Основной категориально-понятийный аппарат практической социальной психологии 5 страница

62

Или вспомните бюрократа из почтового отделения, когда он, ухмыляясь, ровно в 17.30 захлопывает свое окошечко, а два последних клиента, ждавших полчаса у дверей, идут домой ни с чем и на следующий день должны будут прийти снова. При этом речь идет не о том, что он ровно в 17 ч. 30 мин заканчивает продажу марок; показательно то, что ему доставляет удовольствие помучить людей; ему нравится, что кто-то от него зависит, на его лице совершенно отчетливо читается удовлетворение по поводу этой ситуации, когда он чувствует свое превосходство»¹.

С подобными «прелестями» бюрократизма в современной России хорошо знакомы не только те, кто вынужден обращаться по тому или иному вопросу в бесчисленные государственные «конторы», но и клиенты коммерческих банков и других организаций, в которых под вывесками типа «Клиент всегда прав», «Быстро, выгодно, удобно» и т. п. возвышаются типичные бюрократические пирамиды. Именно этим в значительной степени обусловлена низкая конкурентоспособность (а, точнее сказать, полное отсутствие таковой) большинства отечественных предприятий и организаций на мировом рынке. Более того, в ряде сфер деятельности таких, как, скажем, пассажирские авиаперевозки, медицина, охрана правопорядка и т. п. бюрократизм представляет прямую угрозу жизни и здоровью людей.

Практический социальный психолог, оказавшись в группе или организации, страдающей бюрократической системой управления, прежде всего, должен попытаться в рамках своей профессиональной компетенции создать те условия жизнедеятельности сообщества, которые несовместимы с процветанием бюрократического стиля управления, а именно, организовать совместную полидеятельность, задать проблемные ситуации, требующие поиска креативных решений и проявлений индивидуально-специфического взаимовлияния; поддержать самоуправление и временные творческие коллективы для решения локальных, но при этом значимых для сообщества в целом задач; обеспечить периодическую смену ролей в рамках интрагрупповой неформальной властной иерархии и т. п.

Взаимодействие межличностное — контакт двух или более субъектов активности, который может носить любую форму (непосредственную и опосредствованную, пролонгированную и сиюминутную, в связи с деятельностной ориентацией на какую-либо цель или в логике фатического общения, эмоционально насыщенную или в этом плане нейтральную и т. д.), но при этом приводит к изменению их поведения, системы смысловых образований, характера взаимоотношений, деятельностно-установочного личного настроя и т. п. Помимо этого, в социальной психологии термином «взаимодействие» описывают систему взаимовстречных действий, поступков, деяний, которые характеризуются причинно-следственным характером подобной активности двух сторон, участвующих в межличностном контакте: по сути дела, любое проявление активности одного из участников взаимодействия оказывается одновременно и стимулом очередного поведенческого акта другого и своего рода реакцией на предшествующие действия партнера или оппонента. Именно так подобное «широкое» и «узкое» видение взаимодействия традиционно описывается специалистами в социально-психологической литературе: «Широкая трактовка используется, как правило, для указания на непосредственную взаимосвязь каким-либо образом воздействующих друг на друга индивидов (в результате межличностного взаимодействия они по меньшей мере отдают себе отчет во взаимном существовании); узкая — для обозначения способа реализации совместной

