Вера в возможность быстрого и простого решения проблем

Вера русского человека в централизованное решение всех проблем сочетается с надеждой на возможность быстрого и про­стого решения сложных проблем как личного, так и общественного характера.

Русский человек доверчив, легко проникается радужными на­деждами, искренне ожидает скорого решения его проблем, напри­мер, новым правительством - главное, что оно пришло к власти. Отсюда традиция всегда говорить плохо о предшествующем лиде­ре при появлении нового и надежда на немедленно исправление новым лидером недоработок предыдущего. Ср. многочисленные периоды общественного воодушевления и подъема в российском обществе, связанные с надеждами на коллективизацию, индустри­ализацию, электрификацию, химизацию народного хозяйства, ку­курузу, запрет алкоголя, перестройку.

Народ охотно идет за теми, кто предлагает простые и быстро реализуемые решения. При этом русскому сознанию свойственно и быстрое разочарование реформами, если они не дают немедлен­ный положительный эффект. Разочарование сплошь и рядом со­провождается сменой идеалов и полным отказом от прежней иде­ологии, быстрым отказом от поддержки разочаровавших народ лидеров, вплоть до открыто враждебного к ним отношения: «Вы всегда плюете, люди, В тех, кто хочет вам добра!» (Е.Евтушенко)

Иностранцы не раз отмечали также веру русского человека в возможность быстрого решения сложных проблем сообща, что является проявлением соборности русского менталитета. Обсуж­дение многих проблем в России часто заканчивается общим при­зывом - «Надо всем сообща решить эту проблему»; «Надо всем миром навалиться»; «Мы вам поручаем, а мы все поможем» и т.д.

Американец Э.Разерфорд написал в книге "Русска":

«В деревнях на севере России считалось, что избу или церковь можно построить за день. Надо только собраться всем миром, поднапрячься и дело сделано. Большинство русских и вправду ве­рят подсознательно, что если всем разом постараться, то в корот­кое время все проблемы будут решены. Отсюда, наверно, и ваши пятилетние планы пошли. И сейчас, мне кажется, многие в России убеждены, что достаточно избавиться от ненавистного режима, и в одночасье все встанет на свои места. Не встанет...».

Стереотип возможности быстрого совместного решения про­блемы совместно с азартностью русского человека сформирова­ли в русской действительности такое явление, как штурмовщина, привычка к авральной работе в последний момент.

Завершая рассмотрение некоторых черт русского националь­ного менталитета, укажем на некоторые достаточно яркие мен­тальные стереотипы русского сознания, которые особенно замет­ны на фоне западноевропейского и американского менталитета: Молодо-зелено; Яйца курицу не учат; Стерпится - слюбится; Богатый - значит жулик (ср. амер. Богатый - значит умный); Новый - значит не проверенный (ср. амер. Новый - значит луч­ший); Нет новостей - плохие новости (у англичан - наоборот); Молод ты еще меня учить; Работа - не главное; Будет день — будет пища; Господь терпел, и нам велел; Куда спешить? Авось пронесет; Все предусмотреть невозможно.

Можно также указать на отсутствие в русском сознании (на фоне западного ментального стандарта) таких стереотипов и принципов, как стремление к независимости любой ценой, законопослушание, безусловная честность в деловых отношениях, верность слову, приоритетность упорного, качественного лично­го труда, приоритетность бытовой аккуратности, чистоплотнос­ти; стремление к нормированию, планированию всех сторон дея­тельности, установлению правил и законов, соблюдаемых всеми; пунктуальность, предусмотрительность, стремление к компро­миссам в общественных и личных отношениях, практицизм и ра­ционализм.

Еще раз подчеркнем, что в российском обществе есть люди, которым не свойственны некоторые или даже многие черты рус­ского менталитета, выделенные нами. Естественно, русский мен­ мен­талитет включает гораздо большее число черт, чем перечислен­ные выше; однако, напомним, что нас интересовали только такие ментальные черты, которые тем или иным способом влияют на коммуникативное поведение народа. Наиболее коммуникативно-релевантными из перечисленных нами русских ментальных черт являются соборность, душевность, бытовая импульсивность, не­любовь к "среднему", пренебрежение к законам.

