаточно известный представитель научного сообщества предлагает явную крамолу, которую это сообщество не может принять. Однако в подобных случаях диссонанс сохраняется, и обычно используются дополнительные средства "амортизации" диссонантных ситуаций, например, путем объяснения поведения ученого-ренегата тем, что "с ним что-то не так", "он переутомился", "от него ушла жена", и т.п., или просто "он слишком хочет казаться оригинальным" или "слишком хочет, чтобы его заметили". В результате диссонантные элементы ситуации выстраиваются во вполне консонантную и приемлемую для научного сообщества структуру: "имярек - безусловно, ученый, но он разработал ненаучную теорию из-за неких привходящих обстоятельств". Такие схемы редукции диссонанса используются во многих дисциплинах, в том числе и в психологии, позволяя примирить принадлежность "ренегатов" к научному сообществу с экзотическим характером выдвигаемых ими идей.

В результате экзотические идеи, предлагаемые учеными, отнюдь не смешиваются с паранаукой, а объявляются некими артефактами самой науки, и демаркационная линия между наукой и паранаукой отделяет от последней не только науку стандартного вида, но и то, что принято считать "научной экзотикой". В данном случае эта линия проходит не через когнитивную, а через социальную плоскость научной деятельности: "экзотические" идеи, выдвигаемые членами научного сообщества, не принимаются официальной наукой, но и не причисляются ею к ведомству паранауки именно потому, что они выдвигаются членами научного сообщества, обладающими соответствующими атрибутами.

Здесь уместна аналогия с определением Т. Куном научной парадигмы (точнее с определениями, поскольку их в его эпохальном труде "Структура научных революций" довольно много). Он задал понимание научной парадигмы как системы идей, разделяемой научным сообществом [7], определив когнитивный компонент научной деятельности через компонент социальный¹¹ . Нечто подобное можно сделать и в отношении науки в целом, определив ее как систему познания, осуществляемую научным сообществом. Тогда не принадлежащие к этому сообществу, в частности, представители паранауки окажутся за пределами науки - равно как и то, чем они занимаются.

В заключение следует отметить, что данный термин, особенно в его современном понимании, в которое включается деятельность хиромантов, колдунов и т.п., представляется неудачным. Возможно, все это пара-, но не наука. Паранаукой было бы уместнее именовать некую "обочину"

¹⁰ Подобным образом психологическое сообщество поступило, например, с С. Бартом, который сначала был удостоен престижной премии Торндайка и посвящен в дворянство за серию работ о наследовании психологических качеств, а затем отлучен от него, когда выяснилось, что Барт ради утверждения своих идей использовал такие приемы, как описание непроводившихся исследований, искажение действительных размеров выборок, публикация фиктивных данных под вымышленными именами и т.п. Окончательный вердикт вынесла Британская психологическая ассоциация: "Ни по своему темпераменту, ни по своей подготовке Барт не был ученым ... его работы имели лишь форму научных, но далеко не всегда были таковыми по существу" [21, с. 80].

¹¹ Следует отметить, что Кун сделал и обратное - определил научное сообщество через парадигму, в результате чего его долго критиковали за то, что он создал "логический круг", который на самом деле скорее выглядят как "онтологический круг" - как двусторонняя и неразрывная связь соответствующих понятий.

стр. 86

научного познания, где находится описанная выше "научная экзотика", которая действительно выглядит как когнитивная (но не социальная) прослойка между наукой и околонаучными системами воззрений, такими, как религия, здравый смысл и др. Паранаука же в ее нынешнем виде требует другого и, возможно, менее уважительного обозначения, не содержащего даже намеков на сходство с наукой. Она - это "совсем другое".

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Аллахвердов В. М. Методологическое путешествие по океану бессознательного к таинственному острову сознания. СПб., 2003.

2. Василюк Ф. Методологический анализ в психологии. М., 2003.

3. Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.

4. Герцен А. И. Prolegomena // Русская идея. М., 1992. С. 118 - 128.

5. Ильин И. А. О русской идее // Русская идея. М., 1992. С. 436 - 443.

6. Кареев Н. И. О духе русской науки // Русская идея. М., 1992. С. 171 - 218.

7. Кун Т. Структура научных революций. М., 1975.

8. Начала христианской психологии. М., 1995.

9. Рабинович В. Алхимический миф и химеры собора Парижской богоматери (к проблеме сопоставления) // Заблуждающийся разум?: Многообразие вненаучного знания. М., 1990. С. 97 - 116.

10. Россия и Германия: опыт философского диалога. М., 1993.

11. Степин В. С. От классической к постнеклассической науке (изменение оснований и ценностных ориентации) // Ценностные аспекты развития науки. М., 1990. С. 152 - 166.

12. Тулмин С. Человеческое понимание. М., 1984.

13. Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986.

14. Филатов В. П. Научное познание и мир человека. М., 1989.

15. Хензел Ч. Парапсихология. М., 1974.

16. Юревин А. В. Психология и методология // Психол. журн. 2000. Т. 21. N 5. С. 35-47.

17. Юревич А. В., Цапенко И. П. Нужны ли России ученые? М., 2001.

18. Crombie A.C. Of what is the history of science the history //History of European ideas. 1986. V. 7. N 1. P. 21 - 31.

19. Festinger L. A theory of cognitive dissonance. Stanford, 1957.

20. Gavin WJ., Blakeley T.J. Russia and America: A philosophical comparison. Boston, 1976.

21. Gieryn T.F., Figert A.E. Scientists protect their cognitive authority: The status degradation ceremony of sir Cyril Burt // The knowledge society. Dordrecht, 1986. P. 67 - 86.

22. Heider F. The psychology of interpersonal relations. N. Y., 1958.

23. Sagan K. The Dragons of Eden. N. Y., 1977.