63

деятельности, цель которой требует разделения и кооперации функций, а следовательно, взаимного согласования и координации индивидуальных действий»¹. Важнейшими характеристиками межличностного взаимодействия как интерактивной стороны общения являются предметность, эксплицированность, рефлексивная неоднозначность и ситуативность. Предметность взаимодействия в данном случае предполагает наличие какого-либо объекта или задачи, по поводу которых и реализуется межличностный контакт. Правда, здесь необходимо оговорить артефактный случай, который в социальной психологии описывается с помощью такого термина, как «фатическое общение». Это, по сути дела, беспредметное общение, когда целью межличностного контакта выступает сам контакт. Другими словами, это ситуация, когда общение из формы субъект — объект — субъектных отношений превращается в субъект — субъектный акт, который в повседневной жизни на уровне обыденного сознания определяется как «беспредметный разговор». Что касается эксплицированности, то есть возможности стороннего наблюдения, то и в этом плане могут быть приведены артефактные случаи, когда внешняя регистрация процесса и результатов взаимодействия практически невозможна или возможна лишь в «отсроченном режиме» (например, опосредствованное взаимодействие, интимное взаимодействие и т. д.). Рефлексивная неоднозначность как один из содержательных признаков межличностного взаимодействия выражается в том, что этот тип контактов в реальности может проявляться и как осознанный, и как неосознанный результат крайне сложно организованной совместной деятельности, ее распределения между участниками. Ситуативность как неизменный признак межличностного взаимодействия отражает содержательную временно-пространственную конкретность осуществляемого контакта субъектов активности, позволяющую четко оценить продолжительность взаимодействия, его интенсивность, степень и характер его нормативности, ценностной насыщенности и т. д. Как правило, различают два основных вида взаимодействия — кооперацию, протекающую в форме подлинного партнерства, или сотрудничества, когда активность всех участников взаимодействия является необходимым условием достижения целей личностно значимых для каждого, и конкуренцию, когда в ходе скрытого или прямого соперничества каждый из участников взаимодействия пытается достичь свою цель, сам факт достижения которой как необходимое условие успеха предполагает неудачу других участников взаимодействия.

Из сказанного ясно, что взаимодействие является одним из наиболее широких понятий в социальной психологии, а сам процесс взаимодействия зависит от множества переменных как собственно психологического, так и иного порядка. Поэтому непосредственное экспериментальное исследование взаимодействия как такового в полном объеме представляется не только чрезмерно сложным, но и вообще малореальным. Еще более проблематичными выглядят анализ и оценка всех значимых в контексте взаимодействия переменных в ходе практической социально-психологической работы, особенно в ситуациях, требующих принятия достаточно быстрых решений, направленных на изменение установок и модификацию поведения субъектов взаимодействия.

В этой связи в рамках различных теоретических школ был разработан целый ряд схем, позволяющих упростить анализ процесса взаимодействия за счет введения ограниченного количества универсальных переменных, фиксируемых методом целенаправленного наблюдения.

64

Наиболее известной и широко употребляемой схемой подобного типа является так называемая РВД — модель, разработанная американским психологом Э. Берном и положенная им в основу трансактного анализа.

С точки зрения Э. Берна, «...каждый человек располагает определенным, чаще всего, ограниченным репертуаром состояний своего Я, которые суть не роли, а психологическая реальность. Репертуар этих состояний мы попытались разбить на следующие категории: 1) состояния Я, сходные с образом родителей; 2) состояния Я, автономно направленные на объективную оценку реальности; 3) состояния Я, все еще действующие с момента их фиксации в раннем детстве и представляющие собой архаические пережитки. Неформально проявления этих состояний Я называются Родитель, Взрослый, Ребенок (для удобства русскоязычной аббревиатуры, в отечественной психологии последнее из перечисленного состояний часто обозначается как Дитя — В. А., М. Ю.)... Мы считаем, что человек в социальной группе в каждый момент времени обнаруживает одно из состояний Я — Родителя, Взрослого или Ребенка»¹. На основе анализа работ Э. Берна, функциональное содержание этих состояний может быть описано следующим образом:

«Р — Родитель — источник социально-нормативной информации, содействующей преемственности поколений. Это состояние “Я” включает в себя социальные установки и стереотипы поведения, усвоенные из внешних источников, преимущественно от родителей и других авторитетных лиц. Это могут быть: а) совокупность полезных, проверенных временем правил и руководств, б) определенный набор предрассудков и предубеждений. В процессе общения Р-позиция обычно проявляется в критичном, оценочном поведении по отношению к другим, в менторских, “отеческих” высказываниях и замечаниях, а также в оказании покровительства, защиты, в протекционизме.

В — Взрослый — основа реалистического поведения. Будучи ориентировано на сбор и анализ объективной информации, оно организованно, активно, разумно, адаптивно и действует хладнокровно оценивая ситуацию и бесстрастно рассуждая.