Следует также отметить и тот факт, что в последние десяти­летия некоторые черты русского менталитета начинают транс­формироваться в сторону общепринятых - прежде всего в странах Европы и в США. Естественно, что всякое изменение глубинных черт, исторически закрепившихся в менталитете народа, идет очень медленно и непоследовательно, вызывая часто несогласие и протест других членов лингвокультурной общности. Это, напри­мер, относится к разному пониманию молодого и старшего поко­лений роли денег в жизни человека, его стремлению к самореали­зации, качеству организации труда и т.п.

Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры («Интеллигенция», «Совесть, нравственный закон, мораль»)

ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ. По внутренней форме это слово — от лат. intellegentia — означает «высшую степень сознания, самосознание», и русская интеллигенция— уникальный случай, когда «класс» (или «прослойка»— это уже другой вопрос) выделен в обществе и назван по этому признаку.

Вообще,— сделаем здесь небольшое отступление — общественные классы называются, как правило, довольно точно в соответствии со своим основным признаком: «рабочие»; «капиталисты», или «промышленники», или «предприниматели»; «купцы»; «землевладельцы»;

«Духовенство» и т. д. Исключение составляют, В пожалуй, крестьяне: фр. paysans от pays «страна», исп. campesinos от саmро «деревня, не-город", нем. Bauer от bur «поселение, населенная местность.) — всюду крестьяне обозначены как основное «население страны, ее земли »; назва­ние крестьян ничему не противопоставляется, оно вне противопоставлений, оно — основное. Ц В русском слове положен в основу признак вероисповедания — крестьяне от христиане, но этот признак, в сущности, тоже обозначает их как «все основное население страны», в отли­чие от ее соседей — нехристиан, «нехристей», как и все другие наименования крестьян. Уникальность наименования интеллигенции, таким образом, не в его точности— точны все наи­менования классов – а в его признаке: русская интеллигенция — единственный случай, когда такой класс назван как «самосознающий». В русском языке и в рус­ской культуре интеллигенция утверждается как особое слово и кон­цепт в начале 60-х гг. XIX в. (см. подробнее ниже раздел Б).

Планнастоящей статьи словаря следующий: А) Дальняя исто­рия термина и концепта (1. Вкультуре Рима. 2. В Европе первой трети XIX в., у Гизо, Гегеля, раннего Маркса. 3. В России 1840— 1865 гг. 4. Связь понятия «интеллигенция» с контекстом русской духовной жизни нач. XXв.). Б) Русская интеллигенция. Социологи­ческая характеристика (1.У писателя П.Д. Боборыкина, министра П.А. Валуева и др. 2. У исследователей культуры. 3—4. В среде «раз­ночинцев», у Н.В. Шелгунова, П.Л. Лаврова. 5. Национальный со­став и «национальный вопрос » в русской интеллигенции). В) Русская интеллигенция. Духовный склад(в частности, по сборнику «Вехи» 1909 г.); Г) Российская интеллигенция.Наши дни (различные опре­деления — Надежда Мандельштам и др.).

А) Дальняя история термина и концепта «Интеллигенция»

1.Его первоисточником является греческое слово noesis «сознание, понимание в их высшей степени». Этот концепт, «Ноэсис», противопоставляется двум более низким степеням соз­нания — dianoia «образ мыслей, размышление» и episteme «научное знание» и объединяет их как высшая катего­рия (см. словарь: H.G. Liddell—R. Scott—H.S.Jones. A Greek-English Lexicon. Oxford: Clarendon Press, 9-th ed., completed, 1985, p. 1178.)

