Глава 16. Терапевты заявляют о своем бессилии, но никого не обвиняют

Все до сих пор описанные терапевтические вмеша­тельства носили активный и предписательный характер. Опыт, однако, показывает нам, что в терапевтическом арсенале необходимо должно присутствовать также воз­действие противоположного и, как мы увидим ниже, пара­доксального характера — заявление терапевтов о своем бессилии.

Мы видели, что у одних семей терапевтические воздей­ствия вызывают прогрессивные изменения, в то время как другие, вначале, казалось бы, совершенно потрясен­ные, приходят на следующий сеанс абсолютно без следов каких-либо изменений и, более того, еще сильнее преж­него погруженные в семейную игру. Они дисквалифициро­вали или «забыли» комментарии терапевтов или же им уда­лось найти какой-то иной способ избежать воздействия, вроде бы достаточно четко направленного. Неудовлетво­ренные терапевты с усиленным рвением изобретают все более мощные способы вмешательства, которые семья благополучно продолжает дисквалифицировать.

Так возникает бесконечная игра, причем невозможно понять: то ли семья вовлекла терапевтов в это симметрич­ное взаимодействие, в котором обе стороны усиливают свое сопротивление друг другу, то ли виной всему усердие или спесь самих терапевтов.

В этих обстоятельствах, когда настаивать на своем означает лишь наращивать противостояние, терапевтам остается лишь одно — изменить свою позицию в отноше­ниях с семьей, точнее, переопределить эти отношения, честно заявив о своей беспомощности. Важно, однако, чтобы этим заявлением они не обвиняли семью, иначе вновь не получится ничего, кроме отчаянной и жалкой попытки утвердить свое «превосходство». Поэтому терапевтам необходимо не только детально проработать само содержание заявления, но и, что не менее важно, контро­лировать свою невербальную установку, в которой могут легко проявиться раздражение, ирония или обвинение.

По сути, мы сообщаем семье, что, несмотря на ее готов­ность к сотрудничеству и всяческую помощь в достиже­нии взаимопонимания, мы находимся в замешательстве, не представляем себе ясно, что можем сделать для нее, и даже обсуждение в терапевтической команде ничего для нас не прояснило. При этом мы не должны быть ни индиф­ферентны, ни чрезмерно драматичны; мы должны выгля­деть просто как люди, которым не слишком приятно призна­вать свою неспособность сделать то, о чем их попросили.

Делая свое заявление, мы внимательно наблюдаем за реакциями членов семьи. Закончив его, мы выдержи­ваем напряженную паузу, затем назначаем дату следующего сеанса и забираем свой гонорар.

Поведение такого рода неизменно производит боль­шое впечатление на семьи, привыкшие получать в конце каждого сеанса комментарий или предписание. Первая реакция — всегда изумление; затем семья нередко впадает в сильное беспокойство и начинает просить о помощи. Страх потерять «противников» заставляет семью что-то предпринять для продолжения игры — «но... что же с нами, что нам делать?» — и зачастую даже доводит ее до велико­душных самообвинений: «Но, может быть, все это наша вина?»

На этот вопрос терапевты, исходя из своей новой позиции беспомощности, ответа не имеют. Мы действи­тельно не знаем, что сказать. Мы просто повторяем дату следующего сеанса, не добавляя, однако, что надеемся на поворот к лучшему в следующий раз. Будущее, разуме­ется, остается неясным: семья уже видит Дамоклов меч, висящий над их будущим. А что, если станет еще хуже?...

Дата осуществления этого маневра, как и любых других терапевтических воздействий, имеет фундаментальное значение. Она не должна быть преждевременной. По на­шему опыту, правильный момент наступает тогда, когда сердитое упрямство терапевтов уверенно свидетельствует об эскалации противостояния, а семья, со своей стороны, занимается упорной дисквалифицикацией. Такое происхо­дит чаще всего после того, как терапевтическое вмеша­тельство нарушило стабильность семейного status quo. В этих случаях серия более или менее косвенных дисквали­фикации не может полностью скрыть от терапевтов опре­деленные, зависящие от типа семьи предвестники изме­нений, испугавшие семью и заставившие ее реагировать таким образом. Именно в этот момент терапевты должны не поддаться соблазну дальнейшего наступления. Это под­ходящий момент для того, чтобы, наоборот, заявить о сво­ем бессилии.