Д — Дитя — эмоционально-непосредственное начало в человеке. Оно включает в себя все импульсы, естественно присущие ребенку (изобретательность, любознательность и доверчивость, но также капризность, обидчивость и др.). Д-позиция, включает укоренившийся в структуре личности ранний детский опыт взаимодействия с окружающими, способы реагирования и установки, принятые по отношению к себе и другим “Я — хороший” или “Я — плохой”, “другие — плохие”е или “другие — хорошие”. Внешне это состояние выражается в следующих формах: а) как детски непосредственное отношение к миру — творческая увлеченность, наивность гения; б) как архаичное детское поведение — упрямство, злость, обидчивость, легкомыслие»².

Данные эго-состояния в рамках трансактного анализа рассматриваются как те самые универсальные переменные, с помощью которых можно проанализировать любое межличностное взаимодействие. При этом сам процесс взаимодействия рассматривается как последовательность элементарных актов (трансакций), каждый из которых включает стимул (вербальный, невербальный либо комбинированный), направленный от одного субъекта взаимодействия к другому и ответную реакцию на него, что опять-таки значительно упрощает ситуацию. Обычно выделяются три типа трансакций: дополнительные, пересекающиеся и скрытые.

65

Дополнительные трансакции имеют место, когда реакция полностью соответствует стимулу — дополняет его: «например, хирург, оценив на основе имеющихся у него данных необходимость в скальпеле, протягивает руку медсестре. Правильно истолковав этот жест, оценив расстояние и мышечные усилия, она вкладывает скальпель в руку хирурга таким движением, какого от нее ждут»¹. В данном случае мы имеем дело с дополнительной трансакцией на уровне «Взрослый — Взрослый». Взаимодействие, основанное на дополнительных трансакциях, как правило, носит прямой, открытый и бесконфликтный характер и продолжается до тех пор, пока не будет решена предметная задача, либо пока партнеры получают удовольствие от самого процесса взаимодействия, если речь идет о фатическом общении. При этом важно понимать, что взаимодействие данного типа не всегда является полноценным партнерством равных субъектов, но может принимать откровенно авторитарные формы, если в его основе лежит дополнительная трансакция «Авторитарный Родитель — Послушный Ребенок».

Пересекающиеся трансакции имеют место в тех случаях, когда реакция не соответствует стимулу. Например, на вопрос: «Ты не знаешь, где мои очки?», представляющий собой стимул уровня «Взрослый — Взрослый» (запрос информации), вместо ответа «Они на столе» или «Не знаю» (и то и другое дополнительные реакции по отношению к данному стимулу) следует: «Пора бы уже научиться самому следить за своими вещами!» — т. е. критическое замечание Родителя, адресованное Ребенку. Взаимодействие, основанное на пересекающихся трансакциях, неизбежно приобретает характер конфронтации и либо прекращается, либо перерастает в открытый конфликт.

Наконец, третья разновидность трансакций является наиболее сложной, поскольку в них задействовано больше двух эго-состояний субъектов взаимодействия. При этом взаимодействие протекает фактически на двух уровнях — внешнем, социальном и скрытом — на уровне психологического подтекста. Причем, определяющим является именно последний — отсюда и название: скрытые трансакции. Э. Берн приводит следующий характерный пример такого рода трансакций:

«Продавец: Эта модель получше, но она вам не по карману.

Покупательница: Вот ее-то я и возьму. ...

Продавец на уровне Взрослого констатирует два факта: “Эта модель лучше” и “Она вам не по карману”. На социальном уровне слова продавца кажутся обращенными к Взрослому покупательницы, поэтому она должна была бы ответить: “Вы, безусловно правы и в том, и в другом”. Однако скрытый, психологический вектор был умело направлен опытным Взрослым продавца к Ребенку покупательницы. Ответ, который дал Ребенок, показывает, что наш анализ правилен. Покупательница думает: “Несмотря на финансовые последствия, я покажу этому наглецу, что я ничуть не хуже других его покупателей”»².