Под влиянием этого греческого концепта в римской культуре возникло слово intellegentia, первоначально означавшее просто «выс­шую степень понимания, сознания» без больших греческих тонкос­тей. Здесь впервые оно засвидетельствовано не у какого-нибудь философа, а у драматурга-комика Теренция (190—159 до н. э.) в ко­медии «Свекровь». Там в начале выступает защитник автора и го­ворит, как трудно было автору поставить свою пьесу: в театре тол­па шумела, ожидала канатных плясунов, борцов, гладиаторов, на пьесу никто не обращал внимания; и вот теперь, может быть, «ваше, зрительское разумение (intellegentia) поможет автору» и его про­изведение будет принято («Второй пролог», стих 30; имеется рус­ский пер.: Теренций. Комедии. М.: Искусство, 1988). Хоть ситуация эта и более чем двухтысячелетней давности, но по-прежнему ти­пичная: требуется «интеллигентность», чтобы оценить настоящее искусство. Далее в латыни основным значением этого слова оказы­вается «способность понимания» как высшая умственная способ­ность, главенствующая над всеми остальными — над mens «ум, дух», ratio «рассудок». У Цицерона intellegentia употребляется много раз и обрастает различными смысловыми оттенками. Большой тонкос­ти достигает этот термин у «последнего римлянина» и «первого схоласта» Боэция (480—524). В своем завершающем сочинении «Утешение философией» («Consolatio philosophiae»), написанном в тюрьме перед казнью, Боэций определяет четыре ступени позна­ния: чувство воспринимает то, что заключено в материальную фор­му; воображение постигает нематериальный образ; рассудок — ми­нуя внешнюю форму предмета, постигает его общее понятие, его идею, «универсалию», его принадлежность к определенному «ро­ду». Но есть еще высший разум, «божественная интеллигенция», которому доступны все перечисленные виды познания и еще осо­бое, высшее: этот вид разума, «поднявшись над вселенной, прони­кает лезвием чистого разума в самую простоту форм» (Cons., V, pr. 4). Высшая «интеллигенция» — это не личностный разум, это вы­сшая точка познания, взятого во всеохватывающем, универсальном масштабе (см. Уколова В.И. «Последний римлянин » Боэций. М., 1987, с. 99—100; ср. также Майоров Г.Г. Формирование средневековой философии. М., 1979, с. 362). В таком виде этот концепт перешел в немецкую классическую философию и был развит в системах Шел­линга и Гегеля (см. ниже).

2. Но сходными идеями, в применении теперь уже к истории об­щества, была пронизана вся духовная жизнь Европы первой трети XIX в. В 1812—1818 гг. Гегель создает свою первую значительную ра­боту «Наука логики», а Вильгельм фон Гумбольдт в 1822 г. публикует «Историческое учение об идеях» («Historische Ideenlehre») и годом раньше подготовительную к нему работу «О задаче историка». Здесь он пишет: «В ходе этого исследования делалась попытка внушить две вещи: что во всем происходящем действует не воспринимаемая непос­редственно идея и что познана эта идея может быть только в преде­лах самих событий. Поэтому историку не следует искать решения всех вопросов только в материальном мире и исключать идею из изобра­жения происходящего» (В. фон Гумбольдт. Язык и философия куль­туры. М., 1985, с. 306). Гумбольдт приглашает историка исследовать искусство, легенды, мнения общества как проявление «идеи».

