Извлечения) различие категорий в различных языках

Во всех видах артикулированной речи группы произносимых звуков служат для передачи идей, и каждая группа звуков имеет фиксированное значение. Языки различаются не только по харак­теру составляющих их фонетических элементов и по звуковым группам, но также и по группам идей, находящих выражение в фиксированных фонетических группах.

ОГРАНИЧЕННОСТЬ КОЛИЧЕСТВА ФОНЕТИЧЕСКИХ ГРУПП, ВЫРАЖАЮЩИХ ИДЕИ

Общее количество возможных комбинаций фонетических эле­ментов ограничено. В свою очередь, только ограниченное количе­ство этих последних употребляется для выражения идей. Отсюда следует, что общее количество идей, выражаемых отдельными фо­нетическими группами, ограничено.

Поскольку общая сфера индивидуального опыта, который язык призван выражать, беспредельно видоизменяется и вся его совокуп­ность должна выражаться ограниченным количеством фонетиче­ских групп, постольку очевидно, что все виды артикулированной речи должны основываться на широкой классификации опыта.

Это совпадает с основной чертой человеческого мышления. В на­шем фактическом опыте два чувственных впечатления или эмоцио­нальных состояния никогда не бывают тождественными. Тем не менее мы классифицируем их соответственно сходным чертам в бо­лее широкие или узкие группы, пределы которых можно устанав­ливать на основе разных точек зрения. Вне зависимости от их индивидуальных различий мы распознаем в нашем опыте общие эле­менты и рассматриваем их как соотносимые или даже идентичные при условии, что достаточное количество характерных черт яв-

¹ Franz Boas, Handbook of American Indian Languages (Iniroduction) Washington, 1911.

ляется для них общим. Таким образом, ограничение количеств» фонетических групп, выражающих отдельные идеи, есть выраже­ние того психологического факта, что множество различных инди­видуальных опытов представляется нам в виде представителей од­ной и той же категории мышления.

Эту черту человеческого мышления и речи можно сравнить известным образом с ограничением всей серии возможных артику­ляционных движений посредством отбора ограниченного количе­ства привычных движений. Если бы вся масса понятий со всеми их вариантами выражалась в языке посредством совершенно разно­родных и несоотносимых звуковых комплексов, возникло бы поло­жение, при котором весьма близкие идеи не обнаруживали бы своей близости с помощью соответствующей близости своих фонетиче­ских символов, и для выражения потребовалось бы неограниченно большое количество отдельных фонетических групп. При этом положении ассоциация между идеей и представляющим ее звуко­вым комплексом стала бы недостаточно стабильной, чтобы автома­тически и без раздумий воспроизводиться в любой момент. Так как автоматическое и быстрое употребление артикуляций привело к тому, что только ограниченное количество артикуляций (каждая с ограниченной способностью видоизменяться) и звуковых групп было избрано из неограниченно большой сферы возможных арти­куляций и групп артикуляций, то чрезвычайно большое количества идей было посредством классификации сведено к меньшему коли­честву, которое на основе постоянного употребления установило прочные ассоциации; они приводятся в действие автоматически.

В этом месте нашего рассуждения представляется необходимым подчеркнуть тот факт, что группы идей, выражаемых особыми фо­нетическими группами, обнаруживают большие материальные различия в разных языках и ни в коем случае не подчиняются тем же самым принципам классификации. Если взять пример из ан­глийского языка, то увидим, что идея воды(water) выражается большим разнообразием форм: один термин употребляется для выражения воды как жидкости (liquid); другой представляет воду в виде большого скопления (lake — озеро); третий — в виде текущей в большом (river — река) или малом (brook — ручей) количестве воды; еще другие — в виде rain (дождя), dew (росы), wave (волны), foam (пены). Совершенно очевидно, что это много­образие идей, каждая из которых выражается в английском языке посредством независимого термина, в других языках может выра­жаться с помощью производных одного и того же термина.