Взаимодействие, основанное на скрытых трансакциях, как правило, носит характер психологической манипуляции, либо деструктивных психологических игр. Причем, если сознательно или неосознанно субъект, которому адресован скрытый стимул, игнорирует его, реагируя только на явное послание, взаимодействие, во всяком случае в данном формате, прекращается. В противном случае возможны два варианта развития событий. Адресат, что называется, «ловится», как это имело место в приведенном примере и полностью, либо частично утрачивает свою субъектность, становясь орудием для достижения цели «партнера» по взаимодействию. Или же он

66

включается в игру, в свою очередь, используя скрытые трансакции. Например, на реплику продавца, покупательница могла бы ответить: «Действительно не по карману, ведь эта модель стоит у вас в полтора раза дороже, чем в соседнем магазине». На внешнем уровне это послание Взрослого, адресованное Взрослому продавца, констатирующее факт согласия с ним и, одновременно, информирующее о состоянии рынка. При этом скрытое послание, отправленное Родителем покупательницы, Ребенку продавца, указывает последнему, что он ведет себя неразумно и может быть за это наказан потерей клиента. Подобного рода взаимодействие носит очевидно конфронтационный характер, но в отличие от взаимодействия, основанного на пересекающихся трансакциях, протекает в форме скрытого, «подковерного» конфликта.

Социальный психолог, использующий трансактный анализ, должен понимать, что в реальном взаимодействии реакция на стимул, которой завершает трансакцию, одновременно является стимулом, начинающим следующую трансакцию. Таким образом, возникают последовательности взаимосвязанных трансакций, составляющих целостный процесс взаимодействия.

Как пишет Э. Берн, «открытые проявления социального взаимодействия называют трансакциями. Это наиболее характерно представлено в цепочке: трансактный стимул со стороны X вызывает трансактный ответ со стороны Y; этот ответ, в свою очередь, становится новым стимулом для Y. Трансактный анализ занимается анализом именно такого типа цепочек и, в частности, их программированием. Можно продемонстрировать, что когда цепочке дан ход, ее последующие этапы весьма предсказуемы, если известны характеристики Родителя, Взрослого и Ребенка каждого участника. В некоторых случаях ... возможно и обратное: если известны исходные трансактный стимул и трансактный ответ, то можно установить со значительной степенью уверенности не только то, что последует дальше, но также некоторые характеристики Родителя, Взрослого и Ребенка каждого участника»¹.

Наряду с трансактным анализом и РВД — моделью в практической социальной психологии в контексте проблемы взаимодействия используются и другие подходы, в частности, Д. Тибо и Г. Келли, основанный на анализе возможных исходов, с точки зрения вознаграждения и потерь участников взаимодействия, представления о механизмах социального взаимодействия с точки зрения концепции символического интеракционизма и ряд других.

Практический социальный психолог, одной из задач профессиональной деятельности которого является организация партнерского взаимодействия членов курируемой им группы или организации, должен, помимо всего прочего, анализировать протекание этого процесса, отслеживая предметность (именно конструктивно-содержательную), осознание участниками взаимодействия их целей и задач в логике просоциальности усилий, учитывать специфику ситуативных обстоятельств реального взаимодействия и стремиться к тому, чтобы все перипетии партнерских или конкурентных отношений участников взаимодействия оказались бы доступны для него самого с тем, чтобы могли быть проинтерпретированы, при необходимости скорректированы, а возможные негативные последствия купированы.