Во Франции Гегель впервые был упомянут в 1804 г. в одном об­зоре о современном состоянии философии в Германии (в «Archives litteraires», I). Но, независимо от того, связано ли это конкретно с Гегелем или с общим «духом эпохи», примечательно, что в 1807 г., начиная свои первые публикации, французский историк — в буду­щем знаменитый историк и политический деятель — Франсуа Гизо (Guizot, 1787—1874) уже разделяет подобные представления. И уже в своей первой лекции Гизо формулирует их гораздо более точно, чем Гумбольдт. Гизо вводит понятие «истории цивилизации» как ис­тории последовательно сменяющих друг друга общественных задач, пронизанных общей идеей. В 1828 г. Гизо начинает публиковать свой знаменитый курс лекций «История цивилизации в Европе», а годом позже — «История цивилизации во Франции», которым было суждено сыграть большую роль в развитии понятия «интеллигенция» не только в Европе, но и в России. Сотни страниц «Истории цивили­зации во Франции» посвящены «силе идей», «силе общественного разума-интеллигенции» («la force des Idees», «de l'intelligence publique»).Эта сила, по Гизо, не имеет никаких оформленных средств проявления, но тем не менее оказывает принудительное воздействие на правление страной: общераспространенные идеи обладают при­нудительной силой (см. Реизов Б.Г. Французская романтическая ис­ториография. Л., 1956, с. 197). Во всем этом проглядывает большое сходство с учением Гегеля о самопознании духа в истории, в исто­рическом процессе, но Гизо дает конкретное историческое иссле­дование, а не просто декларацию. Здесь концепт «Интеллигенция», впервые, по-видимому, встречается с концептом «Цивилизация» и пересекается с ним (см. Цивилизация).

Зато у Гегеля, пропустившего те же идеи через концепцию своей «Логики», некоторые утверждения звучат прямо как продолжение Боэция: «В теоретическом отношении к природе первой стороной является то, что мы отходим от явлений природы, оставляем их в неприкосновенности и ориентируемся по ним. При этом мы начи­наем с чувственных сведений о природе. Однако если бы физика основывалась лишь на восприятиях.., то работа физика состояла бы лишь в осматривании, прислушивании, обнюхивании и т. д., и животные, таким образом, были бы также и физиками. В действи­тельности, однако, видит, слышит и т. д. дух, мыслящее существо... В теоретическом отношении мы отпускаем вещи на свободу... Лишь представление, интеллект (у Гегеля здесь букв.: интеллигенция — die Intelligenz. — Ю.С.) характеризуется этим свободным отноше­нием к вещам» (Философия природы, § 246. — Гегель//Энцикл. фи-лос. наук. Т. 2. М., 1975, с. 15). В другом месте Гегель обобщает: «Субъект, погруженный в созерцание, находится в непосредствен­ной связи с ним, так что в созерцании, собственно говоря, он не имеет еще никакого другого бытия, кроме указанного объективно­го, пространственного и временного бытия. Свободная деятельность интеллигенции состоит здесь во внимании к многообразному на­личному бытию непосредственно данного и в том, чтобы по собствен­ному усмотрению останавливаться на каком-то содержании или переходить К другому — способность постигать» (Учение о поня­тии и философская энциклопедия. Втор. отд. Филос. энцикл., § 138// Гегель. Работы разных лет. Т. 2. М., 1971, 184).

Как ни абстрактны эти рассуждения Гегеля, они, по-видимому, оказали прямое воздействие на трактовку политических и социаль­ных вопросов в Германии 1830—1840-х гг. Это связано именно с тем, что у Гегеля большую роль играет идея «самосознания духа в истории, в историческом процессе», столь важная для Германии этой поры. Вполне гегельянский взгляд мы находим в статьях К. Маркса, объединенных названием «О сословных комиссиях в Пруссии» (1842 г.). Сословным интересам различных социальных группировок Маркс противопоставляет «интеллигенцию» или «ин­теллигентность » как принцип: «... Интеллигентность... не есть ищу­щий удовлетворения эгоистический интерес, это — всеобщий ин­терес»; «Об интеллигентности речь может идти не как о части, входящей в состав целого, а как об организующем начале »; «... Что­бы требование представительства интеллигенции имело смысл, мы должны толковать его как требование сознательного представи­тельства народной интеллигентности, которая отнюдь не пытается противопоставлять отдельные потребности государству, но для ко­торой высшая потребность заключается в том, чтобы претворить в жизнь самую сущность государства, рассматриваемого притом как ее собственное деяние... » (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 40, с. 287— 290). Эти высказывания Маркса следует трактовать, конечно, не как какое-то особое «марксистское» понимание интеллигенции как со­циальной группы — чего здесь вовсе нет, а как гегелевскую идею о самосознании народа, причем совершенно ясно, что это самосоз­нание, под названием «интеллигентности» или «интеллигенции» свя­зывается не с какой-либо отдельной социальной прослойкой, не с сословием, а с самосознающим духом всего народа. В таком качестве заметки Маркса очень важны — они свидетельствуют о важном про­межуточном звене в развитии концепта «интеллигенции»: интел­лигенцияпонимается уже не как разлитый в обществе «разум- ин­теллигенция» у Гизо, а как социальное, историческое самосознание народа в процессе государственного строительства,но это само­сознание не связываетсяеще определенно с каким-либо сословием (а вероятно, такие попытки были, так как слова Маркса восприни­маются как протест против них).