В качестве другого примера можно привести слова для снега в эскимосском языке. Здесь мы обнаруживаем одно слово aput для выражения снега на земле, другое — qana для падающего снега, третье — piqsirpoq для уносимого ветром снега и четвертое — qimuqsuq для снежных сугробов.

В том же языке тюлень в разных условиях выражается различ­ными терминами. Одно слово — общий термин для тюленей, дру-

гoe обозначает тюленя, греющегося на солнце, третье — тюленя, плывущего на льдине, не говоря уже о множестве имен для тюленей различных возрастов и полов.

В качестве примера способа, которым термины, выражаемые независимыми словами, объединяются в одно понятие, можно при­влечь язык дакота. Термины naxta'ka «брыкать», paxta'ka «связы­вать в пучки», yaxta'ka «кусать», ic'a'xtaka "быть вблизи», baxta'ka «толочь» являются производными общего элемента xtaka «XBaj-тахьз, который и объединяет их, в то время как мы употребляем отдельные слова для выражения указанных видоизменяющихся идей.

Совершенно очевидно, что выбор подобных элементарных тер-минов должен до известной степени зависеть от основных интересов народа, и там, где необходимо различать определенные явления во многих аспектах, играющих в жизни народа совершенно незави­симую роль, могут развиваться независимые слова, в то время как в других случаях оказывается достаточной простая модификация единого термина.

В результате получилось, что каждый язык с точки зрения дру­гого языка весьма произволен в своих классификациях. То, что в одном языке представляется единой простой идеей, в другом языке может характеризоваться целой серией отдельных фонети­ческих групп.

Тенденцию языка выражать сложную идею посредством единого термина называют «холофразисом», и в соответствии с этим каждый язык с точки зрения другого может быть холофрастическим. Холо-фразис едва ли можно рассматривать как основную черту прими­тивных языков.

Мы уже имели возможность убедиться, что тот или иной тип классификации выражений можно обнаружить в каждом языке. Эта классификация идей на группы, каждая из которых выражается независимой фонетической группой, делает необходимым, чтобы те понятия, которые не передаются одним из доступных звуковых комплексов, выражались комбинациями или модификациями того, что можно назвать элементарными фонетическими группами в со­ответствии с элементарными идеями, к которым сводится данная конкретная идея.

Эта классификация, а также необходимость выражать один опыт посредством соотносимого другого, что в силу взаимного ограничения способствует определению подлежащей выражению конкретной идеи, обусловливают наличие определенных формаль­ных элементов, определяющих отношения отдельных фонетических групп. Если бы каждая идея выражалась отдельной фонетической группой, было бы возможно существование языков без форм. Но поскольку, однако, идеи выражаются тогда, когда они сводятся к некоторому количеству соотносительных идей, сам тип их отно-шений становится важным элементом артикулированной речи. Отсюда следует, что все языки должны обладать формальными

элементами и что их количество должно быть тем больше, чем меньше элементарных фонетических групп, определяющих кон­кретные идеи. В языке, обладающем очень обширным лексическим запасом, количество формальных элементов может быть весьма незначительным.

ГРАММАТИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ

Важно отметить, что во всех языках мира количество процессов, применяемых для выражения отношений между терминами, огра­ничено. Предположительно, это объясняется общими характери­стиками артикулированной речи. Единственными методами, упот­ребляемыми для выражения отношений между определенными фо­нетическими группами, являются их расположение в определенном порядке (что может комбинироваться с взаимным фонетическим влиянием составляющих элементов) и внутреннее видоизменение самих фонетических групп. Оба эти метода обнаруживаются у очень многих языков, но иногда употребляется только последователь-- ность расположения.

СЛОВО И ПРЕДЛОЖЕНИЕ

С тем чтобы понять значение идей, выражаемых независимыми фонетическими группами, и элементов, выражающих их взаимные отношения, мы должны обсудить здесь вопрос о том, что образует единицу речи. Уже отмечалось, что фонетические элементы как та­ковые можно изолировать только посредством анализа и что в речи они встречаются только в комбинациях, являющихся эквивален­тами понятий.