Данный шаг преследует две цели. О первой уже сказано: это прекращение симметричной игры, захватившей как семью, так и терапевтов. Вторая, столь же важная, обсужда­лась в главе о позитивной коннотации: терапевты должны избегать агрессивной позиции инициаторов перемен, иначе семья будет защищать свой status quo до последнего.

Эффективность данного вмешательства обусловлена тем, что она парадоксальна, причем на нескольких уров­нях. Объявляя себя растерянными и неспособными при­нять решение о дальнейших действиях, терапевты тем самым делают достаточно много: переопределяют как дополнительную свою позицию во взаимоотношениях с пациентами, которая до того была симметричной.

Но, определяя свою дополнительность как результат собственной некомпетентности, а не неправильного пове­дения семьи, терапевты оказываются на самом деле вовсе не дополнительны, так как они посредством этого заявле­ния приобретают контроль над ситуацией. Назначение следующей встречи и принятие гонорара свидетельствуют о профессиональной уверенности, что находится в пол­ном противоречии с декларацией бессилия. При подлин­ном бессилии странным было бы назначение следующего сеанса, а в нашем случае неназначение даты сеанса, напро­тив, было бы серьезной ошибкой. Оно имело бы обвини­тельное и наказующее значение для семьи, а также явилось бы депрессивным сообщением терапевтов о самих себе. С другой стороны, назначение сеанса без каких-либо кри­тических комментариев вдохновило бы семью, вполне отдающую себе отчет в тактике саботажа, на то, чтобы приготовить к следующему разу что-нибудь новенькое для продолжения игры. Все это мы поняли благодаря тем слу­чаям, когда применяли описываемую интервенцию. Уви­дев противников истощенными и ослабленными, семья возвращалась на поле битвы для налаживания отношений в ситуации неопределенности: на этих сеансах открыва­лось больше «секретов», чем на всех предыдущих вместе взятых.

Основная сила данной тактики заключается в том, что она позволяет использовать одно из фундаментальных правил семейной игры: никогда не доводить противника до полного краха. Его нужно сохранять в боеспособном состоянии и поддерживать в минуты слабости. Но послед­нее, разумеется, следует делать вдумчиво и осмотрительно и лишь в том случае, если враг показал себя достойным такой заботливости.

Мы применили данное вмешательство к семье Босси. Мы считали, что эта семья никогда не смогла бы измениться, не заяви терапевт в нужный момент о своем бессилии. Мы сказали «терапевт», а не «терапевты», поскольку к кон­цу лечения выяснилось, что врач, адресовавший семью в наш центр, дал ей следующее напутствие: «И помните, что я посылаю вас к доктору Сельвини. Она настоящая волшебница и всегда добивается успеха. Недавно она за один сеанс справилась с еще более тяжелым случаем, чем ваш». Правдой было только последнее, и семья Босси, проживав­шая в том же районе, уже прослышала о «чуде». Мы просто не можем не рассказать здесь историю этого «чуда», пре­красно иллюстрирующую силу «попавшего в цель» тера­певтического парадокса.

Речь идет о семье с двенадцатилетним мальчиком, страдавшим анорексией, первом в нашей практике случае подлинной anorexia nervosa у пациента мужского пола. Джулио, идентифицированный пациент, в добавление ко всем типичным симптомам имел еще один: он проводил целые часы, массируя свои бедра и ноги специальным кремом для похудения. В результате парадоксального вмешательства, произведенного терапевтом (доктором Сельвини), в конце первого сеанса, поведение мальчика и его семьи изменилось немедленно и радикально.

В этой семье мать и отец принадлежали к разным соци­альным слоям. Мать была школьной учительницей, а отец — рабочим. Он, явно робевший перед своей образованной женой, проводил все свободное время за бокке, популярной игрой, похожей на кегли. Традиционно в ней участвуют только мужчины, попивая вино и шутливо болтая между собой. Отец был высококлассным игроком в бокке, он часто побеждал на турнирах и завоевывал призы. Джулио не позволялось сопровождать отца на эту игру, часто проводившуюся по воскресеньям. «Папа возвращается домой поздно вечером, а Джулио должен рано встать и успеть отдохнуть перед школьными занятиями». Разуме­ется, Джулио учился лучше всех в классе. По воскресеньям он проводил послеполуденное время в обществе матери и восьмилетнего брата, повторяя уроки и совершая длин­ные прогулки, во время которых его ненавязчиво образо­вывали в области ботаники и минералогии.