3. Только в России в период между 1845—1865 гг. совершается следующий этап в развитии концепта «Интеллигенция»: субъектом (носителем, агенсом, производящим деятелем) исторического само­сознания народа в процессе государственного строительства ока­зывается при этом новом понимании не абстрактный «разум», не «дух народа» и не весь народ, а определенная, исторически и соци­ально вполне конкретная часть народа, взявшая на себя социаль­ную функцию общественного самосознания от имени и во имя всего народа. Собственно, это и есть основное содержание концепта «Ин­теллигенция», и, вопреки мнениям о будто бы необычайной запу­танности его дальнейшей истории, мы полагаем, что она ясна и проста: концепт остается одним и тем же, как бы «рамкой» для кад­ра, но он лишь как бы «примеривается», а затем и передвигается с одной социальной группы на другую, в поисках ответа на вопрос: какая же социальная группа является субъектом самосознания нации? В «кадре» оказываются разные социальные группы.

Необходимо, однако, подчеркнуть, что такое «передвижение» совершается не вполне стихийно, — не так, как, скажем, понятие «авангарда», самого модного течения или группы в искусстве, фик­сируется то на одном, то на другом течении в литературе, живопи­си или эстрадной музыке. Напротив, в данном случае «передвиже­ние» концепта и его фиксация на той или иной социальной группе происходит путем сознательных усилий, путем общественного ос­мысления и обсуждения в среде различных социальных групп и об­щества в целом — в конечном счете, путем сознательныхусилий тех самых социальных групп, которые в данную историческую эпо­ху и оказываются, в силу самих этих усилий самосознания, носи­тельницами общественного самосознания. Далеко не случайно по­этому — напротив, исторически детерминированно, — вопрос о роли самосознания в истории, о роли личности в истории и о роли воли и детерминизма в истории оказывается связанным с вопросом об интеллигенции.

Процесс развития концепта на этом не заканчивается, в нем есть определенная «логика» развития, или, можно сказать, «алгоритм». Его хорошо уловил русский историк права Петр Иванович Новгородцев(1866—1924): «Прежняя формула об органическом действии нацио­нального духа (как у представителей французской романтической ис­ториографии, см. выше. — Ю.С.) сменилась потом более конкретным представлением о значении среды и эпохи, далее среда была разло­жена на классы, а классы на группы...» (Нравственный идеализм в фи­лософии права//Проблемы идеализма. М., 1902, с. 238).

Роль класса и социальной группы внутри класса в формирова­нии морали вообще, и в частности идеи социального самосознания, особенно подчеркивалась — и преувеличивалась — в марксистской этике (см. далее Нравственный закон, Мораль). Но даже и такое, искажающее, представление основано на объективной «логике» («алгоритме») развития этого концепта, оно (представление) про­сто фиксирует и «повышает в ранге» некоторое звено, некоторый этап в этом развитии.