Поскольку все виды речи служат для сообщения идей, по­стольку естественной единицей выражения является предложение или, иными словами, группа артикулированных звуков, передаю­щих законченную мысль. Может показаться, что речь можно подразделять и дальше и что слово тоже образует естественную единицу, из которой строится предложение. В большинстве случаев, однако, легко показать, что это не так и что слово как таковое познается только в результате анализа. Это, в частности, ясно в случаях, когда мы имеем дело с предлогами, союзами и глагольными формами, относящимися к придаточным предложе­ниям. Так, в высшей степени трудно представить себе употребление слов вроде and (и), for (для), to (к), were (был) таким образом, чтобы они передавали какую-либо ясную идею, может быть только за исключением форм вроде лаконичного if (если), когда остальная часть предложения предполагается и достаточно отчетливо ука­зывается одним if. Таким же образом мы, хорошо вытренированные в грамматическом отношении, можем употребить одну форму, чтобы поправить только что выраженную мысль. Так, утверждение Не sings beautifully (он красиво поет) может вызывать реплику sang (пел). Склонный к лаконичности человек в ответ на утверждение

He plays well (он играет хорошо) может даже ограничиться одним окончанием -ed (-ал), что тем не менее может быть понято его друзь­ями. Во всех этих случаях ясна, что отдельные элементы выделя­ются вторичным процессом из законченной единицы предложения.

Менее ясна искусственность слова как самостоятельной еди­ницы в тех случаях, когда слово обозначает понятие, ясно отделя­емое от других. Такими словами являются, например, имена существительные. Может показаться, что слово вроде stone (ка­мень) представляет естественную единицу. Однако понятно, что одно слово stone в лучшем случае передает объективную картин у, а не законченную мысль.

Таким образом, мы подходим к важному вопросу об отношениях слова и предложения. Основывая ход нашего рассуждения на язы­ках, чрезвычайно различающихся по своим формам, мы можем, очевидно, определить слово как фонетическую группу, которая в силу своего постоянства формы, ясности значения и фонетической независимости легко выделяется из предложения. Это определение, по-видимому, содержит значительное количество произвольных элементов, которые согласно принятой нами общей точке зрения могут позволить нам иногда определять данную единицу как слово, а иногда отрицать ее независимое существование. Позднее, при рассмотрении американских языков, мы увидим, что эта практи­ческая трудность будет многократно стоять перед нами и что не­возможно с объективной уверенностью решить, правомерно ли считать определенную фонетическую группу независимым словом или же подчиненной частью слова.

Тем не менее в нашем определении есть известные элементы, которые представляются существенными для трактовки звукового комплекса как независимого слова. Фонетическая независимость рассматриваемого элемента с грамматической точки зрения наи­менее важна, но с фонетической точки зрения наиболее существен­на. Выше отмечалось, как трудно установить независимость английского s, выражающего множественное число, посессивность и третье лицо единственного числа в глаголе. Это обусловливается фонетической слабостью этого грамматического элемента. Если бы идея множественности выражалась таким же фонетически сильным элементом, как слово many (много), посессивная часть слова таким же сильным элементом, как предлог of, и третье лицо единствен-ного числа элементом вроде he (он), то тогда бы мы, может быть, с большей легкостью признали эти элементы независимыми сло­вами; фактически мы так и поступаем. Например, stones (камни), John's (Джона), loves (любит) — отдельные слова, в то время как many sheep, of stone, he went рассматриваются как сочетания из двух слов. Трудности подобного рода встречаются постоянно в американских языках. Так, в языках вроде чинук мы обнаружи­ваем, что модифицирующие элементы выражаются отдельными звуками, фонетически объединяющимися в группы, которые про­износятся без всякого разделения. Например, слово ania'lot

«я дал его ей» можно расчленить на следующие элементы: а (время), п «я», i «его», а «ей», l «к», o(направление прочь), t «давать». Здесь опять-таки слабость составляющих элементов и их тесная фонети­ческая связь не позволяют нам рассматривать их как отдельные слова, и только все выражение в целом представляется нам неза­висимой единицей.