Виктимность [от лат. victima — жертва] — достаточно устойчивое личностное качество, характеризующее объектную характеристику индивида становиться жертвой внешних обстоятельств и активности социального окружения, своего рода личностная

67

предрасположенность оказываться жертвой в тех условиях взаимодействия с другими и воздействия этих других, которые в этом плане оказываются нейтральными, «не опасными» для других личностей. В рамках современной психологической науки, по сути дела, на «проблемном» перекрестке юридической и социальной психологии сформировалась область знания, которая определяется как виктимология, то есть наука о поведении жертвы. В логике социальной психологии такое личностное свойство, как виктимность, достаточно жестко коррелирует с неадекватно заниженной самооценкой, с неспособностью, а порой и нежеланием отстаивать собственную позицию и брать на себя ответственность за принятие решения в проблемных ситуациях, с избыточной готовностью принимать позицию другого как несомненно верную, с неадекватной, а иногда патологической тягой к подчинению, с неоправданным чувством вины и т. п. Одним из наиболее известных и ярких примеров проявления личностной виктимности является, так называемый, «стокгольмский синдром», который выражается в том, что жертвы на определенном этапе эмоционально начинают переходить на сторону тех, кто заставил их страдать, начинают сочувствовать им, выступать на их стороне, иногда даже против своих спасителей (например, в ситуации захвата заложников и попыток их освободить). Личностная виктимность достаточно часто актуализируется в форме откровенно провокационного поведения потенциальных жертв, при этом часто ни в коей мере не осознающих того факта, что их поведенческая активность, по существу, практически впрямую подталкивает партнера или партнеров по взаимодействию к насилию. Подобное поведение особенно в экстремальных или попросту неординарных ситуациях является стимулом агрессии прежде всего со стороны авторитарных личностей.

Несмотря на то, что виктимность проявляется в самых разных сферах жизненной активности людей и сферах их межличностного взаимодействия, наиболее углубленно эта проблематика исследована в области внутрисемейных контактов. Так, например, показано, что одной из наиболее значимых причин формирования устойчивой личностной виктимности является семейное насилие в самом широком смысле этого понятия. Так, С. В. Ильина выделила два наиболее опасных в данном отношении периода развития. Проведенное ею «сравнительное изучение статистических данных по внутри- и внесемейному насилию показало, что средний возраст жертв инцеста составляет 6—7 лет, тогда как средний возраст пострадавших от изнасилования значительно выше — 13—14 лет. Дошкольный и подростковый возрастные периоды являются «возрастами риска» в отношении насилия. Жестокое обращение или сексуальная травматизация в этот период вероятнее всего окажут куда более разрушительное воздействие, чем в период относительной эмоционально-личностной стабильности. В период возрастных кризов происходит целый ряд изменений, которые усиливают виктимность ребенка: изменение телесного облика, личности. С. В. Ильина утверждает, что имеются «сензитивные к насилию» периоды в жизни ребенка, когда анатомо-физиологические, гормональные, эмоционально-личностные и психосексуальные изменения делают жертву более травматизируемой. Эти периоды являются опасными в отношении как сексуального насилия, так и жестокого обращения с ребенком, телесных наказаний, психологического насилия. Изменившийся физический облик и поведение ребенка становятся провоцирующими не только для потенциального насильника, но и у родителей вызывают стремление немедленно исправить непослушное чадо, актуализируя те или иные воспитательные установки. Другие возрастные периоды по статистике являются менее опасными для непосредственного насилия. Однако проявления, так называемого, «токсичного» родительского

68

отношения возможны в любом возрасте. Основные типы искаженного родительского отношения возможны в любом возрасте. Основные типы искаженного родительского отношения — депривация и симбиоз — ложатся в основу формирования виктимной личностной организации, которая вынуждает ее обладателя всю последующую жизнь вызывать на себя то или иное насильственное воздействие»¹.

Последнее замечание С. В. Ильиной представляется особенно важным в связи с тем, что травматическое родительское воздействие в раннем возрасте, влекущее формирование виктимности, часто не носит внешних признаков насилия и является неосознанным. Довольно типичным житейским примером такого рода может служить ситуация, когда мужчина, страстно желавший стать отцом мальчика, начинает воспитывать дочь по мужскому образцу — вовлекать ее в типичные мужские игры, побуждать заниматься экстремальными видами спорта, «мужественно» терпя при этом боль от неизбежных физических травм, и т. п. Подобный тип взаимоотношений, внешне нередко носящий характер товарищеского партнерства и порождающий сильную привязанность дочери к отцу, по сути дела, представляет собой типичный симбиоз с отчетливо выраженной садо-мазохистской направленностью. Девочка, растущая в подобных условиях, усваивает на подсознательном уровне, что для того, чтобы привлечь внимание значимого мужчины и заслужить его одобрение, она должна быть готовой пожертвовать своими интересами, терпеть страдания и унижения.