Все это рассказали родители. Джулио, настроенный негативно и враждебно, не желал открывать рта. После обсуждения в команде женщина-терапевт (д-р Сельвини) сказала следующее:

«Джулио, я должна извиниться перед твоим доктором за то, что усомнилась в его диагнозе. Когда он сказал мне по телефону, что у тебя нервная анорексия, я подумала: этого не может быть, он ошибается. Нервная анорек­сия — женская болезнь. У мужчины не может быть жен­ской болезни! Однако именно этим ты болен, Джулио! Но почему? (Пауза) Мы проговорили больше часа с твои­ми родителями и не обнаружили в их поведении ничего, что могло бы объяснить этот странный феномен. (Пауза) Мы можем объяснить его лишь тем, что произошло ка­кое-то недоразумение. Возможно, ты решил, что роди­тели, которые дают тебе образование и ожидают от тебя послушания, хороших манер, хороших оценок в школе, уважения к бабушкам и дедушкам, а также, что ты будешь держаться подальше от сквернословящих мальчишек, — эти родители на самом деле хотели не Джулио, а Джульет­ту. (Брат громко хохочет; лицо Джулио постепенно все более светлеет и, наконец, он тоже разражается неудержимым смехом; тем временем родители смущены и сидят, едва дыша.) Но так не может быть. (Повышая голос) Папа и мама хотят лишь того, чтобы ты стал мужчиной, на­стоящим мужчиной (возгласы одобрения от родителей). (Пауза) Тем не менее, если ты считаешь, что чтобы стать мужчиной, тебе необходима женская болезнь, мы прини­маем избранный тобой путь. Мы уважаем его. Мы не про­сто уважаем его, но считаем, что ты должен сохранять свою анорексию. И вам, родители, мы рекомендуем отно­ситься к этому так же: эта женская болезнь должна про­должаться, поскольку Джулио убежден, что только с жен­ской болезнью он может стать мужественным».

Когда семья пришла на второй сеанс, Джулио прибавил в весе несколько фунтов. Они рассказали нам, что по пути домой с первого сеанса они заехали в ресторан. Когда официант подошел, Джулио немедленно заявил: «Прине­сите мне спагетти», — которые затем жадно проглотил на глазах изумленных родителей. Он изменился не только по отношению к пище. Он перестал быть послушным в школе, делал только минимально необходимые уроки, начал играть в бокке и ходить в секцию спортивной борь­бы. Произошел и целый ряд других изменений. Родите­ли, должным образом запуганные словами о «женствен­ности», не только позволили ему заниматься спортом, но и стали устраивать дома вечеринки, на которые пригла­шали сверстников Джулио. Терапия продолжалась еще четыре сеанса, и, когда она завершилась, перед нами был пышущий здоровьем и гордый собой Джулио, только что победивший в соревновании юниоров по бокке[26].

Вернемся к семейству Босси. Эта семья с ее типичной ши­зофренической игрой неудачную по форме рекомендацию доктора могла воспринять исключительно как вдохновля­ющий вызов.

Первый сеанс прошел в почти нестерпимой бессмы­сленной болтовне. Семья состояла из пяти человек — родителей и троих детей; идентифицированный пациент, Агнеса, была средним ребенком. Ей было четырнадцать лет, и она страдала анорексией более двух лет. За это время первоначальная симптоматика осложнилась психоти­ческим поведением и галлюцинациями. Полное описание бурного процесса терапии этой семьи потребовало бы солидного тома с приложением в форме видео- и аудио­записей командных дискуссий. Здесь мы скажем лишь, что испробовали абсолютно все вмешательства, описан­ные до настоящего момента в этой книге, и не получили никакого эффекта. Мы даже вынуждены были удвоить оговоренное число сеансов, добавив еще десять, несмотря на отдаленность места жительства семьи от нашего Цент­ра в Милане. Для них, впрочем, увлекательность «пое­динка» явно стоила всяческих неудобств.