Однако процесс продолжается. Далее, естественно будет допус­тить — и предвидеть — что в какой-то момент истории, в силу объ­ективных причин (определенного состояния данной страны) внутри определенной социальной группы выдвинется еще более узкая «под­группа», которая и окажется носителем (агенсом, действующим ли­цом) идеи социального самосознания. Так в действительности и произошло в России (тогда — в СССР) в 1960—1980-е гг., когда из среды интеллигенции выдвинулась нравственно активнаягруппа — диссиденты (см. далее Диссиденты).

Наконец в силу той же «логики » (подкрепленной к тому же про­светительской идеей XVIII века о «законодательной силе» личнос­ти) носителем социального самосознания могла представляться и совсем уже узкая группа именно отдельныхличностей — активных, «критически мыслящих» и т. п. Этот этап — с некоторым наруше­нием последовательности в «логике» концепта — возник еще ранее в среде русских разночинцев революционной ориентации, в особен­ности у русских народников и в концепции Петра Лавровича Лав­рова (1823—1900).Деградацию и нравственное вырождение этой идеи мы увидим потом в «культе личности И.В. Сталина». Но этот путь — путь вырождения— был не единственно возможным. На­ряду с ним существовал и путь возрождения.

В качестве такого этапа надо рассматривать этику русских эсе­ров. Здесь нельзя не согласиться с советским исследователем: «На ход этических рассуждений эсеров оказала решающее влияние иде­ология народников. У эсеров конструирование идеала исходило из желаемого, они восхваляли "критически мыслящую личность", пре­увеличивали роль интеллигенции в историческом развитии, будто бы способной "тащить историю" в соответствии с выработанным ею "социальным идеалом", приняли на вооружение субъективный метод в социологии (метод Лаврова. — Ю.С.)... » (Дробжев М.И. Этические идеи эсеров//Очерки этич. мысли в России конца XIX — начала XX века. М.: Наука, 1985, с. 277). В конце этого отрезка «кон­цептуального пути», пройденного в соответствии с описанной ло­гикой, возникало следующее положение, высказанное в наиболее определенной форме эсером Н.Д. Авксентьевым: «Перед нами вста­ет в конце концов идеал свободной самоопределяющейся, автоном­ной, моральной личности, черпающей свой закониз собственной своей разумной воли» (Авксентьев Н.Д. Сверхчеловек. Культурно-этический идеал Ницше. СПб., 1906, с. 107,цит. в указ. раб. Дробжева, с. 285, выделено в тексте наше. — Ю.С; см. далее Нравствен­ный закон).

К близкому выводу, но без отношения к Ницше, подошел и П.И. Новгородцев в уже упомянутой статье, вернемся к ней: «...Да­лее среда была разложена на классы, а классы на группы, — гово­рит Новгородцев и продолжает, — но как бы ни видоизменялось основное понятие, сущность его оставалась все та же: представле­ние о связи личности с некоторой объемлющей ее средой, объясня­ющей ее жизнь, ее стремления, ее идеалы. А это представление было косвенной поддержкой для той проповеди о смирении личности пред общим ходом событий, с которой историческое созерцание высту­пило первоначально» (с. 238).

Но вернемся кконцепту «Интеллигенция», к тому моменту в русской истории, когда «рамка» концепта, как понятие о «самосоз­нающей социальной группе» начинала получать не только концеп­туальное, но и социологическое основание.

Заканчивал свою статью П.И. Новгородцев твердой констата­цией связи между понятиями самосознания, нравственного закона и философии, и, хотя здесь концепт «Интеллигенция» пересекает­ся с концептом «Нравственный закон» (а ему посвящена отдельная статья нашего словаря), мы все же — именно в силу объективной «логики концептов» — приведем здесь большую конечную цитату из статьи Новгородцева: «Философия Канта, впервые с такой яс­ностью проведшая грань между бытием и долженствованием, вмес­те с тем установила между этими областями безысходный и безна­дежный дуализм. Нравственная идея оказывалась возвышенной, но недосягаемой целью стремлений. Задача нашего времени, как и эпо­хи непосредственных преемников Канта, состоит в том, чтобы по­нять связь двух областей и их конечную гармонию. Эта задача вы­водит нас за границы как положительной науки, так и моральной философии: мы вступаем здесь в область метафизики... Причин­ная необходимость, естественный ход событий могут противоре­чить и противодействовать нравственному закону, но только в пре­делах ограниченного опыта. Конечное торжество принадлежит высшей гармонии.