В этом контексте особенно интересен тот факт, что страдающие от виктимности индивиды в определенных условиях сами склонны к насилию и жестокости. По мнению некоторых исследователей, в частности, А. А. Гурьевой, «дети, пострадавшие от жестокости, ... составляют особую виктимологическую группу, когда жертва в конечном итоге превращается в жестокого мстителя»². Данный, видимый парадокс становится совершенно понятным, если обратиться к интерпретации сущности садо-мазохистского симбиоза, предложенной Э. Фроммом. По его мнению, «взаимосвязь садизма и мазохизма очевидна, но с точки зрения бихевиоризма они являются противоположностями. В действительности же это два различных аспекта одной и той же основной ситуации: ощущение экзистенциальной и витальной импотенции. Как садист, так и мазохист нуждаются в другом существе, которое может, так сказать, их “дополнить”. Садист дополняет сам себя при помощи другого существа, мазохист сам себя делает дополнением другого существа. Оба ищут символических связей, так как каждый из них не имеет стержня внутри себя. Хотя садист вроде бы не зависит от своей жертвы, на самом деле она ему необходима; он в ней нуждается, но ощущает эту потребность в извращенной форме.

Из-за тесной связи между садизмом и мазохизмом будет правильнее говорить о садо-мазохистском характере, хотя ясно, что у каждого конкретного лица преобладающим является либо один, либо другой аспект. Садо-мазохистский характер можно еще назвать авторитарным, если перейти от психологической характеристики к политической, ибо, как правило авторитарные лидеры демонстрируют черты садо-мазохистского характера: притеснение подчиненных и подобострастие по отношению к вышестоящим»³.

Понятно, что в характере и поведении индивидов с сформированной виктимностью доминирует именно мазохистский аспект рассматриваемого Э. Фромом

69

континуума «садизм — мазохизм» (именно этим, в частности, и объясняется «стокгольмский синдром» и другие формы идентификации с насильником). Однако в определенной ситуации может проявиться и противоположный, садистический аспект. Как правило, такого рода «месть» за пережитые унижения и страдания направляется не на реального мучителя, а на того, кто воспринимается как «удобный» объект, то есть еще более слабый и беззащитный, чем сама виктимная личность. Нередко в такой роли выступают животные, а в более зрелом возрасте и собственные дети. Таким образом, виктимность может «передаваться по наследству». Социально-психологическая и психотерапевтическая практика показывают, что родители и более отдаленные предки жертв насилия также подвергались насилию. Совершенно очевидно, что подобный семейный синдром является одним из наиболее опасных проявлений виктимности в обществе.

Не менее важным обстоятельством в контексте рассматриваемой проблематики представляется то, что по справедливому замечанию А. В. Глаголевой, «насилие в семье является огромной травмой не только для тех, кто его переживает, но и для свидетелей этого насилия, младших по возрасту детей. Происходит “вторичная виктимизация”, заключающаяся в переживании свидетелями насилия тех же психологических последствий, что испытывает жертва»¹. Таким образом, происходит внутрисемейное «заражение виктимностью» не только «по вертикали» — из поколения в поколение, но и «по горизонтали». При этом нельзя не отметить, что виктимизация в результате семейного насилия может иметь не только отложенные по времени, но и непосредственные трагические последствия. В частности, как показано в целом ряде исследований, «повторяющееся насилие ведет к значительным психологическим страданиям, непроходимому чувству страха, депрессии, посттравматическому стрессу, а иногда и к более серьезным последствиям, таким как попытки самоубийства. Применяющееся в семье физическое наказание почти всегда сопровождается психическим насилием — словесными оскорблениями. Диапазон физического насилия не ограничивается только телесными наказаниями различной степени тяжести, сюда относят ограничение детей в еде, сне, привлечение их к употреблению алкоголя и наркотиков, лекарственных и химических веществ для изменения их психического состояния. Последствиями семейного физического насилия являются не только различные нарушения физического (до инвалидизации) и психического (до различного уровня умственной отсталости и психических нарушений), здоровья, но и нравственная деградация личности»².