На различные наши вмешательства семья отвечала блестящими дисквалификациями, тем временем Агнеса сменила крайнюю худобу на пышную дряблость и усилила свое психотическое поведение. И, несмотря на все это, семья продолжала ходить к нам!

К семнадцатому сеансу, будучи уже в крайнем раздраже­нии, мы твердо поняли, что пришел момент заявить о своем бессилии, никого в нем не обвиняя. Мы предположили, что семья бросает вызов прежде всего женщине-терапевту, считавшейся авторитетом в области анорексии. Потому мы решили, что именно она должна унизить себя перед семьей, объявив о своей беспомощности. Реакцией роди­телей на этот маневр были изумление и испуг. Но на лице Агнесы, когда она поднималась с кресла за курткой и свите­ром, мы заметили улыбку удовлетворения. Эта улыбка была первым знаком того, что мы наконец сделали верный шаг.

Следующий сеанс, состоявшийся месяц спустя, был за­поминающимся. Беседа началась с рассказа отца об улучше­нии у Агнесы в течение последних нескольких недель. Она стала есть более регулярно, перестала устраивать скан­далы за едой и ела теперь больше, чем прежде. У нее возникли дружеские отношения со старшей сестрой (после враждебности, длившейся не один год) и появились новые друзья. Вдобавок к этой информации отец рассказал полдю­жины семейных «секретов». Внезапно обнаружив интел­лект и способность к психологическому анализу (вплоть до этого сеанса он производил впечатление почти слабоум­ного), он начал излагать кардинальные факты, касающиеся эволюции внутрисемейных отношений. Терапевты были довольны и временно приняли наживку. Но в этот момент мать сообщила, что Агнеса (сидевшая рядом с ней непо­движно, как статуя) пришла на этот сеанс против своего желания. Она рассказала, что, убирая комнату Агнесы, нашла (случайно!) ее дневник, из которого прочла послед­ние несколько страниц. Она принесла его на сеанс. Можно ли прочитать из него вслух?[27] Агнеса кивнула в знак согласия, то же сделали терапевты. Эти страницы прозвучали как су­щий плач Агнесы по поводу горького разочарования, пере­житого ею при лечении у доктора Сельвини (следователь­но, это было усиление дисквалификации).

«Я давно просила родителей отвезти меня к ней, я вери­ла в нее. Мне казалось невероятным, что я попаду к ней — к доктору, от которого все в таком восторге, который излечил столько людей от анорексии. (В этом месте мать прервала чтение, чтобы рассказать нам о неудачном на­путственном слове приславшего их к нам врача.) Ано-рексия, какое гадкое слово! И я так надеялась избавиться от этой муки! Но оказалось, что я ошиблась горше, чем когда-либо прежде. Бедная я, бедная!!»

Дневник заканчивался записью о твердом решении измениться без чьей-либо помощи, найти себе, как стар­шая сестра, молодого человека и послать к черту психиат­рию вместе с психиатрами.

Выражая сожаление и согласие, терапевты слушали, как мать печально читает дневник дочери. Сразу после этого они удалились на обсуждение. Двое терапевтов оставались за зеркалом, наблюдая реакции членов семьи. Отец воскликнул: «За этот сеанс мы сказали и поняли больше, чем за все остальные вместе взятые!» — и получил раздраженный ответ Агнесы: «Все те же давно известные вещи, от которых мне ни жарко, ни холодно». Это убедило нас в том, что нужно следовать избранной нами тактике, то есть продолжать декларировать свою беспомощность в решении проблемы семьи. Поэтому необходимо было проигнорировать «позитивную» перемену в поведении отца и все внимание сосредоточить на дневнике Агнесы.

Вернувшись к семье, женщина-терапевт заявила, что единственно важным на сеансе был дневник. Она по­просила Агнесу, если та не против, скопировать прочи­танные страницы дневника и отослать их к нам в Центр, чтобы она, терапевт, могла поразмышлять над ними. Агне-са согласилась, и несколько дней спустя мы получили ко­пию страниц дневника, переписанных (случайно!) на блан­ках фирмы отца. Мы были убеждены, что на этой стадии трансформация не может произойти без развенчания « волшебника».