Отсюда нравственная задача, и в частности идея естественного права, получают свое высшее подкрепление. Сила нравственных построений и твердость надежд опираются на такой фундамент, ко­торый незыблем для временных разочарований и преходящих неу­дач. Каковы бы ни были эти неудачи и разочарования, в служении высшему благу, в сознании нравственного закона мы находим вер­ный путь к освобождению от призрачной силы преходящих явле­ний и к радостному признанию абсолютных начал» (с. 296).

Здесь надо сказать о связи слов интеллигенция и самосознание в русском языке. Хотя, как мы видели выше, и по смыслу, и по про­исхождению эти два слова тесно связаны, однако второе, по мере развития первого, в русском языке стало сдавать свои позиции. По данным Е.А. Земской, слово самосознание как калька или перевод с нем. SelbstbewuBtsein первоначально употреблялось в значении, пря­мо вытекающем из его состава, «сознание себя, осознанность »: «Без размышления, без самосознания они бросились друг к другу и уста их соединились» (Толстой А.К. Князь Серебряный, гл. V), здесь — «не помня себя, не сознавая себя». В 30—40-е гг. XIX в. это слово стало употребляться и в отвлеченном, обобщенном значении, свой­ственном ему и в современном русском языке, — но, важно отме­тить, как бы в некоторой синонимичной близости и к слову интел­лигенция (которое, как уже было сказано, само имело значение «самосознания нации»): «Остерман знал, что истинного самосоз­нания национальности не существовало в России » (Лажечников. Ле­дяной дом, ч. II, гл. 7); «...содействовал самосознанию России... » (Белинский. Письмо к Гоголю, 1847 г.) и т. п. В настоящее время се­мантический компонент «самосознание нации» полностью выделил­ся из слова интеллигенция и закрепился за словом самосознание, тогда как компонент «носитель самосознания в обществе», напро­тив, закрепился за словами интеллигенция и интеллигент.

4. Осталось сказать о связи понятия об интеллигенции с кон­текстом русской духовной жизни начала XX в. В 1902г. Московским психологическим обществом, крупнейшим русским философским кружком (председатель Л.М. Лопатин) был издан указанный сбор­ник «Проблемы идеализма». Помимо уже упомянутого П.И. Нов-городцева, среди участников сборника были С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, Е.Н. и С.Н. Трубецкие — единомышленники по «фи­лософии Всеединства», наиболее сильного и наиболее оформлен­ного течения в русской философии начала XX в., основанного Вл. Соловьевым (подробно об этом течении см.: Акулинин В.Н. Фи­лософия всеединства: От B.C. Соловьева к П.А. Флоренскому. Но­восибирск: Наука, Сиб. отдел., 1990). Таким образом, концепт «Русская интеллигенция » формировался в самой тесной связи с фи­лософией и — надо сказать еще точнее — в связи с самой русской философской жизнью, с философствованием как духовной общест­венной деятельностью(в это же время и позднее мы увидим ту же связь — философствования как жизни духа — у русских символис­тов — Андрея Белого и др.)

Упомянутый сборник 1902 г. явился непосредственным пред­шественником знаменитого сборника «Вехи » 1909 г. Обе книги груп­пировали в качестве ядра своих авторов одних и тех же лиц. Но между двумя сборниками пролегла русская революция 1905—1906гг., и во втором из них проблема интеллигенции приобрела особую со­циологическую остроту (см. ниже).

Вернемся теперь к концепту «Интеллигенция», чтобы рассмо­треть его более детально.