Если первичная виктимизация личности, как правило, происходит в семье, то ее развитие зависит от целого ряда как собственно социально-психологических, так и социальных, социально-экономических и иных факторов. В частности, усилению личностной виктимности и дополнительной травматизации могут способствовать жестокое отношение к ребенку в школе со стороны учителей и (или) сверстников, вовлечение его в асоциальные неформальные группировки, уличное насилие и т. п.

Практический социальный психолог, работающий с реально функционирующей группой, в силу своих профессиональных обязанностей должен, с одной стороны, выявить в логике виктимности наличие возможных потенциальных «жертв», а с другой — четко отслеживать формы и направленность взаимодействия с ними тех членов сообщества, которые могут быть отнесены к авторитарным или склонным к авторитарности личностям.

70

Власть — а) система соотнесенности господства и подчинения в различных системах отношений между людьми, группами, организациями; б) в «узком» смысле, реализация своего права или возможности глобально социального и конкретно межличностного давления. В рамках социальных систем власть выступает в качестве обязательного условия выполнения управленческих функций руководства и выражается, прежде всего, в организации направленного информационного потока и принудительной системы контролирующих, санкционирующих, принудительных руководящих действий «по вертикали». В рамках социальной психологии в качестве самоценного предмета исследования рассматривается феномен не только формальной, официальной, по сути дела, институализированной власти, но и власти неформальной, не заданной и не поддерживаемой специально извне, а являющейся порождением непосредственных и опосредствованных межличностных взаимосвязей, достаточно спонтанно, стихийно возникших и упрочившихся в конкретном сообществе, идет ли речь о больших или малых группах. В любом случае эффективность и развивающий общность характер исполнения властных полномочий практически в решающей степени зависит от стилевых особенностей «руководящей» активности. Авторитарный способ воздействия носителей власти на подчиненных и его абсолютизация применительно к широкому социуму, как правило, обозначается термином «тоталитаризм», а применительно к малым группам — термином «автократизм». И в тоталитарном обществе, и в авторитарном, а тем более автократически управляемом контактном сообществе, взаимосвязи, членов группы выстроены таким образом, что и информационные потоки ограничены, и сама контролирующая и санкционирующая инстанция, другими словами, власть, реализует свои полномочия так, что не подлежит корректирующему воздействию со стороны подчиненных или, если говорить о власти неформальной — лидерской, то ведомых, или последователей. Более того, в этих условиях, как правило, формируется своего рода «культ роли», «культ власти». Здесь было бы нелишним учитывать, что системы отношений «руководитель — подчиненный», «лидер — ведомый» в случае их описания как эффективных чаще всего обозначаются через использование понятия «авторитет». Правда, в только что указанной ситуации правомерно упоминать не авторитет личности, а авторитет роли, не власть авторитета, а авторитет власти. В условиях господства тактики невмешательства при руководстве той или иной общностью носитель властных полномочий не только сам пытается блокировать информационный поток «вниз» по иерархической властной лестнице, но и стремится отгородится от идущих «снизу» запросов. Практически единственная схема эффективной реализации властного управления общностью осуществляется в случае господства демократического руководства, построенного в логике подлинного сотрудничества, «задающего» условия и свободного обмена информацией «снизу вверх» и «сверху вниз», и столь же двунаправленной коррекции и взаимовлияния высокостатусных, среднестатусных и низкостатусных членов сообщества. Следует подчеркнуть, что демократический стиль реализации властных полномочий в сообществе, как правило, складывается лишь в группах высокого уровня социально-психологического развития. Помимо всего прочего не следует забывать, что властные полномочия являются одним из трех факторов (наряду с аттракцией и референтностью), выступающих в качестве принципиальных оснований значимости одной личности для другой.