В том случае, если мы руководствуемся только одним этим принципом, определение границ словесной единицы представляется чрезвычайно неясным делом в силу уже различия впечатлений о фонетической силе составляющих ее элементов.

Случается, что определенные элементы кажутся нам фонетиче­ски настолько слабыми, что не представляется возможным рас­сматривать их как независимые единицы предложения, в то время как близко родственные формы или даже те же самые формы в других конструкциях приобретают силу, которая у них отсут­ствует в других случаях. В качестве примера подобного рода может быть приведен язык квакиутл, в котором многие прономн-нальные формы представляются чрезвычайно слабыми фонетиче­скими элементами. Так, выражение «Он бьет его этим» передается посредством mixei'deqs, в котором два конечных элемента озна­чают: q—-«его», s — «этим». Но когда в это выражение для объекта и инструмента вводятся существительные, q принимает более полную форму ха, as — более полную форму sa, которые мы можем писать как независимые слова по аналогии с нашими артиклями.

Я очень сомневаюсь, что исследователь, описывающий француз­ский язык таким же способом, каким мы описываем бесписьменные американские языки, будет склонен писать прономинальные эле­менты, входящие в переходный глагол, как независимые слова,— во всяком случае не тогда, когда он описывает индикативные формы позитивного глагола. Он вправе поступать таким образом только тогда, когда установит свободу их позиции, проявляющуюся в негативной и в некоторых вопросительных формах.

Определяющее влияние свободы позиции фонетически фиксиро­ванной части предложения делает необходимым включить ее в наше определение слова.

Всякий раз, когда определенная фонетическая группа выступает в предложении в разнообразии позиций и всегда в той же самой форме, без всяких или по крайней мере без материальных моди­фикаций, мы легко осознаем ее индивидуальность и при анализе языка склонны рассматривать ее как отдельное слово. Эти условия реализуются полностью только в тех случаях, когда рассматри­ваемый звуковой комплекс не обнаруживает вообще никаких модификаций.

Однако могут иметь место менее заметные модификации, осо­бенно в начальной и конечной позициях, которые мы готовы игно­рировать ввиду их меньшей значимости сравнительно с постоян­ством структуры слова. Это встречается, например, в языке дакота, в котором конечный звук постоянного словесного комплекса,

7*

вует абсолютный произвол в отношении подобных фонетических групп, то рассматриваемых как отдельные слова, то объединяемых в одно слово с глагольными выражениями. В таких случаях независимое существование слова, к которому без всяких видоиз­менений присоединяются подобные частицы, побуждает нас рас­сматривать эти элементы в качестве независимых частиц при условии, что они достаточно сильны в фонетическом отношении. С другой стороны, если глагольные выражения, к которым они присоединяются, модифицируются" или посредством включения этих элементов в них, или иными путями, мы склонны рассмат­ривать их как части слова.

Представляется далее необходимом более полно обсудить по­нятие слова в его отношениях ко всему предложению, так как этот вопрос играет важную роль в морфологической трактовке американских языков.

ОСНОВА И АФФИКС

Аналитическая трактовка языков приводит к выделению не­которого количества различных групп элементов речи. Когда мы классифицируем их соответственно их функциям, то оказывается, что определенные элементы встречаются в каждом отдельном пред­ложении. Таковы, например, формы, обозначающие субъект и пре­дикат, или в современных европейских языках формы, обозначаю­щие число, время и лицо. Другие элементы, вроде тех, которые обозначают указание, могут наличествовать в предложении, но могут и отсутствовать. Подобные элементы и многие другие трак­туются в наших грамматиках. Эти элементы модифицируют ма­териальное содержание предложения в соответствии со своим ха­рактером, как например в английских предложениях Не strikes him (Он бьет его) и I struck thee(Я бил тебя), где идея битья кого-либо составляет содержание коммуникации, в то время как идеи he, present, him (он, настоящее время, его) и I, past, thee (я, про­шедшее время, тебя) модифицируют первую идею.

Чрезвычайно важно отметить, что это разделение содержащихся в предложении идей на материальное содержание и формальные модификации носит произвольный характер и обусловлено, оче­видно, прежде всего большим разнообразием идей, которые могут быть выражены тем же формальным способом и теми же прономи-нальными и временными элементами. Другими словами, матери­альное содержание предложения может быть представлено субъ­ектом и предикатом, выражающими неограниченное количество понятий, в то время как модифицирующие элементы — в нашем примере местоимения и времена — содержат относительно мало понятий. При изучении языка части, выражающие материальное содержание предложения, обычно относятся нами к области лек­сики; части же, выражающие модифицирующие отношения,— к области грамматики. В современных индоевропейских языках

количество понятий, выражаемых подчиненными элементами, вообще ограничено, и по этой причине линия, отделяющая грам­матику от лексики, чрезвычайно отчетлива. Впрочем, при более широком взгляде все этимологические процессы и словообразова­ние следовало бы рассматривать как часть грамматики. А если мы поступим так, то увидим, что даже в индоевропейских языках количество классифицирующих понятий очень велико.

В американских языках различие между грамматикой и лекси­кой часто бывает очень неясно в силу того обстоятельства, что коли­чество элементов, принимающих участие в формальных образова­ниях, весьма велико. Представляется необходимым объяснить это более подробно на ряде примеров. В языке цимшей мы обнаружи­ваем очень большое количество адвербиальных элементов, которые никак нельзя трактовать как совершенно независимые и которые без всякого сомнения следует рассматривать в качестве элементов, модифицирующих глагольные понятия. В силу очень большого количества этих элементов общее количество глаголов движения представляется несколько ограниченным, хотя общее количество глаголов, способных объединяться с этими адвербиальными по­нятиями, значительно больше, чем общее количество самих адвер­биальных понятий. Таким образом, количество наречий фиксиро­вано, а количество глаголов неограниченно. В соответствии с этим положением у нас создается впечатление, что первые являются модифицирующими элементами и должны относиться к грамматике языка, а вторые суть слова и относятся к лексике языка. Коли­чество подобных модифицирующих элементов в эскимосском языке еще больше, и здесь впечатление, что они должны относиться к грамматике, подкрепляется и тем обстоятельством, что они ни­когда не могут занимать начальной позиции и не следуют за само­стоятельным словом, но присоединяются к элементам, которые, будучи произнесены отдельно, не имеют никакого смысла.

Теперь важно отметить., что в ряде языков количество модифи­цирующих элементов может достигать такого числа, что становится трудно установить, какие элементы представляют серии понятий, ограниченных по количеству, и какие представляют почти безгра­ничные серии слов, относящихся к лексике. Это верно, например, применительно к алгонкинскому языку, где в соединении почти со всеми глаголами появляется ряд элементов, каждый в определенной позиции; но каждая из групп настолько многочисленна, что невоз­можно с определенностью обозначить одну группу как слова, моди­фицируемые другой группой, или же наооброт.

Важность этих соображений для наших целей заключается в факте, иллюстрирующем отсутствие определенности в терминах основа и аффикс. Согласно обычной терминологии, аффиксы — это элементы, присоединенные к основам и модифицирующие их. Это определение вполне приемлемо для случаев, когда количество мо­дифицирующих понятий ограничено. Но когда количество модифи­цирующих элементов становится чрезвычайно большим, мы вправе

*

сомневаться, какой из двух элементов является модифицирующим и какой модифицируемым, и в. конце концов определение становится абсолютно произвольным. В последующем изложении делается попытка ограничить употребление терминов префикс, суффикси аффикстолько теми случаями, когда количество выражаемых этими элементами понятий строго ограничено. Когда же количество объе­диненных элементов становится таким большим, что их трудно классифицировать, эти термины не употребляются, а элементы трактуются как координирующие.